Сделай Сам Свою Работу на 5

Холодная погода и автобусы





 

Я пропустила автобус, потому что, когда мои часы прозвонили, не могла поверить, что так темно. Мне необходимы часы, которые будут включать 300-ваттную лампу, когда придет время вставать. Или это или петух.

Когда я осознаю, насколько поздно, я решаю не торопиться. Зачем беспокоиться? Мама спускается по лестнице, а я читаю страничку юмора в газете и ем овсяные хлопья.

Мама:

— Ты опять пропустила автобус.

Я киваю.

Мама:

— Ты рассчитываешь, что я опять тебя отвезу.

Новый кивок.

Мама:

— Тебе понадобятся ботинки. Это долгий путь и вчера снова шел снег. Я уже опоздала.

Это неожиданно, но не неприятно. Прогулка не так плохо — это не то, чтобы она заставила меня маршировать десять миль сквозь снежный буран в гору в обоих направлениях или что-то вроде. Улицы тихи и прелестны. Снег прикрывает вчерашнюю слякоть и устраивается на крышах как сахарная пудра на пряничном городке. К тому времени как я добираюсь до городской пекарни Фаэтти, я опять хочу есть. У Фаэтти делают превосходные настоящие желейные пончики, а в моем кармане деньги на ланч. Я решаю купить два пончика и называю это поздним завтраком.



Я пересекаю автомобильную стоянку, и из двери выходит ОНО. Энди Эванс с капающим малиной желейным пончиком в одной руке и чашкой кофе в другой. Я останавливаюсь в замерзшей луже. Может, он не заметит меня, если я остановлюсь. Так выживают кролики: они застывают в присутствии хищников.

Он водружает кофе на крышу своей машины и шарит в кармане в поисках ключей. Очень, очень взрослый этот кофе/ключи от машины/пропуск занятий парень. Он не собирается замечать меня. Я не здесь — он не может видеть как я стою здесь в своей фиолетовой зефирной куртке.

Но, конечно, с этим парнем моя удача терпит поражение. И вот он поворачивает голову и видит меня. И — волчья улыбка, изображающая «ох, бабушка, какие у тебя большие зубы». Он делает шаг ко мне и протягивает пончик. Он спрашивает:

— Хочешь укусить?

Крольчишка мчится стрелой, оставляя быстрые следы в снегу. Бежать бежать бежать. Почему я не бежала так, когда была цельной, разговаривающей девушкой? От бега я начинаю ощущать себя одиннадцатилетней и быстрой. Я прожигаю полосу на пешеходной дорожке, вытапливая три фута снега и льда по обе стороны. Когда я останавливаюсь, в моей голове взрывается совершенно новая мысль: Зачем идти в школу?



 

Побег

 

Первый час прогуливания школы великолепен. Никто не говорит мне что делать, что читать, что говорить. Это как будто жить на МТВ — не в дурацких костюмах, но одетой в самоуверенную походку и позицию «я-делаю-то-что-хочу».

Я блуждаю по Мейн стрит. Салон красоты, «7-11», банк, магазинчик открыток. Вращающийся банковский знак сообщает, что температура 22 градуса. Я блуждаю вверх по другой стороне. Магазин электроприборов, магазин скобяных изделий, парковка, продуктовый магазин. Мои внутренности замерзли от вдыхаемого холодного воздуха. Я чувствую, как потрескивают волосы у меня в носу. Моя важная походка замедляется, я еле-еле передвигаю ноги. Я даже подумываю о том, чтобы потащиться вверх по холму в школу. Там хотя бы тепло.

Бьюсь об заклад, дети в Аризоне получают больше удовольствия от прогулов, чем дети, пойманные в ловушку в центре Нью-Йорка. Никакой слякоти. Никакого желтого снега. Я спасена автобусом Центро. Он кашляет и грохочет, и выплевывает двух пожилых женщин перед продуктовым магазином. Я поднимаюсь. Пункт назначения: торговый центр.

Вы никогда не думаете о том, что торговый центр бывает закрыт. Он просто всегда есть, как молоко в холодильнике или Бог. Но, когда я выхожу из автобуса, он только открывается. Продавцы жонглируют кольцами с ключами и экстра-большим кофе, когда решетка ворот поднимается в воздух. Мигают огни, запускаются фонтаны, позади огромных папоротников играет музыка и торговый центр открыт.



Седовласые бабули и дедули проскрипывают мимо спортивной ходьбой, двигаясь так быстро, они даже не смотрят на витрины. Я охочусь на весеннюю моду — ничего из модного в прошлом году не актуально в этом. Как я могу пойти с мамой за покупками, если я не хочу разговаривать с ней? Ей могло бы понравится — никаких возражений с моей стороны. Но тогда мне придется носить то, что она выберет. Парадоксальная ситуация — трехочковое словарное слово.

Я сижу рядом с главным лифтом, где они устраивают мастерскую Санты после Хэллоуина. В воздухе запах картошки фри и жидкости для мытья полов. Солнце сквозь окно в крыше светит летней жарой, и я избавляюсь от слоев — куртка, шапка, перчатки, свитер. Я теряю семь фунтов за полминуты, чувствую, что могу парить рядом с лифтом. Надо мной поют крошечные коричневые птицы. Никто не знает, как они попали внутрь, но они живут в торговом центре и чудесно поют. Я лежу на скамье и наблюдаю, как птицы прошивают теплый воздух до тех пор, пока солнце не становится таким ярким, что я боюсь оно прожжет дыры в моих глазных яблоках.

Мне, вероятно, следует кому-нибудь рассказать, просто рассказать кому-нибудь. Покончить с этим. Выпустить это, выболтать это.

Я хочу снова оказаться в пятом классе. Это глубокий мрачный секрет, почти такой же, как другой. В пятом классе было просто — достаточно большая, чтобы играть на улице без мамы, недостаточно взрослая, чтобы уходить из квартала. Поводок безукоризненной длины.

Мимо не спеша проходит охранник. Он изучает восковую женщину в окне Сирс, затем бредет обратно, уже другим путем. Он даже не беспокоится о фальшивой улыбке или «Вы не заблудились?».

Я не в пятом классе. Он возвращается в третий раз, его палец на рации. Он меня сдаст полиции? Пора искать автобусную остановку.

Я провожу остаток дня в ожидании 2-48, так что это не слишком отличается от школы. Я считаю, что выучила важный урок, так что следующие несколько дней выставляю мой будильник на более ранее время. Я просыпаюсь вовремя четыре дня подряд, захожу в автобус четыре дня подряд, еду домой после школы. Мне хочется кричать. Я думаю, что мне необходим время от времени выходной.

 

Взламываем код

 

Волосатик купила новые серьги. Одна пара свисает вниз до самых ее плечей. Другая пара с колокольчиками, как те, что Хизер подарила мне на рождество. Думаю, я больше не смогу носить свои. Следовало бы издать закон. На английском — месяц Натаниэля Хоторна. Бедный Натаниэль. Знает ли он, что мы с ним делаем? Мы читаем «Алую букву», одно предложение за раз, раздирая его и пережевывая его косточки.

Это все СИМВОЛИЗМ, говорит Волосатик. Каждое слово, выбранное Натаниэлем, каждая запятая, каждый абзацный отступ — это все сделано с определенной целью. Чтобы получить у нее хорошую оценку, мы должны понять, что в действительности он хотел сказать. Почему он не мог просто сказать то, что имел в виду? Они бы прикрепили алые буквы ему на грудь? «Б» — сокращение от «болван», «Н» — сокращение от «непосредственный»?

Я не могу плакаться слишком долго. Часть этого забавна. Это как код, взламываем его голову и находим ключ к его секретам. Как чувство абсолютной вины. Конечно, мы знаем, что священник чувствовал вину, и Эстер чувствовала вину, но Натаниэль хочет, чтобы мы знали, что это нечто важное. Если бы он просто повторял «она ощущала вину, она ощущала вину, она ощущала вину» это была бы скучная книга и никто бы ее не купил. Так что он разместил такие СИМВОЛЫ, как погода, свет и тень, чтобы показать нам чувства бедной Эстер.

Мне интересно, пыталась ли Эстер сказать «нет». Она похожа на тихоню. Мы могли бы быть вместе. Я вижу нас, живущих в лесу, ее с буквой «А», себя, наверное, с «С» или «Т». «Т» — сокращение от «тихая», сокращение от «тупая», сокращение от «трусливая». «С» — сокращение от «слабоумная». Сокращение от «стыд». Так что разгадывание кода было интересно на первом уроке, но немного спустя превратилось в тягомотину. Волосатик задалбывает этим до смерти.

Волосатик:

— Описание дома с кусочками стекла, вмурованными в стену — что это значит?

В классе чрезвычайная тишина. Муха с затихающим жужжанием бьется в холодное окно. В коридоре хлопает шкафчик. Волосатик сама отвечает на свой вопрос.

— Подумайте, на что это было бы похоже, стена с вмурованным в нее стеклом. Оно бы… отражало? Искрилось? Сверкало в солнечные дни, может быть. Давайте, люди, мне не следует делать это самой. Стекло в стене. Сейчас мы используем его на верхушках тюремных стен. Хоторн указывает нам, что дом — это тюрьма или, может, опасное место. Оно ранит. Теперь я попрошу вас привести несколько примеров с использованием цвета. Кто может перечислить несколько страниц, на которых описан цвет?

Муха жужжит прощальное жжж и умирает.

Рэйчел/Рашель, моя бывшая лучшая подруга:

— Кого волнует, что обозначают цвета? Откуда вы знаете, что он хотел сказать? Я хочу сказать, он что оставил еще одну книгу под названием «Символизм в моих книгах»? Если нет, то вы может просто выдумать все это. Неужели кто-то действительно думает, что этот парень просто сел и напихал в свою историю все виды скрытых символов? Это просто история.

Волосатик:

— Это Хоторн, один из величайших романистов Америки! Он ничего не делал случайно — он был гением.

Рэйчел/Рашель:

— Я думала, мы здесь высказываем свои мнения. Мое мнение, что это трудно читать, но часть, где Эстер попадает в неприятности, а этот проповедник почти их избегает, что ж, это хорошая история. Но я думаю, что вы ошибаетесь по поводу всего этого символизма. Я ничуть в это не верю.

Волосатик:

— Ты говоришь своему учителю математики, что не веришь, будто три умноженное на четыре равно двенадцати? Что ж, символизм Хоторна как умножение — поймешь однажды, и он станет ясен, как день.

Звенит звонок. Волосатик преграждает двери, чтобы выдать нам домашнее задание. Эссе в пятьсот слов о символизме и о том, как найти скрытые значения у Хоторна. В коридоре весь класс вопит на Рэйчел/Рашель.

Вот что получаешь за откровенное высказывание.

 

Угнетенный

 

Мистер Фримен опять нашел способ обойти руководство. Он нарисовал на классной стене имена всех своих учеников, а затем дорисовывает столбец за каждую прошедшую неделю занятий. Каждую неделю он отмечает нашу успеваемость и делает запись на стене. Он называет это необходимым компромиссом.

Напротив моего имени он нарисовал знак вопроса. Мое дерево застыло. Детсадовцы могли бы вырезать дерево куда лучше. Я перестала считать количество испорченных мной кусков линолеума. Мистер Фримен оставил их все для меня. Тоже неплохая вещь. Я умираю от желания попробовать что-нибудь другое, что-нибудь полегче, вроде попытаться спроектировать целый город или скопировать Мону Лизу, но он не хочет уступать. Он предлагает попробовать разные материалы, так что я рисую фиолетовой краской пальцами. Краска покрывает мои руки, но ничего не делает для моего дерева. Деревьев.

На полке я нахожу книгу с пейзажами, полную иллюстраций каждого паршивого, когда-либо росшего дерева: платан, липа, осина, ива, ель, тюльпановое дерево, каштан, вяз, ель, сосна. Их кора, цветы, ветви, иглы, орехи. Я ощущаю себя настоящим лесником, но не могу сделать то, что должна. В последний раз мистер Фримен говорил мне что-то хорошее когда я сделала эту дурацкую штуку из костей индейки.

У мистера Фримена есть собственные проблемы. По большей части он сидит на своем табурете, уставившись на новый холст. Он закрашен одним цветом, таким синим, что кажется почти черным. Никакой свет не исходит от полотна и не входит в него, без света не бывает теней. Иви спрашивает его, что это такое. Мистер Фримен выходит из своего замешательства и смотрит на нее так, как будто только сейчас осознал, что комната заполнена учениками.

Мистер Фримен:

— Это Венеция ночью, цвет души финансиста, отвергнутой любви. Я вырастил на апельсине плесень такого цвета, когда жил в Бостоне. Это кровь ненормальных.

Месторождение руды. Внутренности замка, вкус железа. Отчаяние. Город с погасшими уличными фонарями. Легкие курильщика. Волосы маленькой девочки, которая растет без надежды. Сердце главы школьного правления…

Он разгоняется для полномасштабной речи, когда звенит звонок. Некоторые учителя перешептываются, что у него психические отклонения. Я думаю, что он самый нормальный человек, которого я знаю.

 

Роковой ланч

 

Во время ланча никогда не случается ничего хорошего. Кафетерий — гигантская звукозаписывающая студия, где ежедневно снимают часть фильма о Подростковых Ритуалах Унижения. И запах гадкий. Я сижу с Хизер, как обычно, но мы сидим в углу у внутреннего дворика, не возле Март. Хизер сидит спиной ко всем в кафетерии. Она может видеть, как ветер перемещает пойманные в ловушку внутреннего дворика снежные наносы за моей спиной. Я могу чувствовать, как ветер проникает сквозь стекло и пронизывает мою рубашку.

Я не слишком прислушиваюсь, как Хизер покашливает, чтобы привлечь внимание к своему мнению. Шум четырех сотен движущихся ртов, поглощение, отделяют меня от нее. Фон из пульсирования посудомоечных машин, визга объявлений, которые никто не слушает — это осиное гнездо, убежище шершня.

Я маленький муравей, сжавшийся у входа с зимним ветром за спиной. Я душу мои зеленые бобы картофельным пюре.

Хизер грызет свою хикаму и рулет из цельного зерна, она избавляется от меня, поедая свою морковь для цельноплодного консервирования.

Хизер:

— Это действительно неловко. Я имею в виду, как тебе сказать что-то вроде этого? Не имеет значения, что… нет, я не хочу этого говорить. Я имею в виду, мы вроде как объединились в пару в начале года, когда я была новенькой и никого не знала и это было действительно, действительно мило с твоей стороны, но я думаю, сейчас самое время для нас двоих признать, что мы… просто… мы… очень… разные.

Она изучает свой обезжиренный йогурт. Я пытаюсь думать о чем-нибудь стервозном, о чем-то злом и жестоком. Я не могу.

Я:

— Ты имеешь в виду, что мы больше не друзья?

Хизер (улыбается, но в ее глазах нет улыбки):

— Мы никогда не были действительно, действительно друзьями, правда? Я имею в виду, что я вроде как не ночевала у тебя дома или что-то подобное. Мы любим делать разные вещи. Я люблю свою работу моделью, и мне нравится ходить по магазинам.

Я:

— И мне нравится ходить по магазинам.

Хизер:

— Тебе вообще ничего не нравится, ты самый депрессивный человек, которого я когда-либо встречала и извини меня за мои слова, но ты не получаешь удовольствия от жизни и я думаю, что тебе нужна профессиональная помощь.

До этого момента я никогда не думала о Хизер как о моем истинном друге. Но теперь я отчаянно захотела быть ее корешем, ее приятельницей, хихикать с ней, сплетничать с ней. Я хочу, чтобы она красила ногти на моих ногах.

Я:

— Я была единственной, кто заговорил с тобой в первый день в школе, а теперь ты отталкиваешь меня, потому что я немного депрессивна? Разве не для того нужны друзья, чтобы помогать друг другу в сложные времена?

Хизер:

— Я знала, что ты все неправильно поймешь. Ты иногда бываешь такая странная, — косится на стену с сердечкам на противоположной стороне комнаты. Влюбленные могут потратить 5 долларов и получить красное или розовое сердце со своими инициалами на этой стене в День святого Валентина. Это выглядит так неуместно, эти красные пятна на синем. Самый прикол в том — извините меня — что прямо под сердцами сидят школьные спортсмены и обсуждают свои новые романы. Бедная Хизер. Компания Холлмарк не выпускает открыток для расставания с друзьями.

Я знаю, о чем она думает. У нее есть выбор: она может зависать со мной и получить репутацию жуткого человека со странностями, из тех, что однажды могут устроить шоу с ружьем, или она может быть с Мартами — одной из тех девушек, которые получают хорошие оценки, делают хорошие вещи и хорошо катаются на лыжах. Что бы я выбрала?

Хизер:

— Когда ты пройдешь эту отстойную фазу в жизни, я уверена, множество людей захотят быть твоими друзьями. Но ты просто не можешь пропускать занятия и не показываться в школе. Что дальше — начнешь общаться с наркоманами?

Я:

— Эта та часть, в которой ты пытаешься быть со мной хорошей?

Хизер:

— Ты приобретешь репутацию.

Я:

— Зачем?

Хизер:

— Послушай, ты больше не можешь есть со мной за ланчем. Ох, и не ешь эти картофельные чипсы. Они делают тебя вспыльчивой.

Она аккуратно собирает остатки своего ланча в ком вощеной бумаги и отправляет его в мусорную корзину. Затем она идет к столу Март. Ее друзья группируются, чтобы освободить ей место. Они поглощают ее целиком, и она ни разу не оглядывается на меня. Ни разу.

 

СПРЯГАЙТЕ ЭТО

 

Я пропускаю занятия, ты пропускаешь занятия, он, она, оно пропускает занятия, они пропускают занятия. Мы все пропускаем занятия. Я не могу сказать это по-испански, потому что не ходила на испанский сегодня. Gracias a dios (Спасибо, боже). Hasta luego (До свидания).

 

Режем наши сердца

 

Когда мы вышли из автобуса в день Святого Валентина, девушка с выбеленными волосами залилась слезами. Спреем на сугробе вдоль стоянки было написано «Я люблю тебя, Анджела!» Я не знаю, плакала ли Анджела потому, что счастлива, или потому что мечту ее сердца невозможно прочесть. Ее милый ждет с красной розой. Они целуются прямо тут на глазах у всех. С днем Святого Валентина.

Это застает меня врасплох. В начальной школе день святого Валентина был большой головной болью, потому что вы должны были дарить открытки всем одноклассникам, даже тем ребятам, которые толкали вас, чтобы вы вступили в собачьи какашки. Затем классная мама вносила розовые кексики с изморозью пудры, и мы продавали маленькие сердечки-конфеты, которые говорили «Красотка» и «Будь моей!»

В средних классах праздник ушел в подполье. Никаких вечеринок. Никаких обувных коробок с вырезанными красными сердечками для ваших аптечных валентинок. Сказав кому-нибудь, что он вам нравится, вы должны были привыкнуть к толпам друзей с «Джанет попросила передать тебе, что Стивен сказал мне, что Даг сказал, что Кэром разговаривал с Эйприл и она намекнула, что у брата Сары Марка есть друг по имени Тони, которому ты могла бы понравиться. Что ты собираешься делать?» Проще чистить зубы мохнатой нитью, чем допустить, чтобы кто-то понравился тебе в средних классах.

Вместе с потоком учеников я иду к своему шкафчику. Мы все одеты в жакеты, поверх которых — жилеты, так что мы соударяемся и вертимся, как автомобили на автодроме на ярмарке штата. Я замечаю конверты, прилепленные скотчем к некоторым шкафчикам, но вообще об этом не думаю, пока не нахожу один из них на своем шкафчике. Надпись на нем гласит «Мелинда». Это, должно быть, шутка. Кто-то оставил его здесь, чтобы я выглядела глупо. Я внимательно смотрю через левое плечо, затем через правое, выискивая группы злых ребят, указывающих на меня. Все, что я вижу — затылки.

Что если это на самом деле? Что если это от мальчика? Мое сердце останавливается, затем вздрагивает и снова включает свой насос. Нет, не Энди. Его стиль определенно не романтичен. Может быть, Дэвид Петракис, мой партнер по лабораторным. Он наблюдает за мной, когда думает, что я не могу его видеть, боится, что я могу разбить лабораторное оборудование или снова упасть в обморок. Иногда он улыбается мне, улыбка у него озабоченная, вроде того, как вы улыбаетесь собаке, которая может укусить. Все, что я должна сделать — это раскрыть конверт. Я не могу этого вынести. Я прохожу мимо шкафчика и иду прямо на биологию.

Мисс Кин решает, что было бы мило в день святого Валентина обсудить птичек и пчелок. Ничего практического, конечно же, никакой информации о том, почему гормоны могут свести вас с ума, или почему ваше лицо вспыхивает в самый неподходящий момент, или что говорить, если кто-то действительно оставил вам валентинку на вашем шкафчике. Нет, она в самом деле рассказывает нам о птичках и пчелках.

Записки любви и измены переходят из рук в руки, словно лабораторные столы расставлены на Шоссе Купидона. Мисс Кин рисует яйцо с маленьким цыпленком внутри.

Дэвид Петракис борется со сном. Нравлюсь ли я ему? Я его нервирую. Он думает, что я собираюсь разрушить его учебные планы. Но может быть, я стала больше ему нравиться. Хочу ли я нравиться ему? Я жую ноготь на большом пальце. Нет. Мне просто хочется кому-нибудь нравиться. Я хочу записку с сердечком. Я слишком сильно оттягиваю край ногтя, и палец начинает кровоточить. Сжимаю палец, так что кровь собирается в идеальный шарик, прежде чем сорваться и скользнуть в мою ладонь. Дэвид подает мне салфетку. Я прижимаю ее к ране. Белые сегменты бумаги растворяются по мере того, как их заливает красным. Это не больно. Никакой боли, за исключением легких улыбок и стыдливого румянца, которые вспыхивают по всей комнате словно крошечные воробьи.

Я открываю блокнот и пишу Дэвиду записку: «Спасибо!» Толчком отправляю блокнот к нему. Он сглатывает, адамово яблоко срывается до нижней части его шеи и возвращается обратно. Пишет ответ: «Пожалуйста.» Что теперь? Я прижимаю салфетку к пальцу посильнее, чтобы сконцентрироваться. На доске цыпленок, нарисованный мисс Кин, вылупился из яйца. Я дорисовываю ее рисунок, изображая дрозда. Дэвид улыбается. Он дорисовывает под его ногами ветку и подталкивает блокнот ко мне. Я пытаюсь продолжить ветку до целого дерева. Выглядит достаточно хорошо, лучше, чем когда-нибудь мне удавалось нарисовать на уроках живописи. Звенит звонок, и рука Дэвида задевает мою, когда он собирает свои учебники. Я вскакиваю со своего места. Боюсь посмотреть на него. Что если он думает, что я уже открыла его открытку и он мне противен, потому что я ничего не сказала? Но я ничего не могу сказать, потому что открытка может быть шуткой, или она может быть от другого молчаливого наблюдателя, который растворился в расплывчатом пятне шкафчиков и дверей.

Мой шкафчик. Открытка все еще там, белый клочок надежды с моим именем, написанным на нем. Я срываю его и открываю. Что-то падает к моим ногам. На открытке — рисунок двух вычурных плюшевых медведей, дружно лакомящихся медом из горшка. Я открываю ее. «Спасибо за понимание. Ты самая милая!» Это написано фиолетовыми чернилами. «Удачи! Хизер.»

Я наклоняюсь в поисках того, что выпало из открытки. Это ожерелье дружбы, которое я подарила Хизер в безумии предрождественской подготовки. Тупица тупица тупица. Как можно быть такой тупой? Я слышу хруст внутри меня, мои ребра сжимают легкие, так что я не могу дышать. Я срываюсь вниз по коридору, вниз по другому коридору, вниз по другому коридору, пока не нахожу мою самую личную дверь, и проскальзываю внутрь, и защелкиваю замок, даже не озаботившись тем, чтобы включить свет, просто падаю, падаю на мили вниз, на свое коричневое кресло, где я могу впиться зубами в мягкую белую кожу запястий и плакать, как ребенок, которым я и являюсь.

Я раскачиваюсь, бьюсь головой о бетонную стену. Полузабытый праздник обнажил каждый нож, сидящий внутри меня, каждый порез. Ни Рэйчел, ни Хизер, ни даже глупому, чудаковатому мальчишке — никому не могла бы понравиться та девочка, которая во мне и которая, как мне кажется, и есть я.

 

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.