Командующему Ленинградским фронтом 38 глава

Мир — это бездна, в которой исчезают одно за другим целые поколения. Тогда что же является главной ценностью окружающей нас Вселенной? Что есть безусловное? Сама жизнь, которая есть миф и, будучи таковой, нуждается в постоянном приукрашивании, потому-то ложь и неизбежна. Не случайно, — продолжал фюрер поучительным тоном, — великий Ницше подчеркивал: жизнь есть условие познания, а заблуждение есть условие жизни… Мы должны любить заблуждение и лелеять его — оно материнское лоно познавания. Человек живет в мире фантазий, измышлений, ложно понятых ценностей. Все это так. Но я поправил бы Ницше одним соображением.

Да, заблуждение для всех, кроме тех, кто этим заблуждением управляет. Далеко не всем дано понять, в чем подспудная цель фюрера. Да… Но Ницше совершенно прав, когда утверждает: люди по природе не равны. Любое равенство — уродство. Ведь оно только помогает выжить слабому, а это ведет к вырождению. Все слабые и неудачники должны погибнуть: таково первое положение нашей любви к людям. И мы должны им помочь в этом! Природа не знает пощады, жизнь жестока и беспощадна. Овца существует для того, чтобы ею насытился беспощадный к слабым германский волк!

Гитлер ударно завершил фразу, почти выкрикнув слова «дойчес вульф», и неожиданно смолк. Наступившую паузу никто не смел нарушить, а фюрер как-то сразу обмяк, уронил подбородок на грудь, смотрел отсутствующим взглядом в стол.

«О чем это я? — вяло спросил себя Гитлер. — При чем тут овца и германский волк? Сталин… Вот кто меня подсознательно беспокоил! Пока я тут безмятежно говорю с друзьями, вероломный и непредсказуемый кавказец затевает очередную коварную хитрость. Нельзя так расслабляться! Вождь Германии обязан всегда быть начеку…» Самому себе страшился Гитлер признаться, какой мистический ужас вызывает у него тот человек. Фюрер не верил ни в бога ни в черта, но Сталина полагал некоей третьей, роковой силой. Вслух он сказал:

— Роммель готовится наступать от Эль-Газалы к Эль-Аламейну. И это хорошо. Но мне хотелось бы узнать обстановку на восточном фронте. Вы готовы, Гальдер?

— Да, мой фюрер.

— Сейчас мы перейдем в оперативную комнату, — набирающим силу голосом проговорил Гитлер, не вставая, тем не менее, со стула. — Там мне обо всем и доложите, Гальдер. И потом… Не пора ли перебраться в новую ставку, генерал? Фюрер обязан быть там, где дерутся его ландзеры.

— Полковник Цильберг доложил мне вчера, что новая штаб-квартира в Виннице готова. Ждем вашего приказа, экселенц.

Такое обращение к вождю согласно нормам партийной морали не употреблялось, но в устах Гальдера оно звучало как обращение к генералу более высокого ранга, и ефрейтору Гитлеру импонировало вполне.

— Хорошо, — сказал Гитлер и удовлетворенно кивнул. — Я назначу день отъезда.

Он приподнялся со стула и оглядел уже стоявших соратников по его борьбе.

— Сегодня Троица, — напомнил Гитлер. — Мы отнюдь не религиозны, но чтим этот день как народный праздник. Надо соблюдать немецкие обычаи, товарищи, но обязательно наполнять их партийным, национал-социалистским содержанием. Устроим в честь Троицы ужин.

Гитлер откровенно улыбнулся. Он радовался поводу заказать личному кондитеру грандиозный торт.

Командующего фронтом Хозина ободряло то обстоятельство, что Ставка без обиняков согласилась на отвод 2-й ударной и на переход армии Сухомлина к жесткой обороне. С погостьевским направлением все ясно. Там надлежало ждать лучших времен. Теперь отвести войска генерала Власова к Мясному Бору и забыть о том, что он, генерал Хозин, не только не пробился к Ленинграду, но и не сумел взять Любань.

А как быть с тем, что дал Верховному слово? Выходит, обманул? Можно и помягче: ввел в заблуждение, не оправдал доверия, подвел, переоценил себя, не разобрался в обстановке… Все равно плохо, хуже некуда.

«Товарища Сталина нельзя обманывать… Товарища Сталина нельзя обманывать…» Дикая и бесспорная по смыслу фраза рефреном звучала в сознании Хозина в эти майские дни. Он остановил уже наступление 54-й армии, но почему-то медлил с отводом 2-й ударной, будто нарочно давая немцам время окончательно разобраться в обстановке, разгадать намерения русских и предпринять маневр освободившимися в районе Погостья частями.

Только 18 мая, через четыре дня после получения разрешения об отводе, командующий фронтом связался со штабом армии и узнал, что отвод может быть начат не ранее 22 мая — не готовы транспортные коммуникации к новым рубежам.

— Почему же вы так долго тянете с дорогой? — довольно резким тоном спросил Михаил Семенович у Власова.

— Нам приходится делать дорогу из сплошного настила бревен, — ответил генерал-лейтенант. — И на большое расстояние… Ведут строительство только два дорожных батальона неполного состава. Никак не справляются.

— С таким сроком согласиться не можем, — возразил Хозин. — Обстоятельства против нас. Они требуют форсировать строительство дороги. Почему вы надеетесь только на дорожные батальоны? У вас много тыловых учреждений. Немедленно мобилизуйте их! Надо к исходу 20 мая дорогу закончить… Действуйте решительно и энергично!

Из Малой Вишеры положение, в котором находилась 2-я ударная, казалось не столь трагическим. Легко было отсюда говорить о тыловиках, которых уже давно поставили в строй, на место выбывших воинов. На шее армии висело также огромное количество тяжелораненых бойцов и командиров. Их не сумели вывезти по санному пути, постоянные бои увеличивали число страдающих обитателей медсанбатов и госпиталей.

Но генерал Хозин судил обо всем по сводкам. Во 2-ю ударную он так ни разу и не выбрался, собственными глазами увидеть болотный ад, в котором находилась армия, не удосужился.

Конечно, уже с наступлением весны все силы надо было бросить на ремонт старых транспортных связей и строительство новых путей. Это хорошо, что построили узкоколейку. Но одним концом дорога упиралась в район, до которого надо было еще добраться тем частям, что веером расположились на большом пространстве.

Во все периоды Любанской операции инженерное обеспечение армии было организовано из рук вон плохо. Саперные и дорожные батальоны никогда не были укомплектованы по штатам, особенно не хватало транспорта и специальных машин, дороги строили вручную. Можно упрекнуть, разумеется, и командование, оно могло использовать на строительстве и другие технические части, вообще пораньше заняться путями-дорогами, ведь приказ о том был отдан фронтом еще в марте.

Трудно объяснить, почему за дороги взялись так поздно. Тут, наверно, сказалась надежда прорваться все-таки к Любани — вот и будет тогда в наших руках Октябрьская железная дорога на участке до Малой Вишеры, а оттуда и до самой Москвы. Зачем тогда лежневки и гати в болотах? Ведь в те дни во 2-й ударной никто не думал об окружении. А силы тратились уже последние. На строительство спасительных дорог их уже недоставало. В дороги и генерал Хозин поверил, подгонял Власова ежедневно. Тут случился разговор с генералом Бодиным, представителем Генштаба, который прибыл в штаб фронта, чтобы на месте разобраться в обстановке.

— Отсутствие дорог, — говорил Хозин, — нас держит. Без путей отвода нечего и думать о благополучном проведении в жизнь директивы Ставки. Это было бы равносильно тому, что согласиться бросить в болотах всю материальную часть, артиллерию и автотранспорт и продолжать воевать с одними винтовками. Этого допустить мы никак не можем. Как только будет готова еще одна дорога, помимо узкоколейки, по которой вывозим раненых, тогда операцию по отводу армии проведем быстрее и организованнее.

— Как же вы собираетесь это делать? — спросил Бодин.

— Сначала выведем материальную часть и тылы западной группы армии Коровникова, — объяснил . Михаил Семенович. — Кое-какие части уже здесь, за пределами горловины. Четыре дивизии, а также кавкорпус, правда без артиллерии, перебрались к Мясному Бору. Затем очередь тылов Второй ударной… После чего развернем оставшуюся артиллерию по линии река Кересть, Ольховка, Финев Луг и начнем отвод армии Власова по рубежам, одновременно создавая кулак для нанесения удара по противнику в выступе Спасская Полнеть — Приютино.

— План толковый, — согласился представитель Генштаба. — Только вот позволят ли вам немцы тянуть это дело дальше? Товарищ Василевский поручил мне сообщить: Ставка требует немедленного выполнения ее директивы!

Генерал Бодин как в воду глядел. 21 мая в журнале боевых действий группы армий «Север» появилась запись: «Движение в месте прорыва западнее Волхова все больше свидетельствует о том, что советское командование готовится отвести войска из района вклинения». И соответствующий практический вывод: «С 22 мая на всех участках начинается наступление сильных ударных частей, направленных на сужение волховского котла».

В тот же день к деревне Филипповичи скрытно подобрались две роты вермахта и восемь поддерживающих пехоту танков. Внезапным ударом они захватили деревню. Но ночью подразделение 23-й стрелковой бригады, отвечавшей за этот участок фронта, в яростной атаке отбило Филипповичи. Утром немцы возобновили бой, но, потеряв три танка, временно отошли. Перегруппировавшись, на следующий день снова атаковали, выполняя общий приказ: не дать 2-й ударной армии уйти.

Немцы открыли сильный артиллерийский и минометный огонь по укрепленным позициям 1102-го стрелкового полка дивизии Антюфеева, занимавшего оборону южнее Червинской Луки. Поставив дымовую завесу, двести пехотинцев с танками двинулись на антюфеевцев. Но саперы позаботились о гостинцах, и часть танков подорвалась на минном поле. Гибель бронированных машин захватчиков не остановила, они вводили в бой новые танки и пехоту. Пехоту отсекали от танков фланговым огнем из пулеметов, затем брали в штыки. К вечеру бой затих, противника остановили.

Зато атаки последовали на других участках фронта. Гитлеровцы грызли армию уже со всех сторон. Только тогда командование 2-й ударной приступило к отводу войск.

Генерал Лапшов собрался в дорогу. Собственно говоря, генералом он был пока лишь на бумаге. В петлицах старенькой гимнастерки по-прежнему теснились по четыре жестяных, крашенных зеленой краской шпалы: где было взять генеральские звезды в тогдашней обстановке? Но и с прежними знаками отличия все звали его по-новому, передавая друг другу: «Батя-то наш генерала получил».

Тут и прибыл Афанасию Лапшову повторный приказ: назначен замом командарма-4, дивизию сдать во временное командование подполковнику Тарковскому, а самому выбираться через Мясной Бор в штаб фронта.

Такой расклад устраивал Лапшова. Воевать в обороне он не любил, его деятельный характер не терпел занудливости позиционной войны, да еще в гнусных этих болотах.

Жалел, что не смог обойти все полки и проститься, хотя и мало там осталось тех, с кем мыкал зимнюю военную страду, вот и Таута на повышение забрали. Правда, случился на лапшовском КП майор Захарченко. Тот самый, кому еще зимою комдив приказал взять деревню Гора, выбить оттуда легион голландских фашистов «Нидерланды» и обязательно захватить «языка». Захарченко подобрался к деревне ночью, бесшумно снял часовых и перебил весь легион, беспечно почивавший по избам. Когда спохватились — в плен брать уже некого. На упреки Лапшова колоритный хохол, ходивший в неположенной ему по званию папахе и расстегнутом на груди полушубке, отвечал:

— Виноват, товарыщ полковник… А «языка» не взяв потому, как по-ихнему не балакаю. Апонцив я бив, хвинов и нимцив бив, гишпанцив тоже бив… Тольки галанцив не бив! И етим паразитам «Хенде хох!» сказать не можу. Пока толмача шукали, всех галанцив хлопцы мои и кончили.

Сейчас он обнял Лапшова, прослезился, достал большой клетчатый платок и шумно облегчил с его помощью нос.

— Прощай, батько, — сказал он Лапшову, хотя был его куда постарше. — Не поминай лихом… Мы тут нимца еще поколотим, будь за нас в полной надеже.

Редактор Крылов принес макет будущей дивизионной газеты «В бой за Родину».

— Хорошо бы дать в прощальный номер и ваше напутствие, товарищ генерал, — сказал он. — Но ваш отъезд — военная тайна. Тогда вот какую хитрость мы учинили… Цензура это позволяет. Дадим шапку над полосой: «Будем свято хранить боевые традиции своей части, будем драться с врагом, как учил нас генерал Лапшов!»

— Чувствительно, — сказал комдив. — Только одно непонятно… Что за тайну ты придумал? Ну, уезжаю… А кто знает, куда? Нет, давай по-другому… Так, мол, и так, в связи с тем, что отбываю к новому месту службы, хочу со всеми через газету попрощаться. А напутствия вам, друзья, будут такие…

Крылов записывал, генерал увлекся, время поджимало. Ординарец Игорь Смирнов нетерпеливо поглядывал на командира: им предстояло отправиться к Мясному Бору пешком, и за светлую ночь надо было выйти к своим.

Последней простилась с бывшим уже теперь комдивом Варя Муханкина, фельдшерица. Генерал звонко расцеловал симпатичную девушку в обе щеки, она от голода ничуть не подурнела, только усохла чуток.

— Замуж тут без меня не выходи, Варвара, — с притворной строгостью наказал Лапшов. — Хочу на свадьбе твоей погулять… Договорились?

Варя кивнула, потом лицо ее сморщилось, она вдруг заревела во весь голос, ткнулась генералу в перекрещенную ремнями грудь.

— Ну-ну, — растроганно проговорил Афанасий Васильевич, — перестань, девка, народ смотрит… Ты ведь, как-никак, лейтенант Красной Армии.

«Какие люди! — размышлял генерал, пробираясь по разбитой бомбежкой лежневке, которую спешно латали саперы. — Голодные, обовшивевшие, без поддержки артогнем и с воздуха, а как воюют!.. Верно говорили нам на курсах „Выстрел“: важен не избыток снарядов, а дух войска. Для армии он главнее, чем боеприпасы».

В голову лезли обрывочные мысли, мутило от голода, и тогда генерал обрывал листья с приобочных кустов, жевал их, глотал горькую кашицу вместе с обильно выделявшейся слюной. Он думал о жене, которую попробует вызвать в Малую Вишеру, если задержится в ней. Она может быть полезна в штабе как переводчица с испанского: Голубая дивизия Франко по-прежнему воюет в составе армии Линдеманна. Вспоминал об оставленных товарищах, было немного не по себе, но Лапшов считал, что больше пользы принесет там, где наступают. А отвести дивизию к плацдарму сумеет и Тарковский или тот, кого назначат вместо него.

Афанасий Васильевич никогда не задумывался, почему его так беззаветно любят красноармейцы. Учившийся от случая к случаю, он и не подозревал, что все его поступки интуитивно совершались им по законам военной психологии. Так, еще в прошлом году, когда дивизия готовилась драться за Малую Вишеру, командир обходил посты и увидел спящего часового. По всему выходила тому бедолаге верная смерть. Но что придумал Лапшов?! Взял у спящего парня винтовку и стоял в карауле, пока не пришёл разводящий со сменой. И в трибунал заснувшего красноармейца не отдал, учтя, что тот выдохся вконец после дневного перехода.

Кто подсказал тогда Лапшову психологический ход, известный биографам Наполеона? Афанасий Васильевич и слыхом не слыхал о подобном поступке «маленького капрала», но повторил его, став для бойцов человеком и командиром с большой буквы.

Он раз и навсегда запретил общие наказания, когда за проступок одного виноватят целое отделение или взвод. Считал, что доверием скорее добьешься порядка, чем страхом от предстоящего наказания. При этом учил командиров мгновенно пресекать своеволие, быть справедливыми к бойцам, искренне заботиться о них, но в то же время и спрашивать строго за промахи и нарушения.

Долину Смерти ординарец предложил обойти стороной, взяв южнее.

— Знаю тропинку, — сказал Смирнов. — По ней уже ходил, когда из Вишеры возвращался, пройдем оки-доки, товарищ генерал.

— Это ты по-японски, что ли, Игорь? — проворчал Лапшов. — Оки-доки… Заведешь меня к немцам…

— Как можно?! — воскликнул Игорь.

Но к противнику они все же едва не попали. Как случилось это — не понять. Но только на тропе, которая считалась нашей, встретили двух немцев с термосами за спиной. Генерал не растерялся и срезал обоих из автомата, который почти не снимал с шеи, едва ли не спать с ним ложился.

Термосы были полными. Одна посудина оказалась с супом, но в ней Лапшов наделал дырок, когда полоснул по фрицам очередью, и теперь содержимое на глазах вытекало. А во втором термосе, целом, была картошка с мясом. Его подхватил на плечи Смирнов — не пропадать же такому добру.

Путники взяли на север, чтоб выйти к узкоколейке: рисковать на незнакомых тропах генерал больше не хотел…

В пехоту Никонов попал случайно.

Прибыл он на станцию Заозерная, где формировался стрелковый полк, вместе с дружком Маликовым, с ним вместе обучались в Новосибирске на радиокурсах для командиров. В штабе говорят: «Маликов пойдет в роту связи командиром радиовзвода. А вот что с тобой, Никонов, делать — не ясно. За штатом ты у нас… Может быть, в Канск поедешь? Там наша дивизия формируется, начальства больше, оно и решит…» «Где начальства больше, там порядка меньше, — ответил языкастый лейтенант. — Оставьте в полку, авось сгожусь на что». «Ладно, — ему отвечают, — бери под начало штабной взвод, а там будет видно».

После дивизионного учения всех погрузили под «Прощание славянки» в товарняк и повезли на запад. Долго ли, коротко, а добрались до города Череповец. Пока выгружались, пошел снег, и пришлось топать в пешем строю до Белозерска уже по белому первопутку. Здешние места казались сибирякам скудными. Избы хилые, природа не впечатляет. Удивлялись: и как только люди в скучище такой обитают, с тоски не воют?

От Белозерска через Кириллов путь им велено было держать на Вологду. Шли все светлое время суток, темное тоже прихватывали, часов по шестнадцать в беспрестанном движении. Привал на прием пищи и чтобы поспать немного где придется. Так и добрались до Вологды, от нее под Тихвин ехали «железкой», а там и в бой вступили, отняли город у немцев. Кому не повезло, остались лежать в промерзлой уже земле. А оставшиеся в живых счастливцы двинулись на Будогощь. По дороге видели множество немецких трупов. Два из них, видно заброшенные туда разрывом снаряда, застряли в голых ветвях деревьев, будто огромные нелепые куклы.

На войне оно как: сегодня тебе повезло, а завтра судьба рассердилась… Впереди Ивана Никонова повозка двигалась, одноконная, везла военный скарб взвода. Когда свернули на боковую дорогу, первые повозки прошли по ней след в след. И ничего… А повозочный их взвода из колеи выбрался и ехал на ладонь правее. Так и угодил передним колесом на мину для танка. Беднягу вообще не нашли, будто испарился. А лошади оторвало взрывом заднюю половину. Постромки не дали оставшейся части упасть, и когда Никонов подбежал к тому, что осталось, лошадь была еще жива, стояла на передних ногах и тряслась.

Дивизия полковника Сокурова считалась резервной, ее бросали то влево, то вправо от основного направления удара, там, где Мерецков, руководивший Тихвинской операцией, ощущал более сильное сопротивление гитлеровцев. Отступая, те уничтожали любое жилье, и сибиряки, несмотря на крепчавшие в декабре сорок первого года морозы, спали в снегу.

Поначалу сибиряки воевали у Федюнинского, в 54-й армии, потом дивизию передали под начало командарма Галанина, но главное лихо караулило их во 2-й ударной. При прорыве через Волхов, дело было уже в январе, пошли южнее Селищенских Казарм, температура упала в тот день до минус сорока. Для обогрева привезли водку в бочках, прямо из ковша поили красноармейцев.

— Против приказа товарища Сталина ничего не имею, — сказал Никонов бойцам взвода. — Но как старый таежник прошу: водку не пейте. Поначалу вам будет казаться, что стало теплее, но к утру превратитесь в мерзлую кочерыжку. Водка всегда лжет, ребята, помните мои слова.

Послушались взводного, водку пить не стали. А утром с ужасом смотрели на трупы замерзших красноармейцев из других взводов — им так и не пришлось пойти с ними в наступление. Конечно, погибать всюду нехорошо, только замерзнуть от водки перед атакой совсем позорно. Но похоронки написали им по форме, родные так и не узнали, как погибли их сыновья.

К Волхову незаметно подобрались по оврагу, потом выбежали скопом на лед и — «Ура!». С того берега стреляли, только народ уже разъярился и все валил и валил по красному волховскому льду. Потом влетели в снежные ячейки, только что брошенные немцем, на плечах его стали продвигаться к Спасской Полисти.

Тут Никонов огляделся. На станции возле железнодорожной платформы стоят пока еще целые дома с сараями, тянутся ровной улицей, огородами спускаются к речке Полнеть. Ближе к шоссе водокачку приметил, башня ее — удобное место, чтобы держать под контролем округу, если, конечно, пулемет на ней установить.

Взвод Никонова охранял КП, который комполка разместил за пару-тройку сотен шагов от переднего края, в небольшой землянке. Для бойцов укрытия не было, они сгребали снег, чтоб устроить хоть какую-то заграду, натягивали палатку, сбивались кучей, грелись от собственного дыхания и друг от друга. Еще ближе к противнику обнаружили яму, решили: быть в ней наблюдательному пункту.

— Давай, Никонов, тяни туда телефон, — приказал комполка. — Ты ведь у нас еще и связист к тому же…

Потянул Иван телефон, заработала связь с передним краем, тут и пришел приказ взять Спасскую Полнеть непременно, любой ценой.

— До единого штыка в атаку! — распорядился комполка, которому Первый по телефону накрутил хвоста до отказа.

Шли врассыпную, по снежному покрову, уже испятнанному воронками от мин и снарядов. И Никонов шел, ободряя бойцов. А навстречу ощетинились амбразуры вражеских дотов. И автоматчики, и пулеметчики, и снайперы забавлялись на выбор, выбивая из цепей белые полушубки — немцы давно знали, что в них щеголяют советские командиры. Потом артиллерия ударила, и все полетело кувырком. Бойцы растерялись, стали бегать среди разрывов.

— Ложись! — кричал Никонов. — Ложись, курвы эдакие!

Сам он залег в воронку, но постоянно выглядывал: необходимо ведь присматривать за взводом. И видел, как изрешетили осколки метавшегося по полю командира отделения, сержанта, нетрусливого вроде парня, а вот впавшего в неразумную суету.

Потери в этот раз случились большие, залегла пехота. Лежала в снегу четверо суток. Когда наступала ночь, взводный ползал от одного бойца к другому и проверял: жив или нет, и сколько годных осталось у него в строю штыков. Подберется к одному, начинает трясти… Бывало, что лежит иной уже закоченевший — морозы не сдавали, жали крепко, сибиряков тоже вниманием не обходили.

Во все дни наступления бойцы и запаха горячей пищи не чуяли. Полевые кухни пытались приблизиться к передовой, но их засекали немцы еще на подходе и расшибали вдребезги прицельным огнем. А термосов тогда у нас еще не завели, это потом у немцев их переняли. Обыкновение было другое: полежат-полежат голодными бойцы несколько суток, потом их отводят назад кормить, а на их место маршевая рота ложится, чтобы под огнем противника попоститься.

Артиллерии в полку не было никакой. Патронов к трехлинейке выдавали по две обоймы на брата. Значит, если ты десять раз по врагу выстрелил, то война твоя в этом наступлении кончилась. Но кто стерпит, чтобы оставаться живой мишенью! Вот и ползали бойцы средь убитых, обшаривали земляков, искали оставшиеся патроны — мертвым они без надобности.

Так и ждали, когда высшие командиры и их штабы найдут выход из создавшегося положения.

Оренбургский батрак Антюфеев, волею революции ставший комдивом, в гимназиях и университетах не обучался, труды древних философов не читал, обходясь в мирной жизни конспектами «Краткого курса», которыми снабжал его комиссар. На войне же вообще было не до того, и потому Иван Михайлович так и не узнал, что некий Сократ еще в не нашей эре доказывал: смысл жизни, нравственное содержание ее выше самой жизни. Но отсутствие подобной информации отнюдь не помешало Антюфееву достойно довоевать собственную войну, пусть она и оказалась у него короче, нежели у иных.

Трудно сказать, от природы ли, воспитания ли был комдив-327 духовно целостным человеком. К тому же природа наделила его недюжинным военным талантом. Таких людей у нас принято называть самородками, намекая на то, что способности их даются не упорным трудом и учебой, а ниспосылаются свыше, а их странные, на первый взгляд, поступки иной раз вызывают озабоченность у окружающих. Так было и с решением Антюфеева остаться в дивизии. Комиссару Зуеву оно пришлось по душе, а некоторые посчитали неумным чудачеством.

…Вскоре после возвращения в родную дивизию Иван Михайлович получил приказ, постепенно оставляя оборонительные позиции, отойти на основной рубеж. Положение соединения было архисложным. Оно дальше других углубилось в захваченную врагом территорию. Начнешь отходить поспешно — насядут немцы, ворвутся на твоих плечах в середину мешка. Будешь медлить — оголятся собственные фланги, ведь соседи отходят назад. Тогда противник может отрезать тебя от остальной армии.

Словом, командир, торопись, не поспешая…

К концу дня 28 мая дивизия отошла на основной рубеж, определенный армейским штабом. Одновременно здесь развернулся ряд других соединений армии. Теперь за этим рубежом собрался, пусть и из потрепанных батальонов, серьезный кулак. Сюда же, вовнутрь уменьшившегося мешка, вывели армейскую технику, эвакуированных беженцев, раненых и больных красноармейцев и командиров. Этих последних скопилось великое множество, их не успевали отправлять по узкоколейке в тыл.

Ночью с 28 на 29 мая Антюфееву доложили, что к ним прибыло какое-то подразделение с пакетом из штаба. Радостью полыхнуло сознание Ивана Михайловича, подумал: «Пополняют нас! Наверно, пойдет встречь теперь дело…»

Но это был Олег Кружилин с половиной роты. Незадолго до этого от немцев перешло несколько наших бывших бойцов. Попав в плен, они согласились пойти в разведшколу, другого пути для спасения не было. Закончили учебу в Риге, получили первое задание: проникнуть в тылы 2-й ударной и срочно выяснить, что там происходит, сама ли армия отходит или затеяла маневры перед новым броском. Но сообщений от них абвер так и не дождался: они тут же сдались и попали к Шашкову на допрос.

Из допроса перебежчиков начальник Особого отдела узнал, что немецкое командование засылает в наши войска группы головорезов для ликвидации штабов, и чекист принял решение разделить роту Кружилина. Половину пустил в обход по левому обводу мешка, а сам Олег получил приказ обойти правое полукольцо и предупредить командиров частей об опасности.

— Когда доберешься до Триста двадцать седьмой, там и останься пока, — напутствовал Шашков командира роты. — У Антюфеева большие потери, подкрепи его ребятами, они у тебя орлы. И присмотри за ним самим.

Шашков не сказал, что об этом его Зуев просил. Комиссар считал себя лично ответственным за комдива, старался сберечь его. Только на войне это не всегда выходит, чаще случается наоборот.

— Когда начнется новый отход, обезопась его тылы, штаб, — продолжал Шашков. — И карауль лазутчиков! Они сейчас, как грибы после дождя, начнут возникать. Потом, когда штаб армии будет выбираться, к нам присоединись.

Комдив принял старшего лейтенанта приветливо, чаем принялся поить.

— Ты из чекистов будешь? — спросил он Олега.

— Обыкновенная пехота, — улыбнулся Кружилин.

— Это хорошо, — кивнул Антюфеев и, спохватившись, торопливо стал объяснять: — Я, конечно, не в том смысле имел в виду… Понимаешь, к ним мы со всем уважением, только сейчас тут дела у нас скорее по части строевого командира. Улавливаешь?

— Вполне, — согласился Кружилин, и Антюфеев удовлетворенно засопел.

Чаевали со вкусом, спокойно, ибо к тому времени противник отошел ко сну. Антюфеев только ахал восхищенно, когда Олег ему про Питер толковал: комдиву там бывать не довелось. Но тут примчался взъерошенный адъютант.

— Товарищ полковник! — заорал он, заставив поморщиться комдива. — Звонили из штаба армии… Сам товарищ Зуев велел поздравить! Вам присвоено звание генерала! Разрешите, товарищ полковник…

Антюфеев укоризненно покачал головой.

— Суетишься, — с легкой укоризной сказал он. — И обращаешься не по уставу. Что же ты меня полковником кличешь, если я уже генерал?

…2-я ударная заняла новый район обороны. Его передний край проходил от села Ольховка по реке Рогавка к Финеву Лугу. Район был выгодным, поскольку не давал противнику возможности прицельно обстреливать русские тылы, и армия впоследствии могла успешно продвигаться к Мясному Бору, сохраняя за собой оборудованные аэродромы у Новой Керести и Финева Луга.

За короткий срок в районе обороны саперы успели соорудить кое-какие инженерные сооружения. На главных направлениях построили дзоты, сделали на просеках завалы, заминировали подходы, насколько возможно в подобной почве отрыли и окопы.

Когда противник попытался с ходу продвинуться вперед, его боевые порядки наткнулись на плотный огонь из-за укрытия. Атаки захлебнулись, немцы от фронтального удара отказались.

И в штабе фронта, и в штабе армии полагали, что первая часть мер по выводу 2-й ударной исполнена по намеченному плану. Ведь сумели же без особых потерь оторваться от противника и занять новый район обороны. Еще немного, и все части армии соберутся вместе, как и предписано директивой Ставки Верховного Главнокомандования.

Казалось, что теперь, когда события подчинены неумолимой военной логике, вот-вот завершатся последние приготовления, и армия организованно начнет выбираться из гигантской ловушки. Но излишний оптимизм на войне — опасная штука, командирам не следует забывать реальное соотношение сил. А истекшие месяцы войны со всей наглядностью показали, что германские генералы достигали успеха исключительно за счет маневра, больших запасов снарядов и мин, преимуществ автоматического оружия, господства авиации в воздухе. Когда же дело доходило до прямой схватки — ее выигрывал красноармеец. Таким образом, моральное превосходство уже в самом начале войны было на русской стороне. И если окруженные войска и попадали в плен, то это, как правило, происходило лишь после длительного и жестокого сопротивления.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: