Общий взгляд на предмет. В общем и целом, от моего взгляда предмету не поздоровилось.

Николай Курдюмов - Педагогическая опупема

(пособие для сдвинутых учителей и нормальных родителей)

Глава 1. Мечтая о хорошей школе…... 1

Мои первые школьные наработки. 1

Дело было в Азовке…... 7

Глава 2. Обучение — это очень конкретно!17

1. Что такое обучение. 18

Нужен ли для обучения учитель?..22

2. Что мешает нам обучать и обучаться. 24

Глава 3. Мой опыт получения учебных результатов, или залатывание дырок в голове. 33

Глава 4. Что делать с познавательными предметами. 43

История и прочее. 43

Главное о приобщении. 45

Глава 5. Наглядный контроль в действии. 46

Глава 1. Мечтая о хорошей школе…

Всё началось с появления детей.
С них вообще начинается всё хорошее.

Знаете, честолюбие — полезное чувство. Это большое удовольствие — делать что-то лучше других. В том числе и детей! Мы ведь, заводим их для собственного удовольствия.

Когда мы видим превосходство нашего чада над прочими, мы лопаемся от гордости. Когда, наоборот, нам указывают на «недоработки в воспитании» — лезем на стенку.

Конечно, каждый старается взрастить в детях свои собственные ценности.

Одни продолжают играть в кукол и стараются, чтобы их чада били рекорды «по одёжке»: одевают, как на подиум, снабжают мопедами, мобильниками и прочими совершенно «необходимыми» в начальной школе вещами.

Другие готовят детей к встрече «по уму»: учат читать и считать с двух лет, гордятся кипой прочитанных до школы книг и решённых задачек.

Третьи больше ценят «душу» и полагают, что доброта и отзывчивость стоят дороже ума и денег. Естественно, правы все трое.

Мне же, всегда хотелось видеть своих детей способными и самостоятельными.

Я был уверен, что человечек, родившийся год назад — уже личность. И эта личность должна хотеть свободы. От родителей — в первую очередь. А, свободен тот, кто умеет всё делать сам.

Я был близок к истине. Оказывается, человек задолго до рождения — уже личность.

Так или иначе, нам было интересно с детьми. Пятидневного сына я тут же пустил плавать в ванну — и он плавал год, пока помещался.

Потом, были развивающие игры Никитиных, холодные обливания, лыжи, горы, музыка, акробатика и прочее.

Особое спасибо — Никитиным. Они сумели посмотреть на детей трезвыми глазами и увидеть в них полноценных, могущественных человечков. Я от души разделяю их взгляды.

Наши дети росли весьма активно и свободно — и это избавило нас от массы проблем. Увлечение Никитиными вылилось в эссе «Что надо знать и делать, если вы хотите заиметь ребёнка».

Оно получилось нудным, но полезным. Я обязательно перепишу его: если бы я знал всё это раньше, мы избежали бы многих ошибок!

Мои первые школьные наработки

Итак, в 1986 году я, агроном по образованию и увлечённый папа троих малышей, «по зову сердца» пришёл работать в школу.

Это было замечательное время. Умы будоражит волна педагогических поисков и школьных реформ.

Матвеевскую «Учительскую газету» рвут из рук — там есть, что почитать!

В телецентре Останкино с огромным успехом проходят встречи с педагогами-новаторами. На устах у всех — Амоношвили, Шаталов, Волков, Подболотова, Огороднов, Щетинин.

Дух новаторства поднимает настроение молодым, вызывает скептические улыбки у матёрых, остужается строгостью завучей, и директор уже не в курсе.

Порывы демократизма разбиваются о двойки, дисциплину и «накопляемость». Над душами, рвущимися к Гребенщикову и Бони-Эм, бдительно висит домоклов завуч по воспитательной работе.

Но, педсоветы становятся живее, и всем ясно, что можно работать как-то иначе, без привычных глупостей.

Сначала я попал в «школу снятия стружки». В ней учились дети городской элиты, наблюдался период межвластия, а обязанности директора исполняла подавляющая дама, имеющая к педагогике весьма отдалённое отношение.

Я был уверен, что ребятам надо только раскрыть душу, а взрослые сообща работают ради результата.

Огромное спасибо всем: не прошло и полгода, как я избавился от сих наивных заблуждений. В основном, по поводу взрослых. С ребятами было проще: они-то, как раз, ценили работу на результат.

Видимо поэтому, хлебнув всех тяжких, на какие только способен женский коллектив, раздражённый самоуверенным и чересчур энергичным юнцом-энтузиастом, я не расхотел-таки быть учителем.

А собрался, пересилил свой страх и… отработал одну лагерную смену с пятиклашками.

Это был замечательный урок! И я победил: научился строить с детворой отношения, не теряя своего лица.

Они научили меня главному: управлять, не унижая. И ругаться на весь лагерь, и гоняться с хворостиной, и петь им песни, и читать книжки, и водить в походы — искренне, от души.

За три недели бурной жизни мы стали дружным отрядом. Расставались, взаимно обогащённые.

И вот, строгая и потрясающе профессиональная команда завучей двадцатой школы города Балаково видит перед собой молодого и увлечённого биолога, из которого так и прёт ненависть к формализму и желание завоевать души ребят.

Вероятно, вспомнив себя в молодости, или просто из любопытства — они улыбаются, назначают ему опытного куратора и берут на работу.

А потом, они закрывают на него глаза и позволяют искать себя. Милые мои завучи, я люблю вас!

И началась работа: шесть пятых, шесть шестых, шесть седьмых, два девятых и два десятых — разные, на любой вкус! Я вёл их два года.

К середине второго года я мог похвастаться собственной системой преподавания биологии в городской школе, где по шесть-восемь классов в каждой параллели, и две смены уже трещат по швам.

Похвастаться, в основном, перед самим собой — больше-то никто не интересовался.

Эта система вряд ли тиражируема: таких чудаков, как я, — не много. Но она оказалась успешной и сняла многие проблемы.

Кроме того, она показывает: даже в городском «муравейнике» есть куча возможностей работать в кайф! Посему рассказать о ней определённо стоит.

Общий взгляд на предмет. В общем и целом, от моего взгляда предмету не поздоровилось.

Во-первых, в учебниках — почти сплошной фактаж. То есть, справочный материал.

Выучивая бесконечные «что», «где» и «сколько», наукой не заинтересуешься. И я стал заострять внимание на том, что интересно мне самому: на «почему», «зачем» и «для чего». А этого в учебниках — большой дефицит.

Во-вторых, тексты учебников нудны, формальны и безлики. Они скорее отбивают охоту к предмету.

Чтобы приобщаться к биологии, надо читать Дарелла, Херриота, Томпсона, Кусто, Акимушкина, Смирнова. Рисунки во многих случаях — такие же.

Что касается учебника «Человек», то его вообще смотреть опасно: вместо человека получается какой-то примитивный киборг, робот, не способный, к тому же, управлять своим организмом, а обязанный, чуть что, обращаться к врачам. Жуть!

В-третьих, «биология» — предмет очень обширный. Кто сказал, что она состоит из ботаники, зоологии, анатомии человека и тех общих законов, что вошли в учебники?! И кто сказал, что именно такая биология нужна людям?

Короче говоря, учебники как-то быстро перешли в разряд второстепенных материалов, дополняющих только лабораторные работы.

А главное место заняли фотоальбомы, слайды, популярные книги и фильмы, а также микропрепараты — благо, микроскопов хватало на каждую парту.

От учебников, по сути, осталось только чередование учебных тем.

2. Учебная тема.Темы в биологии занимают обычно 4-8 часов. Например, «Рыбы» — 5 часов, «Птицы» — 8 часов. Любая тема, независимо от объёма, проходилась в три этапа: лекции, лабораторные работы и отчёты.

Лекции могли занимать 2-3 часа, обычно, треть темы.

Я запоем читал всю популярную литературу, какую мог достать. Если было, чем удивить — значит, лекция удаётся.

Особой популярностью пользовались примеры из списка «самое-самое». На лекции я ораторствовал, лицедействовал, показывал свои слайды — в общем, отрывался на всю катушку.

На шесть часов катушки хватало. А когда болел коллега, приходилось крутиться и по десять.

Если лекция интересная, её можно читать и шёпотом, и сидя. Кстати, рассказывать шёпотом интересный материал — отличное упражнение по охвату вниманием всего класса.

А держать в поле зрения весь класс — необходимейший, важнейший навык учителя. Благодаря наущению моего куратора, я освоил его за полгода.

Лабораторные состояли из двух частей: микроскоп и теория.

Каждую секунду каждый ученик должен быть занят. Этому базовому правилу научила меня мой куратор, опытный биолог, Валентина Михайловна. И я представил себя дирижёром оркестра. Получилось вот что.

«Сегодня — лабораторная». Раскрывается доска. На ней — вопросы по теории по учебнику для одного варианта, и вспомогательная схема микропрепарата (или скелета, гербария — что есть) — для другого.

Минуты три ввожу в курс дела. А потом засекаю время — «Начали!». Иногда поднимают руки — помогаю.

«Микроскописты» должны увидеть, нарисовать понятненько и желательно в цвете, обозначить всё стрелками.

«Теоретики» — кое-что прочитать и ответить на ряд вопросов. У тех и других — по 20 минут.

Дать всем микроскопы одновременно — грубейшая ошибка: суета, «Дай посмотреть!», куча свободного времени — в общем, хаос. А так, все заняты разными делами, и времени — впритык.

Ближе к середине урока начинаю отсчёт: «Осталось пять минут. Три. Одна. Десять секунд. Поменялись!»

Микроскопы двигаются к другому варианту. Работа продолжается. К концу урока в тетрадях — рисунок с натуры и теория к нему.

Таких лабораторных могло быть две-три — я совал под микроскопы не только всё, что нашёл в лаборантской, но и всё, что мог найти в природе.

Сначала приходилось жёстко следить за режимом. Но ребята очень скоро освоились.

Через три месяца любой двоечник орудовал микроскопом так же уверено, как рогаткой. Толстые общие тетради кончались за пару четвертей.

Отчёты — это 1-3 часа разных работ, оценки за которые были особо важны.

Это могли быть сочинения по биологии — эссе, трактаты на заданную тему, рефераты.

В них я поощрял художественность, но больше ценил научную корректность. Темы давал на выбор, но вышкой считалось выдумать свою.

После сочинения могли быть викторины. Их было три варианта: «Что-где-когда?», проблемные вопросы на время и чайнворд (кроссворд) на время.

Все разыгрывались между командами: ребята собирались в кучи человек по шесть. Победители получали все пятёрки, остальные команды оценивались по сумме накопленных баллов.

«Что-где-когда?» — знакомая форма состязания. Моя задача была — придумать хитрые вопросы по теме.

Вопросы брал на сообразительность, по материалам лекций. За временем следил ученик-орбитр.

Можно сделать проще: полтора-два десятка хитрых вопросов или проблемных ситуаций просто задавал подряд, на ответ давал по минуте, и итоги подводил тут же, быстро выслушивая все команды. Ученик-секретарь вёл счёт.

А можно зашифровать пару десятков слов-отгадок и сложить их в чайнворд. А чайнворд нанизать на какое-то очень трудное слово, типа «аденозинтрифосфат». Разгадаешь ответы — увидишь это слово.

Тут команды работают сами, на время, и общение разрешено только внутри команд.

Побеждают те, кто первыми разгадал ключевое слово. Все приносят мне разгаданный чайнворд. С помощью простых вопросов оцениваю уровень команды.

Чтобы получить на отчётах двойку, надо было вообще не участвовать в работе. Тройки ставил за частичное участие. Пятёрки — за победу, а также лидерам других команд — они их сами называли.

Отшумев последнюю викторину темы, народ уже готовился слушать новые лекции.

3. Накопляемость— специфический школьный термин, косноязычие коего выражает нашу беспомощность, неспособность объективно оценить работу всех учеников.

В системе устных опросов это, и в самом деле, невозможно. Это стало ясно через пару месяцев.

Двадцать минут урока — на что? На то, чтобы унизить пятерых, пока остальные тридцать сидят и дохнут от безделья?! Ну, нет уж, увольте.

И я отменил устный опрос, как вредный предрассудок. И тут же стало видно, что проблема накопляемости — дутая.

«Сегодня — лекция». И дежурный встаёт и раздаёт листочки-четвертушки «для записей».

Все пишут сверху фамилию и класс. Открывается доска, и на ней — по три вопроса трём вариантам. Ответы можно только услышать в лекции. Отвечать надо одной конкретной фразой.

Поначалу, сообщив ответ, я давал минуту, чтобы его записать. Но уже во второй четверти ребята привыкли, и отвечали по ходу лекции.

Работаю я — работают и они. Три вопроса — это пустяк, но это — хорошая оценка в журнале.

Просмотреть несколько фраз — дело на полминуты. Сначала я снабжал оценки комментариями типа: «Не твоё», «Ты не услышал меня», «Отличная мысль» или «Молодец!».

И ребята поняли: я с ними общаюсь, держу связь. И для этого вовсе не обязательно вызывать к доске.

Позже проверять лекционные листочки стали лидеры, а я ограничился проверкой сочинений и лабораторных, где также комментировал то, что увидел.

Конечно, поначалу все стали друг у друга сдирать. Как сделать это невыгодным?

Выход нашёлся скоро. Огласив оценки, сдирателей оставляю на закуску. Беру кучку взаимосодранных листочков. «Такие-то, встали». Встают. «Кто автор текста слов?»

Смотрят. «Николай Иванович, а что будет, если не скажем?» «Всем по паре. Всё честно: вы дурите меня — я вас».

«А если скажем?» «Автору — четвёрка, объективно. Остальным — тройки за участие!» И автора тут же объявляют. Не хочешь выше тройки — сдирай на здоровье. Но таких, вскоре, почти не осталось.

Итак, каждая лекция — оценка. За лабораторные я ставил две оценки: за препарат и за теорию.

Занятия-то, разные. Кто-то сильнее в одном, кто-то — в другом. И за отчёты каждый имел по оценке. И за ведение тетради — каждую четверть оценка.

В моём журнале не было пустых клеток вообще. Или оценка, а то и две, в виде дроби — или «Н».

Я знал, что так работал В.Ф. Шаталов: каждый урок ученика должен быть оценён. И это было, действительно, здорово.

Приходилось, конечно, иногда и ночью тетради проверять, но это — небольшая плата за постоянную взаимосвязь с учениками.

Когда человек получает оценку — он не одинок, и есть хоть какой-то смысл работать.

Надо ли говорить, что самый глухой разгильдяй имел минимум пять-шесть троек за четверть, и я, с чистой душой, без всяких взаимных мучений, ставил ему четвертной трояк.

А отличники считали шиком не испортить узор пятёрочной цепочки ни одной четвёркой.

Честно говоря, я ждал, что кто-нибудь, видя сплошь чёрные страницы в журнале, спросит: как у вас так получается?

Никто так и не спросил.

4. Дисциплина— самая главная проблема классно-поурочной системы.

Проблема — целиком искусственная: в системе рационального обучения нет классов и уроков, посему, нет и дисциплины.

Но, школьный учитель тратит на дисциплину иногда больше сил, чем на ведение урока.

Ситуация — совершенно идиотская: сначала надо заставить сорок человек сидеть по струнке, и только затем — что-то преподавать.

А народ — живой, между прочим, и сидеть просто так не обязан. Вот и разрывается молодой учитель между «заставить сидеть» и «заинтересовать». Нехилая дилемма!

Были и у меня такие времена, и были такие классы. Но за год я, в общем, решил эту проблему, не став цербером или хамом. Вот то, что я зарубил себе на носу.

1. Лучший способ создать дисциплину — заставить всех работать.

Не орать — «Работай!!!», когда ученику уже нечего делать. А загрузить реально. Вот работа, вот время, не позволяющее расслабляться — и вот оценка. Для этого и существует продуманная модель, схема урока.

А лучший способ развалить дисциплину — незанятое время. Устный опрос — просто шедевр в этом смысле: двадцать минут дураковаляния!

«А, как же — развитие речи!?» Ну, по-моему, это обычная глупость. Давайте тогда постановим, чтобы литераторы развивали биологическое мировоззрение. И физику с математикой не забыли.

А мы, естественники, будем по пол-урока на речь тратить. Вот ужас! Посему, давайте обойдёмся развитием письменной речи. Это — реальная работа, с которой филологи, кстати, тоже не справляются.

2. Ребята не слушают тебя — они видят тебя. Видят насквозь.

И если они видят, что ты пытаешься быть лучше, чем есть, и что твои претензии больше твоего профессионализма — тебе крышка.

Ребята видят, что ты реально делаешь, какова твоя цель. Если эта цель — научить, они простят тебе даже хамство. Если же ты не умеешь учить, тебя не примут всерьёз.

Войдя в класс, ты вступаешь с сугубо деловые отношения «ученик — учитель». Тут важен только результат работы. Всё личное остаётся за дверью.

И ребята это знают. И ценят, прежде всего, умение научить — и умение заставить учиться, если нужно.

Идеальная ситуация: работа организована так, что учителю почти не приходится ничего говорить, а ученикам некогда раскрыть рот.

3. Учитель, помни: ты — хозяин на своей территории!

Первые встречи с классом решают главное: кто кем будет управлять. Кто — кого?

Есть классы, позволяющие собой управлять — приучены с началки. А есть оторвяги, которые бьются до последнего.

И есть куча учителей, которыми управляют ученики. И мы уважаем и помним только тех учителей, которыми нельзя было управлять!

Посему, ты обязан быть хозяином в классе. Обязан.

Это не имеет отношения к демократизму: хороший хирург не советуется с больным, хороший механик не слушает мнений хозяина сломанной машины.

Без результата нет никакой демократии. Здесь — класс, твоя работа, твой цех. Здесь ты занят своим делом и обязан получить результат.

Только ты знаешь, как его получить. И всякий, кто тебе мешает, подставляет остальных. И все это понимают.

И поэтому, несмотря на установки начальства, типа «не имеете права выгнать» — в своём классе ты имеешь право делать всё, что необходимо для проведения урока.

Ты — дирижёр, и никто не должен тебе мешать. Любые провокации, подначки, приколы, наглое кокетство и явное манипулирование — всё должно отлетать от тебя, как от стенки горох.

Каждый должен понять и сделать всё, что ты запланировал. Всё остальное — на перемене, за дверью, но не на уроке!

Ты должен точно знать, что ты тут делаешь. Ты тут не общаешься, не выясняешь отношения, не воспитываешь, не снисходишь и не сеешь.

Ты тут работаешь. И результат твоей работы — работа учеников, хотят они этого, или нет!

И это, кстати — самое лучшее воспитание из всех возможных.

Всё решает самая первая встреча. Вот врывается толпа с шумом и грохотом: ну-ка, проверим, что тут за новый учитель!

Спокойно, как удав, жду, пока успокоятся. В голосе — сталь конкретного решения. «Не-а. Не понравилось, как вошли. Пробуем ещё раз. Брысь!!!»

На третий раз народ уже вполне способен слушать. Теперь нужно сразу расставить точки над всеми «i».

«Сели. Сейчас я честно раскрою вам карты. Кто не услышит, я не виноват.

Правило номер раз: в моём классе, от звонка до звонка, всё решаю только я. Не родители, не директор, и не вы, а я.

Правила работы я сообщу позже. А правило поведения у нас одно. Я делаю замечание один раз. Просто показываю пальчиком: мешаешь.

После этого, я имею право, без всякого предупреждения, тихо и нежно взять объект за шкварник и культурно вывести за дверь.

Обычно я так и делаю, и сопротивление бесполезно. И если это произошло, в журнале тут же появляется кол. Его можно исправить только на четвёрку, но это уже трудно.

А не исправил — пусть стоит, он твой, заслуженный: ты ведь сам решил не работать. Кто не понял — разрешаю задать вопросы».

Знаете, это нормальная и честная позиция. Мне потребовалось применять это правило только в начале года — до тех пор, пока народ не убедился, что я его действительно применяю. Позже — только иногда, в крайних случаях.

Это — важнейший момент. Класс — это просто люди. И, несмотря ни на какие школьные правила, этика в классе — реальная, человеческая. Два следующих пункта — пример тому.

4. Сказал — сделай. Если ты всегда говоришь то, что делаешь, и делаешь то, что говоришь — у тебя не будет никаких проблем с дисциплиной.

Вообще, злиться на ребят — слабость, беспомощность, неспособность управлять. Те, кто не может иначе, всё же, вряд ли должны работать в школе.

Но, все мы человеки, и когда нас выведут из себя, мы начинаем, как тот органчик, бессознательно молоть всякую чушь, ругаться и угрожать.

Так вот: всё, что наговорил — делай, как бы не было тебе страшно.

Сказал «выгоню» — и он должен вылететь из класса. Да, получишь от завуча по башке, но это — потом.

Сказал «Всем — колы!!!» — потом, потом будешь биться о стенку и клясть свой поганый язык. А сейчас бери журнал — и ставь, что обещал.

Через полгода такой тренировки научишься не болтать лишнего.

Хочешь уважения — уважай себя. Уважаешь себя — отвечай за базар. В натуре. А не можешь — грош цена тебе, и все твои угрозы становятся банальным хамством.

Вот это презирают и ребята, и взрослые. И ещё они презирают жалобщиков и стукачей.

5. Отношения с ребятами — только твои отношения.

Учитель, знающий себе цену, не пойдёт жаловаться. Он будет драться честно. Если надо, покажет зубы и разорвёт всех в клочья — и его зауважают!

Но он будет с ребятами заодно, и не подставит их. Честный человек всё решает напрямую, без посредников.

Но нам застят глаза наши инфантильные представления о «гуманности»: пусть кто-то другой «опускается до хамства». Например, страшный директор или завуч.

Так вот: если ты сломался и привёл на урок начальство — крест тебе на гроб! Ты так и останешься для ребят слабаком.

Был один класс, с которым я допустил эту ошибку. Позже, мы сработались, но они так и не приняли меня всерьёз. Почему никто не предупредил меня об этом раньше!?

История с анатомией. Об этом хочется рассказать особо — для развлечения, и в качестве примера, до чего может дойти наплевательство на школьную программу, если в неё вдумываться.

Никитины, Аршавский и Чарковский, Шаталова, Шелтон и Брэгг, холодные купания и увлечение оздоровлением.

Плюс — близкий друг, опытнейший терапевт Ольга Григорьевна, давно осознавшая, что люди, в основном, сами хотят болеть, а медицина не знает почти ничего.

В общем, к учебнику «Анатомия человека» я отнёсся, как к вредительству и оружию геноцида. И до сих пор отношусь так же.

Свой курс я назвал «Здоровье человека». Сам рисовал схемы и опоры, готовил свои лекции.

Рассматривая очередную «систему» организма, рассказывал о реальных причинах болезней и о том, как их избежать.

Давал непрямой массаж сердца. Механизм голодания. Правильное питание и энергетику организма. Кожную терморегуляцию и ледяную воду.

Много рассказывал о том, как вынашивать и воспитывать здоровых малышей. Пытался говорить правду о здоровье.

Часто брал учебник, зачитывал выдержки — и посвящал урок доказательству того, что это — чушь собачья. И всё было хорошо, пока не грянуло… «размножение человека».

Что делать?! Тема — серьёзнейшая и важнейшая, и вся правда скрывается от детей.

Дал лабораторную по расчёту безопасных дней женского цикла — и убедился, что народ совсем отвык читать учебник.

И тогда я договорился с Ольгой Григорьевной. Дальше всё напоминало работу подпольной группы.

«Народ, я вижу, что вы разучились читать учебник. Да, там всё равно нет того, что вас интересует. Предлагаю вариант. Вы задаёте мне все вопросы о сексе и беременности, какие придумаете.

Всё анонимно — без подписей. Задавать можно любые вопросы — кроме глупых. Я поговорю с врачами, добавлю свой опыт и честно на всё отвечу.

От вас мне нужна гарантия полного внимания на лекциях — и гарантия, что вы меня не сдадите».

Народ сначала недоумевал и боялся. Но потом, вопросы, всё же, появились. Вот вам и материал для лекций — мы с Григорьевной два вечера просидели, обсуждая проблемы сексологии и сексопатологии!

Дальше я спокойно, вполголоса, в мёртвой тишине, читал лекции «про это». По три часа всем шести восьмым классам. Читал и знал: вот сейчас я реально помогаю этим ребятам. Узнав правду, они не сделают многих ошибок.

Ребята не сдали меня. Наоборот, стали больше доверять.

И знаете что? Я желаю всем учителям также критически оценивать свои предметы.

Чёрт с ней, с программой. У нас есть шанс поделиться чем-то полезным, сообщить что-то ценное. Иначе, школьные годы вообще потеряют смысл.

* * *

За два года биология в школе стала полноправным предметом. Ребята заинтересовались, привыкли работать. Я подружился с ними.

Возник туристический кружок. Мы провели сногсшибательный школьный турслёт. Но я занимаю место ушедшей в декрет учительницы. И в этом — вся проза жизни.

Дело было в Азовке…

В мае 89-го становится ясно, что мне надо искать другую школу. Это, само по себе, дико, да и мест подходящих нет. А педагогика продолжает творчески бурлить.

По телевизору — очередная встреча в Останкино, с Михаилом Петровичем Щетининым. Он — блестящ и чертовски заманчив. Таня и говорит: «Вот ради такой школы для наших детей я бы могла бросить всё».

…Через сутки я бродил под грецкими орехами, которыми буквально укрыта станица Азовская, и восторженно лицезрел щетининскую школу — ЦКФЛ, центр комплексного формирования личности.

Восторгаться было чему. Двухэтажная сельская школа вся разрисована руками детей. Везде бродит какой-то приезжий народ с профессорскими знаниями.

С тобой говорят о биологических аспектах танца, об истории культуры, о философии космизма. Дети строят какое-то здание, теплицу, возятся с лошадьми.

Завучи со страшной деловитостью организуют всю эту суету и планируют будущее. Все уверены, что через год-два здесь будет красивый посёлок для учителей — проект уже делается в Москве.

Прилетевший через пару дней Михаил Петрович (далее — Шеф, как звал его коллектив) спросил: «Вы можете всю школьную биологию преподать за три недели?»

И этим купил меня окончательно: да кто ещё, кроме меня, это сможет?!

Через две недели, бросив первую очередь на четырёхкомнатную квартиру, мы переехали в турлучную хату, заросшую крапивой и увитую виноградом сплошь.

Треть гектара земли окаймляла лесополоса из слив и вишен, а на покосе цвели орхидейки. Я был на седьмом небе. И началась ужасно бурная, интересная жизнь.

Эксперимент продержался четыре года. После Щетинина в Азовке образовался педагогический лицей во главе с Виолеттой Сергеевной Лукьяновой — ярким, творческим директором.

Сейчас это — центр всей экспериментальной работы юга России. Мои дети, начав с ЦКФЛ и пройдя все катаклизмы, в конце концов, стали лицеистами, закончили учёбу в 15-16 лет с медалями и поступили в вузы.

В лицее человечно, активно, уютно и научно: используется система концентрированного обучения.

То, что технологически заложил Шеф, за десять лет приведено к практичному и рабочему состоянию.

Рассказывать об этом подробно — целая книга получится. Посему, ограничусь чисто педагогическими вопросами периода ЦКФЛ.

Каждый год Шеф вводил новые элементы технологии. К концу третьего года эксперимента, школа потрясала своей необычностью всех приезжих.

Ввиду большого разнообразия, аспекты наработанной технологии довольно трудно систематизировать, и я просто перечислю их в произвольном порядке.

Цель и основы школы

Декларируемая цель школы вырисовывалась из года в год, дополняясь разными образами и эмоциями. В целом, картина такая.

В давние времена на Земле произошёл катаклизм, и человек потерял свои божественные способности — духовность упала до нуля. Это и есть — мы.

Кругом — «индустрия пустоты», криминогенная среда, «Россия гибнет». Образование также уничтожает интеллект и опустошает души.

Мы — единственная школа, которая повернёт этот распад вспять, возродит «русский дух» и создаст настоящих, полноценных людей — людей будущего. Согласитесь, это круто.

Развитие личности мыслилось с начала до конца: в ЦКФЛ входил детский сад, школа и несколько вузов, работавших с нами по договорам.

В основе обучающего процесса — «принцип природосообразности».

Ритмика работы отталкивалась от церебральных ритмов мозга и естественных циклов, учёба учитывала смену полушарной загрузки, темп развития определяли сами ребята, куча практических дел дополняла учёбу.

Природосообразность — то, что надо. Она даёт колоссальный эффект. Именно эта часть технологии заслуживает самого широкого развития и применения.

Учебный материал был напрочь пересмотрен. Вместо фактажа упор пошёл на понимание причин, смысла.

Любой предмет должен был формировать общее философское мировоззрение. Его основа — Шарден, Чижевский, Циолковский, Вернадский, русские космисты и идеи Шефа.

По сути, каждый предметник создал свой авторский учебный курс. Недостаток у наших курсов был один: они и близко не напоминали то, что нужно для поступления в вуз.

Но у нас ведь — свои вузы. Поступление в экспериментальные вузовские группы было обещано, и мы не волновались об этом.

В основе воспитания — «закон целого»: «если элемент отсекает целое, то целое отсекает элемент». Это называлось словами «соборность», «общность», «внимание на личность».

Сначала это помогало сформировать коллективы, общий дух и чувство локтя.

Но, уже в начале третьего года, «закон целого» стал оправданием довольно жёсткого идеологического давления: кто не с нами — тот предатель. Или спасай гибнущую Россию — или уходи. Но об этом — позже.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: