X. Мир глазами антрополога

Смелость этого заголовка страшит антрополога, привыкшего работать на узкой полоске холста, проявляя особое внимание к мелким деталям. Более того, прикладная антропология до сих пор может представить только такое руководство к действию, которое состоит в осторожности и скромном ожидании.

Нет недостатка в примерах, когда некоторые антропологи, окрыленные вновь открытыми возможностями и возбужденные тем, что впервые деловые люди ищут их совета по очень широкому кругу проблем, дают такие обещания, для исполнения которых эта наука еще недостаточно созрела. Чтобы удержать антропологов от безответственных заявлений, необходимо выработать в пределах нашей профессии санкции, подобные тем, которые созданы в сфере закона и медицины и призваны держать под контролем шарлатанство и злоупотребления.

И все же антропология может принести некоторую практическую пользу. Она обладает методиками, пригодными для сбора информации, необходимой для диагностики и интерпретации человеческого поведения. Антропология включает в себя корпус обобщений, выстроенных в течение долгого времени, не нуждаться в которых государственный деятель, администратор или социальный работник может только по незнанию. Антропология способна обнаружить внутреннюю логику каждой культуры. Она может иногда показать, что экономическая и политическая теория, формы искусства и религиозная доктрина каждого общества выражают собой один-единственный набор элементарных положений. Несколько раз антропологи

доказали, что они могут с точностью предсказать, в какую сторону подует ветер. Однако, одно дело быть способным предсказать, что именно может случиться вероятнее всего, и, предвидя такую возможность, заняться соответствующими приготовлениями. И совсем иное дело — вмешаться и преднамеренно внести в и без того извилистый социальный лабиринт новый тупик. По крайней мере, когда дело касается серьезной ситуации, антрополог сделает все возможное, чтобы занять выжидательную позицию, что доказало свою пригодность во многих случаях в сфере медицины. «Сидите тихо. Ждите. Будьте готовы к возможным последствиям, но не вмешивайтесь с предназначенными для регенерации природными силами до тех пор, пока не будете уверены, что все завершится удачно, или что вы, как минимум, не принесете вреда».

С одной стороны, как выяснил Уолтер Липпман, «ведущий принцип нашего времени состоит в том, что люди не дадут природе следовать своим путем». Решительное участие в этой сфере тех занимающихся общественными науками ученых, которые не заносчивы и не полны чрезмерных амбиций, добавит недостающую крупицу специального знания. Поскольку общественные науки имеют дело с фактами повседневной жизни, многие государственные деятели и деловые люди чувствуют в себе силы для того, чтобы заниматься социологией, не имея соответствующего опыта.

К профессиональным же ученым, занимающимся социальными науками, преобладает следующее безрассудное отношение: их слишком мало спрашивают и от них слишком многого ожидают. Как писал Скроггс:

«Когда мы находим шарлатана, торгующего змеиным маслом, мы не виним в этом врачей; но поскольку нами движет воодушевление, мы вместо этого либо сожалеем, либо негодуем по поводу легковерных жертв этого негодяя. Медицина и вспомогательные дисциплины достигли настолько четко определимой и понятной позиции, что мы не восстаем против врача, не совершающего чудес, и против знахаря, подрывающего их статус. В некотором отношении они напоминают тот корабль у Киплинга, который

еще не нашел себя. Эти науки зависят от сложного характера материала, с которым они имеют дело, и их развитие не может быть ускорено, а применение необходимым образом ограничено.

Те же, кого заботят недуги человеческого общества, требуют слишком многого, ожидая, что социальные науки поставят диагноз расстройству, выпишут рецепт и вскоре покажут нам прямой путь к выздоровлению».

Антрополог не может быть одновременно ученым, экспертом-организатором национальной политики и непогрешимым пророком. Однако, поскольку ему следует внести подлинно научный вклад в решение проблем общества, владение на высоком уровне техникой и основаниями науки должно быть подкреплено знаниями более широкого масштаба. Общественность очень смутно представляет себе необходимость проводимых ученым-естественником заумных экспериментов, некоторые из которых заходят в тупик. Она, как правило, питает неуважение и нетерпеливость по отношению к бесконечным деталям, которым антрополог посвящает свой анализ, анализ системы родства, например. Однако, основательная концепция человеческого поведения должна основываться на таком же скрупулезном изучении всех мелочей, какое в химии посвящено органическим соединениям.

Современная антропология имеет осознаваемые пределы. Существует глубокая пропасть между программами и их воплощением. Большее количество сил тратится на формулирование правильных вопросов, чем на обеспечение их ответами. Чувствуется необходимость сплава науки антропологии с другими отраслями знания. В частности, при изучении групповых вариаций следует обращать внимание и на индивидуальные. О подобном положении, о том, что современный мир переоценил силу «коллективной воли» и недооценил силу индивидуальной, говорит Райнхольд Нибур в книге «Природа и судьба человека».

И все же, несмотря на любые подобные существенные оговорки и ограничения, антрополог как гражданин морально обязан охватывать своим взглядом весь мир. В сущности

демократии заложено то, что каждый индивид привносит в группу свое собственное понимание мира, выведенное из особенностей его воспитания и опыта. Современное понимание интернациональных отношений имеет место там, где имеется знание специфики малых обществ, где антропологи уже начали свои полевые исследования бесписьменных культур. Антрополог не столько решает проблемы, сколько делает совершенно необходимый вклад в оценку общемировой ситуации. Он не станет питать никаких иллюзий относительно собственных эмпирических данных. Однако, он будет уверен в применимости своих положений. За последние десять лет антропологи не ограничились созданием нескольких работ об американской и британской культурах. Дэвид Родник написал своих «Послевоенных германцев» с такой беспристрастностью, с который пишут об индейских племенах. Книги Рут Бенедикт и Джона Эмбри о японцах, исследования Китая китайскими и некитайскими антропологами открыли новые перспективы понимания происходящего на Дальнем Востоке.

Историки, экономисты и политологи часто говорят, что «методы антропологов хороши в приложении к простым людям; но в работе со сложным, стратифицированным, сегментированным обществом они бесполезны». Хотя между племенными, земледельческими и полностью индустриализованными обществами и существуют яркие различия, упомянутые мнения покоятся на неправильном понимании основ антропологии. Несомненно, проблемы современной цивилизации гораздо более сложны. Количество необходимых для работы данных несравнимо выше. В некоторых случаях следует отдельно рассматривать каждую субкультуру. В иных же случаях региональные или классовые различия окажутся внешними, поверхностными и неважными. Хотя многокультурные страны, такие как Югославия, и имеют свои особенные сложности, поскольку никакая нация не может существовать достаточно долго как нация, если все индивиды не имеет четкого устремления к каким-то основным целям. Такие основные цели могут иметь самые разнообразные

формы выражения, но их должно придерживаться абсолютное большинство членов группы или общества.

Рут Бенедикт предлагает следующую яркую иллюстрацию:

«Состоятельный промышленник и рабочий или крестьянин, принадлежащие к одной нации или народности западной цивилизации, обладают многими сходными взглядами. Взгляд на собственность лишь частично определяется тем, богат собственник или беден. Собственность может выступать, как в Голландии, в виде почти незаменимой части самоуважения человека, которую следует увеличивать, безупречно охранять и никогда не растрачивать бездумно. Это верно, независимо от того, принадлежит ли индивид к придворным кругам или может сказать, как в поговорке: "Копейка рубль бережет". Напротив, взгляд на собственность может быть совершенно другой, как в Румынии. Человек, принадлежащий к высшему сословию, может быть или может стать наемным рабочим состоятельного человека без потери своего статуса или уверенности в себе; он "сам", считает он, это не его собственность. А бедный крестьянин сетует на то, что ему бесполезно пытаться накопить какую-либо сумму денег; "я бы накопил, — говорит он, — если бы был богат". Зажиточные люди увеличивают размеры своих владений не за счет бережливости, а традиционный взгляд связывает богатство с везением или с эксплуатацией других людей в большей степени, нежели с уверенностью в себе, как в Голландии. В каждой из вышеперечисленных, а также во многих других европейских странах существуют особые глубоко укорененные взгляды на собственность, чью специфическую природу можно во многом объяснить с помощью изучения того, что требуется от ребенка, когда он обладает и распоряжается собственностью, и при каких условиях и обстоятельствах человек имеет неограниченные возможности в юности и при переходе к статусу взрослого.

Подобным образом распределены и взгляды на власть. У грека, принадлежит ли он к высшему сословию или является деревенским крестьянином, имеется характерное отрицательное отношение к вышестоящим, которое проникает в повседневные разговоры и влияет на его выбор средств к существованию не меньше, чем на политические взгляды».

Поскольку антропологи утверждают, что некоторые принципы встречаются в различных сложных культурах, они

также настаивают на том, что универсальные законы человеческого поведения известны и могут стать известными. Поэтому упрек в ограниченности сферы применения, предъявляемый антропологии, также неверен. Все человеческие сообщества от «наиболее примитивных» до «наиболее продвинутых» составляют единое целое. Индустриализация ставит множество проблем, но они будут одинаковыми как для индейцев навахо, так и для польских крестьян, или для сиамских фермеров, выращивающих рис, как и для японских рыбаков.

Антропология с таким же пониманием относится к различиям в культуре, с каким и психоанализ трактует инцестуальные желания в человеке. Однако, это понимание ни в коем случае не подразумевает одобрения. Варварство концентрационного лагеря ужасно в силу того, что это один из элементов образа жизни, разработанного нацистами. Антрополог и психиатр принимают, что подобные желания наполнены смыслом и не могут игнорироваться. Фантазии об инцесте могут играть некоторую роль в психологической организации отдельной личности. Они являются симптомами мотивов, лежащих в основании личности. Если в качестве симптома выступает предотвращенное выражение желания, то мотивы останутся действенными и выработают иное психическое расстройство. Если обычный выход агрессивной воинственности какого-либо племени заблокирован, можно предсказать возрастание внутриплеменной враждебности (возможно, в форме колдовства) или патологических стадий меланхолии в результате гнева, обращенного внутрь против себя. Культурные шаблоны следует уважать, поскольку они действенны. Если шаблон разрушен, то должна быть обеспечена его общественно приемлемая замена, или высвобожденная энергия должна быть умышленно направлена по другим каналам.

Уважение не означает сохранения при любых обстоятельствах. Сицилийские народные обычаи не будут иметь особого смысла в Бостоне, сколько бы колорита они не придавали на севере. Привычки китайцев придутся не к месту в Сан-Фран-

циско, даже если они покажутся туристам «причудливыми». Антропологов справедливо обвиняли в желании превратить мир в музей различных культур, в стараниях поместить аборигенов в зоопарки. Некоторые из разговоров о ценностях культуры американских индейцев или испано-американских культур были чрезмерно сентиментальными. Примечательно то, что антропологи изучали эти экзотические культуры, почти забыв об общей американской культуре. Мы иногда путаем право на особость с требованием увековечить эту особость.

Наилучшая позиция для антрополога находится посередине между сентиментальностью и мещанским типом «модернизации». Полная потеря любой культуры является для человечества невосполнимой, поскольку нет народа, который ни создал бы что-либо ценное в течение своего существования. Антрополог предпочитает революции эволюцию, поскольку процесс постепенной адаптации предполагает как отсутствие потерянных поколений, так и слияние всех постоянных ценностей старого образа жизни с целостным потоком человеческой культуры.

Антропологический взгляд на мир требует терпимости к различным образам жизни — пока они не ставят под угрозу мечту о мировом порядке. Однако никакой мало-мальский мировой порядок не может быть достигнут путем нивелирования различий в культурах и создания всемирного серого однообразия. Богатое разнообразие форм, которое приняли культуры вследствие различий в их истории, физических условиях, современной ситуации — при условии, что они не вступают в конфликт с современной технологией и наукой, — является важнейшим вкладом в улучшение жизни в мире. Как говорит Лоренс Франк:

«Вера в то, что англо-говорящие или западноевропейские народы могут навязать другим парламентаризм, собственные экономические навыки ведения дел, эзотерические символы и религиозные ритуалы, а также другие характерные черты своих западноевропейских шаблонов, является следствием ослепления и изначальным заблуждением на фоне современного образа мыслей и планирова-

ния... Каждая культура неравномерна, полна предрассудков и несовершенна, каждая культура извлекает преимущества из своих недостатков. Преодолевая сходные проблемы, каждая культура вырабатывает образы действий, речи, веры, человеческих отношений и ценностей, которые выделяют какие-то определенные возможности человека, а какие-то игнорируют или подавляют. Каждая культура ищет способы выразить себя путем своих устремлений, подчеркивая свои высокие этические или моральные цели и свой сущностный характер и, как правило, игнорируя свои ошибки и множество своих разрушительных черт...

Ни одну культуру нельзя считать наиболее подходящей для всех народов; мы должны во всех культурах учитывать несчастье, деградацию, бедность, невероятную грубость, жестокость и человеческие потери, которые все пытаются игнорировать, подчеркивая высокие этические цели и моральные устремления... Мы можем рассматривать культуры так же, как мы рассматриваем искусства различных народов, а именно как эстетически значимые и наполненные художественным смыслом, каждую в своем контексте или обстановке».

Наше поколение враждебно относится к нюансам. Люди всех континентов все чаще и чаще вынуждены выбирать между крайне правым и крайне левым. Научные исследования изменений, происходящих с людьми, показывают, что переживания представляет собой некую целостность и что любая крайняя позиция искажает реальность. Считать хорошим лишь американское, или английское, или русское ненаучно и неисторично. Американцы, в основном, приняли различия между людьми в качестве жизненного обстоятельства, но лишь некоторые из американцев приветствовали это как ценность. Доминирующей позицией оставалась гордость от разрушения различий путем ассимиляции. Значение антропологического знания состоит в том, что любой особый образ жизни представляет из себя часть большего феномена (целой человеческой культуры), для которого любая отдельная культура является лишь временной фазой. Антрополог настаивает на том, чтобы каждая специфическая мировая проблема рассматривалась на основе принятия всего человеческого рода за единое целое.

Цена порядка слишком высока, если она заключается в тирании со стороны любой совокупности жестких принципов, сколь бы благородными они ни казались с точки зрения любой отдельной культуры. Индивиды различаются биологически; существуют различные типы темперамента, вновь и вновь возникающие в различных областях и в различные периоды мировой истории. До тех пор, пока удовлетворение требований темперамента не приводит к нарушению жизнедеятельности окружающих без особой необходимости, до тех пор, пока различия между людьми не являются пагубными для общества, индивиды должны не только иметь право выражать себя различными способами, но и поощряться за это. Необходимость различий основывается на фактах биологических различий, различий ситуаций, различий в индивидуальном и в общекультурном историческом прошлом. Единство мира должно быть отрицательным, лишь пока подавляется насилие. Позитивное объединение будет нуждаться в твердом основании: во всеобщей приверженности к очень общему, очень простому, но также очень ограниченному моральному коду. Оно будет торжественно процветать лишь до той поры, когда будут реализованы совершеннейшие и наиболее различающиеся потребности человеческого духа. Высшая мораль в лучшем обществе позволит удовлетворить все личные нужды, ограничивая лишь способ, место, время и объект их исполнения.

Парадокс единства в различии никогда не был так значим, как сегодня. Нацисты пытались избежать «пугающей гетерогенности двадцатого века» путем возвращения к примитивизму, где нет тревожащих конфликтов и беспокоящего выбора, поскольку имеется лишь одно-единственное правило, которое неоспоримо. Коммунисты также обещали «бегство от свободы» путем подчинения автономии индивида государству. Демократическое решение проблемы состоит в том, чтобы оркестрировать эти разнородные компоненты. То есть, это можно сравнить с симфонией. У симфонии есть общая партитура и отдельные партии для каждого инструмента, которых следует придерживаться. Но это не значит, что будет

потерян восхитительный контраст тем и темпов. Первая фраза симфонии отлична от четвертой. У нее своя ценность и значение — хотя все же ее полный смысл зависит от упорядоченного и связного отношения к остальным частям.

Таким образом, мир должен сохранять различия между людьми. Знание о проблемах других людей и о чуждых вариантах образа жизни должно быть достаточно общепринятым для того, чтобы положительная терпимость стала возможной. Необходимость испытывать уважение к другим также является определенным минимумом для обеспечения собственной безопасности. Известное неравенство человеческих возможностей должно быть нивелировано, даже при условии некоторых несомненных жертв со стороны наций, более преуспевающих в данный момент. Мировая безопасность и счастье могут быть построены лишь на основании безопасности и счастья индивидов. Корни индивидуальной, национальной и международной дезорганизации частично совпадают. Липпит и Хендри хорошо написали по этому поводу:

«Цивилизация — это процесс, в котором замешиваются и формируются люди. Если цивилизация, к которой мы принадлежим, находится из-за неудач индивидов в упадке, то мы должны задать вопрос: почему наша цивилизация не создала другой тип индивидов? Мы должны начать с возрождения утерянной оживляющей силы нашей цивилизации. Мы использовали преимущество спокойствия демократии, ее терпимости, ее мягкости. Мы паразитировали на ней. Теперь она значит для нас не больше, чем место, где нам было уютно и безопасно, как пассажиру на корабле. Пассажир использует корабль и ничего не дает взамен. Если участники нашего цивилизационного процесса деградировали, на кого нам подавать жалобу?»

Когда Коперник показал, что земля не является центром вселенной, он произвел революцию в образе мышления философов и ученых-естественников. По поводу международных отношений образ мыслей жителей Соединенных Штатов до сих пор опирается на ложную посылку, что западная цивилизация является осью культурной вселенной. Отчет

Гарварда о среднем образовании, опубликованный в 1945 году, представляет собой продуманный и во многих отношениях действительно замечательный документ. Но в нем нет ни слова о том, что образованному горожанину нужно знать что-нибудь о истории, философии или искусстве Азии, или о природных ресурсах Африки, или о неевропейских языках. История начинается с древних греков, а значительные достижения человеческой культуры ограничены средиземноморским бассейном, Европой и Америкой. Такая узость мышления должна быть ниспровергнута — но мирным путем.

Неудивительно, что мы продолжаем интерпретировать незападный образ мыслей и действий в терминах и категориях Запада. Мы составляем господствующие концепции недавнего прошлого — экономические, политические и биологические — вместо того, чтобы попытаться овладеть более фундаментальными культурными шаблонами, для которых данный тип экономической деятельности является лишь одним из возможных образов действия. Осветить именно эти основные концепции и образы, создающиеся у людей относительно себя и других, особенно поможет антропология. У антрополога есть опыт преодоления языковых, идеологических и национальных барьеров с целью понимания и убеждения. Он осознает, что нетипичное поведение в каждый свой момент является выражением целостного культурного опыта другого народа.

Те обстоятельства, при которых американцы рассматривают каждое свидетельство о принятии культурных традиций других наций как пример собственного морального предательства, оказываются фатальными для достижения мира. Альтернатива не состоит в том, чтобы согласиться или отвергнуть; можно принять чужую культуру, признав факт ее существования и поняв ее. Насколько политики и население осознают, что ценности двух любых конфликтующих наций не могут внезапно измениться под влиянием общепризнанных логических доказательств их недействительности, настолько должна уменьшиться и опасность патологи-

ческой подозрительности с каждой стороны. Обоюдное непонимание растет под взаимным влиянием до тех пор, пока каждая сторона не заменит вопрос: «Разумно ли это с их точки зрения?» на вопрос: «Разумно ли это?» (имея в виду: совместимо ли это с нашей точкой зрения, которая никогда не была продумана или даже выверена разумом). Подлинные конфликты интересов между двумя или большим количеством сторон всегда могли бы быть разрешены путем компромисса, если бы они не были иррациональными силами, возникшими по причине неправильных интерпретаций культурных мотивов. По отношению к одной группе другая представляется неразумной, неспособной к логическим выводам, глупой и аморальной в своих действиях, и поэтому ее необходимо охарактеризовать как злую силу и атаковать.

Конечно, когда две нации осознают, что они исходят из разных предпосылок, это также не обязательно приведет к счастью и процветанию. Это лишь первый полезный шаг, с помощью которого невозможно не уменьшить влияние иррационального. Но посылки могут быть различными и все же согласовываться друг с другом, а могут быть различными и не согласовываться. В случае конфликта идеологий Советского Союза и западных демократий вполне возможно не будет, как предположил Нортроп, никакого стабильного равновесия, пока одна культура не уничтожит другую или, что более вероятно, не разовьется новая совокупность культурных традиций , которая вберет в себя и примирит в себе все вечные ценности как одного, так и другого образа жизни такого животного, как человек. Даже сейчас есть общая почва, способная стать центром острых политических дискуссий. Например, как американцы, так и советские люди выделяются из народов мира своей верой в способность человека манипулировать окружающей средой и контролировать свою судьбу.

Сужение мира делает обязательным взаимопонимание и взаимоуважение со стороны разных народов. Неуловимые различия во взглядах на жизнь различных народов, их

ожиданиях, образах себя самих и других наций, разнообразные психологические позиции, подчеркивающие контраст их политических институтов, и их, в основном различающиеся, «национальные характеры» — все это вместе еще больше затрудняет для народов понимание друг друга. И именно перед антропологом стоит задача указать на то, что эти «умственные» усилия приводят к столь же осязаемому эффекту, как и усилия физические.

Будет ли мировой порядок достигнут путем доминирования одной нации, которая навяжет свой образ жизни всем остальным, или с помощью каких-либо других средств, которые не лишат мир богатства разных культур, — вот первоочередная проблема нашего века. Единообразие мировой культуры будет означать эстетическую и моральную скуку. Антрополог решает эту проблему путем единства в различии: общемировое согласие по совокупности моральных принципов, но уважение и терпимость ко всем действиям, которые не угрожают миру во всем мире. Антрополог рассматривает достижение этого порядка как ужасающе сложную, но выполнимую цель. Антропология может помочь, показав механизм борьбы за мир, настаивая на том, что это затрагивает человеческие чувства, обычаи и нерациональную часть жизни людей в большей степени, чем считали сухие законники. Также антропология может оказать помощь в образовании в самом широком смысле этого слова. Она может предоставить материал для разоблачения потенциально опасных стереотипов у других народов. Она может способствовать выучке таких специалистов по любым странам, которые будут обладать действительно фундаментальными знаниями об этих странах, знаниями, которые за внешними чертами распознают суть и позволяют специалисту корректно интерпретировать для жителей своей страны поведение других народов. Множеством прямых и косвенных способов антропология может влиять на общественное мнение в научно верном и практически здравом направлении. Не последней заслугой будет демонстрация антропологией основ объединения человече-

ства, вместо того, чтобы ограничиваться интересом к поверхностным расхождениям.

У антропологии, несомненно, нет ответов на все вопросы, но люди, чье мышление будет просветлено антропологическими знаниями, будут некоторым образом лучше приспособлены к постижению правильных направлений национальной политики. Лишь те, у кого есть точная информация и хорошие устремления, обретут понимание, что наведение мостов между различными понятиями об образе жизни необходимо. Объединенное исследование всех культурных аспектов всех народов будет, в свою очередь, влиять на человеческий менталитет вообще. Изучая культуры мира в их сравнительном анализе, антропологи надеются повысить уровень понимания культурных ценностей других наций и эпох и, таким образом, помочь создать нечто вроде духа терпимого понимания, являющегося существенным условием международной гармонии.

Если посмотреть с перспективы достаточно большого пространства и достаточно долгого времени на описание событий, происходящих с людьми, то не останется и тени сомнения, что в истории существуют некоторые очевидные и всеобщие тенденции. Одна из этих стойких тенденций состоит в том, что размеры и пространственное протяжение стран постоянно увеличиваются. Вряд ли для антрополога является вопросом появление в будущем, в определенном смысле слова, мирового сообщества. Единственное возражение заключается в вопросах: Как скоро? После скольких страданий и кровопролитий?

В обязанности антрополога не входит разработка подробного описания политических и экономических средств достижения мирового порядка. Очевидно, что для изобретения механизма, с помощью которого люди построят новый мир, потребуется плодотворное сотрудничество экономистов, политологов, юристов, инженеров, географов, других специалистов и деловых людей из разных стран. Но индуктивные выводы из данных, собранных антропологами, предполагают

некоторые основные принципы, с которыми следует согласовать социальные изобретения, чтобы последние были осуществимы. С помощью своего опыта изучения общества как целостности, опыта общения с крайне разнообразными народами и культурами, антропологи и специалисты в области других общественных наук доказали несколько теорем, пренебрежение которыми со стороны государственных деятелей и правителей приведет к риску для всего мира.

Подчиняясь необходимости изучать одновременно экономику, технологию, религию и эстетику, антрополог вынужден распутать клубок всех зависящих друг от друга аспектов человеческой жизни. И хотя, как у мастера на все руки, его работа выглядит «сырой», антрополог в последнюю очередь заботится об академических абстракциях. Он из первых рук знает об обманчивости терминов «человек экономический», «человек политический» и т. д. Поскольку лабораторией антрополога является целый мир, населенный живыми людьми, занятыми своими обычными каждодневными делами, то и результаты его работы формулируются не как точные статистические отчеты психолога, но, возможно, антрополог более ясно осознает трудности, вызываемые неконтролируемым количеством воздействий — в отличие от их ограниченного количества в лабораторных условиях.

По всем вышеперечисленным причинам антрополог будет настаивать на признании неразумности любой стратегии, которая выдвигает политические или экономические факторы на уровень факторов культурных или психологических. Он согласится с важностью географического положения, природных ресурсов, текущего уровня индустриализации, уровня неграмотности и других бесчисленных факторов. Но он будет настаивать на том, что чисто географический или экономический подход обречен на то, чтобы породить новую путаницу. Никакой механический план управления миром или схема международных политических сил не спасет мир. Всем общественным организациям для поддержания порядка требуется нечто большее, чем полицейский.

Антрополог заподозрит, что не только некоторые из его коллег, но и вся американская публика рассматривает данные проблемы исключительно с помощью разума. Одна из самых живучих традиций этой страны — это вера в разум. Это великолепная традиция — до тех пор, пока люди не будут нелепо переоценивать количество разума, могущее быть использованным в данное время. Если мы будем ежеминутно критически рассматривать чье-либо поведение, то несомненно увидим то, насколько большая часть наших действий определяется логикой наших чувств. Если бы все люди всегда и везде испытывали исключительно одни и те же чувства, то огромная роль внелогических элементов наших действий, возможно, не вызывала бы серьезных затруднений. Но чувства людей определяются не только глобальными проблемами, стоящими перед всем человечеством, но и особым историческим опытом, особыми проблемами, которые ставятся различными условиями физической окружающей среды каждого народа.

В результате исторических коллизий у каждого народа существует не только собственная структура чувств, которая в некоторой степени сходна с другими, но и более или менее связный набор характерных предположений об остальном мире. На этот набор претендуют как разум, так и чувства. И проблема состоит в том, что наиболее критические посылки часто остаются несформулированными — даже интеллектуалами из той или иной группы людей.

Поэтому в расчет должны приниматься не только лежащие на поверхности факты о какой-либо нации. Чувства людей и бессознательные допущения, которые они выносят, характеризуя мир, также являются данными, которые следует обнаружить и уважать. Конечно, они будут связаны с религией, эстетическими традициями и другими более сознательными аспектами культурных традиций народов. Чтобы понять эти неосязаемые вещи и справиться с ними при планировании будущего, изучающий их должен прибегнуть к помощи истории. Для науки недостаточно объяснить мир

природы. Образование должно включать в себя и «неосязаемую» окружающую среду, в которой мы живем.

Проблема минимизации и контроля агрессивных импульсов является во многих смыслах центральной проблемой, касающейся мира во всем мире. Эту проблему следует разрешать любыми доступными средствами. Один, хотя только один, способ предотвращения войн состоит в уменьшении раздражителей, приводящих к напряжению в любом обществе. Это означает обеспечение в первую очередь определенного уровня экономического благосостояния и физического здоровья населению всех стран. Однако, задача на этом, несомненно, не заканчивается. Народ может экономически процветать и все же кипеть от враждебности. Норвегия в 1939 году была беднее Германии, и все же в ней не было никаких военизированных группировок.

Сейчас известно кое-что об источниках и развитии враждебности. Индивидуальное психологическое основание агрессии создается трудностями, свойственными социализации. В любом обществе ребенку могут надрать уши за какую-либо провинность, хоть эти обычаи и сильно различаются в разных странах по способу исполнения и временным параметрам. Некоторые нормы поведения для детей или слишком строги, или без них вообще можно обойтись. Другие устанавливаются с жестокостью, которой можно избежать. Вновь процитируем Лоренса Франка:

«До тех пор, пока мы верим, что человеческая природа определена и неизменна, и продолжаем принимать теологические концепции человека как существа, которого нужно подчинять, принуждать и терроризировать, которому для того, чтобы он был приличным человеком и полноправным членом общества, нужна помощь сверхъестественных сил, мы будем продолжать создавать извращенных, искривленных, искаженных личностей, которые постоянно будут ставить под угрозу, если не уничтожат полностью, все наши усилия достичь общественного порядка».

Некоторые расстройства и лишения неизбежны при воспитании ответственных взрослых личностей. Но проистекаю-

щее из них напряжение может быть устранено более эффективно, чем это происходило в прошлом в большинстве человеческих обществ: путем общественно полезного соревнования, путем общественно безопасного высвобождения агрессии, например в спорте, и другими, еще не найденными способами. Тот, кто сам не находится в безопасности, проявляет агрессию по отношению к окружающим. Психологические причины войн можно контролировать, уменьшая в мире как реальные, так и воображаемые обстоятельства, способствующие страху. Конечно, война — это лишь одно из направлений, которое может принять насилие. Обычно агрессия внутри общества обратно пропорциональна агрессии, вышедшей наружу. Многие меры лишь увеличат развитие враждебности — вместо того, чтобы уменьшить. Агрессия, явная или замаскированная, не является единственной возможной реакцией на страх. Отдаление, пассивность, сублимация, примирение, порывистость и другие реакции иногда дают эффект устранения напряжения для тех, кто испытал лишения и угрозы. Некоторые культуры в эпоху своего расцвета были способны направить большую часть своей высвобожденной враждебности в социально творческие русла: литературу и искусства, общественные работы, изобретения, географические открытия и тому подобное. В большинстве культур, в основном в культурах, существующих сейчас, большая часть их энергии распределяется по нескольким каналам: небольшие повседневные вспышки гнева, конструктивная деятельность, периодические войны. Разрушительная агрессия, которая, по-видимости, регулярно возникает после большей катастрофы, произошедшей с обществом, проявляется лишь по прошествии некоторого времени. Фашизм не возник немедленно после Капоретто, как и нацизм — немедленно после Версальского договора. В конце концов, следует заметить, что поскольку для войны требуются по крайней мере две нации, психологический климат, в котором царит неуверенность, замешательство и апатия, может подвергнуть мир опасности в той же степени, в какой он способен породить враждебность.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: