Официальные бумаги, прошения 9 глава

Был у меня Пальмин. Он окончательно расходится с Пастуховым и бичует его словесно на все корки. Сотрудничество в «Развлечении» объясняет переменою обстоятельств, и если правда, что он уходит из «Моск<овского> листка», то причины его дезертирства заслуживают снисхождения.

Счет в «Пет<ербургскую> газету» я послал. В Москве морозы. К Новому году напишу Вам, а теперь пока прощайте и не браните. Святочный рассказ получите купно с заказным письмом или немного спустя, но не далее понедельника.

Ваш А. Чехов.

Савельевой Е. И., 2 января 1885*

99. Е. И. САВЕЛЬЕВОЙ

2 января 1885 г. Москва.

85, I, 2.

Уважаемая Евгения Иасоновна, на поздравление с Новым годом отвечаю тем же и прошу прощения, что не предупредил Вас и не поздравил раньше. Ужасный я невежа! На Рождество послал я множество поздравительных писем и карточек… Почему не послал Вам, сказать определенно не могу: вероятно, по рассеянности… А что забвение тут ни при чем, может засвидетельствовать Вам Ваш супруг, обедавший у нас на Ваши именины и слышавший, как я произносил тост за здоровье «отсутствующих жен»… За Ваше здоровье было выпито два раза…

За Ваше сочувствие по поводу усиленных занятий и нездоровья* большое спасибо. Тронут и вниманием, и памятью, и искренностью… То, другое и третье не заслужено… Дело в том, что толки об «усиленных занятиях» преувеличены. Работаю, как и все… Ночи сплю, часто шатаюсь без дела, не отказываю себе в увеселениях… где же тут усиленные занятия? Я вовсе не скромничаю. Ваш «сам», воспевающий больше всех мое трудолюбие, может засвидетельствовать, что я встаю не раньше 10-ти и ложусь не позже 12-ти… Истые труженики не спят так долго…

Нездоровье мое немножко напугало меня и в то же время (бывают же такие фокусы!) доставило мне немало хороших, почти счастливых минут. Я получил столько сочувствий искренних, дружеских, столько, что мог вообразить себя аркадским принцем, у которого много царедворцев. До болезни я не знал, что у меня столько друзей… Разве не лестно получать такие письма, как Ваше? Ради него не грешно покашлять лишний денек…

Ваш тиран сидит у меня. Узнав, что я получил от Вас письмо, он пришел в ярость и чуть не побил меня… Отелло, каких мало… Поведение его похвалить, конечно, не могу… Деморализировал всю мою семью: устроил в моем доме опереточный театр, заставляет всех жениться и проч. В ожидании его исправления и в надежде, что все у Вас обстоит благополучно, кланяюсь Вам и остаюсь уважающим, готовым к услугам

А. Чехов. Семья вам кланяется.

Рукой Д. Т. Савельева:

Дозволено цензурою. 2 января 1885 г.

Цензор Дмитрий Савельев.

На конверте: В Таганрог . Его высокородию

Иасону Ивановичу г-ну Блонскому .

Старшему нотариусу.

Передать Е. И. Савельевой .

Чехову М. Е., 31 января 1885*

100. М. Е. ЧЕХОВУ

31 января 1885 г. Москва.

85, I, 31.

Дорогой Дядечка Митрофан Егорович!

Первым делом приношу Вам искреннейшую благодарность за память и любовь, которыми проникнуты все Ваши письма к отцу. Ваше расположение слишком дорого для нас всех, для меня же лично оно составляет предмет гордости и радости: расположение хороших людей делает честь и повышает нас в собственном мнении! Не извиняюсь перед Вами за мое долгое, упорное молчание… Знаю, что Вы не сочтете его за неприличие и за знак перемены наших отношений, а, как добрый и душевный человек, дадите ему иное объяснение. Письмо мое к Вам удовлетворить меня не может… Кто привык когда-то беседовать с Вами по целым часам и вечерам, тому давайте беседу, а письмо, как бы оно длинно ни было, не скажет и тысячной доли того, что хотелось бы рассказать… Не писал я, потому что надеюсь на скорое свиданье. Надеялся и надеюсь. Прошлое лето не мог быть у Вас, потому что сменял товарища, земского врача*, бравшего отпуск, в этом же году рассчитываю попутешествовать, а стало быть, и повидаться с Вами. В декабре я заболел кровохарканьем и порешил, взявши денег у литературного фонда, ехать за границу лечиться. Теперь я стал несколько здоровее, но думаю все-таки, что без поездки не обойтись. Куда бы я ни поехал – за границу ли, в Крым или на Кавказ, – Таганрога я не миную.

Радуюсь Вашему избранию в гласные*. Чем больше у Таганрога будет таких честных и бескорыстных хозяев, как Вы, тем он счастливее… Жалею, что не могу послужить купно с Вами родному Таганрогу… Я уверен, что, служа в Таганроге, я был бы покойнее, веселее, здоровее, но такова уж моя «планида», чтобы остаться навсегда в Москве… Тут мой дом и моя карьера… Служба у меня двоякая. Как врач, я в Таганроге охалатился бы и забыл свою науку, в Москве же врачу некогда ходить в клуб и играть в карты. Как пишущий, я имею смысл только в столице.

Медицина моя шагает помаленьку. Лечу и лечу. Каждый день приходится тратить на извозчика более рубля. Знакомых у меня очень много, а стало быть, немало и больных. Половину приходится лечить даром, другая же половина платит мне пяти- и трехрублевки. (В Москве врачам не платят менее 3-х рублей за визит. Здесь всякий труд дороже ценится, чем в Таганроге.) Капитала, конечно, еще не нажил и не скоро наживу, но живу сносно и ни в чем не нуждаюсь. Если буду жив и здоров, то положение семьи обеспечено. Купил я новую мебель, завел хорошее пианино, держу двух прислуг, даю маленькие музыкальные вечерки, на которых поют и играют… Долгов нет и не чувствуется в них надобности… Недавно забирали провизию (мясо и бакалею) по книжке, теперь же я и это вывел, и всё берем за деньги… Что будет дальше, неведомо, теперь же грешно жаловаться.

Мамаша жива, здорова, и по-прежнему из ее комнаты слышится ропот. Но даже и она, вечно ропщущая, стала сознаваться, что в Таганроге мы не жили так, как теперь живем в Москве. Расходами ее никто не попрекает, болезней в доме нет… Если нет роскоши, то нет и недостатков.

Иван* сейчас в театре. Служит он в Москве* и доволен. Это один из приличнейших и солиднейших членов нашей семьи. Он стал уже на свои ноги окончательно, и за будущее его можно ручаться. Трудолюбив и честен. Николай собирается жениться, Миша* в этом году оканчивает курс*…и т. д., и т. д. Вот Вам и письмо. Газету Вы будете получать*, и удивляюсь, что Вы до сих пор еще не получаете ее. Прилагаемую карточку пошлите по адресу: «Москва, ред<акция> „Новостей дня“, Страстной бульвар». В редакции я не буду скоро. Карточка придет туда ранее меня. Если же и буду в редакции ранее, то заболтаюсь и забуду про газету.

Тете целую руку, братьям шлю привет. Поклон знакомым. Извиняйте и не забывайте Вашего покорнейшего и вечно признательного

А. Чехова.

Мой адрес: Сретенка, Головин пер. Доктору А. П. Чехову.

Розанову П. Г., 13 февраля 1885*

101. П. Г. РОЗАНОВУ

13 февраля 1885 г. Москва.

85, II, 13.

Collega major et amicissime[40]Павел Григорьевич!

Прерываю ход Ваших шипучих мыслей* молитвословием, обращенным по Вашему адресу. Молитва моя к Вам состоит в следующем. Будьте милы, наденьте шубу и шапку и сходите в магазин «Чаю и сахару» купца Стариченко. Поздоровавшись с ним, начинайте беседу приблизительно в такой форме:

Вы: Не отдадите ли Вы, сеньор, внаймы дачу, находящуюся между Звенигородом и Саввой?

Он: Кому?

Вы: Известному московскому доктору и не менее известному литератору А. П. Чехову со чады.

Он: (побледнев). Но… ветхая хижина моя недостойна вмещать в себе невместимого!

Объяснив ему, что я человек непритязательный и в желаниях скромный, Вы, в случае его согласия отдать мне свою дачу, потупляете взор и скромно справляетесь о цене и т. д.

Дело в том, что семье моей летом придется жить на даче. Воскресенск надоел, а в Звенигороде еще не жили и есть охота его попробовать. Нанять дачу в самом городе я не хочу в силу кое-каких гигиено-экономо-политических соображений. За городом же есть одна только дача, принадлежащая вашему коммерсанту Стариченко*, имеющему дочь-невесту с большим приданым. Дочери его и приданого мне не нужно, но дачу его я взял бы охотно, если, конечно, в ней можно жить, т. е., если не протекают потолки, целы окна, есть погреб и проч. Дача эта, если помните, находится на берегу Москвы, по дороге от Звенигорода к Савве, направо.

Сам я едва ли буду жить на даче, семье же обязан приготовить летнее жилище… Беда быть семейным! Еще и зима не прошла, как приходится уже помышлять о лете.

Этим летом мадам Гамбурчиха* не будет жить в Звенигороде. Но природа не терпит пустоты и взамен ее посылает Вам целое полчище дачников в образе художников, поэтов (Пальмин) и проч. Компания соберется большая, беспокойная.

О результатах переговоров с Ст<аричен>ко сообщите. Простите, голубчик, что надоедаю Вам такими пустяками. Но когда, бог даст, у Вас будет большое семейство, я найду Вам прекрасную дачу – любезность за любезность.

Дачу наймем с 15-го или 1-го мая.

Вчера я был у одной больной и обозревал ее рецепты, нашел рецепт Вашего Икавица.

У моего Коробова сыпной тиф.

Еще раз простите, что надоедаю Вам и прерываю своей болтовней Ваши хорошие мысли. Будьте здравы и не забывайте, что у Вас есть

преданный приятель А. Чехов.

Представьте! Я должен Вам 90 коп.! Приезжайте получить. Это сдача, полученная с десятирублевки, наделавшей мне немало курьезных хлопот. Кланяйтесь Сергею Павловичу и… дачный вопрос держите пока в секрете.

А. Ч.

Как живет Марья Морицовна?

Лейкину Н. А., 22 марта 1885*

102. Н. А. ЛЕЙКИНУ

22 марта 1885 г. Москва.

85, III, 22.

Уважаемый Николай Александрович!

Поздравляю Вас с Пасхой и желаю всех благ и успехов. Чтобы не вливать лишней горечи в Ваше праздничное настроение, шлю свой транспорт задолго до срока. Фельетона пока нет, потому что материала буквально – нуль. Кроме самоубийств, плохих мостовых и манежных гуляний, Москва не дает ничего. Схожу сегодня к московскому оберзнайке Гиляровскому, сделавшемуся в последнее время царьком московских репортеров, и попрошу у него сырого материала. Если у него есть что-нибудь, то он даст, и я пришлю Вам обозрение, по обычаю, к вечеру вторника. Если же у него ничего нет и если чтение завтрашних газет пройдет так же бесплодно, как и чтение вчерашних, то придется на сей раз обойтись без обозрения. Я, пожалуй, могу написать про думу, мостовые, про трактир Егорова… да что тут осколочного и интересного? Думаю, что сотрудники понаслали Вам к празднику много всякой святочной всячины и отсутствие обозрения не заставит Вас работать в праздник над лишним рассказом. Да и я шлю три штучки*…Из них только одна может оказаться негодной, две же другие, кажется, годны. Шлю* при сем и подписи для рисунков*. Рад служить во все лопатки, но ничего с своей толкастикой не поделаю: начнешь выдумывать подпись, а выходит рассказ, или ничего не выходит… Будь я жителем Петербурга и участвуй в Ваших с Билибиным измышлениях, я принес бы пользу, ибо сообща думается легче… Но увы! Питерцем быть мне не придется… Я так уж засел в московские болота, что меня не вытянете никакими пряниками… Семья и привычка… Не будь того и другого, я не дал бы Вам покоя и заел бы Вас своими просьбами о месте…

Тема «Аптекарская такса» модная*…Ею, думаю, можно воспользоваться… Предлагаю Вам воспользоваться также и вопиющими банкротствами нашего времени… В Москве лопаются фирмы одна за другой… Одна лопается, падает в яму и другую за собой тянет… В Питере тоже, в Харькове тоже… Для Кирилла и Мефодия годится параллель между IX и XIX веками*…Нарисуйте чистенькую избушку с вывеской «школа»… Вокруг одетые и сытые мужики… Это IX век… Рядом с ним XIX век: та же избушка, но уже похилившаяся и поросшая крапивой…

В IX веке были школы, больницы. В XIX есть школы, кабаки… Вообще у меня что-то копошится в голове, но ориентироваться лень… Лень самая подлая – мозговая… Посылать незаконченный проект неделикатно, но уж Вы простите… Когда у меня в доме кончится приборка и сестрица не будет играть гамм, тогда, пожалуй, буду заканчивать, а теперь и бог простит… Пальмин перебрался… Совсем Вечный жид!* Видимо, его натура не может удовлетворяться местами… Если натура тут ни при чем, то, конечно, виновата жена… Хорошенькое словцо: баба «дьяволит»!*

Нужно бы Вам подтянуть художественный отдел. Всё хорошо в «Осколках», но художеств<енный> отдел критикуется даже в мещанском училище*. Рисунки почти лубочны. Например, что это за паровые машины, рисуемые Пор<фирье>вым?* Фантазии – ни-ни…, изящества тоже… Поневоле «Стрекоза» будет идти и иметь успех… Самосекальная машина, например, тема не плохая, если изобразить ее как следует, в лубочном же виде она пустяковая, мелочная… Все рисунки дают впечатление такого рода, что будто бы их рисовали для того только, чтобы отделаться: наотмашь, спустя рукава… Нам, прозаикам, и бог простит наши грехи, но художникам следует по-божески работать… Роскошью рисунка искупается и подпись… по рисункам публика привыкла судить и о всем журнале, а бывают ли в «Осколках» рисунки? Есть краски и фигуры, но типов, движений и рисунка нет…

Вообще худож<ественный> отдел у Вас в каком-то загоне… Не помещаете портретов в карикатуре, как это делают другие, не даете карикатур… Номер «Пчелки», в котором был помещен Вальяно*, разошелся на юге в тысячах экземпляров… «Стрекоза», наверное, тоже… Номер* «Пчелки» с портретом Пастухова* был в Москве продан нарасхват… Сам Пастухов купил 200 экземпл<яров>.

Подтяните художников! К несчастью, их так мало и так они все избалованы, что с ними каши не сваришь…

Прощайте. К юбилею Кир<илла> и Мефодия изображу что-нибудь*. Правда ли, что в Кронштадте был случай холеры? Рад, что Александр угодил Вам*…Он малый трудящий и с большим толком… Юмористика его порок врожденный… Если станет на настоящий путь и бросит лирику, то будет иметь большущий успех…

Ваш А. Чехов.

Лейкину Н. А., 1 апреля 1885*

103. Н. А. ЛЕЙКИНУ

1 апреля 1885 г. Москва.

84, IV, 1.

Уважаемый Николай Александрович!

Шлю Вам обозрение*. Понащипал с разных сторон событий и, связав, даю… Беда мне с этим фельетоном! Написать его для меня труднее, чем вставить буж в застарелую стриктуру или приготовить препарат из половых органов блохи… Миллион терзаний!* Москва точно замерла и не дает ничего оку наблюдателя. Желал бы я посмотреть кого-нибудь другого на моем месте…

Спешу Вас порадовать… Вы состоите сотрудником «Новостей дня»*. Ваши рассказы перепечатываются из «Пет<ербургской> газ<еты>», и так ловко, что Вам обижаться нельзя, а читателю трудно догадаться, что это перепечатка… Ваше имя встречаю я чуть ли не в каждом №.

Синий кафтан посмотрел на буфетчика и крикнул:

– Дядя Елизар Трифоныч, что ж ты мне за победу стаканчик-то? Цеди!

Буфетчик налил.

«П. Г.»

Н. Лейкин*.

В другом же месте была поставлена около заглавия микроскопическая звездочка, а внизу петитом «П. Г.». Надо быть специалистом газетчиком, чтобы понять, в чем дело, публика же тонкостей этих не понимает и радуется за «Новости дня»…

Как зовут редактора «Русской старины» Семевского?

Пропагандирую* среди врачей послать ему коллективное письмо с просьбой напечатать отдельным изданием записки Пирогова*, когда они кончатся печатанием в «Русской старине». Он сделает это, вероятно, и без просьбы, но поощрение никогда не мешает… Поздравляю Вас с «Цветами лазоревыми»*…Дай бог, чтоб Вы продали и нажили… Когда-то я издам свои рассказики?* Проклятое безденежье всю механику портит… В Москве находятся издатели-типографы, но в Москве цензура книги не пустит*, ибо все мои отборные рассказы, по московским понятиям, подрывают основы… Когда-то, сидя у Тестова, Вы обещали мне издать мою прозу*…Если Вы не раздумали, то Исайя ликуй*, если же Вам некогда со мной возиться и планы Ваши изменились, то возьму весь свой литературный хлам и продам оптом на Никольскую*…Чего ему валяться под тюфяком? На случай, ежели бы Вы когда-либо, хотя бы даже в отдаленном будущем, пожелали препроводить меня на эмпиреи, то ведайте, что я соглашусь на любые условия, хотя бы даже на ежедневный прием унца касторового масла или на переход в магометанскую веру. Если отбросить всё хламовидное и худшее, то лучших рассказов, годных для употребления, наберется листов на 10–15*…Тут я разумею одни только юмористические вещи, за исключением мелочей… Что книжка моя разойдется, видно из того, что даже такая дрянь, как «Сказки Мельпомены», разошлась.

Каждый день порываюсь на Никольскую, и всё какой-то глас с небесе удерживает…

Рассказ по части Кирилла и Мефодия* пришлю к след<ующему> №.

Трактует он у меня о прошедшем, уже случившемся, и неловко печатать его в день юбилея.

На этой неделе, очень может быть, нелегкая унесет меня во Владимирскую губ<ернию> на охоту*. Дал слово, что поеду. А посему на всякий случай гонорар вышлите по моему адресу, на имя сестры Марьи Павловны Чеховой, дабы домашние вовремя расплатились с лавочником. Сгодились ли мои подписи к рисункам?* Поедете в мае в Финляндию любоваться белыми ночами? Пальмин живет на новой квартире и такой же плохой, как прежняя… Осенью и я думаю перебраться*…Хочется взять квартиру попросторнее…

Выбраны Вы в гласные?*

А за сим кланяюсь Вам и пребываю

А. Чехов.

Розанову П. Г., 2 апреля 1885*

104. П. Г. РОЗАНОВУ

2 апреля 1885 г. Москва.

85, IV, 2.

D-r!

Как-то летом, помнится мне, Вы показывали Вашему покорнейшему слуге диссертацию Грязнова* с присовокуплением, что оный Грязнов, благодаря своему труду, оценен и даже приглашен одесситами в главные доктора городской больницы. Кажется, так?

Ныне посылаю Вам вырезку из одесской газеты*. Читайте и казнитесь… Не всегда Одесса лучше Череповецкого уезда!

Обещал я Вам присылать всё выдающееся и попадающееся на глаза… Шлю… А Вы слыхали, какой скандал* случился с Вашим Икавицем?* С бедняги взята подписка о невыезде из Тамбова.

Истину «хорошо там, где нас нет» пора уже перефразировать таким образом: «Скверно и там, где нас нет».

Шлю привет Вашей шипучести* и кланяюсь Вам и всем, яже с Вами… Сергею Павловичу реверанс… С Вашей землячкой Гамбурчихой на ножах… Надоела баба! Что у Вас нового?

Ваш А. Чехов.

Лейкину Н. А., 28 апреля 1885*

105. Н. А. ЛЕЙКИНУ

28 апреля 1885 г. Москва.

85, IV, 28.

Уважаемый Николай Александрович!

Неужели у Вас один только мой рассказ?* В воскресенье 21 апреля я послал Вам заказным большой рассказ «Упразднили!». Разве не получили?* Если не получили, то уведомьте 2–3 строчками… Или адрес я перепутал по рассеянности, или же почта утеряла… Послал, повторяю, заказным… Всех моих рассказов у Вас имеется два: «Всяк злак» и «Упразднили!».

Насчет «Петерб<ургской> газеты» отвечаю согласием* и благодарственным молебном по Вашему адресу. Буду* доставлять туда рассказы аккуратнее аккуратного*…В «Будильник» нельзя не писать… Взял оттуда сторублевый аванс дачных ради расходов… За четыре летних месяца нужно будет отработать… Ну, да ведь я не дам туда того, что годится для «Осколков»… Божие – богови, кесарево – кесареви*…В «Развлечении» я не работал с Нового года…

Вас удивляет мой ранний переезд на дачу?* Мороза, которым Вы меня пугаете, я не боюсь. В Москве, во-первых, уже 15° в тени… Дожди теплые, гремит гром, зеленеет поле… Во-вторых, я буду жить в помещичьей усадьбе, где можно жить и зимой. Дача моя находится в 3-х верстах от Воскресенска (Нового Иерусалима) в имении Киселева, брата вашего петербургского Киселева-гофмейстера и еще чего-то… Буду жить в комнатах, в к<ото>рых прошлым летом жил Б. Маркевич. Тень его будет являться мне по ночам!* Нанял я дачу с мебелью, овощами, молоком и проч…. Усадьба, очень красивая, стоит на крутом берегу… Внизу река, богатая рыбой, за рекой громадный лес, по сю сторону реки тоже лес… Около дачи оранжереи, клумбы et caetera… Я люблю начало мая в деревне… Весело следить за тем, как распускается зелень, как начинают петь соловьи… Вокруг усадьбы никто не живет, и мы будем одиноки… Киселев с женой, Бегичев, отставной тенор Владиславлев, тень Маркевича, моя семья – вот и все дачники… В мае отлично рыба ловится, в особенности караси и лини, сиречь прудовая рыба, а в усадьбе есть и пруды…

Кстати: выеду я не 1-го, как хотел, а 6-го, но смысл предыдущего моего письма остается прежним. Шлите всё в Воскресенск, кроме письма о судьбе рассказа «Упразднили!»…

«Петерб<ургская> газета», насколько я заметил, не любит рассказов с душком… Из судебного отчета у меня вычеркивалось все подозрительное… Да, не любит? Если насчет моего сотрудничества уже решено, то не благоволит ли «Петерб<ургская> газета» высылаться мне в г. Воскресенск (Моск. губ.) в количестве одного экземпляра? Чем больше газет буду получать, тем веселей…

Этакий надувало мой художник!* А соврал мне, что послал Вам «рисунков»! Я заберу его с собой на дачу, сниму там с него сапоги и на ключ… Авось будет работать! Гонорар за рисунок высылайте в Воскресенск, а то в Москве проэрмитажит*…Пришлите ему в Воскресенск тему, две… Находясь под стражей, быстро исполнит заказ… Ручаюсь.

Какое количество строк потребно для «Пет<ербургской> газ<еты>»?

Чёрт знает, как я рассыпаюсь в письмах! Точно жена, пишущая мужу о покупках: война, пуговицы, тесьма, опять пуговицы…

За «Цветы лазоревые» я уже благодарил Вас и еще раз благодарю. Прочел… В особенности понравились мне «Именины у старшего дворника».

Полковника и повивальную бабку жаль*.

Скорблю – безденежен. Волком вою. Счастье мое, что еще долгов нет… На даче дешевле жизнь, но поездки в Москву – чистая смерть!

Так уведомьте же насчет «Упразднили!». А пока прощайте и оставайтесь здоровы.

Ваш А. Чехов.

Лейкину Н. А., 9 мая 1885*

106. Н. А. ЛЕЙКИНУ

9 мая 1885 г. Бабкино.

85, V. 9. Воскресенск.

Уважаемый Николай Александрович!

Шлю Вам из дачи первый транспорт. Благоволите в рассказе «Павлин»* в пробелах написать имена* соответствующих петербургских увеселит<ельных> мест*, которых я не знаю и назвал чрез N и Z. Шлю короткий фельетон* и несколько мелочишек*. В прошлую неделю не прислал ничего, ибо, перевозя семью, был завален хлопотами. Чуть не разревелся я, прочитав в Вашем письме о судьбе рассказа «Упразднили!»*. Не жаль мне его достоинств, каковых в нем мало, но жаль денег, которые я мог бы за него получить. Нельзя ли сдать его в «П<етербургскую> г<азету>»? Там, быть может, он сгодится. Ах да! «Пет<ербургской> газеты» я не получаю и нахожусь в полном неведении относительно* посланных туда двух рассказов*. Великое одолжение сделаете мне, если прикажете высылать мне газету. Скажу большое спасибо и буду петь Вам, дондеже есмь*. Больше, честное слово, не буду беспокоить Вас…

Алоэ стало выписываться и радовать мое братское сердце. Только напрасно он себе др<…>ный псевдоним избрал и об одной только таможне пишет… Не только света, что в таможне, есть и другие ямы… Вот Вам еще новое доказательство московской тлетворности: ушел человек из Москвы, попал в Питер, где иные порядки, и стал лучше…

Чувствую себя на эмпиреях и занимаюсь благоглупостями: ем, пью, сплю, ужу рыбу, был раз на охоте… Сегодня утром на жерлицу поймал налима, а третьего дня мой соохотник убил зайчиху. Со мной живет художник Левитан (не тот, а другой – пейзажист)*, ярый стрелок. Он-то и убил зайца. С беднягой творится что-то недоброе. Психоз какой-то начинается. Хотел на Святой с ним во Владим<ирскую> губ<ернию> съездить, проветрить его (он же и подбил меня), а прихожу к нему в назначенный для отъезда день, мне говорят, что он на Кавказ уехал… В конце апреля вернулся откуда-то, но не из Кавказа… Хотел вешаться… Взял я его с собой на дачу и теперь прогуливаю… Словно бы легче стало…

Поставил я в реке и в пруде верши и то и дело вынимаю их из воды: терпенья не хватает… Природу не описываю. Если будете летом в Москве и приедете на богомолье в Новый Иерусалим, то я обещаю Вам нечто такое, чего Вы нигде и никогда не видели… Роскошь природа! Так бы взял и съел ее…

Гонорар получил, журнал получаю. Так нельзя ли «Упразднили!» сдать в «П<етербургскую> г<азету>»? Природа великолепна, дача роскошна, но денег так мало, что совестно на карманы глядеть. Жениться на богатой купчихе, что ли? Женюсь на толстой купчихе и буду издавать толстый журнал. Прощайте и не сердитесь на неисправнейшего

А. Чехова.

Чехову М. П., 10 мая 1885*

107. М. П. ЧЕХОВУ

10 мая 1885 г. Бабкино.

85, V, 10.

Миша-терентиша!

Наконец тяжелые боты сняты, руки не воняют рыбой, и я могу написать письмо. Сейчас 6 часов утра. Наши спят… Тишина необычайная… Попискивают только птицы, да скребет что-то за обоями. Я пишу сии строки, сидя перед большим квадратным окном у себя в комнате. Пишу и то и дело поглядываю в окно. Перед моими глазами расстилается необыкновенно теплый, ласкающий пейзаж: речка, вдали лес, Сафонтьево, кусочек киселевского дома… Пишу для удобства по пунктам:

a) Доехали мы по меньшей мере мерзко. На станции наняли двух каких-то клякс Андрея и Панохтея (?) по 3 целкача на рыло. (Почтовые брали по 6 р. за тройку.) Кляксы всё время везли нас возмутительнейшим шагом. Пока доехали до бебулой церкви*, так слюной истекли. В Еремееве кормили. От Ерем<еева> до города ехали часа 4 – до того была мерзка дорога. Я больше половины пути протелепкался пешедралом. Через реку переправились под Никулиным, около Чикина. Я, поехавший вперед (дело было уже ночью), чуть не утонул и выкупался, Мать и Марью пришлось переправлять на лодке. Можешь же представить, сколько было визга, железнодорожного шипенья и других выражений бабьего ужаса! В Киселевском лесу у ямщиков порвался какой-то тяж… Ожидание… И так далее, одним словом, когда мы доплелись до Бабкина, то было уже час ночи… Sic!!

b) Двери дачи были не заперты… Не беспокоя хозяев, мы вошли, зажгли лампу и узрели нечто такое, что превышало всякие наши ожидания. Комнаты громадны, мебели больше, чем следует… Всё крайне мило, комфортабельно и уютно. Спичечницы, пепельницы, ящики для папирос, два рукомойника и… чёрт знает чего только ни наставили любезные хозяева. Такая дача под Москвой по крайней мере 500 стоит. Приедешь – увидишь. Водворившись, я убрал свои чемоданы и сел жевать. Выпил водочки, винца и… так, знаешь, весело было глядеть в окно на темневшие деревья, на реку… Слушал я, как поет соловей, и ушам не верил… Всё еще думалось, что я в Москве… Уснул я великолепно… Под утро к окну подходил Бегичев и трубил в трубу, но я его не слышал и спал, как пьяный сапожник.

c) Утром ставлю вершу и слышу глас: «крокодил!» Гляжу и вижу на том берегу Левитана… Перевезли его на лошади… После кофе отправился я с ним и с охотником (очень типичным) Иваном Гавриловым на охоту. Прошлялись часа 3 1/2, верст 15, и укокошили зайца. Гончие плохие…

d) Теперь о рыбе. На удочку идет плохо. Ловятся ерши да пескари. Поймал, впрочем, одного голавля, но такого маленького, что в пору ему не на жаркое идти, а в гимназии учиться.

e) На жерлицы попадается. На Ванину жерлицу попался громадный налим. Сейчас жерлицы не стоят, ибо нет живцов. Вчера вечером был ветер и нельзя было ловить. Привези жерличных крючков средней величины. У меня не осталось ни одного.

f) О мои верши! Оказалось, что их очень удобно везти. В багаже не помяли, а к возам привязаны сзади были… Одна верша стоит в реке. Она поймала уже плотицу и громаднейшего окуня. Окунь так велик, что Киселев будет сегодня у нас обедать. Другая верша стояла сначала в пруде, но там ничего не поймала. Теперь стоит за прудом в завадине (иначе в плесе); вчера поймала она окуня, а сейчас утром я с Бабакин<ым> вытащил из нее двадцать девять карасей. Каково? Сегодня у нас уха, рыбное жаркое и заливное… А посему привези 2–3 верши. Покупают их у Москворецкого моста в живорыбных лавках. Я дал по 30 коп., но ты дашь по 20–25. Привезешь их из лавок к себе, конечно, на извозчике.

g) Марья Влад<имировна> здравствует. Подарила матери банку варенья и вообще любезна до чёртиков. Поставляет мне из франц<узских> журналов (старых) анекдоты*…Барыш пополам. Киселев по целым дням сидит у нас. Вчера на пироге выпил 3 громадных рюмки. Бегичев ел, но не пил… Довольствовался только тем, что глядел умоляющими глазами на графин с водкой.

h) Я не пью, но тем не менее вино уже выпито. Вино так хорошо, что Николай и Иван обязаны привезти по бутыли (в чемоданах, как я). Вино здесь находка. Что может быть приятнее, как выпить после ужина на террасе по стаканчику вина! Ты объясни им. Вино великолепное… Покупал я его на Мясницкой, по правую руку, если идти от почтамта к городу, в винной лавке грузин. Гиляй знает эту лавку. Вино называется «Ахмет», или «Махмет»*, белое…

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: