А. К. Толстой «Три побоища»

Так закончилась эта жизнь, которая была, кажется, одной войной. Мы встретились с нашим героем на поле битвы — на поле битвы мы с ним и расстались. Те, кто ценил золото больше оружия, жизнь — дороже чести, могли вздохнуть спокойно.

Северный полубог вернулся в те пределы, из которых пришёл в наш средний мир. Самый сильный и беззаветный поборник древней Веры погиб, и никто не мог уже всерьёз помешать обращению детей Рода в рабов Распятого.

«Тако приа казнь от бога», злорадствует Иоакимовская летопись. Наверно, радовались, услышав о гибели грозного князя, христиане Киева и Константинополя.

Вскоре вслед за ним ушёл и тот, кто подарил ему смерть — Куркуте, Куря. Во всяком случае, никто больше не упоминает его ни в летописях, ни в византийских хрониках. Писатели популяризаторы «заставляют» то Владимира, то Ярослава «отмщать» за пращура, побеждая Курю.

Но это — домыслы, не более того. Литература. Нигде такого нет, ни в каких источниках. Полно — чтобы прародитель всех шаманов принял смерть от сына или внука хазарской холопки?

Упомянутые литераторы заставляют также «победителей» Кури изымать у «побеждённого» череп Святослава. Дело в том, что, по летописи, из отрубленной головы Святослава печенежский «князь» сделал кубок, оправив его в серебро и золото. Летописцы-монахи добавляли, что на этой чаше он сделал надпись «чужих ища, своя погуби».

Даже напоследок они старались кольнуть ненавистного Святослава. Для них такой конец был унижением, доказательством всеконечного поражения язычника. Они смаковали его, как смаковали гибель ладей отца Святослава от греческого огня, как смаковали его смерть в Древлянской земле.

И для них, и для тех писателей, о которых я говорил, в поступке печенежского вождя было только надругательство над останками русского героя. На самом деле для потомков скифов это был знак величайшего уважения к благородному врагу. Некоторые скифские племена поступали так с умершими родственниками, причём с самыми почитаемыми из них.

Уходит этот обычай к седой арийской древности, к обрядовым чашам из людских черепов древних ариев — «капала». Так что это вовсе не изуверская выдумка косоглазых степняков, как почему-то думают. Чаши из черепов упоминаются в скандинавской «Эдде». Не чужды они и славянской традиции.

На Руси были песни про ведьму, сделавшую «ендову» — пиршественную чашу — из черепа молодца. Есть и сказка про то, как некий добрый молодец, неоригинально названный Иваном, взял, так сказать, реванш — одолел девятерых ведьм-Ягинишен и понаделал из их голов «чашек».

Да и постоянное сравнение головы врага с «пивным котлом» в русском и болгарском эпосе не на голом месте возникло. Алеша Попович так прямо предлагал князю: «коли нету у тебя пивна котла — так вот тебе Тугаринова буйна голова».

Так что не надругательство это было. Во всяком случае, не большее, чем средневековый обычай расчленять на части мощи святых и делить их между разными соборами и монастырями.

Что до «надписи», сделанной-де печенегами и представляющей своего рода конспект-резюме упреков киевлян своему князю, то это и вовсе выдумка летописцев. Даже не потому, что печенеги сами беспрестанно «чужого искали» и не могли видеть в таком образе жизни ничего плохого. Просто печенеги не умели писать. У тюрок была своя письменность, восходящая к сарматским рунам, но ни одного её памятника не сохранилось в землях, где кочевали печенеги.

И напоследок, о черепе Святослава. В одном из поздних летописных списков приведена очень любопытная подробность. Чашу эту, оказывается, печенежские князья, использовали в обряде зачатия детей. Перед тем, как лечь на ложе, князь и княгиня поочередно пили из этой чаши, твердя, словно заклятье: «Пусть дети наши будут такими, как Он».

Такую деталь придумать невозможно, тем паче чернецу-летописцу. Дело в том, что именно в таких, тантрических обрядах использовали арии свои «капала».

А с Русью после гибели Святослава случилось то же, что было с империей Александра после смерти её основателя, что с римской республикой, когда погиб Цезарь. Те, кто княжил на Руси, слишком мало видели отца, да и погиб он слишком молодым, чтоб оставить свой отпечаток на их душах.

О «Сфенге» мы вообще не знаем ничего кроме краткого сообщения византийских хроник под 1016 годом. Между теми же, кто остался на Руси, честь, воля и ум отца распределились неравномерно. Вспыльчивому Олегу хватало и чести, и воли… но недоставало ума, или, по крайней мере мудрости.

Ярополк был честен и даже умён, только вот воли в нём было ничтожно мало, слишком мало для правителя даже Киевского княжества, не говоря уж про всю громаду оставленной отцом Державы. Наконец, на севере, под бдительным оком внимательного и умного хазарина вольноотпущенника, скрывшегося за славянским именем Добрыня, подрастал тот, кому судьба вдосталь отмерила и ума, и воли — вот только начисто обделила честью.

Мальчишки, разбросанные по просторам Державы, не очень ощущали себя одною семьёй. Гораздо ближе им были их дядьки-воспитатели, да окружавшая их местная знать. Подвижный «центр» Державы — великий князь со своею дружиной — погиб.

Среди же уцелевших сыновей князя не нашлось никого, способного стать главой княжеской семьи. Подчинение отцу объединяло их, теперь, после его гибели, они чувствовали себя равноправными. Такое положение было чревато катастрофой. И она вскоре разразилась.

Я уже говорил, что сын Свенельда Лют заехал, в 974 году, на охоте в Древлянские земли — отделённые от полянских, киевских, только лежащей не так уж далеко от Киева. С ним столкнулся охотившийся там же Олег, и, узнав, что перед ним — сын Свенельда, убил его. Обезумевший от горя отец стал требовать у Ярополка мести за своего сына.

Отношения между братьями разладились, и через два года вражда, подогреваемая давней распрей полян и северян с древлянами, вылилась в настоящую войну. Дружина Ярополка, киевское и северское ополчения вкупе с печенегами князя Илдеи опрокинули небольшую дружину Олега и древлянское земельное ополчение.

В повальном бегстве сбросили с моста у ворот Вручьего самого Олега — юный князь, очевидно, пытался остановить бегущих. На плечах бегущих дружина Ярополка и печенеги Илдеи ворвались во Вручий. Древляне в панике бросали оружие. Стали искать Олега, не нашли — и тут какой-то древлянин вспомнил, что видел, как князя столкнули с моста.

Полдня разбирали чудовищный завал из людских и конских трупов под мостом. К полудню нашли Олега, вынесли, уложили на ковёр. Потрясённый Ярополк, заливаясь слезами ужаса, горя, раскаяния, бросил Свенельду: «смотри — этого ты хотел?!». История не сохранила ответа старика воеводы, служившего уже третьему поколению Рюриковичей.

Во всяком случае, после гибели Олега Свенельд навсегда покидает страницы летописи. В это же время, убоявшись якобы судьбы Олега, бежит «за море, к варягам» Владимир. Излишне прибавлять, что скандинавские саги ни слова не говорят о пребывании отлично известного им «конунга Вальдемара» в Скандинавии.

Скорее всего, Владимир и Добрыня были в землях захваченных немцами полабских славян и вербовали там наёмников из перебежчиков и изгоев. С ними они и вернулись на родину через несколько лет, изгнав из Новгорода людей Ярополка, среди коих, наверное, был и знакомый нам склонный к поэзии мечник Полтвец, и захватив город.

После этого Владимир посватался к дочери полоцкого князя Рогнеде, наречённой невесте Ярополка, нарвался на отказ, вспылил, ударил на Полоцк, захватил его. Отметил победу тем, что сначала изнасиловал Рогнеду на глазах отца, Рогволода, и двух братьев, а потом приказал убить их на её глазах. Захватил Киев.

Люди Ярополка предали его, и он, согласившись на переговоры, был убит из засады варяжскими наёмниками Владимира. Это было первое на Руси братоубийство. Не казнь предателя, как казнил Святослав брата Глеба, не трагическая случайность, как смерть Олега. Хладнокровное убийство побеждённого, согласившегося на переговоры родича. Не оправданное ничем, кроме жажды власти, сжигавшей сына хазарки.

Сбывалось пророчество вельвы. Пришёл и на Русь «век секир» Эдды, Железный век эллинов, арийская Кали-Юга.

О правлении братоубийцы написано много. Много слепых заблуждений, много бесстыжей лжи. Очень мало правды. Нам, исследующим жизнь и смерть его отца, важно одно. Он был полнейшей противоположностью отцу. Стоит только сравнить их войны…

Мог ли кто-нибудь из соратников Святослава — Асмунд, Икмор, Свенельд или Волк — сказать, к примеру: «Посмотрел я пленных, все в сапогах. Эти дани платить не будут, поищем-ка лапотников!». Разве Олег или Игорь, не говоря уж про Святослава, искали прибыльных и безобидных «лапотников»?

А ведь сказал не просто приближённый — воспитатель недостойного Святославича. Чему он мог научить? Это очень заметно по жизни воспитанника, как уроки Асмунда мы читали в жизни нашего героя.

Разве мыслимо представить Святослава, Игоря или Олега — прячущимися от вражеской конницы под мостом или спокойно выслушивающего, принимающего оглушительно наглые условия степного дикаря, вассала, холопа предков?

Это при нём достались диким кочевникам отвоёванные отцом и дедом чернозёмы Дона, Донца, нижней Волги. Они могли уже тогда стать житницами Руси — а стали логовами терзающих её хищников. На пять, а то и на восемь веков!

Он поклонился тому, что попирал его отец, он швырнул в грязь и конский помёт Боричева увоза Тех, Кому отец поклонялся. Сознательно или нет — он продолжал дело своих хазарских предков — втаптывал русов и славян, кровь от крови и плоть от плоти синеглазой, белокурой, просто белой Европы в косоглазую грязь Евразии.

Однако наследство его отца, преданное, затоптанное, жило и пробивалось на свет языками торфяного пожара то тут, то там.

В 1071 году пленные волхвы, схваченные княжьим воеводой Яном Вышатичем, кстати, прямым потомком Добрыни Хазарина, будут под пытками дожидаться неминуемой мучительной казни.

И, когда их палач глумливо полюбопытствует, что-де сказали им Боги, один из кудесников выдохнет окровавленным, разодранным ртом: «Встать нам пред Святославом!».

Сколько недоразумений породило совпадение — в те годы в Чернигове княжил Святослав Ярославич. Историки тут же решили, что речь о нём, и стали гадать, отчего волхвы добиваются его суда. Да какое дело служителям Древних Богов было до князя-христианина? На что был им его суд? К иному Святославу взывали они. К последнему полубогу Руси, Европы, неукротимому поборнику Древней Веры.

«Слово о полку…», насквозь языческое, полно отсылками ко временам Святослава. И вряд ли случайными.

Потом — термоядерная зима монгольского нашествия. Церковь, об ручку с захватчиками жирующая на руинах. И дальше — века за веками, казалось, забывшими о Святославе. Кому было о нём вспоминать? Татарам? Отатарившейся московской знати? Ненавидевшей его — вспомните характеристики из жития Ольги — христианской церкви?

Или обезглавленному, втоптанному в азиатское рабство, задавленному данью народу? Только корабельщики, водившие суда через Днепровские пороги, рассказывали, что грозная и страшная тень по имени Рус поднимается над ними в урочную ночь, и горе тогда и басурманину, и крещёному человеку…

Потом, с появлением русской литературы, когда столица отодвинулась к Варяжскому морю, а в глазах русских вновь мелькнул стальной имперский блеск, о нём начали мало-помалу вспоминать. Все, кто обращал взгляды свои в глубины нашего прошлого, останавливали свои взоры на нём.

Он поневоле заметен. Среди предков, мудрецов, творцов, героев, он — Титан. Полубог. Через десять веков звучат в душе каждого русского его слова «Иду на вы» и «Мёртвые сраму не имут».

Кажется, уже не подступить к нему. Полевой и Вельтман, Рылеев и Хлебников, Загорный, Скляренко, Пономарёв — список можно длить и длить скажу проще: немного сыщешь таких, кто писал о Руси и не писал бы о нём. Однако все видели лишь ноги его — и походы. Руки — и сражения. Мощную грудь — и бьющееся там отважное сердце.

Видели полководца и героя — героя в сегодняшнем разумении (становящегося не глазах вчерашним — уже произносим без рвотного рефлекса название пакостной передачки «Последний герой»). То бишь защитника Отечества, человека беззаветной ратной отваги, но и только.

Да мало ли их у нас? Ими стояла, стоит, и, волею Богов, стоять будет Русь. Мономах и Дмитрий Донской, Ермак и Минин с Пожарским, Шереметев, Суворов, Кутузов, Ермолов, Скобелев, Брусилов, Шаманов — лишь знатнейшие, самые яркие из несметных легионов немеркнущих звёзд, имя которым — ратная слава России.

Но как звёзды перед солнцем, меркнут они перед ним, скромно отступая в тень того царственного Фарна, той ауры, что окружает одинокого Титана.

Беда писателей — да и учёных — в том, что они не поняли его времени. Будучи христианами и атеистами, они и не могли понять. Они видели начало своей эпохи там, где был конец эпохи его. Они считали его Первым Великим князем Киевским, а он был Последним — последним князем языческой Руси, последним языческим государём Европы.

За ним стояла не страна — мир. Уходящий в небытие мир языческого Севера, последнего оплота Великого Пана. Лишь Александр Фёдорович Вельтман, потомок, как и Даль, датских выселенцев, директор оружейной палаты Кремля, историк и писатель, в романе своём «Райна, королевна Болгарская» вымолвил однажды в каком-то мгновенном, вещем озарении: «Святослав был последний представитель быта владетельного рода Руссов — поколения древних земных Богов».

А его страна, его народ погружались всё глубже в воды кромешного мира, гордо именуя это прогрессом. И византийских уродцев сменило на башнях Кремля другое чудище торжествующей Евразии — Щит Соломона, венчавший некогда башни каганата.

Но нет худа без добра — на исходе ХХ века объявились люди, не скажу сумевшие — хотя бы захотевшие понять его, угадать его мысли и чувства по зарницам отблесков в его глазах. Не только друзья — его вспомнили и враги.

Я уже писал в самом начале книги об американце Тертлдаве. В его романах «Возвышение Криспа» и «Крисп Видесский» изображён главарь шайки грабителей и убийц с севера, бессмертный колдун, земной наместник Скотоса, Сатаны, выдуманного Тертлдавом мира — Арваш Чёрный Плащ.

В описании его войны с империей Видесс византист Тертлдав почти дословно повторяет Скилицу и Диакона. Что ж, хоть так — всё не «просто разбойник» наших надутых и пустых, словно мыльные пузыри, снобов-историков. Но я не про Америку, я про Россию.

Вспоминают князя и здесь. В 2002 году в Москве впервые прошло празднование Дней памяти Святослава Игоревича, организованные Фондом развития традиционной культуры и Музея Константина Васильева (единственного художника из известных мне, близкого по духу великому князю).

Отчего-то начало этих дней было назначено на 20 апреля. В том же году Общество родноверов Украины учредило Орден Святослава Хороброго. Там же, в Малороссии, поговаривают и о памятнике (давно пора!). Крепкие славянские парни бреют наголо головы, словно дружинники Святослава, татуируют руки, как и они, и называют голубоглазых сынишек в честь последнего полубога Руси.

Но до сих пор, кажется, никто не предпринял попытки написания его полной биографии. Жизнеописания великого язычника, написанного не чуждым ему по духу человеком, профессионально изучающим его эпоху. Написать о той далёкой эпохе и достоверно, с твёрдой опорой на источники, и живо. Я попытался. Удалось ли — судить вам, читатель.

Я же закончу свой труд словами печенежского князя, поднимающего кубок из черепа Полубога:

— Пусть дети наши будут такими, как он!

«Советник» — путеводитель по хорошим книгам.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: