языки, народы, государства

По данным ЮНЕСКО в настоящее время в мире существует 2 796 языков, однако число это не точное, поскольку практически невозможно разделить языки и диалекты и правильнее считать, что языков на земле около 2,5 – 5 тысяч. Так, например, в начале XX в. границу между русским и белорусским языками проводили в районе Вязьмы, на полпути от Москвы до Смоленска, а ныне русские говоры заходят глубоко в Витебскую область, причем определить точно, где западновеликорусские сменяются восточнобелорусскими, не удается. И ситуации подобной лингвистической непрерывности повсеместны: в Европе нет четкой линии раздела между нидерландским языком и нижненемецкими диалектами, которые вместе противостоят верхненемецким говорам; трудно ощутить границу между провансальским (окситанским) и французским языками, между прованскальским и итальянским и т.д. С другой стороны, русские из Полтавы и Калуги, не говоря уже о поморах и казаках, вряд ли легко поймут друг друга, а в Китае и Японии не понимают друг друга не только носители разных диалектов, но порой и жители соседних деревень. Представители тюркоязычных народов, напротив, прекрасно понимают речь друг друга, в отличие, например, от сицилийцев и венецианцев, диалекты которых отличаются сильнее, чем пограничные говоры итальянского и прованскальского.^{[405, 408]}

Как правило, каждый этнос имеет свой особый язык, само понятие этноса, его идентификация основаны на наличии общности языка как средства коммуникации, то есть русские – это те, кто говорит по-русски. Однако обязательного однозначного соответствия между языком и этносом нет; так, англичане, ирландцы, американцы, канадцы, австралийцы, новозеландцы и жители еще двух десятков стран Азии и Африки пользуются английским языком как национальным или государственным, то же самое с французским и испанским языками, немецким (немцы, австрийцы, швейцарцы, люксембуржцы, лихтенштейнцы), сербохорватским (сербы, хорваты, боснийцы, черногорцы), арабским и др. И наоборот, некоторые народы пользуются двумя-тремя языками одновременно: немецким и французским – эльзасцы, немецким и лужицким – серболужичане. В пограничных зонах и анклавах двуязычие – билингвизм – системное явление (ср. очаги тутейших говоров белорусско-литовского пограничья, компактные поселения литовцев в Белоруси и белорусов в Литве[26]), в отличие от диглоссии – использования двух языков с четким распределением функций: например, латынь, русский церковнославянский, арабский языки в сфере религии и науки средневековья.^[408-409]

Родной язык осваивается в раннем детстве, не позже трех-четырех лет, когда используются оба полушария мозга; позднее в освоении языка участвует только левое полушарие, отвечающее за фонетику и грамматику, поэтому научиться говорить на чужом языке без акцента и грамматических ошибок можно в любом возрасте, но поскольку языковыми значениями ведает правое полушарие, речь на чужом языке всегда оказывается менее выразительной. Между тем, потребность взаимопонимания, равно как и стремление говорить на своем родном языке – естественная потребность человека в идентичности, и необходимость пользоваться чужим языком (даже более престижным или обеспечивающим карьерный рост) воспринимается как ущемление национальных чувств, личных прав, как признак социальной неполноценности. ^[423]

Интерференция в фонетике проявляется в акценте, то есть в бессознательной подстановке на место непривычных звуков сходных с ними звуков родного языка[27], не замечая, что это порой меняет смысл слов. Так, в русском языке два звука [е]– открытый и закрытый, которые позиционно чередуются: открытый [е]бывает перед твердыми согласными (метро), закрытый [е]– перед мягкими (метель), но во французском – это разные фонемы, различающие смысл, и освоить их для русскоговорящего очень не просто. Так же сложно для немца освоить твердые и мягкие славянские согласные. Более легко заимствуются чужие синтаксические конструкции, еще обильнее лексические заимствования и проникновения. Но морфология языка почти непроницаема для контактных влияний, они происходять, лишь если язык еще до начала контактов обладал соответствующими возможностями. ^[441-443]

Язык в действии

письменность

Первые опыты предписьменности в виде условных рисунков, знаков, символов датируются IX тыс. до н.э.[28] (позднейшими примерами такого рода являются знаки кохау-ронго-ронго дощечек острова Пасхи), к иному типу мнемонических средств относятся пояса-вампум североамериканских индейцев (шнуры с нанизанными на них разноцветными раковинами), узелковое кипу инков-кечуа. Переходную стадию от рисунка к письму представляет пиктография, например, ‘ребусное’ письмо ацтеков. Начало собственно письменности, то есть фиксация речи (ее фонетики и грамматики, а не только смысла) связано с появлением на рубеже III тысячелетия до н.э. систем иероглифики шумеров, египтян, эламитов, критян (поднее и самостоятельно ее открывают майя).^[541-545]

Основной признак письма – стандартные условные знаки, связанные со звучанием слов, а не с формой обозначаемых предметов, почему становится возможным передавать именно членораздельную речь, обозначая все более абстрактными письменными знаками лексемы и морфемы конкретного языка. Таким образом возникли сначала логограммы и силлабограммы (слоговые знаки) – словесно-слоговые и слоговые системы письма (аккадская клинопись, древнеперсидская, западносемитские силлабарии на основе египетской иероглифики), а затем и фонетические, основанные на знаках-буквах (алфавит), соответствующих отдельным фонемам.^[544-547]

В семитских языках корень состоит из одних согласных звуков, гласные же служат для словоизменения и словоообразования, поэтому слоговое консонантное письмо вполне достаточно для записи семитской речи, но в большинстве языков и, в частности, в индоевропейских гласные выполняют смыслоразличительную роль и развито внешнее словоизменение, почему на письме необходимо обозначать как согласные, так и гласные фонемы.^[547-551]

На роль прямого предка буквенно-алфавитной системы письма претендуют древнеегипетская иероглифика, библское письмо, но прежде всего – угаритская силлабическая клинопись XIV–XIII вв. до н.э., содержащая всего лишь 30 знаков для согласных звуков (точнее – слогов типа: согласный и любой гласный), из которых 22 соответствуют звуковому значению и последовательности знаков финикийского и арамейского алфавитов, легших в основу соответственно греко-этруско-латинского и арабского, индийского (деванагари), грузинского, армянского письма.^[585]

[1] Ср. Языкознание. БЭС. С.392-395: Предикат (praedicatum, или ‘сказуемое’) – термин языкознания, обозначающий конститутивный член суждения – то, что утверждается о субъекте, причем не всякая информация о субъекте, а лишь указывающая на его признаки, состояние и отношения, прежде всего на его временную и пространственную локализацию. Предикативы – класс слов: глаголы, в некоторых языках – прилагательные. Предикативность – категория, характеризующая функциональную специфику предложения как единицы речи, его главный конституирующий признак, относящий информацию к действительности и формирующий сообщение (ср. слово дождь и предложение Дождь., обладающее потенциальной возможностью локализовать информацию во времени [Дождь идет / будет], т.е. соотнести с действительностью, придавая различные модальные значения. Предикация – одна из трех основных функций языковых сообщений наряду с номинацией и локацией: соединение независимых предметов мысли, выраженных словами (предикатом и его актантами), с целью отразить реальное положение, ситуацию действительности, т.е. акт создания пропозиции и ее грамматическое или интонационное оформление в виде утверждения (либо вопроса, побуждения) или отрицания относительно действительности. Предложение – грамматическая единица речи, противопоставленная слову (словоформе и словосочетанию) по функции предикативности; в зависимости от цели сообщения оно может быть утвердительным, вопросительным, побудительным, но всегда содержит два обязательных компонента: сказуемое (обычно глагол в личной форме), обозначающее осуществляющийся во времени предикативный признак (действие, состояние, свойство, качество), и подлежащее (имя в форме им. падежа или инфинитива глагола), называющее субъект, т.е. носителя признака.

[2] Ср. Реформатский А.А. Введение в языковедение: Учебник. 5 изд. М., 2001. С.222-223, 216-219, 202-203: Для определения количества фонем [и, соответственно, морфем]в языке необходимо производить сравнение звуков только в сильных произносительных позициях и только в составе морфем, а не слов и определять состав фонем каждой морфемы независимо от тех позиционных условий, в которые они попадают в слове: так, в слове детский [д’эцкəи]состав фонем корня [д’], [э], [т]определяется из сопоставления с однокоренными дети и т.д.; состав фонем суффикса – сопоставлением с аналогично образованными прилагательными, где этот же суффикс не следует за т, д, например конский, морской, дамский; наконец, состав фонем флексии определяется исходя из сопоставления с окончаниями прилагательных в ударенной позиции: морской, худой; таким образом получаем истинный фонемный состав слова детский – [д’эт-ск-оj]. [Этим объясняется исторически сложившиеся нормы орфографии падежных окончаний – так, как они позиционно звучали в древнерусском языке]В пределах каждой морфемы количество фонем устанавливается минимальным числом замен, дающих реально иную морфему; так, например, в морфеме [вор-]три фонемы, так как замена каждой из них меняет значение слова (мор-, вар-, вол-). Если звуки сильной позиции изменяют звучание в слабой (чередуются), это вариации одной фонемы, основной вид которой определяется путем перебора позиций (разных произносительных условий): например, в русском языке четыре звука [т], [т’], [к]и [к’]представляют три фонемы – [т], [т’]и [к/к’], поскольку [т]и [т’]могут находиться в одинаковых позициях и различать смысл (пут – путь [пут – пут’], тук – тюк [тук – т’ук], а [к]и [к’]не попадают в одинаковые позиции и тем самым не могут различать смысл: [к]возможно лишь перед [а], [о], [у]и на конце слова, а [к’]– только перед [и], [э]и никогда на конце слова: ру[к]а, ру[к]ой, ру[к]// ру[к’]и, ру[к’]е и т.д.; точно так же чередуются [и]// [ы]как вариации одной фонемы [и]в позициях после мягких и твердых согласных даже под ударением: [и]ва // с [ы]вой, [и]гра // с[ы]гран, в отличие, например, от [а]и [о], совпадающих в общем варианте в слабой позиции валы – волы [вллы – вллы], но в сильной позиции четко различающихся [вал – вол]. В этом проявляется действующий в русском языке закон аккомодации гласных звуков мягким согласным (кроме [и], который, напротив, в основном виде звучит после мягких и переходит в [ы]после твердых; тогда как в древнерусском языке, наоборот, согласные, сами по себе нейтральные к твердости и мягкости, аккомодировали гласным.

[3] Кроме случаев супплетивизма; ср. пары глаголов несовершенного и совершенного вида: брать – взять, имена ед. и мн. числа: человек – люди, основы именительного и косвенных падежей местоимений: я – меня и т.п.

[4] Судя по чередованию букв ѧ/а/ѩ и ѫ/оу/ѭ в написании на одной странице таких слов, как вься и вьсѧ; жѧжда и жажда; начѧти и начати; сѫдъ и соудъ; пишѫ и пишю; мѫжь и моужь, уже в X–XI вв. носовые были утрачены и ‘юсы’ совпали соответственно с чистыми звуками [а]и [у].

[5] Русские народные сказки обычно начинаются с традиционного ‘жили-были…’ – реликта древнерусской формы давнопрошедшего времени спрягаемого глагола жить с вспомогательным быть (плюсквамперфект): …оставили мя были людье; ср. русское ‘прерванное’ прошедшее время в конструкциях типа хотел было съесть, да стыдно стало.

Пословица ‘Работа не волк, в лес не убежит’ первоначально имела вид: ‘Дело не медведь, в лес не уйдéть’, обнаруживая древнерусскую форму окончания глагола 3 л. -éть, рифмованную с медв-éдь, но в севернорусских говорах произношение иное: [уjд’óт], поэтому рифма нарушилась и табуированный ‘хозяин леса’ уступил место волку (ср. южнорус. бирюк), в отличие от медведя, бегающему, а не ходящему. ^[304]

[6] Во многих южнорусских говорах (орлов., курск., белгород., брянск.) на месте [ц]произносится звук [с]: Куриса на улисе яйсо снесла; еще более широко распространенное фонетическое неразличение звуков [ц]и [ч’], которые совпадают либо в звуке [ц/ц’], как в псков., архангел., волог., рязан. говорах – цоканье: [ц]исто, [ц]ашка, либо в [ч’]– чоканье: [ч’]епь, оте[ч’]; Бежала ов[ч’]а мимо нашего крыль[ч’]а, да как стукне[ч’ч’]а’.^[309]

В заонежском говоре в фонетических словоформах, в литературном языке с ударением на последнем слоге, ударение передвигается на первый слог: встáвай, пóмогай, нé взойти, грúбы, ý нас, нá молоке, бéз дрожжей; в рязанском говоре на месте [о]литературного произношения выступает дифтонг [уо̑], если в косвенных падежах ударение падает на окончание (дв[уо̑]р – дворá, н[уо̑]ж – ножá), откуда и литерат. восемьнадцать, навострить.

Слова орать и пахать в значении ‘возделывать землю’ образуют два ареала: первое, кроме украинского и белорусского, представлено в севернорусском, но, во-первых, чересполосно с южно- и среднерусским пахать, во-вторых, по всей Новгородчине оно имеет основное значение ‘мести’: она веником мост (сени) в избе пашет; а в прошлом здесь же засвидетельствовано первичное значение пахать ‘расчищать землю от леса’. ^{[318, 320-321]}

[7] Ср. Аникин А.Е. [Рец.]// Этимология 1982. С.176: “О.Н.Трубачеву принадлежит и заслуга обоснования связи и.-е.*g’en- ‘знать’ с *g’en- ‘рожать’ – Трубачев О.Н. История славянских терминов родства. М., 1959. С.154; Черных П.Я. ИЭСРЯ.I.327: и.-е. *g’en-/*kˆ’en- ‘рожать, знать’: др.инд. jñāna, греч. γνοσις, лат. co-gnōscō, др.в.нем., гот. kunnan, лит. zinoti, слав. *zna-ti, рус. знать, ср.: Долгопольский А.Б. От Сахары до Камчатки…: афраз.(кушит.) агав. kən-t ‘знать’ ~ и.-е. *g’en- ‘знать’ и ‘рожать’.

[8] Формула расчета времени дивергенции двух родственных языков методом глоттохронологии: С(А,В) = rt, откуда t(A,B) = log C(A,B) / log r, где t – время (в тысячелетиях) дивергенции языков А и В; С – доля (от 0 до 1) общих слов из 100-словного базового словаря; r – индекс сохранности слов базового словаря за одно тысячелетие (для 100-словного списка Сводеша r = 0,86, log r = -0,0655); следовательно, если не совпадают 7 слов словаря, два языка разошлись примерно 500 лет тому назад; а если совпадают лишь 22 слова из 100, то – 10.000 лет назад; 5 % сохранности базового списка соответствует 20.000 лет, но столь малая величина С лежит в пределах ошибки вследствие случайных совпадений.^[385]

[9] Ср. Гамкрелидзе Т.В., Иванов Вяч.Вс. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Т.2. Тбилиси, 1984: *ḫek’˚r-/*ḫk’˚r-/*ḫk’˚er- (форма *ḫk’˚er- ~ шумер. kur- ‘гора, горная страна’): *ḫk’˚er- > хет. ḫekur-, авест. aγra-, др.инд. agra-, лтш. agrs ‘гора’; *ḫk’˚e/or- > греч. βορειος > Βορεης ‘Борей, северный (буквально: горный) ветер’, слав. *gora ‘гора; лесистая возвышенность; лес’; *ḫk’˚r-i- > др.инд. giri-, авест. gairi-, алб. gur ‘гора’, лит. giriá, лтш. dziŗa ‘лес’ (развитие семантики ‘гора – горный лес – лес’ связано с изменением ландшафта среды обитания); по авест. mati-, лат. mons : montis, брет. -monid, валл. mynydd, корн. meneth восстанавливается немаркированная первичная индоевропейская лексема *m(e)n-t^h- ‘гора’, совпадающая с егип. mn.tj ‘гора’. Вследствие устойчивой связи понятий ‘небо’ и ‘гора’, в семантике атрибутивных производных от глагольной основы *b^herĝ^h- ‘поднимать’ (хет. parkeš-, тох. pärk-, вед. bŗh- ‘подниматься’ о солнце) *b^h(e)rĝ^h- ‘высокий’, *b^hr̥ĝ^h-ant- ‘возвышающийся’ произошел сдвиг значений: *b^hr̥-ĝ^h-ant- m(e)n-t^h- ‘высокая гора, вершина горы’ > *b^herĝ^h- ‘гора, горная вершина’ с утратой первичной лексемы *m(e)n-t^h- в большинстве диалектов в пользу инновации. Аналогично лексема *p^her(k^ho)- ‘дуб; дубовый лес’ с вторичным значением ‘мощный, могучий, высокий’ вследствие использования в сочетании с обозначениями горы приобрела описательно-атрибутивный смысл ‘высокая, мощная гора’ или ‘гора, поросшая (дубовым) лесом’, откуда ‘(мощная / лесистая) гора, горная страна; горный’. Общеиндоевропейской основой, возникшей из описательной характеристики ‘голой (лишенной растительности) скалы’ или одинокой скалы среди равнинной местности является лексема *k^hel- > хет. kalmara, лат. culmen, греч. κολοφων ‘вершина’, лит. kalnas ‘скала, гора’, слав. *čelo ‘лоб’ при др.исл. holmr ‘остров’, лат. celsus ‘высокий’.

Вероятно, индоевропейский праязык формировался в зоне высокогорья, что привело к появлению мотивов ‘каменного неба’ и ‘скал до небес’ и этимологически отразилось в таких лексемах, как др.инд.вед. aśman- ‘скала, камень, каменный молот, камень небесного Громовержца’ и ‘небо(свод)’, авест. asman- ‘камень’ и ‘небо’, греч. гомер. άκμων ‘наковальня из камня’, к которой Зевс привязал ноги Геры, подвесив ее вниз головой над землей, лит. Perkūno akmuō ‘камень громовержца Перкунаса’; а также в мифологических сюжетах о богах-громовниках, обитающих в горах, на ‘скалах высотой до небес’; с образом гор связаны общеиндоевропейские представления о тучах-облаках как ‘горах’ (др.инд. parvata-, giri-, agri- ‘гора, скала’ и ‘туча, облако’ в Ригведе) и о дожде, посылаемом божеством гор; характерно, что основа *neb^h- ‘небо’ обозначает также и ‘тучи, облака’: хетт. nebiš, др.инд. nabha-h̩, лтш. debess ‘облака, туча, небо’, т.е. описывает перманентно грозовое, облачное небо с тучами, постоянно собирающимися у достигающих до неба горных вершин.

[10] Ср.: В индоевропейском восстанавливаются две лексемы с общей семантикой ‘вода’, обнаруживающие наличие терминологического различения понятий *u̯eť-/*uť- ‘вода – активная природная стихия’ (: ‘живая вода’) при форме *u̯oťr̥-t^h- с маркером имен инактивного класса *t^h- и немаркированной лексеме *ek^ho- ‘вода-жидкость’, которую пьют: *u̯eť-/*uť-(r/n-) > др.хетт. u̯atar-, др.инд. udān-, др.греч. ύδωρ, гот. watō, лтш. ūdens, слав. *voda (ср. дравид. *vete/ōte ~ урал. *wete ‘вода’ ~ алт. *öde ‘дождь’ ~ афраз.(кушит.) wətəbə ‘вода, река’ от *wetə ‘вода’); *ek^ho- > др.хетт. u̯atar eku- ‘воду пить’ в ритуальных формулах: ada-na akuu̯a-na ‘есть [и]пить’; nu ninda-an ezzateni u̯atar-ma ekuu̯te-n(i) ‘сейчас хлеб есть, потом воду пить’, лат. aqua ‘вода’, гот. ahva ‘река’ (вторичное образование на базе глагольной основы *ek^ho- ‘пить (воду)’ > ‘то, что пьют’ > ‘вода’). Семема ‘река’ представлена

субстантивированными глагольными производными с общим значением ‘(быстро) движущаяся (текущая) вода’: *Hap^h- ‘поток, река’: хетт. ḫapa- (: u̯atar ‘вода-жидкость’), др.инд. āp-, вед. ūpi, авест. āfš-, иран. āb-, лат. upis, кельто-иллир. ape, лит. upé ‘река’; *Ḫap^hos tek^ho-: авест. āpō tačinti ‘воды текут’, лит. upe tęk ‘река течет’; *d^hen- ‘стремительно двигаться’ > авест. dānu- (Ποτειδαν < *potei-daon ‘владыка водный’), осет. don ‘вода, река’, Τάναϊς; Δαναπρις; Δαναστρις; фрак. Δανουβις > кельт. Dānuvius – гот. Dōnawi / Dōnaujos – слав. Dunavъ /Dunajь.

Ср. аналогичный дублет обозначений огня в очаге, на котором готовилась пища, в форме имен инактивного класса *p^hḫur-: хетт. paḫḫur-, тох. А por, В puwar, арм. hur, греч. πύρ, умбр. pir, др.в.нем. fuir, прус. panno ‘огонь’ в отличие от *n̥k’ni- ‘огонь’ активного класса, как и основа *Has- ‘очаг’: хетт. hašši-, лат. āra < *asa ‘очаг’.

[11] Ср. Гамкрелидзе Т.В., Иванов Вяч.Вс. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Т.2. Тбилиси, 1984. Типология систем родства основана на учете двух структурообразующих признаков: наличие (или отсутствие) терминологического разграничения прямой и боковых линий и линий отца и матери, то есть релевантность пола связующих родственников. Комбинации вариантов реализации этих двух признаков образуют четыре основные (не считая переходных) исторически известные системы родства: исходная – ирокезская, различающая родство по полу родителей ego, независимо от принадлежности к прямой или боковым линиям; две промежуточные – игнорирующая различие родственников как по полу родителей, так и по прямой и боковым линиям гавайская и последовательно раграничивающая эти четыре категории родственниковарабская, итогом развития которой является современная английская, объединяющая родственников по отцовской и материнской линиям, но в противоположность ирокезской различающая прямое и коллатеральное родство:

Ранняя индоевропейская терминология родства соответствует ирокезской системе** кросскузенного брака: термин *p^hh̥t^hr-uu̯io ‘дядя по отцу’ образован от термина *p^hh̥t^her- ‘отец’, т.е. они восходят к одной категории родства, как и обозначаемые одним термином *HauHo- ‘дед по отцу’ и ‘дядя по матери’, при этом первый действительно оказывается ‘дядей по матери’для второго, но главное – они оба принадлежат к роду alter ego; однако с увеличением количества участвующих в брачном союзе родов перестают совпадать экзогамные группы ‘братьев матерей’ и ‘мужей сестер’, при этом двоюродные *b^hra-Ht^her- – дети братьев отца и сестер матери, т.е. параллельные кузены, терминологически отделяются от перекрестных кузенов: ‘сыновья брата матери’ стали обозначаться термином HauHo-, как и сам ‘дядя – брат матери’, а ‘сыновья сестры отца’ – термином *ne-p^hōt^h-, как и ‘сыновья сестры, племянники’, образуя две категории родственников по женской линии, что соответствует трехродовому брачному союзу типа омаха. Дальнейшая эволюция, как свидетельствуют латинская и славянская терминологии родства, ведет к системе типа арабской, которую в историческое время сменяет английская.

**В древнейшей ирокезской, или австралийской, системе терминов родства, отражающей дуально-брачную организацию двух экзогамных родовых групп, связанных кросскузенным браком, отношения кровного родства и свойства совпадают: все лица мужского пола в первом восходящем поколении рода ego обозначаются одним термином (resp. ‘отцы’), точно так же и их сыновья поколения ego (resp. ‘братья’), и мужчины поколения матери рода alter ego (resp. ‘братья матери’), и их сыновья (resp. кросс-кузены), являющиеся потенциальными мужьями ‘сестер’ ego (т.е. сыновья сестер отца и братьев матери, мужья сестер и братья жен), так как учитывается только поколение и принадлежность к роду ego или alter ego, т.е. роду ‘матери’ ego, точнее, к группе ‘братьев матерей’; но зато возрастные отношения внутри одного поколения терминологически выделяются: hä-ye – старшие братья как родные, так и параллельные любой степени, ha-ga – младшие братья и ортокузены. Напротив, в английской системе термин ‘cousin’ объединяет не только параллельных, но и перекрестных двоюродных братьев и даже коллатеральных – дядей и племянников с их потомками, т.е. в первом восходящем поколении все мужчины, кроме отца ego, называются ‘uncle’, безотносительно принадлежности к мужской или женской линии. Таким образом, эти системы объединяет различение родственников по прямой и коллатеральным ветвям, но различает отношение к полу связующего родственника: в отличие от ирокезской для английской он не релевантен. Системы арабская и гавайская различаются тем, что первая учитывает оба признака, а вторая – их игнорирует, являясь чисто классификационной. Развитие в направлении омаха выражается в ограничении группы поколения ego родными братьями и ортокузенами при отсутствии общего термина для кросскузенов, из которых сыновья брата матери обозначаются тем же термином, что и сам дядя – брат матери, их отец, а сыновья сестры отца – тем же термином, что и сын родной сестры ego, племянник (ср. кроу: сын брата матери – как сын ego, сын сестры отца – как отец ego) [Крюков М.В. Система родства китайцев. М., 1972. С.30-40, 55-60 – древнерусская, русская, латинская и др.].

[12] Гамкрелидзе Т.В., Иванов Вяч.Вс. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Т.2. Тб., 1984: Основная земледельческая операция обозначались в индоевропейском корнем *Har- ‘обрабатывать землю, пахать; пашня’: хетт. ḫarš, греч. άροω, лат. arō, др.ирл. airim, др.в.нем. erran, гот. arian, лит. árti, слав. orjǫ : orati < orti ‘пахать’; *Har-ur- > др.инд. urvárā-, арм. haravunk’, греч.микен. aroura-, гомер. α̋ρουρα, лат. aruum ‘пашня, пахотное поле’; *Har-ḫ-t^hro-m- > тох. āre, арм. arawr, греч.гомер. α̋ροτρον, лат. arātrum, др.ирл. arathar, др.исл. arðr, лит. árklas, слав. ralo < or-dl-o-n ‘плуг’, (ср. слав. *plugъ ~ герм. *plōh-/*plōg-). Переселение отдельных племен в лесную зону Европы привело к утрате реалии ‘плуг’ и активизации более архаичной ‘сохи’ в силу специфики лесных почв, чем объясняется наличие в германских, кельтских и славянских диалектного названия орудия для обработки земли, образованного от основы *kˆ^hak^h- ‘ветвь, кол’: др.ирл. cécht, гот. hōha, слав. socha при др.инд. śākhā- ‘ветвь, кол’. Исторически ‘плуг’ впервые фиксируется в Шумере на рубеже V–IV тыс. до н.э. и проникает в Европу не ранее середины II тыс. до н.э.; следовательно, и.-е. *Har-ḫ-t^hro-m- ‘плуг’ не могло возникнуть позднее III тыс. до н.э., когда возникают исторические индоевропейские диалекты, в том числе прагреческий, в котором отражена эта лексема, то есть греческий и итало-кельто-германские диалекты начали формироваться еще в переднеазиатском регионе, откуда происходят древнейшие образцы плугов и собственно плужное земледелие, что подтверждает и хетт. aggala- ‘борозда для посева’, заимствованное из аккад. eķlu- ‘поле’. Значение ‘борозда’ восстанавливается в двух индоевропейских корнях, видимо, отражающих разную технологию обработки земли – плужную пахоту: *s˚elk^h-/su̯elk^h- ‘тянуть’ > тох. В sëlk-, авест. varek-, лит. υelkú, слав. *vlĕkǫ, греч. ελκω ‘тяну’ и лат. sulcō ‘пашу, провожу борозду’, др.англ. sūlh, греч. εύλάκα ‘плуг’, атт. ωλαζ ‘борозда’ (как след пахотного тяглого орудия) и *p^herkˆ^h- ‘царапать, делать в земле углубление’ > лат. porca, галл. rica, валл. rhých, др.в.нем. furuh, др.англ. furh, отражающее либо ‘царапающий’ тип орудия вроде сохи, либо подготовку почвы для посадки семян или рассады.

Индоевропейское обозначение операции *seH- ‘посев’ (от основы глагола *seHi- ‘сеять’: хетт. šai-, лат. serō, др.в.нем. sāen, гот. saian, лит. sëju, sĕti, слав. *sĕjǫ, sĕjati: sĕti), содержится также в ряде производных терминов: *sē-men- ‘семя’: хетт. šamana-, лат. sēmen, др.в.нем. samō, лит. sëmenys, слав. *sĕmę : sĕmene ‘семя, зерно, сперма’; *seH(i)-t^h- ‘орудие обработки земли’ > хетт. šatta-, др.инд. sīra- ‘плуг’, sītā- ‘борозда’, др.в.нем. sāt ‘семя, посев’.

Общеиндоевропейское название ‘зерна’ не сохранилось: хетт. ḫalki- заимствовано из северокавказских, как и имеющая точные соответствия в хурр. kate, хатт. kait ‘зерно’ основа и.-е. *Had-/*Hať-/*Hat^h- ‘зерно’: хетт. ḫat-, арм. hat, лат. ador ‘вид зерна, подсушенного для обрядового использования’, валл. had ‘семя’, гот. atisk ‘семя’, др.прус. gaydis ‘пшеница’, geits ‘хлеб’; происхождение др.инд. dhānāh-, авест. dānō ‘зерно’ не ясно; в западных диалектах восстанавливается общая праформа *kˆ’r̥-no- ‘зерно’ > лат. grānum, ирл. grán, др.в.нем. korn, гот. kaúrn, др.прус. syrne, лит. žirnis, слав. zьrno. Существенно, что индоевропейские названия как семян злаковых растений вообще *Had-/*Hať-/*Hat^h-, так и их древнейших культурных видов, в частности *i̯eu̯o-, *ĝ^her̥id- ‘ячмень’, не обнаруживают сходства ни с египетскими ît; ‘nh̩.t; šm‘j; šr.t ‘виды ячменя’, ни с семитским *śu‘ār-(at-) ‘ячмень’.

Индоевропейское название ‘орудия для сбора урожая’ с первоначальной семантикой ‘острый, режущий’ дает наряду с формой *serp^h- > хетт. šarpa-, др.инд. sŗņi, греч. α̋ρπη, лтш. sirpis, слав. sĕrpъ (др.в.нем. sarf ‘острый’, лат. sarpō ‘режу’) диалектный вариант *k^herp^h-, объединяющий греческий с кельтским, германским и балтским: греч. κρωπιον, др.ирл. corrán, лтш. ciřpe ‘серп’, др.исл. harfr ‘борона’, др.в.нем. herbist, др.англ. hærfest ‘осень (время серпов)’ при лит. kerpú ‘срезаю’. Наличие двух лексем может быть связано с долгим сосуществованием на Ближнем Востоке каменных и медных серпов: кремневые жатвенные ножи появляются в земледельческих поселениях Чатал-Чююка и Хаджилара с VII тыс., медные серпы – в Египте с IV тыс. до н.э.

Орудия для измельчения зерна обозначались в индоевропейском двумя лексемами, отражавшими разные технологические приемы: *p^hei̯s-/*p^his- ‘толочь, дробить, измельчать (зерно)’ указывает на использование орудия типа ступки с пестиком (др.инд. peşţar- ‘тот, кто толчет’, вед. pinaşti ‘толчет’, piştá- ‘растолченный, размолотый’, авест. pištant-, греч. πτισσω, лат. pinsō ‘толку, размельчаю’, pistor ‘мукомол, пекарь’, pisō ‘ступка’, pistil ‘пестик’, лит. paisýti ‘вторично молотить ячмень, очищая от остей, шелухи’, слав. *pьšeno, *pьšenica ‘раздробленое зерно’ (основа *pьch-en- – страдат. причастие прош. вр. от *pьchnǫ-ti при *pьcha-ti ‘пихать, толкать, толочь, дробить’) и *mel- ‘молоть, тереть, измельчать’ – перетирая между двумя камнями: хетт. malla-, тохар. В melye ‘мелю’, др.инд. mŗņāti ‘раздробить, разбить на мелкие кусочки’, лат. molō ‘мелю’, др.ирл. melim, др.исл. mala, гот. malan, лит. malú, слав. *meljǫ ‘мелю’; откуда *mel- ‘крупа, мука’: хетт. memal- ‘крупа’, алб. miéll, др.в.нем. mëlo ‘мука’ (в армяно-греко-арийском – метатеза согласных основы: арм. alam, греч. άλεω, авест. aša < arta-, перс. ārd ‘мука’) и *ml̥-/*mul- ‘мельница, зернотерка’: греч. μύλη, лат. molina, брет. meil, др.исл. mylna, прус. malunis ‘мельница’, откуда по принципу ‘женского занятия’ в ряде диалектов возникло значение ‘женщина’: лат. mulier. Специальное орудие для размельчения зерна камнями, обозначалось основой *k’˚rāu̯- ‘жернов’ от *k’˚er- ‘тяжелый (камень)’: арм. erkan, др.ирл. bráu, др.исл. kvern, др.в.нем. quirn, гот. qairnus, лит. girna, слав. žrъnovъ (мельницы-куранты переднеазиатского типа появились в Европе вместе с культурой колоколовидных кубков в III в. до н.э.).

Деление года на сезоны и индоевропейские названия времен года связаны с периодами аграрного цикла: *Ham- ‘период сбора урожая, жатва’ > ‘начало года, весна-лето’: хет. ḫamešḫa-, греч. άμαω ‘жну’, α̋μητος ‘жатва’; *u̯es-r̥/n̥- ‘весна-лето’: др.инд. vasanta-, греч. ε̋αρος, лат. uēris, др.ирл. errach, слав. vesna при балт. υāsara ‘лето’ [в связи с семантикой *u̯es-r̥/n̥- ‘время дождей’ при *ĝ^hei̯-m- ‘время снега, зима’: др.инд. hima- ‘холод, снег’, вед. Himavantas ‘снежные (горы), Гималаи’, héman, греч. χιεμων, χιεμα‘зима’, χιων ‘снег’ – ср. Трубачев О.Н.: *ĝhei-m- ‘пора дождей’ на основе хетт. gimanza ‘зима’ при ḫei̯u- ‘дождь’, ḫei̯au̯ai ‘идет дождь’, греч. χεω ‘лить’]; *(e)se-n/r- ‘время жатвы, лето-осень’: хетт. zena-, арм. ašun ‘осень’, греч. όπωρη ‘время жатвы, конец лета, осень’, др.в.нем. asan ‘жатва’, гот. asans ‘жатва, лето’, др.прус. assanis, слав. jesenь; ср. еще *meH(i)- ‘время созревания и сбора урожая’: хетт. mai-: mii̯a- ‘зреть’, др.инд. mimite ‘жать’, лат. metō, др.ирл. meithel, др.в.нем. māen ‘жать, убирать урожай’; откуда абстрактные понятия *meH- ‘год, период времени’: хетт. meḫur- ‘время’, др.инд. māti : mimātá ‘измеряет’, лат. mētior ‘измеряю’, гот. mēl ‘время’, лит. mētas ‘время, год’, слав. mēra, mĕriti, mĕsęc; *i̯ēr- ‘год, время года, весна’: авест. yārə, греч. ω̋ρ

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: