Препирательства по поводу непокорной каши-размазни

Четыре поколения жили под одной крышей. Семейная жизнь катилась по накатанной колее. Все подчинялись 88-летнему дедушке. Никто ему не перечил. Каждое утро подавался один и тот же завтрак, состоявший из обжаренных пампушек, соленой редьки и рисовой каши-размазни. Каждый день в пять часов пополудни дедушка и 84-летняя бабушка обсуждали с 59-летней тетей Сюй, уже сорок лет ведущей домашнее хозяйство, предстоящий ужин. И каждый вечер она появлялась из кухни, чтобы справиться у стариков, что добавлять в овощи — тонко нарезанное или рубленое мясо, — выбор, считавшийся крайне важным. И старики выносили решение. Вся семья под началом дедушки с бабушкой умела ценить скромность, являющуюся залогом благополучия, и сохранять верность установившимся порядкам. Однако за последние годы в доме произошли перемены. Семья приобрела цветной телевизор, холодильник и стиральную машину. Дедушка отличался общительным характером. Ежедневно после полуденного сна он читал газету, а поужинав, усаживался у телевизора. Ему приходилось усваивать все больше новых слов и понятий, и он постоянно спрашивал семейство: «А можно ли что-то преобразовать или усовершенствовать у нас с вами?» И всякий раз все хором отвечали: «Нет». Старшая сестра Сюй даже пошла дальше, пожелав, чтобы все оставалось так и впредь. И лишь младший сын однажды обратился с просьбой. Ему захотелось иметь магнитофон. Семья пошла навстречу. Однако радость от нового приобретения вскоре улетучилась, и магнитофон был заброшен. Все это свидетельствовало об ограниченной пользе новой техники! Старый уклад, оказывается, обладает значительно большей притягательной силой. И все ж под натиском новых веяний однажды дедушка предложил изменить сложившееся главенство в семье. После совместного обсуждения этого предложения решили избирать главу семьи. Первому эту должность доверили отцу, постановив, что он займется преобразованием семейного питания.

Прежде он был исключительно завхозом. А тут вдруг стал отвечать за покупку еды, так что теперь всякий раз советовался с дедушкой. По любому поводу он неизменно ссылался на дедушку: «Дедушка сказал, что нынче на ужин супа не будет», «Дедушка говорит...», «Дедушка считает...». И так без конца.

Тем самым усложнилась наша жизнь. Когда у сестры Сюй возникали затруднения, она обращалась за советом к папе, а тот не хотел определяться с решением, пока не посоветуется с дедушкой, чтобы потом по заведенному порядку произнести: «Дедушка сказал...» Естественно, было бы проще напрямую обращаться к дедушке. Ему тоже не нравился новый порядок, и он не раз призывал папу решать такие вещи самому и не обращаться к нему. После этого папа всякий раз говорил сестре Сюй, что вот дедушка ему сказал, чтобы он сам решал, а еще дедушка сказал, чтобы он больше его не спрашивал. Дядя и тетя, похоже, тоже были недовольны. Во-первых, им не нравилась явная неосведомленность папы, во-вторых, их злило, что дедушка сохранил свое ведущее положение.

Но тут папа выказал умение делиться предоставленными полномочиями. Решение, быть супу или нет, тонко резать или рубить мясо, впредь должно приниматься сестрой Сюй. Та поначалу решительно отказывалась, даже плакала, но не устояла под натиском, соблазнившись оказанным ей доверием. В итоге она с благодарностью и радостно взяла на себя эту ношу. И трапезы стали протекать как прежде.

Но так как каждый знал, что теперь за все отвечала одна сестра Сюй без чьей-либо влиятельной поддержки, постепенно, поначалу неосознанно, стало накапливаться недовольство, которое в итоге не замедлило вырваться наружу. 40 лет одна и та же еда! Это достойно скорее кунсткамеры! Всегда по старинке, по заведенным когда-то правилам! Косность! Пережиток! Никаких новшеств! Наша семья — образцовый пример отсталости.

В ответ на эти жалобы сестра Сюй стала вносить в еду некоторые перемены. Из двух блюд соленой редьки осталось одно. Соленые овощи она перестала сдабривать кунжутным маслом. Подливку для лапши она стала готовить не с мясными кубиками, а на одной воде и т. д.

Эти преобразования еще больше раздосадовали семью. Тут выступил новатором сын, заявив следующее: «Вот уже 41 год мы едим одно и то же. К тому же с нашей пищей не все в порядке: слишком много углеводов и совсем мало белка! Разве это еда для современного человека в большом китайском городе конца двадцатого века? Стыд и срам! Кабы наши политики после 1949 г. вовремя отменили рисовую кашу и все перешли бы на масло, хлеб, сало, колбасу, яйца, йогурт, сыр, мармелад, мед и шоколад, то мы, китайцы, давно бы вышли во всем на мировой уровень. Иначе говоря, рисовая каша-размазня — причина всех наших бед. Покуда не упразднят эту кашу, Китаю не на что надеяться!»

Итак, привычный китайский завтрак был вытеснен западным. Через три дня все семейство оказалось выведенным из строя по причине разыгравшегося гастрита. Кроме того, за три дня на еду ушло столько денег, сколько обычно расходовали за месяц.

Отцу и дяде пришлось идти к дедушке, а тот захотел посоветоваться с сестрой Сюй. Но та лежала в больнице и заявила, что после выздоровления больше не станет стряпать. Отец созвал семейный совет и провозгласил полную свободу: каждый теперь волен питаться сам.

Вскоре образовались маленькие ячейки, готовящие сами себе еду, так что приходилось ждать своей очереди. Затею о покупке четырех плит пришлось отбросить из-за малости кухни.

Очередной переполох вызвал просто чудовищный рост потребляемого газа. Все старались выказать свое недовольство. Одни полагали, что преобразования только плодят неразбериху. Прежде, под началом дедушки, жилось значительно лучше. Было предложено ввести семейную демократию, когда глава семьи определяется семейными выборами. Изготовили и раздали 11 бюллетеней, пятеро из которых оказались пустыми, два было подано за сестру Сюй, три — за папу, а один — за сына. Итак, выбрали папу. Но тот считал, что стряпня — это дело человека знающего. Поэтому следует заниматься не выбором главы, а поиском для семьи лучшего повара.

Для выяснения, кто же лучше всех готовит, в течение тридцати дней проводили изыскания. В итоге появился список лучших.

Но тут умирает сестра Сюй. Сын поступает на работу в одно совместное предприятие, где, похоже, питается по западному образцу. Но, приезжая на праздники домой, он говорит, что при всем многообразии отведанной им пищи нынче он мечтает лишь о рисовой каше-размазне с соленой редькой да похлебке и лапше с подливкой. Дядя с тетей получили новое жилье. Они порой едят свиную ножку и яичницу-болтунью, но чаще, как и прежде, это рисовая каша-размазня, поджаренные ломтики пампушек, соленая редька, похлебка и лапша с подливкой.

Очутившийся за границей, где он учился и одновременно работал, муж двоюродной сестры отца, после того, как она переехала к нему, писал в одном из писем: «Здесь на чужбине мы чаще всего едим рисовую кашу-размазню и соленые овощи и всякий раз будто бы возвращаемся в свой родимый, отличающийся простотой дом».

Отец, дедушка и поредевшее семейство живут счастливо; курица, утка, рыба, яйца, молоко, сахар, растительное масло, — все это подается к столу. Блюда становятся все более изысканными. Но рисовая каша-размазня и соленые овощи неизменно присутствуют. И когда один англичанин, отцовский приятель с сороковых годов, посетил Китай, то попросил: «Позвольте мне отведать вашей старой и богатой традициями пищи». Ему предложили рисовую кашу-размазню, попробовав которую он воскликнул: «Какая простая, какая приятная, какая изысканная... Только старинной дальневосточной кухне ведомо столь загадочное блюдо!»

Из-за этого, опубликованного в феврале 1989 г. и отмеченного наградой рассказа всемирно известного китайского писателя Ван Мэна (см. 19.32, 20.12) обвинили в стрельбе по тени. С нападками на рассказ обрушился читатель в своем письме в еженедельник Союза китайских писателей Литература и искусство [«Вэньи бао»], где оно было напечатано 14.09.1991. Читатель усмотрел, что рассказ в скрытой форме высмеивает сложившуюся при Дэн Сяопине структуру КПК. Ван Мэн, бывший министр культуры Китая, тогда еще являлся членом ЦК Коммунистической партии Китая.

Выступая в свою защиту 15.09.1991, Ван Мэн был довольно резок, упрекнув читателя в использовании стратагемы 7 «извлечь нечто из ничего». Впервые в истории Китайской Народной Республики из-за нападок на литературное сочинение дело дошло до судебного разбирательства. Ван Мэн подал в Пекинский народный суд средней инстанции жалобу на главного редактора еженедельника за клевету.

В жалобе было отказано на том основании, что обвинения читателя не выходят за рамки обычной литературной критики. Тогда Ван Мэн обратился в Пекинский народный суд высшей инстанции. Но тут вмешались высокопоставленные чины, распорядившись, чтобы суд не рассматривал дело. Стороны пошли на мировую, где ответчик обязался более не критиковать рассказ писателя. 7 июля 1997 г. в Вене я поинтересовался у Ван Мэна относительно данного дела. Он подчеркнул, что хотел взять под прицел в образной форме некоторые недостатки, а также скоропалительность действий в ходе проведимых с 1978 г. реформ. Но об использовании стратагемы 26, как и приема стрельбы по тени в отношении определенных лиц, не может быть и речи.

Итак, данный рассказ написан в духе других произведений Ван Мэна вроде сатиры «Упразднение отдела придирок», посвященной никчемности китайского бюрократического аппарата, или вышедшего в 1992 г. исследования романа Сон в красном тереме («Хунлоу цинга лу», 1982; «Хушюумэн циши лу», 1990] (см. 25.4, 26.6). Приведенные в этих работах высказывания, по мнению немецкого синолога Мартина Вёзлера (Wösler), можно «рассматривать просто как злободневную критику: 1) общественная система имеет чрезмерно командно-административный характер; 2) непомерно раздуты штаты; 3) люди руководствуются не конституцией, а волей отдельного человека... 4) инте-

ресы лишь внешне подчинены коллективу... а на деле каждый преследует собственные цели!» («От министра культуры к увещевателю: встреча с писателем Ван Мэном». Новая цюрихская газета, 4—5.11.1995, с. 68; см. также: М. Везлер. Politische Literatur in China 1991 —1992: Wang Mengs Frühstücksreform. Eine Übersetzung der Erzählung «Zäher Brei» und die Dokumentation einer absurden Debatte («Политическая литература в Китае 1991 —1192: реформа завтрака у Ван Мина. Перевод рассказа «Неподатливая каша-размазня» и свидетельства нелепого спора»). Бохум, 1992). Вокруг «Неподатливой каши-размазни» разворачивается другая стратагемная история, относительно которой известно по некоторым изысканиям из Тайваня и Гонконга. Здесь определенную роль играют некоторые даты. Рассказ Ван Мэна был напечатан в феврале 1989 г. Вскоре в Пекине и других городах Китая начались известные студенческие выступления и волнения, вылившиеся в итоге в кровавые события 4 июня 1989 года. Считавшийся либералом премьер-министр Чжао Цзыян [род. 1919] бесследно исчезает с политической арены. При нем Ван Мэн стал министром культуры. После трехлетней работы на этом посту, «где он придерживался осторожного либерального курса на открытость и новаторство в литературе и искусстве» (Новая цюрихская газета, 5.09.1989, с. 3), в сентябре 1989 г Ван Мэн подает в отставку. Официальная причина ухода — «переутомление». Преемником Ван Мэна становится Хэ Цзинчжи [род. 1924], «поборник верного установкам партии искусства» (там же). В июне 1991 г. рассказ «Неподатливая каша-размазня» получает присуждаемую в четвертый раз «Премию ста цветов» ежемесячного [тяньцзиньского] журнала прозы [«Сяошо юэбао»], притом как раз после того, как тайваньский ежемесячный журнал Материковый Китай [«Чжунго далу (юэкань)»] напечатал полностью рассказ в конце апреля 1991 г., представив его как критику руководимой Дэн Сяопином Коммунистической партии Китая. 14 сентября 1991 г. появляется критический читательский отзыв, подписанный псевдонимом «Шэнь Пин», под которым угадывался «сторонник жесткого политического курса из Министерства культуры» (см.: China aktuell. Гамбург, октябрь 1991, с. 632). В «читательском отклике» согласно даваемому в духе стратагемы 26 объяснению нападение велось не только против Ван Мэна, а бралась под прицел вся группа либералов, представителем которой он являлся.

Рассказ о подаче жалобы

Один рабочий отправился к вышестоящему начальству с жалобой на своего директора.

И вот он приходит в нужное учреждение.

Однако в тот день вышестоящее начальство было слишком занято и не смогло его принять.

Оно выпроваживает посетителя, говоря, что тому надо обратиться к секретарю парткома!

Но секретарь парткома выказывает недовольство:

— Вашего директора я хорошо знаю. Это толковый товарищ.

Так в чем же ваша жалоба?

— Многое хотелось бы спросить у того, кто, не стесняясь, занимается растратами,

берет взятки, содержит некую сладкую пчелку.

Пользуется услугами массажного салона, пьет изысканные вина,

Да еще путешествует, летает на самолете и все за счет государства. Как же так?

Чем больше слушает секретарь, тем сильнее беспокоится.

— Указывая на лысого монаха, здесь, как я вижу, поносят облезлого осла.

Он встает, хлопает дверью и уходит, злобно теребя обшлага пиджака.

И вот он сидит в машине, везущей его к общественному пруду, где он сможет половить рыбу в свое удовольствие.

На карикатуре к стихотворению, напечатанному в ежемесячном журнале Китайская карикатура [«Чжунго маньхуа»] (Тянь-цзинь, сентябрь, 1998), изображен мужчина, который левой рукой держит за гриву маленького льва, а правой указывает на него, обращаясь к недовольно взирающему на все это большому льву со словами: «Соизволю сообщить следующее: вот он тайком таскает моих кур».

Уж очень трясок конь

«...Как-то не очень давно... жила в нашем городе именитая дама, добрых нравов и находчивой речи, достоинства которой заслуживают, чтобы ее имя не было умолчено: звали ее мадонна Оретта, она была женою мессера Джери Спина. Раз случилось ей быть, как и нам, в деревне, и она гуляла, переходя с одного места на другое, с дамами и мужчинами, обедавшими у нее в тот день; путь от места, откуда они вышли, к тому, куда намеревались идти пешком, был, может быть, несколько долог; один из мужчин, бывший в обществе, и говорит: «Мадонна Оретта, если вам угодно, я повезу вас большую часть предстоящего нам пути на коне, рассказав вам прелестнейшую в свете новеллу». На это дама ответила: «Мессере, я попрошу вас о том, и даже очень, мне будет чрезвычайно приятно». Господин рыцарь, которому меч сбоку, быть может, так же мало пристал, как речь устам, лишь только услышал это, стал сказывать новеллу, которая сама по себе была в самом деле прекраснейшая, но он страшно портил ее, три, четыре раза или и шесть раз повторяя те же слова, то возвращаясь к рассказанному, то говоря: это я сказал не ладно; часто ошибаясь в именах, ставя одно вместо другого; не говоря уже о том, что он выражался отвратительно, если взять в расчет качество действующих лиц и события, какие приключались. Пока мадонна Оретта его слушала, у нее часто являлся такой пот и так падало сердце, как будто она больна или кончается. Не будучи в состоянии выдержать более и понимая, что рыцарь забрел в чащу и оттуда не выберется, она сказала шутливо: «Мессере, ваш конь очень уж трясок; поэтому, будьте добры, спустите меня!» Рыцарь, кстати, более чуткий к намекам, чем хороший рассказчик, понял остроту, обратил ее в смех и шутку и, перейдя к другим рассказам, оставил без конца начатую и дурно рассказанную новеллу» (Боккаччо. Декамерон. День шестой, новелла первая. Пер. с ит. Н. Любимова).

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: