Сделай Сам Свою Работу на 5

Хитросплетенья имперской политики





ИЗВЕСТИЕ ИЗ СТОЛИЦЫ

Генерал-губернатор созвал на совещание уездных и кантонных начальников, казачьих атаманов, крупных чиновников губернского и городского уровней, виднейших дворян губернии. Были приглашены на это совещание даже предводители некоторых казахских родов, подвластных Малому и Среднему жузам. Народу съехалось столько, что уместить всех в зале канцелярии Перовского оказалось невозможно, пришлось воспользоваться помещением губернского дворянского собрания.
Собравшиеся с нетерпением ждали важного, судя по всему, сообщения. Перовский, начав свою речь с воспоминания о восшествии на престол Его императорского величества Николая Первого, упомянув, что и ему самому, Перовскому, посчастливилось присутствовать на коронации государя, а затем неоднократно видеться с ним. И вот, сообщил он торжественно, предстоит новая встреча — здесь, в Оренбурге. По случаю дня тезоименитства Его императорского величества по всей России пройдут торжества. Из Санкт-Петербурга пришло известие: государь высказал желание поприсутствовать вместе с членами семьи на празднествах в некоторых губернских центрах, и первым был назван Оренбург.
— Вы, конечно, понимаете, какая будет оказана нам честь, — продолжал генерал-губернатор, внимательно оглядев притихший зал. — Но она и ко многому нас обязывает. Мы должны отменно подготовиться к приезду государя. Не посрамив себя, господа!
В ответ прозвучало несколько голосов:
— Не посрамим!
Перовский нахмурился:
— Что-то слабо отвечаете.
Зал разразился криками:
— Не посрамим!
— Рады стараться, ваше превосходительство!
— Слава нашему государю!
— Слава России!
Перовский улыбнулся, удовлетворенно погладил длинные усы. Затем объявил, когда состоятся торжества, сколько в каждом кантоне надо собрать денег, скота, вещей, которые понадобятся для устройства праздника и награждения победителей на состязаниях.
Вслед за Перовским слово взял гражданский губернатор. Он порассуждал о том, что следует предпринять для обеспечения порядка в дни празднеств, каковы задачи полиции, предупредил, что следует хорошо продумать, где разместить съехавшийся в Оренбург народ, как его кормить-поить, словом, затронул чисто житейские вопросы.
Совещание продолжалось до полудня. Когда расходились, кое-кто глухо роптал: ах, как это не вовремя, наступила страдная пора — началась жатва, на подготовку к празднику остается всего месяц, расходы предстоят большие. Но открыто высказать недовольство никто не смел, все понимали, чем это грозит, — дело-то связано с именем государя.
Разошлись не все, — заранее предупрежденные люди переместились в кабинет генерал-губернатора для разговора в узком кругу. А заговорил хозяин кабинета о политике России в отношении киргиз-кайсаков и Средней Азии.
— Мы должны решить великую задачу — продвинуть границы империи далеко на юг. В Средней Азии усиливают свое влияние Англия и Франция, пытается сунуться туда и Германия. Они протягивают руки в глубь Азии с другого конца света. Мы же, сами наполовину азиаты, находимся тут, рядом. Если Россия не воспользуется благоприятными для нее обстоятельствами, история посмеется над нами.
Перовский сообщил, что государем одобрен замысел экспедиции на Хиву. Пока устно. Но будет и письменное подтверждение, разумеется, секретное. Экспедиция намечена на будущую осень.
— Господин атаман, — сказал Перовский, обратившись к атаману Уральского казачьего войска, — вам надлежит основательно снарядить и подготовить к походу два полка. Ядро наших сил составят части Оренбургского гарнизона, пойдет в поход и башкирская конница.
Сколько будет призвано башкир, из каких кантонов — Перовский не сказал, сославшись на то, что в некоторых кантонах происходят беспорядки, — надо сначала покончить с этим.
— Запомните: цель экспедиции — вызволение наших соотечественников, томящихся в Хивинском ханстве в плену. Решить ее дипломатическим путем не удается, поэтому Россия вынуждена принять жесткие меры. Таково будет официальное объяснение причин, побудивших нас к применению оружия, — предупредил своих слушателей генерал-губернатор и повелительно добавил: — Хватит играть с азиатами в кошки-мышки!
— А как обстоят наши дела на западе? Как там поляки? Не собираются опять взбунтоваться? — спросил казачий атаман Ерофей Кузьмин.
— Поляки получили хороший урок и сидят смирно. Разбирательство с теми из них, которые были сосланы в пределы Оренбургской губернии, как вы знаете, завершено. Так что поход совершим в благоприятное для нашего государства время.
Последовал новый вопрос:
— Вы, Ваше превосходительство, не раз виделись с государем. Какое вы впечатление вынесли, крепко ли здоровье Его величества?
— Государь крепок и телом, и духом. Мудр, хотя еще молод, быстро ухватывает суть дела, решителен, и рука у него твердая.
— Дай-то Бог, чтоб не ослабла. России нужна твердая рука.
— Государь, прибыв к нам, непременно поинтересуется положением на южных рубежах державы. Дальше на восток пути нам нет, уперлись в Тихий океан, путь открыт только на юг, в Среднюю Азию. Тамошняя этническая пестрота, чванство и нелюбовь ханов друг к другу нам на руку...
Перовский, вспомнив вдруг о чем-то, помолчал и, вызвав адъютанта, распорядился:
— Справьтесь-ка, не вернулись ли наши посланцы от каракалпаков. — И пояснил сидевшим в кабинете: — Нам важно знать, сколь далеко зашли их противоречия с сартами, Бухарским и Хивинским ханствами, туркменскими родами. Путь экспедиции проляжет через киргиз-кайсацкие степи, устье Сыр-Дарьи и далее по владениям каракалпаков. Для нас, разумеется, предпочтительней найти там союзников, нежели противников...
День завершился ужином для участников разговора в узком кругу. Поднимая бокалы с шампанским, длинных речей не произносили, тосты были по-военному коротки:
— За здоровье государя императора!
— За успешную политику в Азии!
— За успех предстоящей экспедиции!
Давно было замечено: сколько бы генерал-губернатор ни выпил спиртного вечером, сколь долго ни продолжалось веселье, утром Перовский приступает к работе вовремя. Вот и на следующее утро приехал он в свою канцелярию, как всегда, рано. И, как всегда, был чисто выбрит, волнистые волосы аккуратно уложены, усы расчесаны, мундир застегнут на все пуговицы.
Дежурный адъютант положил перед ним на стол папку с бумагами, подлежащими его рассмотрению. Перовский папку не раскрыл, лишь справился, нет ли депеш из столицы, и, услышав, что нет, попросил пригласить к нему чиновника особых поручений.
Даль, войдя, сдержанно поздоровался.
— Владимир Иванович, — сказал Перовский, — вчера вы против обыкновения хранили молчание. Не задали никаких вопросов, не высказали своего мнения. Как это понимать: как молчаливое одобрение нашей политики в Азии или как ваше недовольство ею?
Даль наморщил высокий лоб, посмотрел прямо на своего начальника.
— Видите ли, Василий Алексеевич, я не могу ответить на ваш вопрос коротко, по-военному. В общем-то я сторонник гибкости в политике, предпочтение отдаю дипломатии. Военный поход представляется мне проявлением чрезмерной горячности. Не лучше ли будет для достижения тех же целей использовать добрососедские отношения, развитие торговли? Цель «освободить соотечественников, томящихся в плену» шита белыми нитками, в странах Востока это сразу увидят, поднимут шум...
Даль, поймав себя на излишней откровенности, замолчал.
— Продолжайте, — сказал Перовский спокойно, — выскажите свое мнение до конца.
— Мое мнение — это только мое мнение, а ваше отражает политику государства...
— Значит, поход на Хиву, на ваш взгляд, не нужен... Но, Владимир Иванович, дорогой мой, нельзя же нам сидеть сложа руки, ждать, когда азиаты нападут на Оренбург и захватят его. Мы должны с упреждением показать им, кто мы, лишить их возможности сплотиться против нас.
— И все же хотелось бы, чтоб Оренбург был для них не пугалом, а средоточием науки, культуры, торговли. Неплохо было бы, например, увеличить в Неплюевском училище число мест для башкир и открыть доступ туда казахам.
— Ой ли! Боюсь, это будет та самая простота, что хуже воровства. Что если военные знания, полученные от нас, они обратят против нас же?
— Тут уж все зависит от нашего уменья и дипломатии.
Перовский внутренне закипал, но понимал, что окриком этого умного чиновника не переубедить, приказом образ его мыслей не изменить. Нажми на него посильней — замкнется и перестанет правду говорить. Поэтому генерал просто переменил тему разговора.
— Ну ладно, Владимир Иванович, пусть, как говорится, рассудит нас история. Что нового по линии вашей службы?
— Есть кое-что новенькое, — оживился Даль. — Уже не раз башкиры обращались ко мне, высказывали желание построить в Оренбурге свой гостиный двор...
— Так им что — мало Менового двора?
— Речь идет не только о торговле. Им видится необычный караван-сарай с гостиницей, мечетью, учебным заведением и культурным центром. По-моему, очень интересная идея. Эти сооружения могут стать своего рода Меккой для них, привлекут внимание всех азиатов.
— Гм... Если начнем исполнять каждое их желание...
— Давайте подумаем! У любой политики должна быть привлекательная сторона!
— Иначе говоря, красивый фасад? А что, верная мысль. Хорошо, изложите ваши соображения в докладной записке, я, может быть, посоветуюсь с государем...
Даль, решив, что разговор закончен, приподнялся, но Перовский дал знак не спешить.
— Владимир Иванович, как продвигается ваша работа по части филологии? — спросил он.
— Медленно, Василий Алексеевич. Не знаю, сумею ли завершить словарь. Дело разрастается, возможно, ни сил, ни жизни не хватит. Материал накапливается чрезвычайно интересный. Часть работы я послал для оценки в Петербург, в Географическое общество...
— Ну-ну? И что там?
— Друзья сообщают, что кое-кто из академиков морщит нос. Дескать, от предлагаемого мной словаря пахнет дегтем, конским потом и лаптями. Им, к сожалению, хочется, чтобы от живого великорусского языка пахло французскими духами.
— Даже Пушкина многие не понимают, что поделаешь. Не унывайте, продолжайте свой труд. Я постараюсь не перегружать вас поездками в кантоны.
— Благодарю, Василий Алексеевич! Вы — истинный ценитель культуры, дай вам Бог здоровья!
Даль растрогался. Перовский — удивительная личность. В политике хитроумен, часто — жесток, задуманный им поход на Хиву грозит большим кровопролитием и множеством жертв, но бывает — проснется в нем доброта, человечность, и празднично становится от этого на душе. Вот ведь — подбодрил, обрадовал...







СНЕГ НА ГОЛОВУ

Весть о предстоящем празднестве в Оренбурге через кантонных начальников, волостных старшин и деревенских старост быстро дошла до простонародья. Дошла и вызвала разноречивые толки. Люди состоятельные выражали готовность пожертвовать ради такого события толикой своего состояния, отличиться если не перед самим царем и генерал-губернатором, так хоть перед кантонным начальником. На малоимущих неизбежность новых поборов свалилась как снег на голову. С них ведь тоже потребуют долю в общий котел, хотя развлекаться на празднестве будут только начальники да богатеи.
В аулах, так или иначе обиженных властями, сразу же настроились поперечно:
— Неймется губернатору! То обжорные команды насылает, разоряет народ, то на представление ему денег дай!
В Саньяпе народ обступил Рыскула:
— Скажи свое слово, старшина!
— Какой я старшина! Отказался же от должности со зла на губернатора. С его ведома Тимаш-бай отнял у нас лес на Купле, и у сородичей наших, бурзянцев, землю отняли, прогнали их из Мряса.
— И где ж они теперь?
— Отправились туда, где прежде обитали, в долину Тока. Если земли там не получат, наверно, вернутся, у нас попросят, а нам и самим-то не хватает...
— Подумать только, гоняют людей, как стадо баранов!
После горячего разговора саньяповцы пришли к решению в оренбургском празднестве не участвовать, никаких средств на него не давать. Вскоре их примеру последовали еще два аула, расположенные в долине речки Ташлы.
Кантонный начальник, в просторечии — Биктимир-кантон, узнав об этом, прислал гонцов с грозным приказом немедленно приступить к сбору средств для празднества в Оренбурге, но измученные поборами аулы стояли на своем. Саньяповцы в своем ответе сослались на обиду, причиненную им отчуждением леса и сенокосов у речки Купли. Биктимир не знал, что и делать, боялся, как бы смута не разрослась. В чьем, скажут, кантоне шум-гам, непорядок? В его, Биктимира, кантоне. До чего ж неспокойный достался ему народ!
К счастью, в кипчакских аулах, расположенных в долинах Юшатыра, Куюргазы, Салмыша, молча согласились с указаниями сверху, принялись, несмотря на страдную пору, готовиться к празднеству.
В Аллагуле старик Суюндук со своей старухой и ближней родней решили принять участие в конкурсе кумысоделов. Еще при царе Александре на таком конкурсе наградили их новой одеждой — чапанами и елянами. Что ни говори, такие приятные моменты жизни не забываются. Старик, отделив от косяка несколько дойных кобылиц, отправил их пастись на чистом ковыле. Он погонит их потом в Оренбург. Из молока кобылиц, пасущихся на ковыле, получается самый вкусный кумыс.
Биктимир-кантон — человек честолюбивый, любит, чтоб его хвалили, поэтому сейчас из кожи вон лез, стремясь представить свой кантон в Оренбурге в наилучшем виде. Раннее ли утро, поздний ли вечер — он в пути, мчится с двумя-тремя приспешниками то туда, то сюда. Злясь на бурзянцев, вышедших из повиновения, грозит им мысленно: «Погодите, и я попорчу еще вам кровь, придет срок отправлять на кордонную службу — вы у меня попляшете!»
А хорунжий Рыскул, хотел того или нет, оказался на гребне смуты. Скорее всего, хотел. И народ, привыкший к нему как к юртовому старшине, по-прежнему видел в нем своего предводителя в борьбе за справедливость. Рыскул опять почувствовал себя на коне. Саньяп и Каскын, населенные бурзянцами, поддержали его твердо. Только ходившие прежде под его рукой тангаурцы выказывали нерешительность. Больше того, приезжали от них авторитетные люди, советовали не заходить в противоборстве с властями слишком далеко, напоминали, что Биктимир-кантон зловреден и коварен, найдет способ отомстить. Но храбрый воин был не из тех, кто отступается от своего слова.
Видя, что народ расколот нерешительностью и сомнениями, Рыскул решил созвать собрание, на котором были бы представлены одним человеком от каждых пяти дворов близлежащие аулы, а также селения его сородичей-бурзянцев, обитающих на берегах Большого Ика. Место сбора определил у березняка, что на сырте за саньяповской мечетью. Ранним утром верные ему люди поскакали в разные стороны с извещением об этом.
Представители съехались к полудню. Были среди них и несколько тангаурцев. Пожилые расселись на уютной полянке, привязав коней поодаль. Молодые остались стоять, образовав полукруглую цепочку, чтобы оберечь собрание от неприятных неожиданностей, — у каждого в руке — плетка.
Начал разговор Рыскул. Он заранее приготовил бумагу с требованиями, обращенными к генерал-губернатору, и зачитал ее:
— Вернуть саньяповской общине лес и сенокосные угодья, незаконно захваченные помещиком Тимашевым.
— Возместить за счет кантона затраты, понесенные народом при содержании обжорной команды. На общину они были возложены необоснованно.
— Вернуть бурзянцам землю, с которой они были согнаны в ауле Мряс.
— Если эти требования не будут выполнены, мы отстраняемся от торжеств в Оренбурге.
Не улегся еще гвалт, вызванный словами Рыскула, как на склоне сырта появилась гурьба всадников: сам Биктимир-кантон, сопровождаемый десятком приспешников при саблях, на рысях приближался к месту, где проходило собрание. Это была неожиданность, заставившая всех сразу притихнуть.
— Бунт затеваете? Не позволю! — заорал кантонный начальник, осадив коня. А его приближенные как бы проверили, на месте ли у них оружие, прикоснулись к рукоятям сабель.
— Не ярись, кантон, ты не у себя дома! — твердо сказал Рыскул. — Мы рассматриваем свои требования к генерал-губернатору. Тебе они известны. Будь у тебя побольше ума — не явился бы сюда с вооруженными людьми. У нас, как видишь, оружия нет, но постоять за себя сумеем... — Тут егеты, поставленные на охрану собрания, расправили плечи, красноречиво шевельнули плетками. — Мой совет: оставь нас в покое, а то можешь осрамиться...
Биктимир-кантон побагровел, обвел злобным взглядом участников собрания и, чувствуя, что словом их не пронять и силой верха над ними не взять, круто развернул коня. Уже отъезжая, кинул в ярости:
— Ну... доброго отношения от меня не ждите!
— А мы ничего хорошего от тебя не видели и не ждем! — ответил кто-то, и заметался в березняке раздавшийся вслед кантонному начальнику свист.
Внизу на дороге, ведущей в сторону Зилаира, один из его приближенных посетовал:
— Эх, зря этого, их главаря, не поучили уму-разуму! Надо было хоть плеткой отстегать.
— Недоумок! — вызверился Биктимир-кантон. — Не видел разве, как они настроены? Тебя самого могли отстегать и отправить домой, кинув в телегу. Мне при моей должности лучше было отступить, чем срамиться, ввязавшись в драку с ними. Ничего, я свое еще возьму, губернатор меня поддержит.
В тот же день с помощью своего писаря и прикомандированного к кантонной канцелярии казачьего офицера Биктимир-кантон сочинил донесение генерал-губернатору, в котором, оценив действия хорунжего Рыскула и его сторонников как мятеж, просил прислать карателей.
А собрание, созванное Рыскулом, приняло свои решения: в оренбургских торжествах не участвовать; продолжить тяжбу с Тимашевым из-за земли, причем сейчас же, несмотря ни на что, выкосить травы на сенокосных угодьях у речки Купли; если дело в Оренбурге не выгорит, послать ходоков в Петербург.
Рыскул понимал, что решения эти выводят его на очень трудную дорогу и усилят тревогу в народе. Но что поделаешь, если иного пути нет, если власть сама подталкивает к обострению отношений с нею. На каждом шагу — обман и хитрости, с народом совсем перестали считаться. Как случится война, так выставь столько-то воинов, столько-то коней. Уж сколько отважных башкир сложили головы, защищая Россию, сколько их стоит на страже ее рубежей! А пользы от этого? Вон у начальника кантона скота прибавилось да владения Тимашева расширились...
Он, Рыскул, взял на себя большую ответственность. Конечно, по головке его за это не погладят. Генерал-губернатор не посчитается с тем, что некогда они вместе вступили победителями в Париж, забудет о прошлом. Об одном лишь он не забывает, одно твердит: интересы Российской империи превыше всего. Но неужто ее интересы пострадают, если каждый народ будет жить на своей земле на свой лад?
Перовский же в эти дни был озабочен прежде всего тем, чтобы предстоящий праздник в присутствии государя императора не омрачили какие-нибудь скандальные события. Поэтому донесение из неспокойного 9-го кантона сильно его раздосадовало. Карателей, видите ли, просит. Что ему там — своей власти мало? Для чего начальником кантона поставлен? Уж с одной-то взбулгаченной волостью должен был сам управиться. И Тимашев хорош! Все мало ему земли, алчность его обуяла, и умерить ее не так-то просто — Егор Николаевич через жену с семьей государя связан. С другой стороны, и он ради могущества державы старается. Что касается этого хорунжего, как его, Рыскула Ульмаскулова... Совсем распоясался. Ты к нему с добром, а он к тебе — ребром. Хоть и герой Отечественной войны, придется его обуздать. Пусть только празднества пройдут...
Тем временем каждый из начальников башкирских кантонов — всего их 12 — выказывал, готовясь к празднику, не меньшее, чем у Биктимира, усердие. Повсеместно шел сбор денег для отправки в Оренбург. И кто-то обновлял юрту, кто-то перебирал свое воинское снаряжение, с тем чтобы принять участие в состязании лучников. Борцов кормили молодой бараниной, поили кумысом, дабы налились силой их мышцы, окрепли спины. Коней, отобранных для участия в скачках, отпустили на вольный выпас.
В самом Оренбурге царило напряжение, сравнимое с напряжением военного времени. Определили место, где развернутся основные события. Перовский осмотрел просторный, ровный луг за рекой Урал, предложенный гражданским губернатором. Луг упирался одним краем в строй прибрежных осокорей. Под деревьями засуетились плотники, сооружая помосты и навесы для укрытия от дождя, если вдруг погода испортится. Поодаль сияло на солнце свежевыбеленными стенами двухэтажное здание Менового двора. По случаю торжеств, безусловно, развернется оживленная торговля. Наедут со всех сторон торговцы и с красным товаром, и с восточными диковинами, и со скотом. Перовский и прежде устраивал многолюдные представления и торжища не без пользы и для себя. Расходы ложились на плечи народа, пошлины пополняли губернскую казну, генерал-губернатору доставалась слава умного хозяина губернии.

* * *
До празднества остались считанные дни, наступила самая горячая пора подготовки к нему. Начальники кантонов уже съехались в Оренбург, на лугу за Уралом их помощники ставят юрты — две-три от каждого кантона. За башкирскими куполообразными юртами встают в ряд казахские, несколько заостренные кверху. Наездники знакомятся с дистанцией скачек, то вгоняют скакунов в пот, то дают им остыть — закаляют в здешних условиях. Казахи готовят к состязаниям беговых верблюдов. Поскольку народу на лугу собралось уже немало, в отведенных для приготовления пищи местах горят костры, в подвешенных над ними котлах варится мясо. Тут же крутятся дервиши в рваных халатах, кто с посохом, кто без, нищие с холщовыми сумами, босоногие мальчишки-попрошайки. Полицейские и конные казаки время от времени гонят их прочь, но вскоре эта бродячая публика снова, как мухи на мед, слетается на запах еды.
За три дня до торжеств генерал-губернатор собрал ближайшее свое окружение для сообщения неприятного известия. Но сначала выслушал рапорты — что сделано и что осталось сделать в ходе подготовки к празднеству. Затем, вздохнув, проговорил:
— Дети мои!
Так проникновенно, по-отечески, обращался он к солдатам на войне перед началом сражения, так обращается к своим помощникам, когда наступает особо ответственный момент в работе. Все ждали от него ответа на вопрос, когда прибудет император. И… дождались.
— Дети мои! Сегодня утром я получил депешу. Государь император переменил свое решение, совершит путешествие лишь вниз по реке Волге...
— Ахти!
— Вот тебе и на! Сколько готовились!
Перовский поднял руку, требуя тишину.
— Может быть, для нас это и к лучшему. Мне доносят, что в двух кантонах происходят волнения. Здесь ссыльные поляки готовили к приезду государя манифестацию…
— В Сибирь их надо было отправить! — возмутился атаман казачьего войска. — Там скорей бы остыли. Тут слишком тепло.
— Разберемся и, возможно, зачинщиков отправим, хотя это и вызовет шум в Европе. Но разберемся попозже, сейчас не время. Торжества по случаю тезоименитства Его императорского величества проведем надлежащим образом. Что еще не завершено в подготовке к ним — прошу завершить без промедления. За сим все свободны, господа!
Все вышли, в кабинете остался только Тимашев. Он пересел поближе к столу Перовского.
— Василий Алексеевич, раз государь не приедет к нам, полагаю, мы можем действовать раскованней.
— Что ты имеешь в виду, Егор Николаевич?
— Надо взять у башкирцев заложников.
— Это еще зачем? Чтобы усилить среди них недовольство?
— Напротив, чтобы прекратить смуту. Смутьяны задумаются, притихнут. Вы знаете, три аула все еще бузят, спорят со мной из-за леса и земли. Аулы Аллагул и Давлеткул причастны к краже племенного жеребца из моей конюшни...
— Ах, Егор Николаевич, ты из-за этого жеребца, верно, с ума сойдешь. Может, игра не стоит свеч?
— Для меня вернуть жеребца — дело чести. Да и не для меня одного это важно. Во-первых, нельзя оставлять воровство безнаказанным. Во-вторых, я намеревался вывести породу резвых и особо выносливых лошадей для армии. А сейчас расчет мой таков. На состязания будет выставлен скакун господина генерал-майора, атамана казачьего войска. Всем известно, что это — самый резвый в наших краях скакун. Мы поставим условие: если его обойдет конь, выставленный башкирцами, заложники будут отпущены. Понимаете? Коня лучше украденного жеребца они вряд ли найдут и будут вынуждены выставить Вороного...
— Не слишком ли опасная затея? Я намерен привлечь к предстоящей будущей осенью экспедиции башкирское конное войско. А если они после этого начнут противиться?
— Тут ведь, Василий Алексеевич, две разные вещи. В войско они будут призваны указом государя императора. Поручи взять заложников начальнику кантона, он поручение исполнит с превеликим удовольствием, потому что зол сейчас, досаждает этот народ неповиновением и ему. Ты останешься в стороне.
Перовский усмехнулся, подумал немного и вызвал адъютанта.
— Посмотрите, возможно, начальник Девятого кантона еще не ушел. Если он здесь, пригласите ко мне.
Спустя несколько минут Биктимир-кантон вытянулся, щелкнув каблуками, перед генерал-губернатором:
— По вашему вызову, Ваше превосходительство!..
— Ладно, ладно, без церемоний, — махнул рукой Перовский. — У вас есть возможность проявить усердие в серьезном деле... Возьмите в пяти непокорных вам аулах по пять заложников. Подержите их в кантонном центре, в тюрьме. Обоснуете взятие заложников неповиновением наказанных аулов властям. При этом необходимо широко распространить слух, что в случае победы вашего наездника на скачках заложники будут отпущены.
Биктимир-кантон вытаращил глаза, не сразу вникнув в суть дела. Бросил растерянный взгляд на Егора Николаевича.
— Я слышал, смутьяны не допустили вас на свое сборище, — добавил от себя Тимашев. — И мне понятно ваше смущение. Возьмите с собой отряд казаков. С господином казачьим атаманом это оговорено, он готов помочь.
Когда начальник кантона вышел, Перовский сказал без укоризны, скорее даже одобрительно:
— Ну и шельма ты, Виктор Николаевич! Твои интересы всегда при тебе, и готовые решения в кармане носишь.
— Не обижай, Василий Алексеевич, не о себе пекусь — о государстве нашем, — ответил Тимашев.

В БЕГАХ

После исчезновения Насира с его напарником дела в Тузтюбе пришли в расстройство. Хозяева, ссылаясь на ограбление кассы, выплату денег поденщикам даже по срезанным расценкам прекратили. Среди добытчиков соли прошел слушок: начальство-де, свалив пропажу денег на воров, само их прикарманило.
Те, кто не пожелал ждать, когда появятся деньги на оплату их труда, бросили работу, разбрелись-разъехались кто куда. Добыча и вывоз соли резко уменьшились. Остались на добыче лишь солдаты-штрафники.
Прибыла для разбирательства комиссия то ли из Оренбурга, то ли из самого Санкт-Петербурга. В числе других чуть ли не каждый день вызывали на допрос и Алтынбая. Может быть, кто-то все же заметил, что он встречался с Насиром, и донес, или же следователи действовали по наитию — вопросы сводились именно к его отношениям с беглецами. Алтынбай старался, чтобы с языка ничего, кроме «не видел», «не знаю», не сорвалось. Знал, что иначе сам себе могилу выкопает. Скорей бы, думалось, вернуться на кордонскую службу, тогда, может, забудут о нем, отвяжутся. А пока не давали вздохнуть спокойно. Вот-вот, казалось, возьмут его под арест. Случись это — считай пропал. Начнутся побои, пытки. Приходилось слышать о пытке, когда несчастного с ярмом на шее держат под жарким солнцем, пока у него кровь и мозги не иссохнут. Тут уж поневоле выложишь все, что от тебя хотят.
Безмерно устал Алтынбай от этих мыслей и переживаний и однажды безлунной ночью прокрался мимо задремавших охранников, кинулся прочь от проклятых копей, уже отнявших столько здоровья и угрожавших самой его жизни. Сердце стучало бешено, торопливо: скорей, скорей!.. Взял направление не в сторону Урала или Эмбы, куда обычно устремляются и беглецы, и погоня, а на восток. Сообразил, что лучше держаться южней неохраняемой там границы с казахами, северней можно нарваться на какой-нибудь из конных разъездов, высылаемых из российских гарнизонов. На руках у него нет никаких документов, значит, если схватят, прямая ему дорога в тюрьму.
Алтынбай шагал две ночи, отлеживаясь днем в зарослях полыни. Хорошо, что прихватил в заплечной котомке еды дня на два и воду в небольшом бурдюке. Он знал, что приближаться к большим водоемам опасно. Когда убедился, что погони за ним нет, продолжал свой путь и в дневное время.
Степь лишь на первый взгляд пустынна, кажется неживой. Но приглядишься — и здесь течет жизнь. Нет-нет да прошуршит рядом желтая ящерка или змея скользнет под густую траву. С утра увязалась за Алтынбаем какая-то большая птица, должно быть коршун. Кружится и кружится над ним, навевая тревогу.
Хотя небо над степью днем наливалось зноем, лето уже повернуло на осень, ночью становилось прохладно, а к утру вовсе холодно. Алтынбай опасался разжигать огонь, издалека могут увидеть, но вот перед рассветом озяб, наломал сухой полыни, развел костерок. Он быстро прогорел, Алтынбай успел лишь руки погреть. Пришлось двинуться дальше, чтобы согреться в движении. Пройдя немного, он почувствовал, что вроде бы повеяло сыростью, и вскоре вышел на берег озера. Чуть ли не из-под его ног шумно поднялась стая уток. Эх, не было в руке палки — мог бы сбить одну!
Алтынбай прилег, решив подремать на песчаном бугре среди пучков осоки. Проснулся, когда солнце уже взошло и пригрело ему лицо. Разбудил его собачий лай. Две собаки надрывались в лае в нескольких шагах от него — вот-вот набросятся. Алтынбай поискал взглядом, нет ли поблизости палки или камня. Но тут два всадника как бы взяли его в тиски, остановив коней слева и справа от него. Один из них, тот, что постарше, отогнав собак взмахом плетки, спросил по-казахски:
— Кто ты?
Алтынбай, поднявшись, ответил, что служит на границе, сбился с пути. Старший казах, недоверчиво оглядев его одежду и обувь, заключил:
— Ты — истяк. Что делаешь один в степи?
Алтынбай повторил свое объяснение, но видел по лицам казахов: они ему не поверили. Парень сообразил, что неосторожно остановился у озера, куда пригоняют скот на водопой, а эти люди — пастухи. Поэтому, наверно, они долго разговаривать не стали, — оставив скот на попечении мальчишки-подпаска, повели задержанного к своему хозяину.
Идти до их становища оказалось не очень далеко. Обитатели становища, и стар и млад, с любопытством воззрились на чужака, шагавшего меж двумя всадниками. На подходе к самой большой юрте, стоявшей в центре этого селения, старший из пастухов вежливо прокричал:
— Бай-эке! Бай-эке!
Из юрты вышел грузный мужчина средних лет. Даже не взглянув на склонивших головы пастухов, он подошел к Алтынбаю, тронул рукоятью плетки подбородок, чтобы приподнял голову, спросил властно:
— Вор? Лазутчик?
Алтынбай, произнося слова то по-башкирски, то по-казахски, начал рассказывать правду о себе, решил, что так будет лучше. А то уличат во лжи да и продадут в рабство в Бухару там или еще куда, даже пасти скот у себя не доверят, зная, что пленник будет думать лишь о том, как сбежать от них.
Кажется, откровенность облегчила положение парня. Тем не менее бай-эке — то ли глава аймака**+, то ли просто богатый человек — дал знак пастухам, те отвели Алтынбая под накрытый камышом навес, посадили на цепь, замкнув ее на ноге, и исчезли. Вскоре загорелый дочерна мальчишка принес пленнику ковш воды и лепешку с ладонь величиной.
На следующий день человек, которого называли баем-эке, пришел к Алтынбаю и стал зачем-то расспрашивать о Тузтюбе. В конце концов раскрылась его цель: хотел выяснить, можно ли выкрасть оттуда соль. Алтынбай рассказал все, что знал: как обустроены копи, какова там охрана, где лежат кучи уже наломанной соли. После этого разговора бай-эке созвал своих джигитов на совет. Спустя еще несколько дней десяток конных джигитов с тремя повозками отправились «на охоту».

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.