Глава двадцать пятая. Похороны

Была только черная тьма и ничего больше.

Но вдруг что-то неуловимо изменилось, и в тишину и покой темноты вторглось нечто неопределенное, но будоражащее. Ни звук и ни образ, но что-то существовало и притягивало внимание к себе. Оно говорило без слов: я есть, я существую, посмотри на меня. Будто голос, пробивающийся через толщу воды, или лицо в плотном густом тумане. Кого зовет этот голос? Он зовет меня? Но я… это я? Я есть? Я существую? И разом осознав свое «я», В. воскрес из небытия, но черная тьма вокруг него не рассеялась. Впрочем, В. это нисколько не волновало, его больше на страшила тьма. Но его немного раздражал этот неясный звук, который навязчиво привлекал к себе внимание. В. хотелось отмахнуться от звука, но тот становился все громче и настойчивее, пока вдруг не сложился в слова:

— Ну же, дорогой В., перестаньте упрямиться наконец! Не вечно же мне к вам взывать, — сказал насмешливый голос, и с этими словами перед В. возник Мистер собственной персоной. Впрочем, и его появление не развеяло черной тьмы: теперь они были вдвоем посреди бездонной ночи — В. и Мистер.

— Благодарю за то, что наконец-то обратили на меня внимание, — смеясь сказал Мистер.

В. кивнул. При этом ему было странно, что у него имеется голова, которой он мог кивать. Кажется, у него есть тело. В. посмотрел на себя: и руки, и ноги — все на месте.

— Вы все еще сердитесь на меня? — улыбался Мистер.

В. обратил взор в глубины своего «я», но не нашел там ни следа тех чувств, о которых говорил Мистер. Если бы Мистер не сказал об этом, В. даже не вспомнил бы, что существует злоба. Внутри себя В. обнаружил только абсолютную, еще непривычную, легкость и пустоту.

— Где я? — спросил В.

— Вопросы! Опять вопросы! — засмеялся Мистер, — как сильны привычки! Зачем вопросы тому, кто и сам все знает, а?

В. опять обратился к себе и обнаружил, что он и вправду, как выразился Мистер, «все знает». Только он пока еще не знал, о чем «обо всем» он знает, но он определенно уже знал ответ на свой вопрос.

— Я нигде, — сказал В., вызвав у Мистера еще одну улыбку.

— И как ты себя чувствуешь «нигде»? — засмеялся Мистер.

В. подумал немного.

— Никак. Я чувствую себя никак.

И этот ответ В. заставил Мистера смеяться:

— Прекрасно! Это лучшее самочувствие на свете! — воскликнул Мистер и крутанулся на каблуках вокруг своей оси, не в силах сдержать восторга.

В. ощутил неопределенное щекочущее чувство, словно он хотел сделать что-то, но сам не знал что именно. Ему так хорошо было в этой темноте, ему действительно было «никак», и в чем-то Мистер был прав, когда говорил, что это лучшее самочувствие на свете, но сейчас Мистер и его смех внесли диссонанс в состояние В., теперь ему словно чего-то не хватало. Он хотел было опять задать вопрос Мистеру — мол, что это с ним, но вспомнил о знании-обо-всем и опять обратился к себе. И в ту же секунду он все понял. Он понял, что «никакое» самочувствие было очень гармоничным, но Мистер своим смешливым настроением напомнил В. о том, что можно чувствовать себя не только «никак», но еще и «как-то». В. понял, что ему не хватает эмоций, которые окрасили бы действительность в новые тона. И в самом деле, привычки сильны, и потому В., по обыкновению своего человеческого существования, захотел себя чувствовать «как-то».

Но он сейчас слишком холоден и отстранен, как воскресить свои чувства? И снова В. спросил у себя самого и снова получил четкий ответ: «Обратись к своейкопилке». Копилке? Это еще что такое? Опять вопрос — опять ответ: «Это собрание всех пережИтых тобой эмоций». Ого! У него и такое оказывается есть! А ну-ка посмотрим, что там… И В. с любопытством заглянул в эту копилку. Каких только чувств он там не увидел! Слова меркли перед этим многообразием. И счастье, и ревность, и страх, и восторг — все мельчайшие оттенки и нюансы тех эмоций, которые ощущал В. в своей жизни — все, все было здесь до самой легчайшей улыбки, до самой крохотной слезинки! А вот и злость, про которую говорил Мистер! У, такая сильная! О нет, ее пожалуй лучше не трогать. Что бы тут такое найти, что бы выбрать? Хм, вот это, пожалуй, подойдет, такая же легкая веселость, как у Мистера, примерю-ка я ее…

И В. впустил в себя это чувство из своей копилки и в тот же миг ощутил, как реальность неуловимо изменяется. Вернее неуловимо изменился только Мистер, потому что он был пока единственным объектом, который наблюдал В. До того В.не замечал костюма Мистера, а теперь увидел, что наряд на нем не только занятный, но даже смешной: какой-то древний пиджак, расшитый райскими птицами, и островерхая шляпа, украшенная павлиньим пером. В. прыснул со смеху.

Мистер внимательно наблюдал за ним.

— Хорошо, — произнес он, и В. уже не нужны были вопросы, чтобы понять, что Мистер одобряет и то, что В. нашел копилку, и то, что он выбрал в ней подходящее чувство.

Мистер устремил на В. пронзительный взгляд:

— Ты готов?

— К чему готов? — засомневался В., но потом махнул рукой: — А впрочем какая разница?

Веселая беззаботность владела В., и он ответил без колебаний:

— Я готов!

Мистер взял В. зА руку, в другой руке у Мистера оказалась трость. Он начертил этой тростью пару замысловатых фигур в черной тьме, и темнота началА проясняться, светлеть…Они оказались в какой-то комнате, настолько темной, что стен почти не было видно, а перед ним возникло толстое стекло, за которым…

Там собрались все. Как много людей! Это знакомые и друзья В. из его прошлого. Вот его бывший начальник, а вот еще несколько коллег с работы. А с этими двумя он вместе учился в школе, они славно покуролесили в свое время. И Она, П.! Она тоже здесь! Как же она хороша, ничуть не изменилась! Почему у нее такой печальный вид? Слезы льются у нее из глаз. Зачем они здесь собралИсь? Мне не видно, вокруг чего они толпятся. Эй, вы двое, отойдите в сторонку!

Словно бы услышав В., толпа расступилась. На высоком столе стоял подбитый черным бархатом гроб. А в нем лежал кто-то смутно знакомый, с острым носом и окаменевшим лицом. Понимание вдруг озарило В. Это он! Он сам! Так он умер? В.посмотрел вопросительно на Мистера, тот в ответ только печально кивнул головой. В. отпустил руку Мистера и подошел к стеклу. Ему все хорошо видно отсюда. Его тело было исхудавшим и почерневшим. Так он все-таки умер? Но это не он! В. узнаёт свои черты, и все до последней родинки на месте, но В. не мог поверить, что когда-то он был этим, тем, что лежало там такое бесповоротно мертвое, сухое, недвижИмое.

В. вдруг почувствовал жалость к этой брошенной плоти, которая лежала там так одиноко, так беззащитно под чужими взглядами. Зачем он умер? Он не хотел, видит бог, не хотел, не так! Не так и не сейчас! Еще не время! Он так молод, столько надежд не сбылОсь, столько планов не воплотилось в жизнь. Он был таким, таким… хорошим, добрым, сильным, благородным! Он только оступился, быть может, но всего лишь по незнанию, разве можно наказывать его за это? Зачем же, зачем он умер? Зачем они собралИсь здесь? Неужели они его похоронят? Забьют крышку гроба гвоздями, опустят гроб в холодную яму, и то, что он хОлил и лелеял столько лет с такой любовью, будет Отдано на съедение червям? Нет, я не хочу! Слышите? Не хочу! В. заколотил кулаками по стеклу. Я не хочу умирать! Уйдите все! Уйдите! Это не похороны, это фарс! Почему никто не спросил меня? Я не разрешаю вам его хоронить, нет! Оставьте его, уйдите прочь!

В. колотил кулаками по стеклу, но тут кто-то тихонько тронул его за плечо. В.посмотрел в мягко светящиеся глаза Мистера.

— Помни, — сказал Мистер, — ты можешь выбирать.

— Что выбирать? — чуть не плача спросил В.

— Твои чувства! Ты можешь выбирать эмоции. Ты уже забыл?

В. недоумЁнно смотрел на Мистера. Да, он забыл, забыл обо всем! Забыл о копилке, забыл, что он может выбирать чувства. Но как же так? Эти печаль и сожаление, они же сами нахлынули на него, он ничего не выбирал! Почему так получилось?

Мистер словно читал его мысли:

— Ты слишком быстро выбрал, и потому сам не заметил, как сделал это.

В. был озадачен. Он опять посмотрел за стекло и опять почувствовал сожаление и жалость. Он не мог теперь мыслить ясно, когда им овладели эти чувства. От знания-обо-всем осталось не так уж и много, и потому В. было трудно понять, о чем говорил Мистер.

Мистер улыбнулся, словно знал, что происходит с В.:

— Хорошо, я помогу, — сказал он и опять начертил в воздухе несколько загогулин тростью. Все исчезло: и гроб, и похороны, осталась только черная тьма и Мистер с В.

— Так лучше? — спросил Мистер.

В. сразу же пришел в себя. Но как мог он так быстро потерять контроль? Как мог забыть, что чувство — это всего лишь чувство, и вновь оказаться в его власти?

Мистер понимающе посмотрел на В.:

— Все не так уж сложно. Ты ведь знаешь, что нужно для этого, не так ли?

В. кивнул. Он знал. Нужно всего лишь помнить.

— Что ж, попробуем еще разок? — спросил Мистер. В. кивнул. И опять Мистер изобразил замысловатые письмена тростью и опять появился мертвый В.

Но В. живой уже был во всеоружии. На этот раз он сосредоточился на том, чтобы помнить. Помнить о «никаком самочувствии». Он смотрел спокойно на происходящее, безо всяких эмоций, так, словно это не он, В., лежал на смертном одре. И тогда он понял, почему печаль овладела им, как только он увидел мертвого себя. Это была для него самая простая и понятная реакция. Он привык, что на похоронАх все плачут и сожалеют, и сам тоже принялсЯ оплакивать себя и сожалеть. ПонЯв это, В. стал свободен от скорби.

Теперь настал черед следующего шага. У В. даже захватило дух от собственной смелости. Что еще он может выбрать, спрашивал он себя, и, затаив дыхание, отвечал сам себе: все что угодно! На первый раз для контраста В. выбрал веселье. И почувствовал, что радостное событие освобождения его духа от оков бренной плоти не может вызвать чьи бы то ни было слезы. Ему хотелось подойти к каждому, кто стоял у гроба, и прошептать ему нА ухо: «О чем ты плачешь? Разве ты плачешь об умершем? Ты видишь себя лежащим на этом столе, и себя ты жалеешь. Ты почувствовал себя уязвимым и ничтожным, и потому плачешь. Прислушайся к другому голосу в себе, к тому голосу, который радостно кричит: я жив, жив, жив! Смерть — это ничто, смерть — только дверь, мы все ее рано или поздно откроем! Прислушайся к голосу истины в себе и смейся, смейся, смейся!» И В. смеялся сам. Смеялся и смеялся, пока не решил, что настал черед другого шага…

Тогда он выбрал благодать. И в этом не было ни печали, ни веселья, но печаль и веселье непостижимым образом объединялись в этом чувстве, переплавляясь в нем в сияющий свет всепрощающей любви. В. смотрел на плачущих людей и хотел отдать им эту любовь, распространить ее на них. Он чувствовал, как сияние и свет исходят от него, пробиваются даже через толстый заслон стеклянного экрана. В. был преисполнен огромной благодарности к судьбе за то, что ему была дарована жизнь и это тело, которое он так любил, сам о том не ведая. Сейчас В.был переполнен любовью и любовь свободно изливалась на все, что только виделВ. Я благодать, я свет! Я дарую благо. Придите ко мне все, кто обижен и слаб. Я помогу вам, я освещу ваш путь! Здесь В. чуть было тоже не забылся, так заманчива была перспектива дарить любовь и свет, но легкий кашель Мистера вовремя вернул его к самому себе…

Тогда В. выбрал страх. Он почувствовал снова, что значит быть слабым и беззащитным существом, которое не знает, что ждет его в следующую минуту. Почувствовал страх плоти перед смертью. В. представил холодную, глубокую и темную яму, в которую опустят его тело, и его пробралА ледяная дрожь. «И даже здесь, за порогом смерти, разве не ужасно стоять перед лицом бесконечной бездны?» — спросил себя В. и ощутил, как страх разрастается и грозит опять ввергнуть его в беспамятство. Но В. был настороже…

И он выбрал зависть. Он вспомнил все прекрасные и чарующие моменты своей жизни, вспомнил обо всем, что не исполнилось, и ему показались не милы все эти люди, которые еще живут, еще могут надеяться. Но он не поддался и зависти…

И выбрал нежность. Он стал мягок, как тающее масло, он хотел утешить всех-всех-всех, а больше всего он хотел утешить свою возлюбленную, чтобы уже никогда больше слезы не лились из ее прекрасных глаз. Но В. опять вовремя опомнился…

И он выбрал гнев. Как может быть такой несправедливой судьба, отнЯвшая у него жизнь именно в тот момент, когда перед ним только забрезжила надежда быть свободным? Но и гнев оказался ему подвластен…

И так В. вытаскивал на свет божий все новые чувства из своей копилки и поражался их разнообразию. В. примерял на себя различные эмоции и через их призму смотрел на факт своей смерти. В конце концов он понял, что смерть, даже твоя собственная, впрочем, как и любое другое событие, это нечто вроде столба, который ты можешь обойти кругом и разглядеть с любой стороны. Так или иначе, ты будешь смотреть на столб, но то, КАК ты будешь на него смотреть, целиком зависит от тебя.

В. восхищенно глянул на Мистера, и тут же понял, что опять воспользовался своей копилкой и вытащил оттуда восхищение. В. засмеялся — он неисправим! Но один вопрос не давал ему покоя:

— А когда я был жив, я тоже мог пользоваться копилкой? — спросил он у Мистера или у себя, что было одно и то же.

— Несомненно, — отвечал Мистер. — Ты мог пополнять ее новыми эмоциями, мог доставать из нее старые чувства или приготавливать новую смесь из ощущений, которая опять же будет отложена про запас. И конечно, так или иначе, ты всегда мог выбирать.

— Да, — ответил В., - я мог выбирать, но я не помнил о праве выбора и потому был полностью во власти чувств. Страдания казались такими невыносимыми! Если бы я знал, что в любой момент могу их прекратить! А как отвратительны были этиВ., которые повылазили невесть откуда!

— Невыраженцы? — весело подхватил Мистер. — Почему же «невесть откуда»? Очень даже «весть», откуда появились эти милые создания. Да уж, зАдали они нам хлопот! Поверь, их утилизация была делом, мягко говоря, непростым. Даже для того, чтобы их отловить, пришлось задействовать целую роту.

— Значит, их все-таки уничтожили? Как жаль! Но почему я сам не мог ничего с ними поделать?

— Потому, мой дорогой, что после драки кулаками не машут. Когда невыраженец народился на свет, с ним уже ничего не поделаешь. Его можно только утилизовАть. По этому делу у нас есть настоящие спецы! А вот справиться с ним самому сложно. И мало кому это удавалось с первого раза. Так что о твоих невыраженцах пришлось позаботиться нам.

В. виновато улыбнулся, и хотел было даже извиниться, но тут же понял, что винить ему себя, собственно говоря, не в чем. И дело было не в том, что он позволил своим эмоциям воплотиться в такие отвратительные формы и не в том, как он в конце концов поступал — хорошо или плохо, но в том, что само понятие вины здесь, за гранью жизни и смерти, утратило всякий смысл. Здесь В. понимал, что наказание или одобрение есть не более чем средства управления, которые теперь не имеют над ним власти. Ему не было никакой нужды вести себя так или иначе потому, что за этим последует кнут или пряник. Здесь В. был добр только потому, что ему самому нравилась доброта, потому, что доброта была для него естественна и непринужденна. И здесь В. мог управлять своими чувствами в силу того, что обладал знанием, а не потому, что стремился быть хорошим. Так кого же винить в том, что когда-то В. не понимал того, что понимает сейчас, и потому не мог справиться со своими эмоциями и наплодил целую кучу невыраженцев?

Тут В. вспомнил еще кое-что. Он спросил у Мистера:

— А торшер? Это тоже вы сделали?

— Какой торшер? — спросил Мистер удивленно.

— Торшер из Раздачи! Он сам собой появился прямо перед моим носом.

— А-а, вот ты о чем, — протянул Мистер. — Нет, мой дорогой, это явление иного рода. Видишь ли, вещи, которые ты получаешь в Раздаче, они, как бы это выразиться, настолько жестко материальны, что, в общем-то, не поддаются модификции. И более того, они ей мешают. Поэтому многие сталкиваются с тем, что вещи из Раздачи появляются не к месту и в самый неудобный момент. Хотя у них есть и свои достоинства. Они никуда не исчезнут и не изменятся, кто бы тебя не заточал. Но с другой стороны, тебе всегда придется подыскать им подходящее место в созданном тобою пространстве и смириться с тем, что они будут иногда мешать модификции. А избавиться от них можно только одним способом — утилизовать. Этим занимается Утиль. Поэтому Раздача у нас, мягко говоря, популярностью не пользуется.

— Утиль? А невыраженцев тоже там утилизируют… то есть утилизуют?

— О, если бы, мой друг, если бы! — многозначительно поднял брови Мистер. — Увы, все не так просто!

— А вот еще, — вспомнил В. — ко мне заглянул на огонек некий Пантон…

— Ах да, есть такой, — улыбнулся Мистер.

— Это и было перемеСТЕЧение? — спросил В. — Именно так он попал в мою комнату?

Мистер кивнул утвердительно.

— Он говорил о какой-то игре, — продолжал В. — Неужели это действительно была игра? Игра в заточение?

Мистер усмехнулся:

— Есть такая игра, но это не тот случай. Все же, чтобы начать игру, обычно требуется согласие всех ее участников, не так ли? А иначе это не игра, а издевательство!

В. посмотрел на Мистера многозначительно: вот именно, издевательство!

— Прошу, не хмурься! — подзадоривал В. Мистер. — Действительно, есть такая игра — игра в заточение. Несколько людей — заточители, договариваются так ограничить сознание заточённого, чтобы он не смог ни модифитить, ни переместечаться. А заточЁнный, таким образом, учится преодолевать сопротивление. Это что-то вроде тренировки, понимаешь? Вроде того, как бегать с грузом. С грузом бежать тяжелее, но зато когда его сбросишь…

В. кивнул. Сейчас он понимал, в чем интерес такой игры, не то что тогда, когда сам оказался заточЁенным. Мистер продолжал:

— Но в случае с тобой, это была не игра. А что это было? Мне трудно подобрать подходящее слово. Можешь называть это испытанием, хотя нам ни к чему было тебя испытывать. Мы даже не пытались тебя «заточить», просто предоставили тебя самому себе. Хотя, когда случайно вмешался Пантон, пришлось, так сказать, немного поумерить его пыл. Но больше никаких специальных мер мы не предпринимали, так что ты сам ответственен за все случившееся. И ты мог сам выбраться из комнаты, для этого тебе было нужно всего лишь… Впрочем, наверное, ты уже понял, в чем была твоя ошибка, не так ли?

В. кивнул. Ему сложно было оформить свое знание в слова, но он нутром чувствовал сейчас, что ему на самом деле не стоило бы никакого труда создать дверь, через которую можно было выйти из комнаты. А не получалось у него потому, что он сам сомневался в том, что это возможно. Видимо, тут было необходимо некое чувство уверенности в себе, в своих магических силах, можно так сказать.

— Видишь ли, — заговорил Мистер, — Для столь сложных и одноврЕменно простых маневров, как модификция или переместечение нам требуется абсолютное спокойствие и состояние легкости и радости бытия. А в другом настроении абсолютно бессмысленно даже пытаться что-то изобразить. К тому же ты допустил еще одну существенную ошибку. Ты действовал без должной уверенности, а точнее, тебя постоянно разбирали сомнения: получится или нет? Тебе казалось, что ты занимаешься ерундой. С таким подходом, конечно же, ничего не выходило. Иногда сомнения нам нужны, порой они как предвестники нового знания, но когда речь идет о действии, тем более о таком, как модификция или переместечение, сомнениям нет места, понимаешь?

В. опять кивнул. Он понимал. Мистер своими словами подтвердил то, о чем уже догадался сам В. Но все же, как назвать то, что произошло? Вспомнив о днях своего вынужденного голодания, В. вспомнил и всю боль, что испытал тогда, все унижение, которому он считал себя подвергнутым, и весь бессильный гнев, который ему не на кого было излить. «Зачем…» — хотел было спросить В. и осёкся. Он хотел спросить Мистера, зачем они заточили его в той комнате, но, снова прислушавшись к себе, В. понял, что знает ответ на свой вопрос.

В дни заточения он видел только первую половину пути — ту, которая изобиловала колючими кустами и ямами, а сейчас он видел и вторую — где дорога была прямой и ровной. Теперь он понял, в чем была цель столь опасного мероприятия, потому что эта цель была достигнута. Никто не хотел его унизить, или причинить ему боль, никто не был лично заинтересован в том, чтобы В. так страдал, наоборот — такое испытание было своеобразной помощью В., чтобы он достиг того понимания, которое обрел сейчас.

Теперь В. поражался тому, каким гениальным был замысел, и как он был точно и неуклонно приведен в исполнение. Здесь была немалая толика труда и самогоВ., но самостоятельно он никогда не смог бы найти столь прямого и короткого пути к тому, кого можно назвать «новым В.» Теперь В. понимал, зачем нужно было это заточение, и почему нельзя было заранее рассказать ему о том, что его ждет. Знай он весь план с самого начала, он никогда бы не сподобился столько осмыслить и столько пережить.

Мистер как всегда читал его мысли:

— Да, в определенном смысле это испытание ты устроил себе сам. Конечно, мы могли тебе помочь, мы могли тебя предупредить, могли объяснить, что происходит. Но в таком случае ты никогда бы не стал тем В., которым являешься сейчас.

Ты не сумел выбраться из комнаты, зато многому научился. Ты научился преодолевать боль и бороться без борьбы. Ведь смысл не в том, чтобы привыкать к боли. Не в том, чтобы рассчитывать на награду в будущем, воспитывая в себе «победителя». А также не в том, чтобы развивать так называемую «силу воли», которая есть всего лишь многократно умноженное желание. И отнюдь не в том, чтобы уповать на веру или надежду.

Награда, воля и даже надежда и вера — суть призраки никогда не наступающего «завтра», они не помогут тому, кто переживает свою боль в настоящем. Они подобны лекарствам, которые не исцеляют, но всего лишь туманят голову. Задача может быть только в том, чтобы научиться преодолевать боль, найти такие способы существования, при которых боль уже не будет казаться нестерпимой или исчезнет вовсе. Вот тогда это будет настоящее развитие. Эти муки была нужны тебе, не так ли?

— Да, нужны, — со вздохом ответил В. — Теперь я понимаю, что сам пожелал страдать. Мне нужно было страдание, чтобы развиваться, искать, расти.

— Кстати, — обрадовался чему-то Мистер. — Мы добрались до самого веселого! Как совместить два взаимосключающих утверждения? Я уверял, что в Доме нет насилия, и в то же время, казалось бы, принУдил тебя обходиться без воды и пищи. Так я лгал, или обманывал, или, может быть, сам не понимал, о чем говорю? Или же выдавал желаемое за действительное? У вас есть какие-либо мысли по этому поводу, уважаемый В.?

— Да, — ответил В., сам себе удивляясь, так легко его знание-обо-всем оформлялось в слова. — Истинное знание может быть добыто только в объединении противоположностей. Поэтому можно принуждать, не прибегая к насилию. Поэтому я могу управлять своими чувствами, и все же они вне сферы моего управления. Поэтому я ограничен и бесконечен одновременно.

Мистер даже захлопал в ладоши:

— Браво, В.! Теперь, надеюсь, вы никогда не будете винить меня в том, что я заставил вас страдать.

Тут Мистер замолчал и некоторое время смотрел куда-то вдаль помимо В. Потом он добавил:

— В страданиях есть особое, изысканное наслаждение. Некоторые, не осознавая этого, так бередят свои раны, что буквально доводят себя до исступления. Иногда даже до смерти…

— Да, я знаю, — ответил В. — И мне хочется печалиться по этому поводу, но я, пожалуй, приберегу эту печаль до лучших времен, а? — и он подмигнул Мистеру. Только сейчас В. осознал, что разговаривает с Мистером на равных. Если раньше он все время находился в позиции ничего не понимающего идиота, то теперь ему и в самом деле не нужен был Мистер, чтобы знать. «Как меняет людей смерть», — подумал, усмехнувшись про себя, В.

Похороны исчезли, как и комната со стеклянной стеной. Они с Мистером опять парили в бескрайней тьме.

— Что ж, — произнес торжественно Мистер. — Пора идти дальше!

— Дальше? Но куда? — не удержавшись воскликнул В.

Мистер рассмеялся:

— Вопросы! Снова вопросы! Пожалуй, не соглашусь с вами, дорогой В., смерть не так уж и меняет людей…

Ты здесь, и я спрошу тебя…

Ты чувствуешь дыхание будущего, которое несет перемены?

Ты жаждешь воскресить в себе того, кто умер, так и не сумев родиться?

Ты готов бросить вызов сокрушающей наши сердца предопределенности?

Ты отважишься разрушить свой мир, дабы свершилось то, что было задумано?

Я вижу множество путей для возрождения.

Я верю тому, что говорит мне безмолвие.

Я отдаю все, что имею.

Я принимаю смерть.

Я обретаю жизнь.

Ты — в моем Я.

Мы едины.

Мы неделимы.

Что делаю я, то делаешь и ты.

Что делаешь ты, то делаю и я.

Нет запретов.

Нет лжи.

Нет истины.

Нет страдания.

Только бесконечное возвращение к себе.

Кто не хочет терять, тот никогда не найдет.

Открой одну дверь и увидишь тысячи дверей, которые ждут.

Прочти одну книгу и сможешь прочесть то, что еще не написано.

Сделай один шаг и путь начнется.

Я Ари Ясан.

Этот мир создан мною в любви.

Эта книга — дар мне.

Эта книга — дар всем, кто пожелает принять.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: