Предательство Иуды Искариота

Улицы были полны снующего взад и вперед народа, местами толпящегося вокруг костров, на которых жарилось мясо. Народ пировал и был счастлив. Запах жареного мяса, смешанный с запахом горящего и дымящегося кедра, наполнял воздух. Так как в этот день израильтяне были полны друг к другу братских чувств и гостеприимство их было безгранично, то Бен-Гур на каждом шагу отвечал на поклоны, а группы у костров приглашали его принять участие в их пире. "Нас объединяет общая любовь к Богу", -- говорили они, но Бен-Гур с благодарностью отказывался от угощения, намереваясь взять лошадь и вернуться в свои палатки на Кедроне.

По пути ему необходимо было пересечь проезд, приобретший вскоре печальную известность в истории христианства. Празднество и здесь было в полном разгаре. Оглядев улицу, он увидел огни движущихся факелов и заметил, что пение прекращалось по мере их приближения. Но удивлению его не было границ, когда он удостоверился, что в свете движущихся огней блестят острия копий, указывавших на присутствие римских солдат. Как могли издевающиеся легионеры попасть в еврейскую религиозную процессию? Обстоятельство это было непонятно, и Бен-Гур остановился, желая его выяснить.

Луна светила ярко, но, казалось, для освещения дороги было недостаточно ни луны, ни факелов, ни костров, ни света, изливающегося из окон и открытых дверей, и некоторые участники процессии шли с зажженными фонарями. Бен-Гур пошел вблизи процессии, чтобы рассмотреть лица проходящих. Факелы и фонари несли слуги, из которых некоторые были вооружены дубинами и копьями. Они как бы прокладывали дорогу идущим за ними важным лицам. Но куда они идут? Конечно, не в храм, потому что дорога в священный дом Сиона пролегает не здесь. И если шествие их носит мирный характер, то почему тут солдаты?

Когда процессия поравнялась с Бен-Гуром, он обратил внимание на трех людей. Они возглавляли процессию, и слуги особенно заботливо служили им. В одном человеке он узнал начальника полиции храма, в другом -- первосвященника. Человека, шедшего между ними, сначала нельзя было рассмотреть, так как он, тяжело опираясь на руки двух других людей, шел низко опустив голову на грудь, словно стараясь скрыть свое лицо. Он был похож на преступника, еще не отделавшегося от страха ареста, или на человека, которого ведут на пытку или смерть.

То, что его поддерживали сановники, и внимание, которое они ему оказывали, ясно говорило, что человек этот если и не главный виновник процессии, то во всяком случае играет в ней не последнюю роль -- роль свидетеля, вожака, может быть, доносчика. Узнав, кто он, легче можно было определить цель процессии и его значение в ней. Бен-Гур пошел рядом с первосвященником, дожидаясь, когда человек этот поднимет голову. И вскоре он поднял ее, и свет фонаря упал на его бледное, мрачное, угнетенное страхом лицо, на его всклокоченную бороду и тусклые, ввалившиеся, полные отчаяния глаза.

Часто следуя за назареянином, Бен-Гур знал Его учеников так же хорошо, как Самого учителя, и теперь при взгляде на это ужасное лицо он воскликнул:

-- Иуда Искариот!

Человек медленно повернул голову и остановил глаза на Бен-Гуре, как бы желая что-то сказать, но первосвященник остановил его.

-- Кто ты? Проходи! -- сказал он, отталкивая Бен-Гура.

Бен-Гур принял толчок равнодушно и, обождав немного, снова присоединился к процессии. Он прошел таким образом и долину между холмами Везефы, и мимо Везефы до Овечьих ворот. Всюду встречался народ, и всюду он был занят исполнением религиозных обрядов.

Так как это была ночь перед Пасхой, то все ворота были отворены. Часовые удалились на празднество, и процессия вошла в ворота неопрошенной. Перед ними открылось глубокое Кедронское ущелье с Масличной горой впереди, украшенной кедрами и оливами, темневшими при лунном свете, серебрившем все небо. От Овечьих ворот шли две дороги: одна -- на северо-восток, другая -- в Вифанию. Прежде чем Бен-Гур успел решить вопрос, идти ли ему далее и по какой дороге, толпа увлекла его в ущелье, но он и теперь не понимал цели этой ночной процессии.

Из ущелья они поднялись на мост. Пройдя еще немного, повернули налево по направлению к масличному саду, огороженному каменной стеной. Бен-Гур хорошо знал, что там ничего нет, кроме старых деревьев, травы да высеченного в скале желоба, в котором, по местному обычаю, выжимали оливки. Пока, удивленный еще более, он раздумывал над тем, что могло привести эту массу народа и в такой час в это уединенное место, толпа остановилась. В передних рядах послышались возбужденные крики, и все подались назад, спотыкаясь и давя друг друга. Бен-Гур мгновенно протиснулся вперед и поспешил занять удобное место.

Человек в белой одежде, худощавый, стройный, с длинными волосами и непокрытой головой стоял по ту сторону ограды со скрещенными на груди руками, полный решимости и ожидания. Это был назареянин.

Позади Него стояли Его ученики, они были взволнованы, Сам же Он был удивительно спокоен. Свет факела, падавший прямо на Него, придавал Его волосам более красноватый оттенок, чем они были таковыми в действительности, но выражение Его лица по обыкновению было полно любви и сострадания.

Против этого человека, чуждого всему воинственному, стояла толпа -- испуганная, безмолвная, приниженная, готовая рассеяться и бежать при первой вспышке гнева с Его стороны. Бен-Гур взглянул на Него, на толпу, на фигуру Иуды, и одного беглого взгляда было достаточно, чтобы понять все: там -- предатель, здесь -- предаваемый, а этот народ с копьями и дубинами и эти солдаты, очевидно, пришли сюда, чтобы арестовать назареянина.

Человек не всегда может сказать, что он сделает, например, при покушении на него. Именно теперь настал момент, к которому Бен-Гур готовился целые годы. Жизни, охранять которую он себя поставил, на которую возлагал такие большие надежды, -- этой жизни теперь грозила опасность, а он, однако, не двинулся с места.

Говоря правду, читатель, Бен-Гур не составил себе ясного представления о характере деятельности Иисуса, и потому Его спокойствие перед толпой удерживало от вмешательства и заставляло предполагать, что этот человек владеет силой, вполне достаточной для отражения опасности. Мир, согласие и любовь к людям -- основа учения Иисуса. Поступит ли Он и теперь согласно своей проповеди? Как же Он направит эту силу? Защитит ли себя и каким образом? Бен-Гур был уверен, что Он каким-нибудь сверхъестественным образом проявит свою непостижимую силу, и стоял, ожидая этого. Он все еще продолжал судить об Иисусе по самому себе и мерил Его человеческим аршином.

Наконец раздался голос Иисуса:

-- Кого вы ищете?

-- Иисуса назареянина, -- отвечал первосвященник.

-- Это я.

При этих простых словах, произнесенных спокойно и твердо, присутствующие отступили назад, а более трусливые пали на землю. Они были готовы оставить Его одного и удалиться, но к Нему подошел Искариот.

-- Радуйся, учитель!

Сказав эти дружеские слова, он поцеловал Его.

-- Иуда, -- кротко сказал назареянин, -- целованием ли предаешь Сына Человеческого? Для этого ты пришел?

Не получив ответа, учитель снова обратился к толпе.

-- Кого вы ищете?

-- Иисуса назареянина.

-- Я сказал вам, что это Я. Итак, если ищете Меня, оставьте их, пусть идут.

При этих словах раввины приблизились к Нему. Видя их намерение, некоторые из учеников назареянина, о которых Он ходатайствовал, подвинулись ближе. Один из них отсек ухо слуге, не освободив этим учителя. А Бен-Гур и теперь не двигался. Пока же воины возились с веревками, назареянин выказал свое величайшее милосердие.

-- Исцелись! -- сказал он раненому и коснулся его уха.

И враги, и друзья Его были одинаково смущены. Одни от того, что Он совершил новое чудо, другие от того, что Он совершил его при таких обстоятельствах.

"Наверное, Он не даст связать себя", -- подумал Бен-Гур.

-- Вложи меч в ножны. Могу ли я не испить чаши, приуготовленной мне Отцом?

На голову назареянина посыпались слова оскорбления. Он вновь обратился к своим преследователям:

-- Как будто на разбойника вышли вы с мечами и копьями, чтобы взять Меня. Каждый день Я был с вами в храме, и вы не поднимали на Меня рук, но теперь ваше время и власть тьмы.

Вооруженная когорта набралась мужества и окружила Его, а когда Бен-Гур оглянулся на учеников, их уже не было -- не остался ни один из них. Через их головы Бен-Гуру удалось мельком увидеть пленника. Никто никогда еще не казался ему таким одиноким, таким покинутым! "Однако, -- думал он, -- человек этот может защитить себя, Он может рассеять своих врагов, но Он не хочет этого. Что это за чаша, которую дал Ему испить Отец? И кто этот Отец, которому Он так повинуется? Все -- тайны и тайны, и не одна она, их несколько!"

В эту минуту толпа устремилась обратно в город. На Бен-Гура напала тоска, он был недоволен собой. Увидев факелы посреди толпы, он догадался, что там находится назареянин. Он решил увидеть Его еще раз и задать Ему свой вопрос.

Скинув свою длинную верхнюю одежду и головной платок и перебросив их через ограду сада, он устремился за толпой. Наконец он приблизился к человеку, державшему конец веревки, которой был связан узник.

Назареянин шел медленно, с опущенной головой, со связанными назад руками. Волосы густыми прядями падали на Его лицо, и Он согнулся более обыкновенного. Казалось, Он никого и ничего не замечал. Впереди, в нескольких шагах от Него, шли первосвященник и старейшины, беседуя между собой и по временам оборачиваясь назад. Наконец, когда они подошли к мосту, Бен-Гур вырвал веревку из рук слуги и пошел за Иисусом.

-- Учитель, учитель! -- сказал он торопливо. -- Слышишь ли Ты, учитель? Одно слово, одно только слово скажи мне...

Человек, у которого он взял веревку, потребовал ее обратно.

-- Скажи мне, -- продолжал Бен-Гур, -- по своему желанию идешь с ними?

Толпа приблизилась к ним.

-- Учитель, -- торопливо говорил Бен-Гур прерывающимся голосом, -- я Твой друг, я люблю Тебя. Скажи мне, прошу тебя, примешь ли Ты помощь, если я приведу ее?

Назареянин ни взглядом, ни малейшим движением не подал вида, что слышит. И однако же, как страдания без слов понимаются людьми, сочувствующими нам, так и теперь что-то нашептывало Бен-Гуру: "Оставь Его одного, Он покинут друзьями, мир отрекся от Него. Страдая духом, Он распростился с людьми и без смущения идет, не ведая куда. Оставь Его". Бен-Гур принужден был сделать это поневоле. Десятки рук протянулись к нему, и со всех сторон раздались голоса: "Это один из них! Держи его! Бей его! Смерть ему!"

Под влиянием страсти, вернувшей ему прежнюю силу, он выпрямился, вытянул руки и начал действовать ими направо и налево, так что ему удалось прорваться сквозь тесно сомкнувшийся около него круг. Платье его было разорвано и сорвано с него, и он бежал по дороге нагой. Наконец ущелье дружески скрыло его в своей темноте целым и невредимым.

Взяв за оградой свой платок и платье, он отправился в город, а оттуда отправился к своим палаткам.

Дорогой он дал себе обещание повидать Иисуса завтра же, но он не знал, что человека этого, покинутого даже друзьями, поведут прямо к дому Анны, чтобы осудить в ту же ночь.

На сердце Бен-Гура было так тяжело, что он не мог заснуть.

Теперь он ясно видел, что восстановление иудейского царства было всего лишь мечтой. Конечно, тяжело, когда один за другим рушатся наши воздушные замки, но если это случается через какие-то промежутки времени, мы все же успеваем оправиться от ударов, и впечатление, полученное от них, исчезает, но если рушится все разом, как при кораблекрушении или землетрясении, то нужно быть человеком недюжинной силы, чтобы сохранить спокойствие. Бен-Гур не был из числа этих сильных людей. Когда он заглядывал в будущее, ему начинала рисоваться безмятежно-счастливая жизнь во дворце с Эсфирью, хозяйкой этого дворца. Снова и снова в долгие ночные часы ему мерещилась вилла в Мизенуме с маленькой женщиной, бродящей по саду или сидящей в атриуме. Наверху -- неаполитанское небо, а внизу, под ногами, -- земля, озаренная солнцем, и синяя бухта залива.

Словом, он переживал нравственный кризис. Исцеление принесут завтрашний день и назареянин.

Царь Иудейский

На следующее утро двое верховых прискакали во весь опор к палатке Бен-Гура и, спешившись, потребовали с ним свидания. Он еще не встал, но отдал приказание принять их.

-- Мир вам, братья! -- сказал он, так как это были преданные ему галилейские воины. -- Прошу садиться.

-- Нет, -- грубо возразил старший, -- сидеть спокойно -- значить допустить смерть Иисуса. Вставай, сын Иудеи, и иди с нами. Приговор уже вынесен. Даже дерево для креста уже на Голгофе.

Бен-Гур посмотрел на него изумленно. "Для креста?" -- вот все, что он мог выговорить в эту минуту.

-- Они схватили Его прошлой ночью и осудили, -- продолжал галилеянин. -- А на рассвете отвели Его к Пилату. Римлянин дважды отрицал Его виновность и дважды отказывался выдать Его. Наконец, он умыл руки, говоря: "Неповинен я в крови Праведника сего, смотрите вы". А они отвечали...

-- Кто отвечал?

-- Они -- первосвященники и народ: "Кровь Его на нас и на детях наших".

-- Святой праотец Авраам! -- вскричал Бен-Гур. -- Римлянин отнесся к еврею добрее, чем Его соплеменники. И если... если Он действительно Сын Божий, что смоет кровь Его с нас и наших детей? Этого нельзя допустить. Настало время для борьбы.

Лицо его выражало решимость.

-- Лошадей, живо! -- сказал он арабу, явившемуся на зов. -- Скажи Амре, чтобы она подала мне чистое платье, и принеси мой меч. Пора умереть за Израиль, друзья! Подождите, я сейчас приду.

Он съел корку хлеба, выпил вина и вскоре уехал.

-- Куда же ты отправляешься? -- спросил галилеянин.

-- Собирать легионы.

-- Господин, -- с горечью сказал воин, -- только я и друг мой остались верны тебе, остальные присоединились к первосвященникам.

-- Зачем? -- спросил Бен-Гур, натянув поводья.

-- Чтобы умертвить Его.

-- Назареянина?

-- Да, Его.

Бен-Гур молча посмотрел сначала на одного, потом на другого легионера. Он вспомнил вопрос предыдущей ночи: "Могу ли я не испить чаши, приуготовленной мне Отцом?" И он сказал себе: "Смерть эта не может быть предотвращена. Человек этот шел на нее сознательно с первого дня своей миссии. Она предопределена высшей волей, волей Бога. Если назареянин согласен на нее, если Он идет на нее добровольно, то что же могут сделать другие?"

Страх охватил его. Мысли путались в голове. Способность быстро принимать решения, без которой на жизненной сцене нельзя быть героем, молчала в нем.

-- Едем, братья, едем на Голгофу.

Они проехали сквозь возбужденную толпу народа, направлявшегося, как и они, к югу. Казалось, что поднялась вся северная сторона города.

Прослышав, что навстречу процессии с осужденным можно проехать другим путем -- близ больших белых башен, воздвигнутых Иродом, наши друзья отправились туда, обогнув Акру с юго-востока. В долине ниже Иезекийского пруда толпа была так многочисленна, что проезд сделался невозможным, всадники принуждены были сойти с лошадей и, приютившись позади одного дома, выжидать отлива этой толпы.

Полчаса, час толпа двигалась перед Бен-Гуром и его спутниками, так что к концу этого времени каждый мог сказать: "Я видел все иерусалимские касты, все секты иудейские, все племена израильские и людей всех национальностей". Двигались и пешком, и верхом, и на верблюдах, и на колесницах. Шли торопливо, волнуясь, теснясь, и только для того, чтобы увидеть смерть бедного назареянина, преступника из преступников. Но евреи составляли только часть толпы, волна увлекла вместе с ними и тысячи ненавидящих и презирающих их -- греков, римлян, арабов, сирийцев, египтян. Казалось, весь мир был свидетелем распятия.

Удар копыт о камень, стук двигающихся колес, голоса разговаривающих, каждый возглас -- все было слышно, несмотря на могучее движение толпы. На лицах некоторых было такое выражение, какое обыкновенно бывает у людей, поневоле идущих на какое-нибудь страшное зрелище. Бен-Гур рассудил, что это иностранцы, прибывшие к Пасхе, но не принимавшие участия в суде над Иисусом, а может быть, даже сочувствующие Ему.

Наконец со стороны больших башен Бен-Гур услышал глухие возгласы:

-- Слушайте! Идут!

Народ на улице остановился, но когда крик раздался вблизи, люди посмотрели друг на друга и с безмолвным содроганием пошли вперед. Возгласы с каждой минутой становились сильнее, наполняя воздух и сотрясая его. В это время Бен-Гур увидел слуг Симонида, несших в кресле своего господина. Эсфирь шла возле него, а за ними несли крытые носилки.

-- Мир тебе, Симонид, и тебе, Эсфирь, -- сказал Бен-Гур, идя им навстречу. -- Если вы идете на Голгофу, то обождите, пока пройдет процессия, тогда и я пойду с вами. Заверните за этот дом -- здесь просторно.

Большая голова купца тяжело свалилась на грудь, наконец он поднял ее и сказал:

-- Спроси Валтасара. Я исполню так, как он захочет. Он на носилках.

Бен-Гур поспешил отдернуть занавес. Египтянин лежал на носилках и был так бледен, что его можно было принять за мертвеца. Он согласился с предложением Иуды, спросив, едва дыша:

-- Увидим ли мы Его?

-- Иисуса? Да, Он пройдет в нескольких шагах от нас.

-- Милосердый Боже! -- набожно вскричал старик. -- Я еще раз увижу Его, еще раз! О, это ужаснейший для мира день.

Валтасар сошел с носилок и стоял, поддерживаемый слугой. Эсфирь и Бен-Гур были с Симонидом.

Между тем людской поток все более и более разрастался.

Крик приближался и разносился в воздухе пронзительно, хрипло, жестоко. Наконец, появилась процессия.

-- Глядите, -- с горечью сказал Бен-Гур, -- это идет Иерусалим.

Впереди всех шла толпа мальчишек, визжавшая и кричавшая:

-- Царь Иудейский! Дорогу, дорогу Царю Иудейскому!

Симонид, видя эту толпу, похожую на скопище насекомых, сказал Бен-Гуру:

-- Когда эти мальчишки войдут в свои права, настанет великое горе для града Соломона!

Отряд легионеров в полном вооружении равнодушно следовал за ними. Слава блестящего оружия была для них всем.

За ними шел Иисус.

Он был едва жив. Спотыкаясь на каждом шагу, Он с трудом преодолевал путь. Грязная и ободранная мантия свешивалась с плеч на хитон, а голые ноги, ступая на камни, оставляли позади себя кровавые следы. Доска с надписью висела у Него на шее, а на голову был плотно надет терновый венец, источник жестоких ран, из которых струилась кровь, запекаясь на лице и шее. Длинные запутавшиеся в иглах волосы превратились в колтун. Кожа была мертвенно бледна. Руки связаны сзади. Незадолго перед этим Он упал под тяжестью креста, который, по местному обычаю, как осужденный, должен был Сам нести на место казни. Теперь поселянин нес это бремя вместо Него. Четыре солдата охраняли Его от черни, которая, однако, прорываясь к Нему, била его палками и плевала на Него. Но ни жалобы, ни упрека, ни единого звука не вырвалось из его уст. Он шел, опустив глаза, до самого дома, у которого находились Бен-Гур и его друзья. Эсфирь прижалась к отцу, он при всей своей твердости воли дрожал. Валтасар в безмолвии пал ниц. Бен-Гур невольно воскликнул: "О Боже мой, Боже мой!" Тогда, угадав ли их чувства или услышав это восклицание, назареянин повернул свое бледное лицо в их сторону и так посмотрел на них, что взгляд Его навеки запечатлелся в их памяти. Они ясно понимали, что Он думает о них, а не о Себе, что умирающий взор Его шлет им безмолвное благословение.

-- Где же твои легионы, сын Гура? -- спросил, очнувшись, Симонид.

-- Анна знает об этом лучше меня.

-- Как? Изменили?

-- Все, исключая двух.

-- Значит, всему конец, и этот человек должен умереть!

Говоря это, купец поник головой, и лицо его конвульсивно исказилось. Он принимал деятельное участие в осуществлении замысла Бен-Гура, воодушевленный той надеждой, которая теперь безвозвратно погасла.

Еще два человека следовали за Иисусом, неся кресты.

-- Кто это? -- спросил Бен-Гур у галилеян.

-- Разбойники, приговоренные к смертной казни вместе с Ним, -- отвечали те.

Далее шел человек в митре, одетый в золотую ризу первосвященника и окруженный полицией храма. За ним следовал синедрион и длинный ряд священников в простых белых ризах.

-- Зять Анны, -- сказал Бен-Гур шепотом.

-- Каиафа! Я видел его, -- подтвердил Симонид и после паузы, во время которой он задумчиво рассматривал величественного первосвященника, прибавил:

-- Теперь я убежден вполне и с уверенностью, проистекающей от просветления духа, с полнейшей уверенностью утверждаю, что идущий с доской на шее действительно Царь Иудейский, как написано на ней. Обыкновенного человека, самозванца, преступника нельзя так чествовать. Взгляните: здесь весь Израиль. О, если бы я мог встать и идти за Ним!

Симонид под влиянием двойственности чувств, свойственной ему, сказал нетерпеливо:

-- Поговори с Валтасаром, прошу тебя: не уйти ли нам? Сейчас появится иерусалимская чернь.

-- Вот идут женщины и плачут, -- сказала Эсфирь. -- Кто они?

Следя за направлением ее руки, они заметили четырех плачущих женщин, одна из них опиралась на руку человека, похожего на назареянина. Бен-Гур тотчас отвечал:

-- Мужчина этот -- ученик, которого назареянин любит больше всех других, женщина же, опирающаяся на его руку, -- Мария, мать учителя, другие женщины -- галилеянки, их друзья.

Эта демонстрация была предвестницей другой, во время которой тридцать лет спустя, при борьбе партий, Святой Город будет разрушен до основания: она была так же многолюдна, так же фанатична и так же кровожадна. Кипучая и безумная, она состояла из того же разряда людей: прислуги, погонщиков, торговцев, привратников, садовников, продавцов фруктов и вина, сторожей и служителей церкви, разбойников, воров и прочего простонародья, не принадлежащих ни к какому классу и в таких случаях появляющихся неизвестно откуда -- голодные, с непокрытыми головами, с голыми руками и ногами, с всклокоченными волосами, испачканные глиной. Крик этих людей с огромными ртами похож был на львиный рев. У некоторых были мечи, у других копья и пики, хотя оружием большинства служили суковатые палки и пращи, камни для которых помещались в мешках, выглядывавших из-под передней полы их грязных туник. Но посреди толпы там и сям попадались и люди высшего сословия: книжники, старейшины, раввины, фарисеи и саддукеи, богато одетые, служившие подстрекателями и руководителями толпы. Если горло толпы утомлялось одним криком, она взамен выдумывала другой, если в железных легких обнаруживались признаки коллапса, их исправляли и опять пускали в дело. Впрочем, в этом громком и продолжительном реве преобладало только несколько слов: "Царь Иудейский! Дорогу Царю Иудейскому! Богохульник! Распни, распни его!" Последний крик повторялся охотнее других, потому что, вероятно, яснее всего выражал волю толпы и ее ненависть к назареянину.

Бен-Гуру внезапно вспомнился и его собственный долг этому человеку -- вспомнилось время, когда он сам находился в руках римских солдат, ведших его, как предполагалось, на неминуемую и такую же ужасную смерть, как и смерть на кресте. Вспомнилась и холодная вода из назаретского колодца, и божественное выражение лица Того, Кто напоил его этой водой. Вспомнилась позднейшая Его благость -- чудо Вербного воскресения. При этих воспоминаниях Бен-Гура сильно мучила мысль о невозможности отплатить за помощь помощью и добром за добро, и он винил в этом самого себя. Он не сделал всего, что мог. Он должен был не оставлять галилеян, чтобы иметь их всегда под рукой и не допустить измены. Теперь было самое удобное время для нападения. Смелый удар не только мог бы рассеять толпу и освободить назареянина, но и послужить трубным звуком, призывающим Израиль к осуществлению давнишней его мечты -- к войне за свободу. Но удобная минута прошла и уже не вернется. Боже Авраама! Неужели же ничего нельзя сделать?!

В эту минуту ему бросился в глаза отряд галилейских воинов. Он устремился сквозь толпу и догнал их.

-- Следуйте за мной! -- сказал он. -- Мне нужно поговорить с вами.

Люди повиновались, и уже под навесом дома он заговорил опять:

-- Вы из числа тех, которые получили от меня мечи и обещали вместе со мной сражаться за свободу и за грядущего царя. У вас есть мечи, и теперь настало время действовать. Идите, ищите повсюду, найдите ваших товарищей и скажите им, что они встретят меня у креста, готовящегося для назареянина. Спешите же! Не медлите. Назареянин -- царь, и свобода умрет вместе с Ним.

Они почтительно смотрели на него, но не двигались.

-- Слышите ли? -- воскликнул он.

Тогда один из них сказал:

-- Сын Иудеи, заблуждаешься ты, а не мы и не товарищи наши, получившие от тебя мечи. Назареянин -- не царь, Он не похож на царя. Мы видели Его при входе в Иерусалим, мы видели Его в храме. Он изменил Себе, нам и всему Израилю. При торжественном входе в Иерусалим Он отвернулся от Бога и отказался от престола Давида. Он не царь, и Галилея не пойдет за Ним. Он должен умереть. Но выслушай нас, сын Иудеи. У нас твои мечи, и мы, и вся Галилея готовы обнажить их и сражаться за свободу. Да, если будет борьба за свободу, сын Иудеи, и только за свободу, то мы готовы сойтись с тобой у креста.

В жизни Бен-Гура наступила решительная минута. Прими он предложение галилеян, и события были бы иные. Но это значило бы, что история зависит от воли человека, а не от воли Бога, а этого никогда не было и не будет. Бен-Гур смутился. Это смущение было ему непонятно, хотя впоследствии он связал его с назареянином, ибо лишь по Его воскресении понял, что смерть необходима для воскресения. Итак, он смутился и не знал, на что решиться. Он стоял беспомощный и безмолвный. Закрыв лицо руками, он стоял, борясь с желанием произнести решительное слово и с непонятной силой, которая удерживала его от этого.

И Бен-Гур машинально пошел за крестом и носилками. Эсфирь следовала за ним.

10. Свершилось!

Когда небольшая кучка людей, состоявшая из Валтасара, Симонида, Бен-Гура, Эсфири и двух верных галилеян, достигла лобного места, Бен-Гур был во главе ее. Впоследствии он не мог уяснить себе, как он пробрался сквозь теснившуюся возбужденную толпу, каким путем и долго ли шел. Он действовал бессознательно, ничего не видя и не слыша, не рассуждая, куда и зачем идет. При таких условиях он, как малый ребенок, был бессилен отвратить то страшное преступление, свидетелем которого он должен был стать.

Бен-Гур и следовавшие за ним, наконец, остановились. Словно пелена упала с его глаз, он очнулся и стал внимательно следить за происходящим. Перед ним расстилалась вершина круглого, как череп, холма -- сухого, пыльного и без малейшей растительности. Внешним рубежом пространства была живая стена людей. Внутренняя же стена, состоявшая из римских солдат, сдерживала напор толпы. За солдатами наблюдал центуpиoн. Бен-Гур оказался у самой черты, так бдительно охраняемой.

Холм этот назывался Голгофой, по-латыни Кальвapия, то есть лобное место. Куда бы вы ни обратили свой взор, на всем пространстве не заметили бы ни клочка земли, ни камня, ни зелени -- всюду только тысячи глаз и лица без конца, в перспективе сливающиеся в одно огромное пятно. Да, это была трехмиллионная толпа людей. Следовательно, три миллиона сердец бились, следя за тем, что происходило на холме. Равнодушные к разбойникам, они интересовались только Иисусом. Предметом их ненависти, страха и любопытства был Тот, Кто возлюбил их всех и теперь за них умирал.

Высоко на холме, как бы над живой стеной, выдаваясь из группы сановников, стоял первосвященник, отличавшийся своей митрой, одеждой и высокомерным видом. Еще выше, на самой вершине, на виду у всех предстоял назареянин, страдающий и безмолвный. Стража, издеваясь, дала Ему в руку тростник -- царский скипетр. Насмешки и проклятия в Его адрес раздавались со всех сторон. И если бы Он был человеком, и только человеком, читатель, то эта буря рассеяла бы последний след Его любви к человечеству и с корнем вырвала бы ее из Его сердца.

Все взоры были устремлены на Иисуса. От жалости или по другой причине, но Бен-Гур почувствовал перемену в своем душевном настроении. Сознание ли чего-то лучшего, чем наилучшее в этой жизни, чего-то настолько высокого, что оно дает человеку силу переносить равнодушно как душевные, так и телесные страдания и считать желанной самую смерть, чаяние ли иной, лучшей жизни, чем настоящая, или же той жизни духа, в которую так твердо веровал Валтасар, прояснили ему суть миссии Иисуса. Она заключалась в том, чтобы дать возможность любящим Его войти в то царство, которое было npиyгoтoвано Им и в которое теперь переходил Он сам.

Тут в воздухе прозвучало нечто из забытого им, и Бен-Гур услышал или ему только послышались слова: "Я есмь воскресение и жизнь".

Слова эти снова и снова звучали в его ушах, пока свет не озарил их и не наполнил новым значением. И как люди повторяют вопрос, чтобы понять и запечатлеть в мозгу его смысл, так и он, смотря на человека в терновом венце, томившегося на вершине холма, повторял Его слова: "Я есмь воскресение и жизнь".

"Я есмь", казалось, говорил Он, и Бен-Гур мгновенно почувствовал мир души, неведомый ему до тех пор, мир, полагающий конец сомнениям и тайне и начало веры и любви.

Звук топора разрушил очарование Бен-Гура. На вершине холма он заметил то, что прежде ускользало от его внимания, -- нескольких солдат и рабочих, готовящих крест. Ямы для крестов уже были вырыты, и теперь прилаживались поперечные брусья.

-- Скажите людям, чтобы они поторопились, -- сказал первосвященник, обращаясь к сотнику. -- Этот, -- продолжал он, указывая на Иисуса, -- должен умереть до заката солнца и быть зарытым, дабы не осквернить земли. Таков закон.

Солдат с добрым намерением подошел к назареянину и предложил Ему пить, но Он отказался. Тогда к Нему приблизился другой, снял с Его шеи дощечку с надписью и прикрепил ее к кресту. Все приготовления были окончены.

-- Кресты готовы, -- сказал сотник первосвященнику, который, выслушав доклад, махнул рукой и сказал:

-- Пусть богохульник идет первым. Сын Божий должен иметь власть спасти себя. Посмотрим!

Народ, видевший все подробности приготовления казни и оглашавший воздух беспрерывными криками нетерпения, вдруг умолк, и водворилась немая тишина. Наступила самая ужасная часть наказания -- пригвождение к крестам. Когда солдаты наложили руки на назареянина, дрожь пробежала по всем, и даже самые загрубелые ужаснулись. Многие из присутствующих говорили впоследствии, что воздух мгновенно остыл.

-- Какая страшная тишина! -- сказала Эсфирь, обвивая рукой шею отца.

Он, вспоминая свои страдания во время пыток, прижимал ее лицо к своей груди и весь дрожал.

-- Уйти! О, уйти! -- шептал он. -- Мне кажется, что все, находящиеся здесь и видящие это -- невинные и виновные, все будут прокляты с этого часа.

Валтасар опустился на колени.

-- Сын Гура, -- сказал Симонид с возрастающим волнением, -- сын Гура, если Иегова не протянет сейчас же Своей десницы, то Израиль погиб и все мы погибли.

Бен-Гур спокойно отвечал:

-- Я понял, Симонид, почему все это свершилось и должно было свершиться. Такова воля назареянина, воля Бога. Будем же поступать, как египтянин: хранить тишину и молиться.

На холме тем временем продолжалась работа. Стража сняла с назареянина одежду, и Он стоял нагой перед миллионной толпой. Кровавые рубцы от ударов, нанесенных Ему утром, горели на Его спине. Люди безжалостно пригвоздили Его руки к поперечной перекладине. Гвозди были острыми, и потребовалось немного ударов, чтобы вбить их в Его ладони. Затем они приподняли Его колени, чтобы подошвы ног плотно прилегали к дереву, положили одну ступню на другую и пригвоздили их обе разом. Глухие удары молотка раздавались и в других местах ограждаемого воинами пространства. Те же, кто не мог слышать их, при виде взмахов молотка леденели от ужаса. Но ни стона, ни крика, ни жалобы не издал страдалец.

-- На какую сторону лицом? -- грубо спросил солдат.

-- К храму, -- отвечал первосвященник. -- Я хочу, чтобы, умирая, Он видел, что священная обитель нимало не пострадала от Него.

Рабочие взяли крест и отнесли его на указанное место. По команде они опустили древко в яму, и тело Иисуса тяжело повисло на окровавленных руках. И снова ни крика, ни жалобы, только один возглас, божественнее которого никто никогда не произносил:

-- Отче, прости им, ибо не ведают, что творят!

Крест, возвышавшийся теперь над всей окрестностью, одиноко возносясь к небу, встречен был взрывом восторженных криков, и все, кто мог видеть и разобрать надпись, прибитую над головой назареянина, спешили прочесть ее. Прочтенные слова передавались из уст в уста -- и мгновение спустя вся могучая толпа огласила воздух приветствиями:

-- Царь Иудейский! Привет тебе, Царь Иудейский!

Первосвященник, ясно понимавший все значение этой надписи, старался прекратить эти крики, но тщетно. Именуемый Царем, смотревший умирающими глазами с высоты холма, у ног Своих видел город отцов Своих, так позорно отвергнувший Его.

Время близилось к полудню. Холмы любовно выставили солнцу свою темную грудь, более далекие горы красовались, разряженные в пурпур. Городские храмы, дворцы, башни и купола утопали в ослепительном блеске, как бы сознавая, какой гордостью они наполняли сердца миллионов людей, время от времени обращавших на них свои взоры.

Но вдруг тьма начала заволакивать небо и спускаться на землю -- сначала как едва заметные сумерки, как вечер, проскальзывающий при блеске полудня, но наконец спустилась и обратила на себя внимание всех. Крики и смех утихли. Люди, не доверяя собственным чувствам, с любопытством оглядывали друг друга, солнце, горы, небо, дальние окрестности, потонувшие в тени, и холм, где совершалась страшная драма. Снова взглянув друг на друга, они бледнели и отворачивались, храня немое молчание.

-- Это туман или набежавшая туча, -- ласково сказал Симонид встревоженной Эсфири. -- Скоро прояснится.

Но Бен-Гур думал иначе:

-- Это не туман и не тучи, -- сказал он. -- Говорю тебе по истине, Симонид, что распинаемый здесь есть Сын Божий.

Он оставил Симонида, пораженного этими словами, и, подойдя к коленопреклоненному Валтасару, положил свою руку на плечо доброго человека.

-- О мудрый египтянин! Ты один был прав: назареянин воистину есть Сын Божий.

Валтасар привлек его к себе и тихо сказал:

-- Я видел Его ребенком, когда Он лежал еще в яслях. Неудивительно, что я узнал Его лучше, чем вы, но зачем я дожил до этого дня?! Лучше мне было умереть с моими братьями! Счастливый Мельхиор! Счастливый, счастливый Гаспар!

-- Мужайся! -- сказал Бен-Гур. -- Без сомнения, и они незримо присутствуют здесь.

Сумерки сменились темнотой, затем наступил полный мрак, но и он не устрашил отважную толпу. Один за другим распяты были разбойники, и кресты их водружены на холме. Стража отступила, и толпа свободно устремилась к холму и наполнила его.

-- Ха, ха, ха! Если ты Царь Иудейский, спаси себя! -- глумился солдат.

-- Ну, -- говорил священник, -- пусть Он сойдет теперь с креста, и мы уверуем в Него.

Некоторые глубокомысленно злословили, говоря:

-- Э! Разрушающий храм и в три дня созидающий! Спаси Себя Самого и сойди со креста!

Другие прибавляли:

-- Уповал на Бога, пусть теперь Бог избавит Его, если Он угоден Ему, ибо сказал Он: "Я -- Божий Сын".

Никто не говорил, в чем, собственно, состояла вина распинаемого. Назареянин никогда не причинял ни малейшего зла людям, большинство из них до этой минуты никогда не видели Его и не слышали о Нем, и однако же -- удивительное противоречие! -- Его осыпали бранью и сочувственно относились к разбойникам.

Необычайная тьма, спустившаяся на землю, устрашила Эсфирь и тысячи других более смелых и отважных людей.

-- Пойдем домой! -- умоляла она отца. -- Это гнев Божий, отец. Как знать, какие ужасы могут случиться еще? Мне страшно!

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: