ЕЩЕ ОДНО ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ УНИЖЕНИЕ

Единственный случай, когда я выставил репортера и вообще кого-нибудь, из своего кабинета, произошел в январе 1976 года, вскоре после того, как я начал давать интервью репортеру газеты «Вашингтон пост».

Репортер Рон Кесслер попросил о встрече якобы для разговора о мировых тенденциях в банковской деятельности. Вскоре после начала интервью, однако, Кесслер вынул из своего дипломата конфиденциальный отчет Контролера денежного обращения. Это был тот самый отчет, который мы получили 18 месяцами ранее и в котором приводилось подробное описание наших многочисленных операционных недостатков за 1974 год. Я был шокирован тем обстоятельством, что «Вашингтон пост» смогла добыть эту привилегированную информацию, и был еще больше рассержен, когда Кесслер достал конфиденциальный меморандум Федеральной резервной системы, в котором «Чейз» числился как один из нескольких крупных «проблемных банков», фигурировавших в списке Контролера денежного обращения. Я сказал репортеру, что отказываюсь обсуждать конфиденциальные государственные документы, и попросил его уйти.

В понедельник, 12 января, первая страница газеты «Вашингтон пост» вышла с заголовком на восемь колонок: «"Сити-бэнк", "Чейз Манхэттен" - в списке проблемных банков США». В статье приводилось наше короткое интервью и указывалось, что я отказался «обсуждать полученные ревизорами данные, сказав, что их отчеты носят "привилегированный характер"». К этому добавлялось, что, хотя ревизоры считали будущие перспективы «Сити-бэнк» «отличными», перспективы «Чейза» были определены только как «удовлетворительные».

На самом деле, в отчете контролера условия операционной деятельности в «Чейзе» характеризовались как «ужасающие», и там конкретно отмечался «большой объем технических ошибок в некоторых счетах», неудовлетворительные процедуры внутреннего контроля и аудита, а также недостаточность персонала и наличие неопытного персонала на жизненно важных участках. Однако, когда мы получили этот отчет в августе 1974 года, мы немедленно занялись проблемами, которые были там названы, и к моменту, когда в «Вашингтон пост» появились откровения на эту тему, мы уже серьезно исправили указанные упущения. В действительности отчет Контролера за 1975 год просто признавал этот факт, как и ежегодный аудит за 1976 год. Поэтому рассчитанная на эффект статья в «Вашингтон пост», опубликованная 12 января 1976 года, в значительной степени основывалась на очень старых новостях.

Поскольку опубликованная в «Вашингтон пост» статья оказалась шоком для всего финансового сообщества, Джеймс Е. Смит, занимавший должность Контролера денежного обращения, немедленно, опубликовал заявление о том, что как «Сити-бэнк», так и «Чейз» «продолжают быть одними из наиболее здоровых банковских учреждений в мире». Я опубликовал собственное заявление о том, что «Чейз» является «надежным, жизнеспособным и прибыльным» учреждением и что опубликованная статья была основана на информации, полученной более 18 месяцев назад.

Но даже тогда Кесслер и «Вашингтон пост» отказались дать задний ход. По существу, эта статья была первой из публиковавшихся в течение недели статей, включая статью, в которой Кесслер цитировал в первый раз меморандум Федеральной резервной системы, в котором критиковались операции «Чейза». Использование конфиденциального документа Кесслером было особенно возмутительным, поскольку, хотя автор просто приводил цитаты из более раннего отчета Контролера денежного обращения, он подавал это в таком виде, как будто речь шла о совершенно новой критике «Чейза».

Как только я прочитал эту статью, я позвонил Артуру Бернсу, председателю правления Федеральной резервной системы, призывая его рассмотреть возможность публичного заявления в связи с тем ущербом, который дезориентирующие статьи в «Вашингтон пост» наносили «Чейзу» и американской банковской системе. Бернс согласился, и на следующий день газета «Нью-Йорк таймс» опубликовала заявление, в котором, в частности, говорилось: «За полтора года, прошедшие с июля 1974 года, «Чейз Манхэттен бэнк» предпринял многочисленные шаги по улучшению всех сторон операционной деятельности, которые были подвергнуты критике. В результате произошло значительное улучшение операций банка. По моему суждению, «Чейз Манхэттен бэнк» является финансово здоровым и ответственно управляемым учреждением».

Тем не менее, ущерб был причинен. Откровенно говоря, мы мало что могли сделать, чтобы оспорить публикацию. Практически каждая национальная газета и журнал перепечатали «эксклюзивный материал» из «Вашингтон пост» и обсуждали «национальный банковский кризис», в центре которого находился «Чейз».

В разгар всего этого фурора я получил поддержку от одного из директоров. На совещании правления «Чейза» в январе 1976 года внешние директора попросили, чтобы все «внутренние» директора, кроме меня, вышли из комнаты. Сначала я подумал о том предостережении, которое высказал мне Дик Дилворт шестью месяцами ранее. Однако моя тревога быстро исчезла, когда председатель правления «Эллайд кемикал корпорэйшн» Джон Коннор зачитал следующее заявление и попросил, чтобы оно было включено в протокол: «По моему мнению, банк и корпорация имеют очень сильную руководящую команду, включающую Дэвида Рокфеллера как председателя и Билла Бучера как президента... Что касается критики в средствах массовой информации, мы все знаем, что описанные проблемы появились около двух лет назад. Начиная с того момента внешние директора выражали обеспокоенность председателю. Руководство чутко отреагировало на сделанные предложения, и в результате председатель и президент провели в жизнь новую программу, результатом которой было серьезное укрепление организационной ситуации, разумные программы кредитования, а также операционные процедуры».

Что касается восприятия «Чейза» общественностью, единственный способ, с помощью которого мы могли нейтрализовать отрицательное общественное мнение и заставить критиков замолчать, заключался в получении хороших результатов, и именно этого Билл и я были исполнены решимости добиться.

КРАЙНИЙ СРОК - ТРИ ГОДА

К середине 1977 года мы проделали долгий путь, чтобы разрешить наши операционные проблемы, интегрировать новые компьютерные системы и устранить хаос в отношении недвижимости. Мы с Биллом Бучером выправили курс корабля, однако ценное время было упущено, особенно по сравнению с нашими основными конкурентами, которые заметно повысили свои доходы в период с 1974 по 1976 год, когда чистый доход «Чейза» снизился более чем на 40%.

Мы должны были повысить прибыльность и дать лучшие результаты для акционеров. Мне оставалось три года до 65 лет - обязательного возраста выхода в отставку, - и я хотел уйти победителем. Я не только был привержен идее переломить существовавшую тенденцию, но и уверен в том, что мы сможем это сделать. Так, невзгоды середины 1970-х годов дали нам с Биллом Бучером возможность трансформировать культуру «Чейза», от которой в существенной степени зависели в наши многочисленные трудности. Мы реорганизовали банк в соответствии с более эффективными функциональными принципами и взяли на работу опытных специалистов со стороны; они возглавили определяющие подразделения - человеческих ресурсов, планирования, корпоративных связей и систем.

Два бывших администратора из компании «Дженерал электрик» сыграли важную конструктивную роль в этих изменениях и модернизации. Алан Лэфли, опытный сотрудник по вопросам человеческих ресурсов, улучшил нашу политику принятия на работу, обучения и выплаты компенсаций и помог укрепить наш процесс внутреннего общения на всех уровнях. Алан также помог выявить лиц для работы по другим ключевым направлениям, не связанным с кредитованием. Джеральд Уэйсс, блестящий стратег, реформировал планирование, которое раньше было неуклюжим и неэффективным процессом. Совокупный эффект их действий был таким, на который я надеялся, - он оказал серьезное влияние на превращение «Чейза» в профессионально управляемую организацию, какой, как я всегда считал, он должен быть.

В знак своей уверенности в правильности того, что мы делали, в 1977 году, мы разрешили журналу «Форчун» написать о банке статью на основании интервью со всеми нашими руководителями высшего звена. Материал был написан Кэрол Лумис, одной из наиболее уважаемых финансовых журналисток страны. Ее статья, хотя и не была хвалебной, представляла собой справедливую и сбалансированную оценку ситуации, в которой находился «Чейз». Она писала: «В одном смысле Рокфеллер добился блестящего успеха: он является признанной в мире фигурой и, безусловно, ведущим государственным деятелем от бизнеса в нашей стране. Тем не менее, в другом плане на данный момент о Рокфеллере можно сказать, что он провалился».

Она перечислила проблемы, которые заботили банк в 1970-е годы при моем председательствовании, и назвала задачу, которая по-прежнему стояла передо мной: «Рокфеллеру 62 года, и он должен уйти со своего поста председателя через три года. Если именно Дэвид Рокфеллер собирается довести банк до уровня, на котором он должен находиться, то эту работу предстоит выполнить достаточно быстро. Некоторые задавали вопрос: является ли управление банком призванием Дэвида Рокфеллера. Ему предстоят его «финальные дни» для того, чтобы дать ответ раз и навсегда».

Кэрол Лумис определила брошенный мне вызов, и я был удовлетворен ее словами. Я знал, что мы строили более сильный и качественный банк, и пригласил ее вернуться через три года, чтобы она своими глазами посмотрела на то, как изменится «Чейз».

ГЛАВА 22

СЕМЕЙНЫЕ НЕУРЯДИЦЫ

Книга «Рокфеллеры: американская династия» вышла в марте 1976 года и вскоре стала бестселлером. Эта книга, написанная Питером Кольером и Дэвидом Горовицем - бывшими редакторами радикального журнала «Рэмпартс», содержала уничижительный рассказ о моей семье, рассматривавшейся через увеличительное стекло марксистской теории и политики контркультуры[44].

Являвшаяся смесью фактов и вымысла (в основном, последнего), изображавшая нас как воплощение капиталистической жадности и причину многих зол современного американского и мирового общества, эта книга была основана на небрежно собранном материале, сомнительных источниках информации и содержала мало сведений, которые уже не были бы поданы «разгребателями грязи» более раннего периода - слева и справа - о трех первых поколениях нашей семьи. Однако именно раздел о «кузенах и кузинах» - моих детях, племянницах и племянниках - носил сенсационный характер и был для меня особенно неприятен.

Авторы, прикидываясь сочувствующими друзьями, встретились с рядом кузенов и кузин. Они просили их свободно рассказать о разочаровании семьей Рокфеллеров и ее учреждениями и о своем отчуждении с родителями, в ряде случаев обещая сохранение конфиденциальности. Эти интервью и были основой книги, сделавшей акцент на личной жизни и борьбе молодого поколения моей семьи, включая моих пятерых детей. Портрет, нарисованный Кольером и Горовицем, показывал несчастную, находящуюся в конфликте группу людей, многие из которых были привержены радикальным общественным идеалам и революционным идеям и страстно желали дистанцироваться от своих реакционных и малосимпатичных родителей.

После опубликования книги дети рассказали нам с Пегги, что авторы ввели их в заблуждение по поводу своих реальных намерений, заявляя, что пишут книгу, посвященную филантропии, и обещая, что ничего из рассказанного не будет напечатано без их разрешения. Дети говорили, что их слова были намеренно искажены, чтобы соответствовать идеологическим установкам авторов, а не фактам реальной жизни. Тем не менее, в том, что было написано в книге, должна была быть какая-то правда, и это делало книгу весьма и весьма болезненной для нас с Пегги.

По иронии судьбы к тому времени, когда книга была опубликована в 1976 году, все наши дети уже закончили университеты, и даже те из них, которые в свои студенческие годы играли активную роль в радикальной политике, пошли по жизни дальше. И хотя острота всех этих вызывавших такую озлобленность вопросов, относящихся к войне во Вьетнаме и к борьбе за социальную справедливость, уменьшилась, все мы - как наши дети, так и мы с Пегги - ясно увидели, чего никогда не происходило раньше: фундаментальные различия и сильную напряженность в отношениях между нами, которые так и не были никогда преодолены.

Когда в середине 1970-х годов мы стали относиться к этим вопросам более спокойно, все мы поняли, что, несмотря на весьма реальные различия, мы все имели и общие устремления: создать более справедливый мир, свободный от расовой нетерпимости и лицемерия, устранить бедность, улучшить образование и попытаться понять, каким образом человечество может выжить, не разрушая окружающую среду.

Чтобы такое понимание утвердилось, потребовалось время, однако когда оно пришло, возможность иных и более уважительных отношений между всеми нами укрепилась. До этого, однако, мы прошли через десятилетия, когда наши взаимоотношения с детьми характеризовались не обходительностью, а конфронтацией.

РОДИТЕЛЬСКИЕ ПРОБЛЕМЫ

Мы с Пегги удивлялись тому, что двое наших детей, Эбби и Пегги, испытывали глубокое влечение к революционным идеям и идеалам 1960-х годов, в то время как четверо других детей были гораздо меньше погружены в бурную политику тех лет. Мы воспитывали всех детей на основании одних и тех же моральных принципов, покоящихся, главным образом, на христианских заповедях, в духе веры, как были воспитаны и мы с Пегги. Я до сих пор поражаюсь, насколько различной была реакция каждого из детей на процесс воспитания и на события 1960-х годов.

У меня не вызывает сомнений, что мои продолжительные отлучки на протяжении первых и наиболее важных для формирования лет жизни детей оказали отрицательное воздействие. Дэйв, Эбби и Нива, родившиеся непосредственно перед моей военной службой во время Второй мировой войны или во время ее, провели значительную часть своих первых лет жизни без меня. Пегги, будучи молодой матерью, делала все от нее зависевшее, давая им любовь и внимание, и они переняли ее страстную увлеченность природой и музыкой, а также ее способность радостно принимать жизнь во всем разнообразии. Пегги, Ричард и Эйлин родились после войны, но, будучи молодым сотрудником «Чейза», я также много путешествовал и часто отсутствовал дома. Таким образом, и этим более поздним детям я не мог дать того внимания, в котором они нуждались и которого они заслуживали.

Обязанности материнства были трудными для Пегги. Хотя она была любящей матерью и по большей части обладала исключительной способностью к контактам с детьми, на протяжении первых 20 лет нашей супружеской жизни она также страдала от эпизодических периодов острой депрессии. Дети научились держаться в стороне от нее, когда на нее накатывало такое «черное» настроение. Хотя с Пегги постоянно работал отличный психиатр и она в конечном счете смогла в основном преодолеть мучившие ее проблемы, вполне возможно, что ее депрессия в сочетании с моим напряженным рабочим расписанием и частыми отъездами создавала ощущение беспокойства и тревоги, по крайней мере у некоторых из детей.

Мы с Пегги стремились быть ответственными родителями и обеспечить детям дом, в котором бы они чувствовали себя в безопасности и благополучии, а также дать им хорошее образование. Когда дети были маленькими, они посещали хорошо известные нью-йоркские школы - девочки ходили в школы Чэпин и Брирли, а мальчики - в школу Бакли, что заложило хорошую основу образования, хотя в этих школах отсутствовало культурное разнообразие.

Большинство уикендов мы проводили в Хадсон-Пайнс в Тарритауне, где дети имели возможность ездить верхом, играть на открытом воздухе, а в дождливые или холодные дни проводить время в Плэйхаусе, часто с друзьями, которых они приглашали. Мы также брали их с собой в поездки по Соединенным Штатам и в другие части мира, как в свое время мои родители поступали и со мной. Наш дом был всегда полон гостей из разных уголков мира, так что с раннего возраста дети имели возможность общаться с интересными и многого достигшими в жизни людьми - такими как великий виолончелист Пабло Казальс, премьер-министр Перу Педро Бельтран, президент Гарвардского университета Нэйт Пасси и генерал Джордж Маршалл. Дети хорошо реагировали на таких посетителей, эти контакты имели для них познавательное значение и были им приятны. Наши многочисленные контакты с внешним миром способствовали появлению у них различных интересов: к иностранным языкам, искусству, природе. Они следовали этим интересам с огромным энтузиазмом.

В 1952 году отец позаботился о будущих финансовых нуждах моих детей, создав несколько безотзывных трастовых фондов. Делая это, отец следовал той же самой модели, которую он использовал при создании трастовых фондов 1934 года, обеспечивших основную часть дохода для моих братьев, сестры и меня самого. Перед созданием трастовых фондов 1952 года отец спросил меня, как я хотел бы их организовать.

Мы с Пегги решили, что дети должны начать получать скромный ежегодный доход, начиная с суммы в 5 тыс. долл. на человека с возраста в 21 год, который затем будет возрастать ежегодно, пока им не исполнится по 30 лет. По наступлении этого возраста они должны получать весь доход, приносимый трастовым фондом. Мы также определили, что с одобрения попечителей трастовых фондов каждый из них мог взять из трастового фонда до 50% основного капитала, после того как им исполнится 21 год. Мы считали, что эти условия в сочетании с щедростью отца позволят нашим детям, когда они станут взрослыми, вести независимую жизнь и самим определить, как распорядиться собственными ресурсами.

НАПРЯЖЕННЫЕ ОТНОШЕНИЯ

После того, как дети стали уходить из дома в частные школы-интернаты в середине 1950-х годов, наши отношения с ними начали меняться. Отчасти это было естественным следствием того, что они подрастали, понятного желания принимать собственные решения, найти собственную дорогу в жизни, обрести собственное лицо. Однако с другой стороны, перемена в наших отношениях отражала то, что дети чувствовали себя неловко из-за своей фамилии Рокфеллер, а также ощущали дискомфорт в отношении традиций, связей и обязательств, налагаемых тем фактом, что они были членами нашей семьи. Двое дочерей взяли другую фамилию - фамилию Пегги. Правда, на сегодняшний день они примирились с тем, что являются членами семьи Рокфеллеров, и даже пришли к пониманию того, что эта фамилия может дать определенные преимущества!

ДЭВИД (МЛАДШИЙ)

Наш старший сын Дэвид первым оставил дом, когда он готовился к поступлению в колледж в Академии Филлипса в г. Эксетере[45], штат Нью-Хэмпшир. Дэйв никогда не проявлял своего бунта открыто, однако в то же время он и не был особенно близким и открытым как с отцом, так и с матерью. Обучение в Эксетере и Гарварде дополнительно расширило эту брешь в общении. В его случае бунт проявлялся как замкнутость, а не как открытый антагонизм.

Я часто думал, что, может быть, у меня просто нет достаточного отцовского таланта, поскольку усилия установить контакты с детьми часто давали осечку. Например, в 1965 году я передал Дэйву в дар долю своего владения вашингтонской недвижимостью по проекту «Энфант-Плаза». Ожидалось, что со временем, после того как строительство зданий будет завершено, а долги выплачены, цена акций значительно возрастет. Я думал, что такой подарок является хорошим способом передать значительные финансовые ресурсы старшему сыну, но, что еще важнее, надеялся, что детали этого проекта заинтересуют его и послужат нашему естественному сближению. Но, хотя мой дар был для Дэйва полезным в финансовом отношении, он проявил мало интереса к тому, чтобы что-то узнать о проекте или обсудить его со мной. Несколько лет спустя Дэйв рассказал мне, что впоследствии он жалел о том, что наши отношения не были более близкими. Когда я упомянул проект «Энфант», он удивился тому, что одним из моих серьезных соображений в пользу этого дара была попытка к сближению. Теперь я понимаю, что мой подход был несколько нереалистичным, учитывая то, как Дэйв относился ко мне в то время, но мои намерения были искренними, и я надеялся на благоприятный результат.

В 1965 году Дэйв окончил школу права Гарвардского университета, затем изучал экономику в Кембриджском университете, после чего вернулся в Соединенные Штаты и в 1968 году женился. Он решил остаться неподалеку от Бостона и заняться интересовавшими его вопросами музыкального и художественного образования вместо того, чтобы возвращаться в Нью-Йорк и строить деловую или юридическую карьеру. В течение ряда лет он работал в Бостонском симфоническом оркестре, был членом правления Национального фонда искусств и Национального общественного радио; он также был председателем игравшего важную роль Совета по образованию в области искусств, который отчасти поддерживался Фондом братьев Рокфеллеров.

Дэйв подобно большинству членов нашей семьи его поколения отказался от традиционной для семьи республиканской ориентации. Он предпочитал политическое направление, которое делало больший акцент на охрану окружающей среды, обеспечение гражданских прав для всех граждан и окончание войны во Вьетнаме. В конце 1960-х годов он помогал финансированию «направленного против правящей элиты» бостонского еженедельника «Риэл пэйпер» вместе с несколькими сверстниками, придерживавшимися аналогичных взглядов, включая будущего губернатора штата Массачусетс Уильяма Уэлда и Мортимера Цукермана, который добился успеха как издатель и предприниматель, работающий с недвижимостью. (Забавно, что много лет спустя я стал деловым партнером Морта в «Бостон пропертиз», его весьма успешном трастовом фонде по инвестициям в недвижимость). Хотя мои личные отношения с Дэйвом всегда были хорошими, он держался на дистанции вплоть до более позднего периода жизни, когда, мне приятно сказать, наши отношения расцвели и мы стали очень близки.

ЭББИ

Эбби была наиболее склонной к бунтарству среди всех наших детей и обладала наиболее твердой волей. С самого раннего детства Эбби обнаруживала сильные и даже страстные реакции на большинство ситуаций, в которые она попадала. Когда Пегги начала отнимать ее от груди, Эбби решила немедленно перейти на кормление из бутылочки, что создало серьезные неудобства для матери. Однако она всегда разделяла характерную для своих родителей любовь к природе. Будучи подростком, она горячо увлеклась наблюдениями за птицами и могла подражать их пению столь убедительно, что птицы фактически отвечали на ее зов.

Когда Эбби была ребенком, они с матерью были очень близки. Они восхищались независимостью друг друга и готовностью не считаться с условностями. Однако обе были сильными личностями, и, хотя и восторгались друг другом, это не мешало им участвовать в неистовых словесных перепалках. Эбби не нравились формальности, связанные со школой, однако она любила музыку и с огромным чувством играла на виолончели. В 1963 году, с тем чтобы дальше развивать свой талант, поступила в музыкальную консерваторию Новой Англии. Она также встретила нескольких учителей, которые поддерживали ее растущее разочарование «неравенством американской жизни». Она увлеклась марксизмом, стала страстной поклонницей Фиделя Кастро и на короткое время вступила в Социалистическую рабочую партию. Когда Соединенные Штаты стали наращивать свое участие в военных действиях во Вьетнаме, Эбби стала оказывать финансовую поддержку антивоенным организациям, включая журнал «Рэмпартс», кроме того, она работала консультантом по противодействию призыву в армию в Бостоне.

Самым глубоким убеждением Эбби оказался феминизм. В 1967 году она поклялась никогда больше не надевать платье в виде протеста против второсортного статуса женщин в обществе. Журнал «Нью-Йорк» написал о ней в статье о «Ячейке под номером 16», феминистской группе, к которой она принадлежала в Кембридже. Эбби была описана как «сторонница сексуальной сегрегации», и цитировалось ее высказывание, что «любовь между мужчиной и женщиной является калечащей и контрреволюционной». (Эбби отрицает, что она когда-либо говорила это) Появляясь дома в эти годы, она втягивала нас в горячие споры относительно капиталистической системы и продолжающегося участия нашей семьи в грехах этой системы. Наши совместные обеды часто заканчивались сердитыми перебранками.

В начале 1970-х годов интересы Эбби начали сдвигаться в сторону вопросов окружающей среды и экологии. Удивительнее всего, учитывая ее презрение к системе частного предпринимательства, что она создала компанию по изготовлению и маркетингу созданных в Швеции биотуалетов, небольшое производство которых началось к 1974 году. Мы с Пегги были немало удивлены коммерческими интересами Эбби, однако нас не удивила та страстность, с которой она проводила эту линию.

Несмотря на горячность бунтарского поведения Эбби и ее яростный отказ от большинства ценностей, которые отстаивали ее семья и я, мне кажется, что в глубине души она никогда не забывала о тех близких отношениях, которые были у нее с матерью, когда она была ребенком, или о том времени, когда она и я занимались наблюдениями за личинками ручейников или жуками-вертячками в нашем пруду в Покантико. Однако на протяжении большей части 1960-х и значительной части 1970-х годов наши отношения с Эбби носили, мягко говоря, бурный характер.

Тем не менее, даже когда ее поведение было самым несносным, ее мать часто говорила мне: «Не забывай, если с нами что-то произойдет, Эбби всегда окажется рядом». Действительно, в самые критические моменты моей жизни Эбби всегда давала мне полную меру своей любви и поддержки.

НИВА

Нива была всего лишь на тринадцать месяцев моложе Эбби. Будучи детьми, они жили в одной комнате и были неразделимы, хотя их личности были очень разными. Эбби была доминирующим активным лидером. Нива играла более пассивную роль, но была чрезвычайно умна и очень любила читать. Нередко она могла перехитрить старшую сестру, завидовавшую способностям Нивы к быстрому чтению и тому, что она хорошо училась в школе.

Не повезло, что бабушка Нивы со стороны матери, в честь которой Нива и получила свое имя, никогда не скрывала своих надежд, что Нива будет мальчиком. И она, и Эйлин, старшая сестра Пегги, не скрывали того, что восхищались всем, что делала Эбби, в то же время игнорируя и умаляя достоинства Нивы. Для Нивы это было очень болезненно и несправедливо.

Став подростком, Нива никогда не бунтовала открыто, но предпочитала держаться на дистанции от Пегги и меня. Она закончила «Академию Конкорд»[46]в 1962 году и пошла учиться дальше в Радклиффский колледж[47]. Хотя Эбби жила поблизости в Кембридже, между ними была размолвка, и они редко встречались друг с другом. Так, хотя Нива разделяла опасения Эбби в отношении окружающей среды, гражданских прав и других социальных вопросов, она никогда лично не участвовала в каких-либо радикальных группах. Нива закончила университет в 1966 году, непосредственно перед тем, как в университетах страны начался наиболее бурный период студенческих волнений. Позже в том же году она вышла замуж за гарвардского профессора и через несколько лет стала матерью наших первых внука и внучки.

Большая интеллектуалка, Нива была увлечена идеями Р. Бакминстера Фуллера, изобретателя геодезического купола, с которым она впервые познакомилась на Дартмутской конференции в Ленинграде летом 1964 года во время той самой поездки, когда мы встречались с Хрущевым в Кремле. Нива была особенно заинтригована созданной «Баки» Фуллером убедительной системой технологий, направленных на максимальное использование обществом мировых энергетических ресурсов, и оставалась в контакте с ним в течение ряда лет. После этого Нива пошла по моим стопам, получив докторскую степень по экономике, и затем специализировалась по вопросам связи между бедностью и деградацией окружающей среды. Нива также присоединилась ко мне, став одной из попечительниц Рокфеллеровского университета в конце 1970-х годов. В Сил-Харборе, где проводила лето с семьей, она проявила огромный интерес к садоводству и в конечном счете сменила свою мать в качестве управляющей сада Эбби Олдрич Рокфеллер.

ПЕГГИ

Пегги поступила в Радклиффский колледж осенью 1965 года, и ее студенческие годы совпали с наиболее интенсивным периодом студенческих протестов и подъема контркультуры. Хотя она быстро попала под чары Эбби и стала активной сторонницей ряда антивоенных организаций, свойственное самой Пегги мощное чувство социальной справедливости ставило перед ней вопросы о справедливости системы, которая наделила ее огромным богатством и возможностями, обрекая миллионы других на все ужасы нищеты.

Горячие проповеди Эбби повлияли на мышление Пегги по многим вопросам, однако она открыла для себя природу бедности, работая в Бразилии в середине 1960-х годов. Наши друзья Израиль и Лина Клабин пригласили Пегги посетить их в Рио-де-Жанейро летом, перед ее поступлением в колледж. Пегги приняла их приглашение, но только на условии, что во время своей поездки она займется «чем-то стоящим». Вскоре после приезда Пегги присоединилась к группе антропологов, которая изучала фавелы, или трущобные поселения в Рио-де-Жанейро. Найдя эту работу интересной, возвращалась туда в течение еще двух летних сезонов. Она стала бегло говорить по-португальски, и во время последнего визита в Бразилию поселилась в семье, живущей в фавеле. Случилось так, что в то лето я проезжал через Рио в связи с деловой поездкой «Чейз бэнк», и Пегги пригласила меня на трапезу с ней и с «ее семьей» в фавеле. У Пегги установились теплые отношения с семьей, в которой она жила и которая считала ее одной из собственных дочерей.

Пегги была ошеломлена той бедностью, которую увидела, и находилась в ярости из-за политических и экономических препятствий, которые не давали возможности для разумных перемен. Она считала, что капиталистическая система, которую я представлял, в значительной мере была причастна к этой проблеме. После окончания Радклиффского колледжа в 1969 году она поступила в Гарвардскую аспирантскую школу образования и получила степень бакалавра, а затем докторскую степень. Большую часть этого времени она также работала в качестве содиректора программы СТЭП для неимущих и входящих в группу риска детей в Арлингтонской средней школе в штате Массачусетс.

Пегги была страстной в своих усилиях реформировать мир и оказалась не в состоянии отделить свою семью и меня от того, что, как она считала, было неверным. В течение нескольких лет она держалась от нас на дистанции, и ее приезды домой, чтобы повидать нас, стали более редкими. К счастью, по мере того как шло время, между Пегги и мной вновь установились хорошие отношения. Мы работали вместе по многочисленным проектам в Нью-Йорке и много путешествовали вместе по всему миру.

РИЧАРД

Когда двое из наших младших детей, Ричард и Эйлин, поступили в колледж: Ричард - в Гарвардский, а Эйлин - в Мидлберский[48], война во Вьетнаме продолжала бушевать и волна студенческих протестов была на пике. Однако никто из них не примкнул к радикальным движениям, которые в той или иной степени привлекали их старших сестер.

Вьетнам волновал Ричарда, но в студенческие годы он оставался более или менее в стороне от этой проблемы. Поскольку Дик был более бесстрастным, чем Эбби или Пегги, я мог разговаривать с ним более спокойно. К этому времени в результате опыта, полученного с другими детьми, и в результате более широких контактов со студентами я смог общаться с ним менее эмоционально.

Однако отвечать на острые вопросы Дика было нелегко, как и нелегко было оправдать мою решительную поддержку войны, жертвой которой он, в конечном счете, мог стать. На самом деле какого-либо простого решения для той дилеммы, с которой столкнулась наша страна, не существовало, хотя с обеих сторон имелось немало людей, настаивавших, что такое решение существовало. Война во Вьетнаме была сопряжена со сложными и противоречивыми геополитическими и моральными проблемами, которые бросали вызов как стране в целом, так и каждой семье, включая мою.

Дик и я обсуждали такие проблемы, как Вьетнам, очень подробно. Я был благодарен ему за то, что он был готов выслушивать мои аргументы, несмотря на то, что он явно больше симпатизировал радикальным взглядам своих сестер и брата. Я также немало узнал от Дика о глубоком ощущении предательства и недоверия, возникшем у многих представителей молодого поколения в связи с действиями нашего правительства в отношении вьетнамской войны.

Дик закончил Гарвард в 1971 году и провел следующие несколько лет, «решая, что делать со своей жизнью». Он работал с миссионерами, которые действовали среди изолированных групп коренного населения на севере Квебека и Лабрадора. В связи со своей работой Дик полюбил летать и быстро сдал экзамены на лицензию пилота. Он также посещал курсы в Гарвардской школе образования и затем решил, что выберет для себя медицинскую карьеру. В конце 1970-х годов окончил Гарвардскую медицинскую школу, после чего стал успешно работать как семейный врач в Портленде, штат Мэн.

Дик выбрал для себя упорядоченный и осмысленный путь в жизни, центром для него была семья и профессия. Недавно он принял участие в попытках обеспечить постоянный охраняемый статус важных участков дикой природы и лесов на северо-востоке Соединенных Штатов. Он также использует компьютерную технологию для установления партнерских отношений между больными и их врачами, чтобы побуждать людей к более активному участию в заботе о своем собственном медицинском обслуживании. Ричард - это яркий, гуманный и преданный идеалам человек. В нашей семье от него исходит успокаивающее воздействие.

ЭЙЛИН

Эйлин, наш младший ребенок, казалось, не была затронута большинством тех проблем, которые столь глубоко волновали ее братьев и сестер. Ее заботой стало улаживание эмоциональных столкновений в нашей семье. Она всегда была близка к матери, и когда ее сестры проявляли весьма враждебное отношение к Пегги и ко мне, Эйлин пыталась выступать в качестве миротворца, передавая информацию в обоих направлениях в попытках поддерживать каналы общения открытыми.

В конечном счете Эйлин прошла через фазу бунта, однако это реализовалось не на политическом или идеологическом, а на личном уровне. Она негодовала по поводу того, что Пегги и я, как ей казалось, не воспринимают серьезно ее взгляды по важным вопросам. Ее чувства было легко задеть, что также вело к трениям. Был период отчужденности после ее продолжительной поездки в Африку в середине 1970-х годов, когда после возвращения она решила жить отдельно от нас.

Рано проявившиеся миротворческие усилия Эйлин в семье стали центральной точкой ее жизни после того, как она встретилась с редактором «Сатердэй ревью» Норманом Казеисом, что произошло на Дартмутской конференции в Уильямсберге, штат Вирджиния, в 1979 году. Норман только что опубликовал книгу под названием «Анатомия болезни», в которой детально описывалась его успешная битва с раком с помощью использования целительных возможностей человеческого интеллекта.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: