Сделай Сам Свою Работу на 5

СУББОТА, 18 ДЕКАБРЯ, когда Эмиль сделал нечто такое, от чего вся Леннеберга пришла в восторг, и ему простили все его шалости, вернее, просто о них забыли





Близилось Рождество. Когда темнело, все обитатели хутора Катхульт собирались на кухне, и каждый занимался своим делом. В тот вечер мама Эмиля пряла на прялке, папа чинил башмаки, Лина чесала шерсть, Альфред и Эмиль стругали колышки для граблей, а сестренка Ида мешала Лине работать, пытаясь втянуть ее в новую игру.

— Понимаешь, это выходит только с тем, кто боится щекотки, — объяснила Ида, а значит, ей годилась только Лина. Ида водила своим маленьким пальчиком по юбке Лины и говорила:

 

Дорогие папа с мамой,

Дайте мне муки и соли,

Заколю я поросенка!

Заколю, а он как вскрикнет!

 

Когда Ида доходила до слова "заколю", она тыкала указательным пальцем в Лину, и Лина всякий раз, к великой радости Иды, вскрикивала и хохотала.

Видно, эта невинная детская присказка про поросенка изменила ход мыслей папы Эмиля, потому что он сказал вдруг нечто совершенно ужасное:

— Да, Эмиль, ведь скоро Рождество, пора тебе заколоть твоего поросеночка.

У Эмиля нож выпал из рук. Он уставился на отца.

— Заколоть Свинушка? Нет, этого не будет, — твердо сказал он. — Это ведь мой поросенок, ты мне его подарил, когда я дал обет быть трезвенником, разве ты забыл?



Нет, этого папа не забыл. Но он сказал, что во всем Смоланде никто еще не слыхал про чудаков, которые выращивали поросят для забавы. Он надеется, что Эмиль уже крестьянин, а это значит, он понимает, что поросят держат для того, чтобы потом заколоть.

— Разве ты этого не знаешь? — с удивлением спросил папа Эмиля.

Нет, Эмиль это, конечно, знал и сперва даже не нашелся, что ответить, но потом все же сообразил.

— Я уже крестьянин, это верно, и потому знаю, что некоторых поросят растят на племя. Вот, папа, чего ради я вожусь со Свинушком.

Ты, наверное, не знаешь, что значит "растить на племя". А вот Эмиль знал: это значит растить поросенка, чтобы он потом стал папой многих крошечных поросят. Эмиль понимал, что только это может спасти Свинушка.

— Нам надо только завести маленькую свинку, — объяснил он свой план отцу, — а когда мы их вырастим, у них будут поросята! Много прекрасных поросят, — уверял Эмиль папу.

— Что же, это неплохо, — согласился папа Эмиля. — Но тогда у нас на хуторе Рождество будет постное. Без ветчины, без колбасы, вообще без всякого мяса.



 

…Дайте мне муки и соли,

Заколю я поросенка!..

 

— твердила сестренка Ида, но Эмиль на нее цыкнул:

— Да замолчи ты со своими глупыми стишками! Нет, кровь Свинушка не прольется, это уж точно! Пока Эмиль жив, он этого не допустит.

На кухне долго царило молчание, мрачное молчание.

Но вдруг Альфред выругался. Стругая, он поранил себе палец, и у него потекла кровь.

— Тебе легче не стало оттого, что ты выругался, — строго сказал папа Эмиля. — А я не желаю слышать такие слова у себя в доме.

Мама Эмиля достала из ящика чистый льняной лоскуток, перевязала Альфреду руку, и он снова стал стругать колышки для грабель. Это было зимнее занятие — за долгие вечера всегда перебирали все грабли и заменяли сломанные зубья новыми, загодя готовясь к весне.

— Значит, решено… У нас на хуторе будет постное Рождество, — сказал папа Эмиля и мрачно уставился в одну точку.

В тот вечер Эмиль долго не мог заснуть, а наутро он разбил свою свинью-копилку, отсчитал тридцать пять крон, запряг Лукаса в старую телегу и поехал в Бастефаль, где все занимались свиноводством. Домой он вернулся с великолепным поросенком, которого он тут же оттащил в свинарник к Свинушку. А потом Эмиль пошел к отцу.

— Теперь в свинарнике два поросенка, — сказал он. — Можешь заколоть одного к Рождеству, но только, советую тебе, не ошибись, когда будешь выбирать.

Эмиль был в бешенстве, с ним такого никогда еще не случалось. Он выпалил все это, словно забыв, что говорит с отцом. Он ведь понимал, что, спасая жизнь Свинушку, обрекает на смерть другого бедного поросенка, и это казалось ему ужасным, но выхода не было; он знал, что иначе отец не оставит его в покое.



Два дня Эмиль не ходил в хлев, он попросил Лину кормить обоих поросят. А на третий день он проснулся, когда было еще совсем темно, оттого, что визжал поросенок. А потом этот пронзительный визг вдруг смолк.

Эмиль дышал на замерзшее стекло, пока не оттаял кружочек, и поглядел во двор. У входа в хлев висел фонарь, и в его свете он увидел двигающиеся тени людей. Поросенка закололи, это он знал. Отец и Альфред ошпарят его кипятком, соскребут щетину, а потом придет Крюсе-Майя, и они вместе с Линой пойдут в прачечную промывать кишки, чтобы делать колбасу. Так закончил свои дни поросенок из Бастефаля, которого купил Эмиль.

— "Заколю, а он как вскрикнет…" — пробормотал Эмиль, а потом снова забрался в кровать и долго плакал.

Но человек так устроен, что умеет забывать о своих печалях, и Эмиль не был исключением. После обеда он заглянул в хлев, почесал Свинушка и задумчиво сказал:

— ТЫ жив, Свинушок! У каждого своя судьба. Ты остался жив!

Но Эмилю хотелось поскорее забыть поросенка из Бастефаля. И когда на следующий день Крюсе-Майя и Лина сидели на кухне и быстро-быстро резали кубиками мясо, а мама Эмиля перемешивала фарш для колбасы и обрезала окорок, чтобы положить его в рассол, и Лина запела "С моря дуют студеные ветры", а Крюсе-Майя стала рассказывать про привидение без головы, которое живет на чердаке в доме пастора, Эмиль рассмеялся. Он уже думал не о поросенке из Бастефаля, а только о том, что скоро Рождество, и радовался, что пошел наконец снег.

— Снег засыпал белый свет, — распевала на все лады сестренка Ида. Так говорят в Смоланде, когда выпадает много снега.

И снег в самом деле все засыпал. К концу дня снег повалил пуще прежнего, началась настоящая метель — из дома теперь нельзя было разглядеть скотный двор.

— Валом валит, все заметет, — сказала Крюсе-Майя. — Как я до дома доберусь?

— Оставайся ночевать! — предложила мама Эмиля. — Ляжешь на диванчике вместе с Линой.

— Да, только, будь добра, лежи не шевелясь, я ведь так боюсь щекотки, — сказала Лина.

После ужина Альфред пожаловался, что у него болит палец, все дергает и дергает, сил нет, и тогда мама Эмиля развязала повязку, чтобы поглядеть, что там.

Ничего хорошего она не увидела: палец опух, воспалился и краснота поползла вверх по руке.

Глаза у Крюсе-Майи засверкали.

— Заражение крови! — воскликнула она. — Это очень опасно!

Мама Эмиля вынула бутылку раствора сулемы из шкафа и сделала Альфреду примочку.

— Если к утру не станет легче, придется тебе поехать к доктору в Марианнелунд, — сказала она.

Всю ночь валил снег — над всем Смоландом бушевала метель, такая метель, какой никто и не припомнит, и наутро оказалось, что хутор Катхульт почти погребен под снегом. А метель все не унималась. Снег валил и валил, и дул такой ветер, что из дому носа не высунешь. Ветер гудел и завывал в трубе — у-у-у! Да, такая метель бывает, может, раз в сто лет!

— Альфред весь день будет снег разгребать, — сказала наутро Лина. — А может, ему и браться за это не стоит, все равно бесполезно.

Но Альфред не разгребал снег в этот день. Когда все сели завтракать, его место за столом пустовало, и вообще его никто еще сегодня не видел. Эмиль забеспокоился. Он нахлобучил кепарик, надел толстую куртку из домотканого сукна и вышел из кухни. За дверью он взял лопату и стал быстро прокапывать дорогу к пристройке у сарая, где жил Альфред.

Лина увидела Эмиля из кухонного окна и удовлетворенно закивала.

— Эмиль все-таки умница! Знает, что первым делом надо расчистить тропинку к сараю. Тогда можно озорничать со спокойной душой.

Глупая Лина, она не поняла, что Эмиль пробивается к Альфреду.

Когда Эмиль вошел — в каморку Альфреда, он удивился, до чего там холодно. Альфред не затопил печку. Он лежал на топчане и не хотел вставать. Есть он тоже не хотел.

— Не хочется, — сказал он.

Тут Эмиль еще больше встревожился. Если Альфред не хочет есть, значит, он серьезно заболел.

Эмиль растопил печь, а потом побежал за мамой. Она пришла, а с ней и все остальные — папа Эмиля, и Лина, и Крюсе-Майя, и сестренка Ида, все они встревожились за Альфреда.

Бедный Альфред, он лежал и дремал. Он был горячий, как печка, но его знобило. Красные пятна шли теперь по всей руке к плечу — глядеть было страшно.

Крюсе-Майя деловито закивала.

— Я вам говорю, такие пятна — это конец, теперь он умрет.

— Да замолчи ты, — сказала мама Эмиля, но не так-то легко было заставить замолчать Крюсе-Майю.

Она знала не меньше полдюжины людей в одной Леннеберге, которые погибли от заражения крови, и принялась их перечислять.

— А теперь вот еще и Альфред, — закончила она. Она считала, что помочь ему можно только одним способом: состричь клок его волос, оторвать лоскуток от его рубашки и закопать все это ровно в полночь к северу от дома, читая при этом заклинание. Вот она, например, знает очень надежное, проверенное на опыте заклинание:

 

Чур-чура, чур-чура,

Сгинь, нечистый, со двора!

Что от дьявола идет,

Пусть он сам себе берет.

 

Но папа Эмиля сказал, что все заклинания насчет черта. произнес сам Альфред еще тогда, когда поранил себе палец, и что если надо что-то закапывать в полночь к северу от дома, то пусть Крюсе-Майя сама этим и займется. Крюсе-Майя мрачно покачала головой.

— Ох-ох-ох, тогда, ясное дело, все плохо кончится. Эмиль рассердился не на шутку.

— Не причитай и не хныкай! — зло сказал он. — Альфред скоро поправится, это точно.

Тогда Крюсе-Майя сменила пластинку:

— Ну да, милый Эмиль, он выздоровеет, он скоро выздоровеет. — Для пущей убедительности она коснулась рукой Альфреда, который лежал неподвижно, и еще раз громко подтвердила: — Конечно, ты поправишься, Альфред. Я в этом не сомневаюсь.

Но потом она поглядела на узкую дверь его каморки и пробормотала себе под нос:

— Не пойму, как протащат сквозь эту дверь гроб. Эмиль услышал эти слова и заплакал. Он испуганно дернул отца за куртку:

— Надо отвезти Альфреда к доктору в Марианнелунд, как мама сказала.

Тут папа и мама Эмиля как-то странно посмотрели друг на друга. Из-за снегопада попасть в Марианнелунд не было никакой возможности, и они это понимали. Выхода не было. Но как сказать об этом Эмилю? Потому-то они и стояли, печально опустив глаза. Папа и мама Эмиля тоже очень хотели спасти Альфреда, но просто не знали, что можно сделать. Они молчали.

Потом папа Эмиля, ни слова не говоря, вышел из комнаты. Но Эмиль не отступал. Он бежал за папой по пятам, он плакал, просил, кричал и угрожал, он даже ругался, и, представь себе, его папа не рассердился, а все только тихо повторял:

— Это невозможно, ты же сам понимаешь, что это сейчас невозможно.

Лина сидела на кухне и плакала, не утирая слез.

— А я-то думала, мы весной поженимся. Выходит, зря надеялась. Альфред умрет, а я останусь, как дура, с четырьмя простынями и полдюжиной полотенец! У-у-у!

Наконец Эмиль понял, как обстоит дело: помощи ждать было не от кого. Он вернулся в каморку Альфреда и просидел там весь день — это был самый долгий день в жизни Эмиля. Альфред лежал в забытьи. Только иногда он открывал глаза и всякий раз спрашивал: "Ты здесь, Эмиль?"

Эмиль видел в окно, что метель все не унималась, и он с таким пылом ненавидел этот снег, что от накала его чувств должны были, казалось ему, растопиться все снежные завалы не только в Леннеберге, но и во всем Смоланде.

Но снег все валил и валил, и Эмилю чудилось, что скоро он засыплет весь мир.

Зимние дни — короткие, но тем, кто, как Эмиль, сидит и ждет, они кажутся невыносимо длинными. Надвигались сумерки, скоро спустится ночь.

— Ты здесь, Эмиль? — снова спросил Альфред, но было заметно, что ему стало еще труднее произносить эти слова.

Мама Эмиля принесла бульон и заставила Эмиля выпить чашку. Она попыталась покормить с ложечки и Альфреда, но есть он не мог. Мама вздохнула и ушла.

Поздно вечером пришла Лина и сказала, что Эмилю пора спать. Но напрасно они рассчитывали, что он уйдет от Альфреда.

— Я лягу на полу возле Альфреда, — твердо сказал Эмиль. Так он и сделал.

Он нашел старый тюфяк и попону, больше ему ничего и не надо было, чтобы улечься. Впрочем, заснуть ему все равно так и не удалось. Он лежал с открытыми глазами, глядел, как пылают уголья в печи, слушал, как тикает будильник Альфреда, и как прерывисто он дышит, и как время от времени стонет. Иногда Эмиль впадал в дремоту, но всякий раз тут же вскакивал. Его жгла тревога, и с каждым часом ему становилось все яснее, какую ужасную ошибку они совершают: ведь скоро будет уже поздно, произойдет нечто непоправимое.

Часа в четыре утра Эмиль понял наконец, что ему надо делать: он должен попытаться доставить Альфреда к доктору в Марианнелунд, даже если оба они, он сам и Альфред, погибнут в дороге.

"Нельзя лежать вот так в постели и покорно ждать смерти! Нет, этого не будет!"

Впрочем, вслух он этих слов не произнес, а лишь подумал, но зато принял твердое решение и тут же начал его осуществлять. Важно было уехать прежде, чем на хуторе кто-нибудь проснется, иначе ему помешают сделать то, что он задумал. В его распоряжении всего час, пока Лина не встала доить коров, и за этот час он должен все успеть.

Никто не знает, как трудно пришлось Эмилю и сколько он сумел всего переделать за этот час. Надо было вытащить из сарая сани, вывести из конюшни Лукаса, запрячь его, а главное, надо было поднять Альфреда с постели и дотащить до саней — а это оказалось труднее всего. Бедняга Альфред едва держался на ногах, всей своей тяжестью опирался он на Эмиля, а когда ему удалось, наконец доплестись до саней, он свалился как подкошенный на лежавшую там овчину и больше не шевельнулся, словно он уже умер.

Эмиль заботливо укрыл его другой овчиной и подоткнул ее со всех сторон так, что торчал только кончик носа, а потом сам взгромоздился на облучок, дернул вожжи и крикнул Лукасу, чтобы он трогал. Но Лукас не сдвинулся с места, а только повернул голову и удивленно посмотрел на Эмиля. Неужели тот всерьез предлагает ему выезжать со двора в такую метель? Разве Эмиль не понимает, что нельзя сейчас пускаться в путь?

— Командовать буду я, и мы тут же тронемся в путь, — строго сказал Эмиль. — Ну а ты, Лукас, повезешь нас, как сумеешь!

Тут на кухне загорелся свет, значит, Лина встала. Нельзя было терять ни минуты. Эмилю удалось незаметно выехать с хутора, и, хотя снег застилал глаза, он направил Лукаса в сторону проселка.

Ух, как обрушилась метель на Эмиля! В ушах завывал ветер, снег валил стеной, не было видно ни зги, и он боялся съехать с дороги. Он то и дело стряхивал варежкой снег с лица, но дороги все равно не видел, хотя на санях у него висели два фонаря. Дороги вообще не было, был только снег. Но Лукас много раз бывал в Марианнелунде. Может, он сам найдет направление? Он был упорен и вынослив и в такую метель просто незаменим. Шаг за шагом тащил он сани между сугробами, от толчков они всякий раз чуть не опрокидывались, но все же медленно двигались вперед. Эмилю то и дело приходилось слезать с саней и разгребать лопатой снег. Он чувствовал себя сильным, как маленький бычок. Он перекопал за эти часы столько снега, что всю жизнь будет помнить.

— Когда надо быть сильным, сил хватает, — объяснял он Лукасу.

И правда, Эмиль был сильный, и правда, первую версту у них дело шло неплохо, но потом Эмилю стало трудно, да просто невыносимо трудно. Он очень устал, лопата казалась слишком тяжелой, у него уже не было сил ею орудовать. К тому же он весь окоченел, в башмаки набился снег, слезы капали из глаз, пальцы не гнулись от холода, а уши он отморозил, хотя и обвязал голову поверх кепарика шарфом. Все это вместе и в самом деле было нестерпимо, и постепенно Эмиль терял мужество. Он уже думал, что его папа, пожалуй, был прав, когда говорил: "Ехать невозможно, Эмиль, ты же сам понимаешь, что невозможно".

Лукас тоже выбился из сил. Сани петляли меж сугробов, и в конце концов случилось то, чего Эмиль все время боялся: сани вдруг резко накренились и стали. Эмиль понял, что они угодили в яму.

Да, сомнений быть не могло: они угодили в яму и застряли там. Лукас упирался копытами и тянул как мог, Эмиль подталкивал сзади, настолько напрягаясь, что у него из носа хлынула кровь, но все без толку — сдвинуть сани с места так и не удалось.

И тогда Эмиля охватило настоящее бешенство, он до того разозлился на снег, на сани, на яму и на весь свет, что у него словно помутился разум. Он издал вопль, ужасающий вопль, похожий на крик доисторического человека. Лукас испугался, и Альфред, может быть, тоже, но он не подавал никаких признаков жизни. Эмилю стало вдруг страшно, и он пришел в себя.

— Ты еще жив, Альфред?" — спросил он с дрожью в голосе.

— Нет, я уже умер, — ответил Альфред хриплым, каким-то странным, пугающим голосом.

И тут злоба и бешенство разом покинули Эмиля, в нем осталось только отчаяние. Он почувствовал себя немыслимо одиноким. Хотя Альфред и лежал в санях, Эмиль был совершенно одинок, не было никого, кто мог бы ему помочь. Он не знал, что ему делать дальше. Больше всего ему хотелось лечь прямо на снег и заснуть.

Неподалеку от дороги, немного в стороне, был расположен хутор, и Эмиль вдруг увидел, что в хлеву замелькал свет. У него вновь вспыхнула маленькая надежда.

— Альфред, я пойду попрошу помощи, — сказал он. Но Альфред ему не ответил, и Эмиль двинулся в путь. Он с трудом пробирался через глубокие сугробы, и когда его фигурка вдруг возникла на пороге хлева, он был больше похож на снежную бабу, чем на мальчика.

Хозяин возился в хлеву. Он просто обомлел, увидев Эмиля с хутора Катхульт, — мальчик был весь в снегу, из носа у него текла кровь, а по лицу градом катились слезы. Да, Эмиль плакал, он уже был не в силах сдерживаться. Он знал, что не так-то просто вытащить этого упрямого и не больно-то услужливого крестьянина в метель из дома. Но все же крестьянин понял, что не может не пойти. Ворча, вывел он свою лошадь, прихватил веревку и вытащил сани из ямы.

Будь у этого крестьянина хоть капля совести, он помог бы Эмилю добраться до Марианнелунда, но он этого не сделал. Эмилю и Лукасу пришлось одним продолжать свой путь по сугробам. Оба старались изо всех сил, но они уже вконец измотались и продвигались до ужаса медленно. И вот наступила минута, когда Эмиль сдался. Больше он не мог бороться с метелью. Он был уже не в состоянии даже лопату поднять.

— Я больше не могу, Альфред, — сказал Эмиль и снова заплакал. До Марианнелунда оставалось всего несколько километров, и оттого, что он отступает так близко от цели, ему было особенно тяжело.

Альфред не шелохнулся.

"Наверно, он умер", — подумал Эмиль. Лукас стоял с опущенной головой; казалось, он стыдился. Он тоже не мог больше двинуться с места.

Эмиль сел на облучок и застыл. Он тихо плакал; снег засыпал его, но он не двигался. Все, конец! Пусть снег валит сколько угодно, ему теперь уже безразлично.

У него закрывались глаза, неудержимо хотелось спать. "Как, должно быть, приятно сидеть вот так на облучке и спать под снегом", — думал он.

И тут он обнаружил, что вокруг нет снега и вообще сейчас не зима, а лето, и они с Альфредом купаются в озере в Катхульте. Альфред все хочет научить Эмиля плавать, глупый Альфред, разве он не знает, что Эмиль уже умеет плавать. Ведь, как раз Альфред и научил его плавать несколько лет назад, неужели он это забыл? Эмиль ему покажет, как он хорошо плавает. И они поплыли вместе, все дальше и дальше от берега… И вдруг он услышал звон колокольчика, и это было странно: колокольчик не звонит, когда купаются!

Эмиль отряхнул сон и с трудом открыл глаза. И он увидел снегоочиститель! Да, представь себе, среди бушевавшей метели медленно двигался снегоочиститель, разгребая дорогу в Марианнелунд. И возчик так вылупил глаза на Эмиля, словно увидел привидение, а не засыпанного снегом мальчишку с хутора Катхульт.

— Дорога до Марианнелунда расчищена? — с надежде и спросил Эмиль.

— Да, — ответил возчик. — Но только поторапливайся, через полчаса все будет снова в сугробах.

Но Эмилю хватило и получаса.

…Когда Эмиль вбежал в приемную доктора, там было полным-полно народу. Доктор как раз приоткрыл в эту минуту дверь своего кабинета, чтобы пригласить следующего больного. Но Эмиль крикнул так громко, что все вздрогнули:

— Альфред лежит в санях и умирает!

Доктор не растерялся. Вместе с несколькими стариками, ожидавшими очереди, он выскочил во двор, и они внесли Альфреда в дом и положили на операционный стол в кабинете. Кинув беглый взгляд на Альфреда, доктор крикнул своим пациентам:

— Отправляйтесь все домой! Мне некогда вами заниматься!

Эмиль думал, что Альфред будет спасен, как только попадет к доктору, но теперь, увидев, что доктор качает головой почти так же, как Крюсе-Майя, он испугался. А вдруг уже поздно, вдруг уже нет возможности спасти Альфреда? В нем все сжалось от боли, когда он это подумал, и со слезами в голосе он умолял доктора:

— Я дам вам свою лошадь, только спасите его… И своего поросенка тоже, только спасите!.. Скажите, вы его спасете, да? Доктор внимательно посмотрел на Эмиля и ответил:

— Я сделаю все, что в моих силах, но ничего не могу обещать.

Альфред лежал, не подавая никаких признаков жизни. Но вдруг он открыл глаза и удивленно взглянул на Эмиля.

— Ты здесь, Эмиль? — спросил он.

— Да, Эмиль здесь, — сказал доктор, — но сейчас ему лучше выйти, потому что мне надо заняться тобой, Альфред! Мы вскроем нарыв!

По глазам Альфреда видно было, что он испугался, он не привык иметь дело с докторами.

— Мне кажется, ему страшновато, — сказал Эмиль. — Может, мне лучше постоять рядом с ним?

Доктор кивнул в знак согласия. И Эмиль вцепился обеими руками в холодную руку Альфреда и стоял так, пока доктор разрезал нарыв на другой руке. Альфред не издал ни звука. Он не кричал и не плакал, зато у Эмиля текли слезы, но он этого и сам не заметил.

Эмиль с Альфредом вернулись домой только через несколько дней. Вся Леннеберга уже прослышала о его подвиге, и все его хвалили.

"Мальчишку с хутора Катхульт мы всегда любили, — говорили теперь люди. — Странно, что его ругают и жалуются на него. А что шалун, так ведь без шалостей мальчики не растут".

Эмиль привез маме и папе письмо от доктора, и там, среди прочего, было написано: "У вас мальчик, которым вы можете гордиться". И мама Эмиля записала после этого в синей тетради: "Как это утешило мое бедное сердце! Ведь так часто меня охватывало отчаяние из-за Эмиля. Может, я еще доживу до того дня, когда все в Леннеберге оценят моего малыша!"

Но какие тревожные дни они пережили на хуторе! Когда, в то злосчастное утро обнаружилось, что Эмиль и Альфред, исчезли, папа Эмиля до того разволновался, что у него заболел живот и ему пришлось лечь в постель.

Он думал, что уже никогда больше не увидит Эмиля. Потом, правда, они получили вести из Марианнелунда, и он успокоился, но живот у него все болел, пока Эмиль не вернулся на хутор и не вбежал в спальню, чтобы отец скорее увидел, что он жив-здоров и снова дома.

Папа Эмиля поглядел на Эмиля, и глаза у него увлажнились.

— Ты стоящий парень, Эмиль, — сказал он, и Эмиль был так счастлив от этих слов, что у него забилось сердце. Это был, уж поверь, один из тех дней, когда он любил своего папу.

А мама Эмиля услышала эти слова и засияла от гордости.

— Да, он молодец, наш Эмиль, — сказала она и погладила Эмиля по лохматой голове.

Папа Эмиля был, как я уже сказала, в постели, а вместо грелки у него на животе лежала крышка от котла. Она уже успела остыть, и ее снова надо было нагреть.

— Давайте я пойду, — с жаром крикнул Эмиль, — я теперь мастер ухаживать за больными.

Папа кивнул в знак согласия — он был явно доволен — и сказал, обращаясь к маме:

— А ты налей мне стакан сока. Да, папе было теперь неплохо — лежи себе в постели, и все за тобой ухаживают.

У мамы Эмиля были еще дела на кухне, и прошло некоторое время, прежде чем она налила папе сок, но как раз в ту минуту, когда все было готово, она услышала ужасающий вопль. Это кричал папа Эмиля. Мама тут же бросилась в комнату, а ей навстречу полетела крышка котла.

К счастью, она успела отскочить в сторону, но от страха выплеснула весь сок прямо на крышку. Раздалось ужасающее шипение, и пошел пар.

— Несчастный мальчик, что же ты так перегрел крышку? — спросила она Эмиля, который стоял, совсем растерявшись.

— Я думал, крышку надо раскалить, как железо в кузнице, — пробормотал Эмиль.

А все произошло оттого, что папа Эмиля задремал, пока Эмиль грел крышку на плите. Когда же Эмиль вернулся в спальню и увидел, как мирно спит его отец, он решил его не будить, а, тихонько откинув одеяло, осторожно положил ему крышку на живот.

Мама Эмиля изо всех сил старалась успокоить папу.

— Погоди, погоди, вот сейчас намажем все мазью, — уговаривала она его, — и не будет так жечь. Но папа Эмиля встал с постели.

— Нельзя лежать, когда Эмиль дома, — сказал он. К тому же он хотел поздороваться с Альфредом.

Альфред, еще очень бледный, сидел на кухне, и рука у него была еще на перевязи, но он был счастлив и весел. Лина радостно суетилась вокруг него. Когда он появился, она и Крюсе-Майя чистили медную посуду. Все кастрюльки, сковородки, чайники должны были блестеть как золото к Рождественским и новогодним праздникам. Но Лина никак не могла заставить себя заняться этим делом и все угощала Альфреда то соком, то пряником. Сестренка Ида тоже не отрывала взгляда от Альфреда, она глядела на него как завороженная, будто глазам своим не веря, что это он.

Крюсе-Майя сияла, как медный таз, который она чистила, на радостях она не закрывала рта и тараторила о заражении крови так, что в конце концов язык у нее стал заплетаться:

— Тебе еще повезло, как еще никому не везло, потому что все обошлось, да еще обошлось-то, как ни у кого еще не обходилось, а обошлось, как должно было обойтись у человека, которому так повезло, как тебе, но поверь мне, хочешь верь, хочешь не верь, а я уж точно знаю, что закровление крови, то есть, разаженье врови, то есть зараженье крови, такая болезненная страшность, то есть страшная болезнь, что человек остается больным, даже когда он уже совсем выздоровел, — не болен, не здоров, не здоров, не болен, а не здоров, здоров, а не болен, здоболен, а не боров… Боров, а не коров… Тьфу ты!..

Как замечательно провели они этот вечер! Мама Эмиля подала на ужин домашнюю колбасу, приготовленную к Рождеству, и начался настоящий пир. Все они — и Эмиль, и мама, и папа, и сестренка Ида, и Альфред, и Лина, и Крюсе-Майя — сидели вместе в празднично убранной, сияющей медью кастрюль кухне, вокруг стола, на котором горели свечи, и веселились от души. Колбаса удалась на славу — румяная, с хрустящей корочкой, просто пальчики оближешь! И ели они ее со свежей, прихваченной морозом брусникой. Альфред уписывал за двоих, хотя управляться одной рукой ему было нелегко.

Лина то и дело бросала на него нежнейшие взгляды и вдруг спросила:

— Послушай, Альфред, раз у тебя нет никакого заражения крови, то что нам помешает весной пожениться? А?

Альфред от ужаса даже куском подавился и просыпал себе на брюки целую пригоршню мороженой брусники.

— До весны далеко! — пробурчал он невесело. — Учти, что у меня может, например, нарывать и другой палец, и кто знает, чем все это кончится, а вдруг опять зараженьем?..

— Только имей в виду, — подхватил Эмиль, — что тогда ты будешь похоронен тут, в Катхульте. Второй раз я ни за что не повезу тебя в Марианнелунд.

Вот так и сидели они, освещенные ярким дрожащим светом свечей, и на душе у всех было легко и торжественно. Вдруг мама Эмиля выдвинула ящик стола, достала письмо доктора и снова стала читать его вслух.

"Пусть они еще раз его услышат", — решила она.

Все разом перестали жевать и принялись внимательно слушать. За столом воцарилась полная тишина, потому что доктор написал замечательное письмо.

— И все это про тебя, Эмиль!

Эмиль сидел красный от смущения и не знал, куда деваться. Ведь все глядели на него с обожанием, а он терпеть не мог, когда так глядят, и печально отвернулся к окну. За окном тоже ничего утешительного не было, снова повалил снег, и уж кто-кто, а Эмиль точно знал, кому придется завтра его разгребать.

В конце концов он взял себе еще кусок колбасы и принялся вяло есть. Он сидел потупившись, лишь время от времени вскидывая глаза, но тут же снова опускал их, потому что взгляды всех по-прежнему были устремлены на него. Во всяком случае, мама глядела на него с улыбкой — ей, видно, было очень приятно разглядывать своего любимого мальчика. Да он, к слову сказать, и вправду выглядел на редкость привлекательно: румяные щеки, ясные голубые глаза и копна спутанных волос цвета спелой пшеницы — ни дать ни взять ангелочек с рождественской открытки, а кроме того, доктор писал, что она должна гордиться таким сыном. И мама гордилась.

— Странно, — произнесла она вдруг. — Всякий раз, когда я гляжу на Эмиля, я спрашиваю себя: ну неужели из него не вырастет какой-нибудь большой человек?

— А что значит большой? — спросил Эмиль, с сомнением поморщившись. — Кто они такие, большие люди?

— Ну, я не знаю… — ответила мама. — Например, председатель сельской управы или что-нибудь в этом роде…

Тут Лина прямо прыснула от смеха:

— Представляю себе этого председателя сельской управы, который только и знает, что озорничать!

Но мама строго посмотрела на нее, ни слова не сказала и жестом предложила всем взять еще по куску колбасы.

Эмиль потянулся за колбасой, взял кусок и стал его посыпать мороженой брусникой, а сам в это время думал о маминых словах насчет большого человека и решил, что совсем не плохо стать когда-нибудь председателем сельской управы. А вдруг так оно и будет!

А потом он стал думать о словах Лины насчет того, что он будет озорным председателем сельской управы… Интересно, какие проказы тогда можно будет придумать?

Эмиль налил стакан молока и стал медленно пить, ломая себе голову над тем, что может выкинуть председатель сельской управы. Да разве за минуту это выдумаешь? Он снова поднес стакан к губам, и тут ему вдруг что-то пришло на ум, что-то настолько смешное, что он громко фыркнул, и молоко фонтаном брызнуло во все стороны, обдав папу с головы до ног. Папа хотел было рассердиться, но не рассердился, ведь неловко ругать мальчика, о котором сам доктор отзывается так уважительно, тем более что мальчик этот и вправду совершил вполне благородный поступок! Папа Эмиля стер с брюк молочные брызги и пробормотал мрачно:

— Заметно, что ты вернулся домой!..

— Не надо так говорить, — укоризненно сказала мама. И папа не стал продолжать, а, наоборот, пустился в рассуждения о будущем своего сына.

— По-честному, я не думаю, что Эмиль станет когда-нибудь председателем сельской управы… Но он парень что надо, и, если он будет жив-здоров, из него выйдет толк, это уж как пить дать!

Мама согласно кивнула.

— Сказать вам, как все будет? — сказала вдруг сестренка Ида. — Как Эмиль захочет, так и будет!

Эмиль улыбнулся.

— Поживем — увидим! — сказал он. — Поживем — увидим!..

Настала ночь. Все легли в свои постели и заснули. Тихо спал хутор Катхульт. Спала Леннеберга. Спал весь округ Смоланд. Спи спокойно и ты и не бойся, доктор не взял у Эмиля ни Лукаса, ни Свинушка.

 

 

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.