Командующему Ленинградским фронтом 40 глава

Вождь никогда не обращался к образам и примерам из иудейской и христианской мифологии, не цитировал Библию ни в выступлениях, ни в статьях. Сталин не хотел напоминать людям о том, что получил пусть и незаконченное, но духовное образование. Но оставаясь наедине с самим собой, любил рассматривать картинки, исполненные пером гениального рисовальщика, прочитывая порою тот или иной сюжет, пару-тройку крылатых, наполненных сокровенным и потаенным смыслом выражений.

Например, вождю очень нравилось место в Нагорной проповеди, где Иисус Христос произносит, обращаясь к ученикам: «Не думайте, что я пришел ниспровергнуть закон или пророков: я пришел не ниспровергнуть, но исполнить. Истинно говорю вам, пока не прейдет небо и земля, ни одна йота или одна черта не перейдет из закона, пока все не свершится». Как были бы к месту эти слова в те времена, когда товарищу Сталину приходилось отбивать нападки тех, кто, надев на себя двойную личину, пытался помешать ему, вождю советского народа, в утверждении в стране социализма! Но цитировать Христа всенародно было бы политически неверным, вождя-атеиста неправильно бы понял народ.

Сегодня Сталин раскрыл Библию на Книге Руфи, занимавшей в ветхозаветном разделе Писаний особое место. Увидев знакомые страницы, Сталин вздохнул, ибо ему показалось многозначительным случайное совпадение с теми мыслями, какие пришли незадолго. И вождь прочитал: «Не проси меня покинуть тебя, чтобы возвратиться от тебя, ибо куда ты пойдешь, я пойду, и где ты будешь жить, я буду, твой народ — мой народ, и твой бог — мой бог! Где ты умрешь, я умру, и там буду похоронена. Так пусть сделает Яхве мне и так добавит, что только смерть разлучит нас».

Жестокий смысл этих слов вновь вывел вождя из душевного равновесия. Он принялся прихлебывать горячий еще чай мелкими глотками и, прикрыв набрякшими веками желтые с крапинками тигриные глаза, постепенно вытеснял из сознания запоздалое сожаление о том, что рядом с ним нет такой женщины, как библейская Руфь.

Это давалось ему нелегко. Товарищ Сталин должен и может отказаться от любимой. Иосиф Джугашвили — нет.

Орден Красного Знамени комиссар Лебедев получил 22 июля, через месяц после начала войны. Он встретил ее секретарем парткомиссий политотдела армии, которой командовал генерал Курочкин, и показал себя настоящим воином в кровавой неразберихе тех дней. Когда армия оказалась под Смоленском в тяжелейшем положении, а на переправе через Днепр, где скопилось множество техники, при налете «юнкерсов» возникла паника, Лебедев под разрывами бомб бросился к мосту и железной рукой навел порядок. Попав в окружение, сколотил боевой отряд из разрозненных бойцов и командиров и вывел к своим более трехсот человек. В сентябре бросили Лебедева военкомом управления тыла, но в этом качестве он пробыл недолго. В октябре Николай Алексеевич был уже в 52-й армии генерала Клыкова на посту комиссара армейского тыла. Заведование, прямо скажем, не из легких. А когда на все, от продуктов питания до снарядов, крайняя нехватка, то хлопотливее работы на фронте вообще не сыскать.

Но и в таких условиях Лебедев ухитрялся добиваться четкого взаимодействия тыловых частей, без успешной деятельности которых невозможен боевой успех. Так Николай Алексеевич и провоевал до мая сорок второго. Когда же генерал Хозин принял решение об отводе 2-й ударной на волховский плацдарм, член Военного совета фронта Запорожец вызвал Лебедева в штаб.

— Поедешь во Вторую ударную, — сказал он, — будешь там Власову с Зуевым помогать. Армия голодает. Боеприпасы на исходе. Мы приняли решение укрепить их тобой.

— Может быть, лучше армию укрепить боеприпасами и продуктами? — осторожно подсказал Лебедев. — Наладить снабжение с этой стороны, решить транспортную проблему…

— Много разговариваешь, Лебедев, — проворчал Александр Иванович. — Разве ты забыл, что кадры решают все? Вот мы тебя и того, значит… Как лучшего комиссара тыловой службы направляем на горячий участок.

Снова не сдержался Лебедев, когда Запорожец сказал:

— Там для тебя два мешка листовок приготовили. Возьмешь в самолет для раздачи бойцам.

— Может быть, лучше сухарей?

Запорожец наставительно поднял палец. Поначалу он хотел поставить на место белокурого красавца. Но Александр Иванович был в добром настроении, он уже подписал шифровку в Главпур — тыл 2-й ударной укрепили опытным работником, потому снисходительно разъяснил:

— Двумя мешками сухарей армию не накормишь, Лебедев. А несколько тысяч листовок поднимут дух красноармейцев. Слыхал о том, что не хлебом единым жив человек? То-то…

«Предлагать голодным людям пропагандистские листовки значит оскорблять их человеческое достоинство», — упрямо подумал Лебедев. Вслух он этого, конечно, не сказал, поскольку понимал бессмысленность и опасность подобных заявлений. Но до вылета к месту назначения обошел подразделения, которые снабжали армию генерала Власова, и, пребывая уже в новом качестве, подкрутил развинтившиеся гайки в интендантском механизме. Это было не так-то просто сделать, ибо повсюду распространился слух: 2-ю ударную выводят из мешка. А коли так, чего ради гнать туда в таком количестве припасы, рискуя людьми и техникой.

При этом Лебедев еще раз убедился, что был прав, когда предлагал отсюда заниматься снабжением армии. Что он сможет там организовать, среди болот и разоренных деревень, где нет никаких возможностей для прокормления тысяч изнуренных уже голодом людей?

От Вишневского, главного хирурга фронта, Лебедев узнал: в мешке находятся тысячи тяжелораненых.

— Сколько тысяч? — спросил бригадный комиссар.

— Точных данных нет, — пожал плечами Вишневский. — Связи, сами понимаете, никакой… Может, восемь тысяч, а возможно, и все десять — двенадцать. Если не больше…

«Дела! — мысленно воскликнул Николай Алексеевич. — Как же их вывозить оттуда?»

Он немедленно отправился к Грачеву, начальнику тыла фронта, договорился о бензовозах, так как знал, что грузовики и санитарные машины армии стоят из-за нехватки бензина. Можно было и еще кое-какие вопросы решить, но полагалось лететь к новому месту службы.

Едва Лебедев появился в штабе 2-й ударной, Зуев предложил собраться узким кругом и обговорить, что может предложить им свежий человек. Были, кроме командарма, начальник штаба Виноградов, Шашков, недавно назначенный глава политотдела Гарус. Лебедев рассказал о том, что он стронул из Малой Вишеры к Мясному Бору. Но все понимали: дело не в том, сколько отправили к ним припасов, а в том, сколько немцы дадут доставить сюда.

— Есть еще один источник пропитанья, — сказал Виноградов, когда перебрали возможности для снабжения. — Отбивать продукты у врага…

— А что? — оживился Зуев. — Это неплохая идея… Образуем специальные группы. Разведчиков занарядим — ведь ходят они за «языками». Заодно и продукты прихватят.

Идея Лебедеву понравилась, но промолчал — человек он здесь новый, необходимо осмотреться, прежде чем высказываться.

Теперь все смотрели на Власова, ожидая, что скажет командарм. Андрей Андреевич снял большие очки в роговой оправе и близоруко посмотрел на подчиненных. Так он всегда поступал, когда нужно было принять решение на людях, а некие сомнения смущали его. Без очков лица окружающих превращались в размытые светлые пятна, люди как бы исчезали, он вдруг оставался один, отгороженный от всех слабым зрением. Так легче определиться, выбрать линию поведения. Об этой его манере Зуев уже догадывался и сейчас отвел глаза, ибо понимал, что тот не видел его вопрошающего, ожидательного взгляда.

— Предложение неплохое, и даже дерзкое, я бы сказал, — неторопливо заговорил Власов. — Словом, в нашем, то есть русском, духе… Но вот что. Не видится ли вам, товарищи, в том некая идеологическая неувязка. Отобьем мы у врага продукты, накормим бойцов, они и скажут друг другу: ну и порядки, братцы, пошли… Свои интенданты груши околачивают, а мы сами на немецкое снабжение перешли. Нравственный вроде минус.

Командарм смотрел теперь на Шашкова, и начальник Особого отдела понял, что надо высказаться.

— Не думаю, — спокойно сказал Александр Георгиевич. — Голодное брюхо к идеям глухо… К боевым приказам, к сожалению, тоже. Не знаю, что мы там наскребем у немцев, но попробовать стоит. И политических моментов бояться не надо. Подобная операция отнюдь не система, а частный случай. Наш боец правильно все поймет и обратит в шутку. Во всяком случае, не поднимется до политических обобщений. По нашим данным, настроение в войсках хоть и голодное, но боевое. Люди верят в командование, ведут разговоры о том, что за Мясным Бором формируется целая армия, она и заменит их здесь.

«Целая армия, — вздохнул Зуев. — Если бы это было так на самом деле!»

— Кроме того, — продолжал Шашков, — предлагаю попробовать сей вариант силами Особого отдела. Есть у меня рота умельцев-молодцов. Посмотрим, что и как у них получится…

— Ну, что же… Если ЧК не видит в этом крамолы — у меня тем более возражений нет, — сказал Власов.

Побились-побились за Спасскую Полнеть Иван Никонов с товарищами — они менялись у него непрестанно, превращаясь в мерзлые трупы, — и вот ихний полк, от которого давно осталось только название, отвели малость передохнуть. Именно малость, ибо вскоре подошли маршевые роты. Быстро сформировали новые батальоны и снова двинули в дело.

Шли лесом. Пересекли шоссе и железную дорогу, снова углубились в чащу. Тихо вокруг. Вскоре пришел сладкий для пехоты приказ: «Привал!» Только присели — раздался выстрел.

— Кто стрелял? — закричал командир.

Таковых не сыскали, но едва бойцы успокоились, полетели в них снаряды. Многих убило и ранило.

— Организуй, Никонов, доставку раненых в санчасть, — распорядился комполка. — Чтобы они маневр наш не задержали…

Поднял Иван взвод, стал выводить пострадавших, и тут фашистские автоматчики отрезали их от своих. Что делать? Пока отбиваешься, раненые замерзнут. Велел быстро вырыть в снегу яму и уложить их кучней, чтоб грели друг друга. Но в полку почуяли неладное, ударили по просочившимся автоматчикам. Выручили Никонова с его командой из беды.

— Всем разобраться по взводам, приготовиться к движению поротно! — раздалась команда.

Полк стал собираться воедино, и тут снова прозвучал выстрел. На этот раз засекли, как с одной из елей пошла в воздух трассирующая пуля. Присмотрелись — человек на ней. Тут ему с разных концов врезали. Командир полка из пистолета стрелял, обойму патронов со злости выпустил, но тот наводчик так и не упал, видно, привязан был крепко к дереву.

— Быстро-быстро поднимайсь! — закричали вокруг.

Поняли командиры, что надо сменить позиции, иначе снова накроют. Так и сделали, никого не потеряли в этот раз. Полк двинулся к железной дороге и на станции наткнулся на крепкую оборону. Тут полегло много народу, и вскоре патроны, а их опять дали только по две обоймы на винтовку, почти кончились. Попытка с ходу выбить противника из оборонительных укреплений не удалась, пришлось отойти. Но теперь немцы перешли к преследованию. Отстреливаться было уже нечем, и бойцы в беспорядке рассеялись в лесу.

Едва оторвались от автоматчиков, раздались разрывы снарядов — это противник открыл заградительный огонь, не давая им беспрепятственно отойти. Свернули в сторону, но немцы снова их настигли. Петляли в лесу, как офлаженные охотниками волки.

На третьи сутки беспрестанного движения по снежной целине стали спать на ходу. Командиры отобрали наиболее сильных бойцов, велели им поднимать упавших в снег красноармейцев и ставить их на протоптанные уже тропинки. Кого подняли, а кто так и лежит там до сих пор…

Прошло четверо суток, вышли к кострам, они горели только днем, за огонь в ночное время расстреливали на месте. Очумевшие красноармейцы шли на костры, протягивали руки к огню и падали, ничего уже не ощущая, в пламя. Загоралась одежда, но усталость была сродни наркозу, когда осознания происходящего не возникало. Никонов видел, как боец с обгоревшими кистями рук в истлевших от пламени валенках — из них торчали обугленные пальцы, с перекошенным в бессмысленной гримасе лицом зачерпывал остатками ладоней снег и бросал его зачем-то на огонь. Когда штаб полка, следовавший за боевым охранением, вышел на эти костры, для многих чудовищный этот сугрев был уже роковым.

— Затушить костры! — приказал комполка, а кого можно было спасти, оттащили подальше.

…Через пятеро суток силы кончились вовсе. Люди падали в снег, и никто уже поднять их был не в состоянии, замерзали. Когда ночью вдруг остановились, упал и Никонов. Но тут ему улыбнулось фронтовое счастье. Вообще-то ему постоянно везло, у Спасской Полисти убить Ивана могли десятки раз. И здесь, когда он был уже считай что мертвым, случилась рядом группа вернувшихся из-за линии фронта разведчиков, два из них Ивановы красноармейцы, бойцы его взвода.

— Нечего, лейтенант, в снегу байбайкать, — с суровой нежностью ворчал пожилой мужик по фамилии Зырянов. — На-ко, сухарика пожуй, да поднимайся, поднимайся… Чай, сам сибиряк-охотник, знаешь, что от такого сна бывает.

Пять суток блужданий по лесу да без маковой росинки во рту — тут и сибиряк загнется. Никонов сухарь сжевал и загибаться раздумал. «Надо вставать, — подумал он. — За меня мою работу делать никто не станет. Пока живой — давай воюй, лейтенант Никонов».

Поднялся вовремя, дело ему тут же нашлось. Полк блокировали с двух сторон, немцы открыли огонь, завязалась перестрелка. Что делать? Скоро ведь отвечать врагу будет нечем…

— Собрать оставшиеся патроны! — приказал командир. Все, что нашлось в подсумках, отдали остающимся их прикрывать, а сами стали выходить из-под обстрела. Отошли пару километров, обошли пришельцев и вернулись на старое место, где группа прикрытия лежала вся перебитая,

— Ну, — сказал комполка, — вот что, братцы… Стрелять нечем, а пробиваться к своим надо. Примкнуть штыки! Встретим немцев — возьмем их на «ура». Больше брать не на что… И потихоньку, не поднимая шума, рассчитайсь!

Двадцать человек их от полка осталось.

— Значит, я двадцать первый, — усмехнулся командир полка. — Очко… Пошли, славяне!

Ночь была звездная, мороз жал по-страшному, двигались торопко, мечтали о тепле и горячем чае, про встречу с немцами не думали.

Снова пересекли железную дорогу. Неподалеку от станции увидели огромный костер, вокруг него стояло много немцев, грелись. Командир провел группу в семидесяти метрах от костра, прикинув, что из-за сильного огня их не заметят. Так и получилось. Прошли мимо греющихся у гигантского костра немцев без единого выстрела. Впрочем, с нашей стороны и сделать-то их было нечем. У командира, правда, оставался патрон в пистолете для себя, и Никонов сохранил пару в барабане револьвера.

Вернулись все двадцать один человек на прежние позиции у Спасской Полисти, откуда начался бессмысленный рейд полка. Было два батальона, осталось, как сказал комполка, ровно очко.

Отправили людей за кашей, ее наварили много, и на тех, кто не вернулся, ешь теперь, живые, не хочу… По правилу — кому сколько влезет — умяли по полтора-два котелка. А Гончарук, большой мужик, тихоповоротный, ведро каши схарчил. Народ удивлялся, сочувствовал: пропадешь, Гончарук. Не пропал боец, обошлось благополучно.

И снова полк на переформирование отошел.

После совещания в штабе Лебедев подошел к начальнику Особого отдела:

— Мне б хотелось лично участвовать в продуктовой операции.

— Выяснить возможности источника продснабжения? — Шашков понимающе улыбнулся и согласно кивнул: — Сделаем в лучшем виде. Хоть вам и не положено по чину, только я вас понимаю, товарищ…

— Просто Николай Алексеевич…

— Хорошо, — согласился Шашков. — Завтра прибудет Олег Кружилин с людьми, есть у меня такой лихой вояка-философ. С ним и пойдете в поиск. Операцию поручу разработать Астапову. Он большой спец по части ловушек.

К прибытию Кружилина старший лейтенант госбезопасности Астапов уже прикинул, где сподручнее перехватить им у противника продовольствие. Олег доложил про обстановку на берегах реки Тигода, за которую как за естественную преграду отходили, сосредоточиваясь, части 2-й ударной, и Шашков сказал: со всеми людьми поступаешь в распоряжение Астапова.

— Пойдешь в поиск за щами и кашей, — усмехнулся Александр Георгиевич. — И комиссар тыла с вами. Отвечаешь за него головой, брат Кружилин…

…Олег взял с собой четверых бойцов и Степана Чекина. Сержант так и остался маленьким и тщедушным, но хватким был до удивления, чем и завоевал уважение красноармейцев. В надежность его верили, а это на войне первейшее дело.

Значит, вместе с комиссаром их было семеро. Астапов до лесной чащи между двумя болотами группу проводил.

— Пройдете лесом, там гать лежит, — напутствовал особист, испытывая некую неловкость от присутствия бригадного комиссара, тот ведь старший, ему надо докладывать.

А с другой стороны, ответственность за операцию на Олеге. Выручил Лебедев.

— Вы ему, ему толкуйте, — мягко направил он особиста. — А я иду в поиск вроде как посредник. А вообще — живьем хочу врага увидеть. У вас он, говорят, особо стойкий.

— Да уж, — отозвался Астапов, — есть такое дело. Серьезный противник. А главное — сытый.

Он уточнил, что гать эту немцы зовут Вильгельмштрассе. Они все лесные дороги назвали именами берлинских улиц, у них даже Унтер ден Линден имеется. Но это подальше, туда не добраться.

— По этой самой Вильгельмштрассе проходит транспорт, — сказал Астапов. — Имеем сведения, что доставляют и продукты.

…Идти по настилу рискованно, можно с Гансами носом к носу столкнуться, и Олег приказал перебраться на боковую тропу. Она, правда, наполовину была залита водой, но идти, ощупывая ногами, достаточно ли прочен грунт, можно. Прошли с километр, углубляться дальше в тыл было опасно, и Кружилин группу остановил. Вернулся и высланный вперед Чекин.

— Гать рядом, — сказал он. — И кто-то по ней уже едет… Слышал звук мотора, кажется, вездехода.

— Быстро вынуть жерди из настила! — распорядился командир роты. — Вы останьтесь со мной… — Последнее относилось к бригадному комиссару, вооруженному немецким автоматом, подарком Шашкова.

По бревенчатому настилу, перебирая жерди траками гусениц, неспешно перемещался тягач с открытым верхом и прицепом на коротком жестком буксире. В кузове тягача сидели четверо немцев.

«Подходяще, — подумал Кружилин, — и еще водитель на закуску…»

Старший лейтенант знал, что Чекин с бойцами уже разобрал настил и залег с той стороны гати. Сейчас тягач остановится…

— В чем дело, Ганс? — заорал, вскакивая в кузове, унтер-офицер. И до Олега донеслись знакомые «доннер-веттер», «шаесе», «химмель гот» и «ферфлюхтер».

Унтер-офицер бегал там, где обрывался настил, изощрялся в ругательствах, вставляя в бедный по этой части немецкий язык сочный русский мат. Виртуоз он был в этой области отменный, и Олег невольно улыбнулся. Наконец старший команды увидел в кустах жерди, брошенные впопыхах Чекиным и его ребятами. Теперь он стал кричать на солдат: «Штайн ауф! Шнеллер! — Вставайте! Быстрее!» Солдаты мигом соскочили с тягача и принялись стаскивать жерди на место. Они по двое, унтер тоже включился в работу, лишь водитель не тронулся с сиденья, носили изъятые из Вильгельмштрассе бревна.

Пока гансы работали, разведчики подтянулись к тягачу поближе и ждали, когда немцы исправят настил. Тем оставалось уложить последнее бревно, когда Кружилин скомандовал: «Хенде хох!» Унтер отпустил край бревна, испуганно воззрился на вылезших из болота русских. Виду иванов был, мягко говоря, бродяжий. Бойцы поснимали с пленных карабины, а Чекин лишил унтера ремня с пистолетом.

Все произошло так молниеносно и гладко, что о водителе, сидящем в кабине, забыли. А ганс неторопливо вытянул из-за спинки сиденья автомат, приоткрыл дверцу и направил ствол в спину бригадного комиссара Лебедева.

Движение водителя не осталось незамеченным Кружилиным. Но стрелять ему было несподручно, и Олег, метнувшись, сбил Лебедева с настила. Пули ударили в бревна. Водитель попытался внести поправку, но выпустить вторую очередь не дал ему Степан, который, не целясь, ударил из висевшего на плече автомата.

— Быстро в кузов! — крикнул Кружилин бойцам, уже связавшим пленных немцев.

Тягач, замерев на бревенчатой дороге, мирно урчал мотором — водитель не заглушил его. Последнее бревно так и не успели положить, оно валялось вдоль настила.

Олег занял место водителя и уверенно включил скорость. Рядом разместился комиссар Лебедев.

«Наследили, — думал Кружилин, стараясь прибавить ходу, хотя и понимал, что по такой дороге тягач с прицепом не погонишь. — Стрельба эта вовсе ни к чему… Только переполошили гансов. Но, может, проскочим?»

Еще немного — и следует свернуть направо, а потом вывести машину на лесную дорогу и полным ходом к своим. Уже на полпути домой Олег остановился, приказал Чекину сменить его за рычагами управления. Надо было осмотреть прицеп, узнать, чего они тянут в качестве трофея. Прицепом, затянутым сверху брезентом, оказалась полевая кухня с двумя котлами. А в них — еще горячая гречневая и рисовая каша со свиной тушенкой.

— Всем разрешаю по котелку, — сказал Лебедев. — Вместо медали «За отвагу».

— Вполне эквивалентная замена, — подал голос Кружилин. — Я тоже согласен на кашу…

— Сегодня напишу представление к награде, — серьезно сказал Николай Алексеевич. — Вы спасли мне жизнь, Олег. Спасибо. Он протянул Кружилину руку.

— Ничего больше не оставалось делать, — смутился старший лейтенант. — А то Шашков мне за вас голову бы оторвал.

Полк отвели на переформирование, а Ивану Никонову командир приказал сопровождать пять человек, очень слабых и обмороженных красноармейцев, в медсанбат. Вот и повел он их по фронтовой дороге. Скоро и ночь наступила. Заприметили в стороне огонек, видят, шалашик стоит. Зашли погреться, а там бойцы из пожилых мужичков обитают, за дорогой следят, ремонтируют ее. Угостили их супом из концентрата, никоновские сослуживцы уже и не помнили, каков на вкус суп бывает. Остались ночевать. Впервые за зиму спали не в снегу, а под крышей, хотя и убогой, на подстилке из лапника. Словно в раю побывали, такая им вышла награда.

Утром отправились в путь. Сколько-то верст сумели пройти, но ввиду того, что о супчике одно воспоминание сохранилось, обессилели вконец. Машины их обгоняли, а вот ни одна не брала, как Никонов ни пытался голосовать. И поперек пути становились, но все равно никто не пожалел, прут что есть мочи: отскакивай, мол, из-под колес, не загораживай, дескать, дорогу.

Гончарук, который давеча ведро каши съел, обозлился.

— Ложусь в колею и хрен с ними! — сказал он. — Пусть давят… Все одно иначе в снег упаду и замерзну.

Сказал — сделал. Первый же шофер грузовика, разглядев человека в колее, засигналил, а тот ни с места. Подвел водитель машину вплотную, выскочил на дорогу, хотел попинать Гончарука, но тут лядащие бойцы с Никоновым во главе надвинулись на него, стали взывать к совести, разъяснили, кто они и откуда телепаются доходяжно.

— Лезьте в кузов, — сжалился водитель, — да только не высовывайтесь, чтоб вас никто не видел. Запрещено нам попутчиков подвозить, окромя раненых. А вы, ребята, целые вроде…

Довез он их до станции Гряды, высадил у двухэтажного полуразрушенного дома, сказал, что здесь собираются такие же, как они, недокормленные слабаки. И верно, там полно было вышедших из боев красноармейцев. Вновь прибывших они угостили мучной болтушкой и кое-как разместили поспать.

Утром Никонов узнал: неподалеку склад с мукой разбомбило, ходят туда бойцы и скребут муку вместе со снегом. Кипятят эту смесь, вода паром уходит, а питательное нечто остается на дне. Отрядил Ваня, взводный, собственных добытчиков, и к завтраку они были уже со своим, незаемным харчем.

Комендант в Грядах сказал, что остатки их полка находятся в районе Дубцов. Так они и вернулись в родные пенаты, к домашнему, так сказать, очагу, непостоянному, правда, но очагу. И стоило только Ивану увидеть лица тех, с кем недавно в сотне шагов от костра с немцами прошли, и будто бы кровных родичей нашел. А впрочем, теперь они такими кровными стали, что крепче родства не бывает.

Не успели отдышаться — три маршевых батальона тут как тут. Вот и снова полк наличного состава, есть кого тратить у Спасской Полисти, которую так все еще и не взяли. Никонов на повышение двинулся, ему поручили командовать связью. Выделили одну лошадь с повозкой под имущество. Велел загрузить гужевой транспорт катушками с телефонным проводом и рацией. Вскоре зовет его начштаба, капитан Стерлин. — Жалуются на тебя, Никонов. Загрузил, говорят, всю подводу. А с тобой еще и взвод автоматчиков ее делит. Разберись!

Посмотрел Иван — на подводе куски мерзлого лошадиного мяса, трупов конских под снегом было довольно. Доложил капитану. Стерлин выругался сквозь зубы, но приказаний никаких не сделал. Понял капитан, что те, кто уже побывал в боях, боятся остаться опять без продуктов, вот и расстарались сами, не надеются на интендантов. А Никонов все-таки велел часть мяса сбросить, надо же и другим дать на подводе место.

Теперь полк под Спасскую Полнеть больше не посылали. 382-ю дивизию погнали через горловину прорыва. Потому и прошли они мимо Мясного Бора на шоссейную и железную дороги, по накатанному уже зимнику, прямо на запад. Первый батальон прорвал оборону врага на реке Кересть, и скоро полк был у Финева Луга. Подвернули правее и вышли к железной дороге, здесь немцы засопротивлялись, разгорелся бой.

Никонов со связистами перемещался в передних цепях пехоты. В наступающих батальонах собственной связи не было, вот Иван и таскал катушки вместе с бойцами, пока стрелки дрались у насыпи «железки». Взять ее пока не удавалось.

Утром Никонов велел Гончаруку отправиться в тыл полка, к той самой повозке, и принести телефонный аппарат взамен разбитого пулей. Полдня Гончарука прождал, обругался весь, а после обеда звонок Никонову пришел. Из заградотряда спрашивают: «Есть у вас боец Гончарук?» «Есть такой, — отвечает Иван, — Послан утром с заданием в тыл, за аппаратом, но до сих пор не прибыл». — «А почему он у вас, лейтенант, в немецкой шинели ходит?» Никонов отвечает: «Ватник свой сжег у костра, новый не раздобыл, вот пока и носит трофейную штуку. Прошу, товарищи, его отпустить».

Вернулся Гончарук, ругается на чем свет стоит: «Падлы тыловые! Торчат за нашими спинами в полушубках и с автоматами, ряшки наетые, русского не могут от немца отличить, пусть он и в ихней шинели пока…»

Ватная одежда под шинелью не ноская была. От искр костров куртки и штаны горели как порох. И. мокрели быстро, тяжелыми становились, сохла ватная лопотина долго. Заменялись бойцы, снимая одежду и обувь с убитых, которые не закоченели пока. Бывали и курьезы. Бедняга только ранен, сознание потерял, а с него валенки уже тянут. Очнется, кричит: «Да живой я еще, так вашу и разэдак!» — «Извини, браток… Но и спасибо скажи, что в сознание тебя привел, иначе бы задубел ты на тот свет, это точно».

Бывало, валенки толковые надыбает боец, а хозяин их давно закоченел, с такого нипочем не снимешь. Тогда тащит труп к костру и ноги ему, безответному, греет. Потом уже и от обувки, ненужной теперь павшему, беспрепятственно освобождает…

Так и снабжались от мертвых всю зиму сорок второго года.

Доставленный Кружилиным унтер-офицер сообщил, что к северу от Мясного Бора накапливаются германские войска. Он сам видел, как там зарывают в землю танки, превращая их в доты. Саперы ведут прокладку новых гатей, в том числе и рокадных, позволяющих маневрировать резервами. Из района Погостья прибывают освободившиеся там части. По всему выходило, что противник готовится нанести по русским дивизиям и бригадам, сидящим в мешке, внушительный удар.

Командованию 2-й ударной стало ясно, что медлить с отходом нельзя. Необходимо как можно скорее покинуть гибельные волховские болота, выбраться на плацдарм за Мясным Бором.

Но удар пришельцев с двух сторон по горловине прорыва в ночь на 31 мая оказался роковым. Выйдя крупными силами на единственную коммуникацию армии, немцы опередили наше командование и перепутали его оперативные планы.

Как предполагалось, дивизии и бригады 2-й ударной, создавшие временный оборонительный заслон на основном рубеже, должны были изготовиться для удара с запада на Лесопункт, навстречу атакующим в противоположном направлении боевым частям 59-й армии Коровникова. Начало операции намечалось на 2 июня. К исходу этого дня в полосе планируемого наступления сосредоточивались 46-я и 382-я стрелковые дивизии, 22, 25, 53 и 59-я стрелковые бригады. 57 осб и 166-й отдельный танковый батальон, состоявший из девяти тяжелых машин Т-60, направлялись к реке Полнеть, чтобы обеспечивать оттуда проход к Мясному Бору. Но 2-й ударной для завершения боевого развертывания не хватило двух суток.

Пришельцы опередили ее. Они захватили Долину Смерти и заполнили коридор прорыва собственными войсками.

Маневр двойного удара, задуманный генералом Хозиным на оперативной карте, в жизненной реальности не был осуществлен. Теперь приходилось думать о том, как очистить Долину Смерти от немецких солдат, дать возможность окруженным войскам вырваться на волю.

Директива Хозина была лаконичной и предельно ясной. Генералу Власову предписывалось объединить наличные силы, которыми он располагал к западу от реки Полнеть, и нанести удар на восток, оставляя в резерве те части, которые обороняли основной рубеж и обеспечивали безопасность флангов.

Первыми столкнулись с противником 57-я стрелковая бригада и танкисты 166-го отдельного батальона. Но встреченная сильным огнем пришельцев, сама не имеющая никакой артиллерии, измотанная и обескровленная в предыдущих боях, стрелковая бригада затопталась на месте. Лишенные поддержки матушки-пехоты, остановились и тяжелые танки.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: