Рынки множатся и специализируются

Став достоянием городов, рынки растут вместе с ними. Они мно­жатся, взрываясь в городском пространстве, слишком стесненном, чтобы их сдержать. А так как они — сама движущаяся вперед новиз­на, ускоренное их развитие почти что не ведает преград. Они без­наказанно навязывают свою толчею, свои отбросы, свои упрямо [собирающиеся] скопища людей. Решением проблемы было бы отбросить рынки к воротам города, за городские стены, в предмес­тья. Что и делали нередко, когда создавался новый рынок — как это было в Париже на площади Сен-Бернар в Сент-Антуанском пред­местье (2 марта 1643 г.); как было «между воротами Сен-Мишель и рвом нашего города Парижа, улицей д'Анфер и воротами Сен-Жак» в октябре 1660 г. Но старинные места скоплений народа в самом центре городов сохранялись, было уже трудным делом даже слегка их потеснить, как, например, с моста Сен-Мишель к оконечности этого моста в 1667 г. или полувеком позднее, в мае 1718 г., с улицы Муффтар на близлежащий двор особняка Патриархов. Новое не изгоняло старого. А так как городские стены раздвигались по мере того, как росли поселения, рынки, благоразумно размещенные по периметру стен, в один прекрасный день оказывались в пределах крепостной ограды да там и оставались...

Само собой разумеется, едва какое-нибудь пространство осво­бождается, как им завладевают рынки. Каждую зиму в Москве, ког­да Москва-река замерзала, на льду размещались ларьки, балаганы и лавки мясников. Это было как раз то время года, когда благодаря удобству санных перевозок и замораживанию прямо под открытым небом [разделанного] мяса и [туш] забитых животных на рынках накануне и сразу же после рождества неизменно наблюдался рост оборота торговли. В Лондоне в необычно холодные зимы XVII в. праздником бывала возможность вынести на покрытую льдом реку веселье карнавала, который «по всей Англии длится с рождества до богоявления». «Будки, что служат кабачками», огромные части говяжьих туш, что жарятся на открытом воздухе, испанское вино и водка привлекают все население, а при случае — и самого короля (например, 13 января 1677 г.). Однако в январе и феврале 1683 г. дела обстояли не так весело. Неслыханные холода обрушились на

город; в устье Темзы огромные ледяные поля грозили раздавить скованные [льдом] суда. Продовольствия и товаров не хватало, цены возросли втрое-вчетверо, а улицы, заваленные снегом и льдом, сделались непроезжими. И тогда жизнь переместилась на замерзшую реку: она служила дорогой для повозок, везших в город все необходимое, и для наемных карет. Купцы, лавочники, ремес­ленники строили на ней палатки, балаганы. Возник громадный импровизированный рынок, позволяющий измерить могущество числа в огромной столице, настолько громадный, что он, как писал очевидец из Тосканы, имел вид «величайшей ярмарки». И, разумеется, тотчас же появились «шарлатаны, шуты и мастера на всяческие штуки и проделки с целью выудить хоть сколько-нибудь денег». И память об этом невероятном сборище сохранилась имен­но как память о ярмарке (The Fair on the Thames, 1683). Неумелая гравюра воспроизводит этот случай, не передавая его живописной пестроты.

Рост торгового оборота повсеместно вынудил города строить крытые рынки (halles), которые часто бывали окружены рынками под открытым небом. Чаще всего «эти крытые рынки были по­стоянными и специализированными. Нам известны бесчисленные суконные рынки. Даже такой средней величины город, как Кар-пантра, имел свой рынок. Барселона устроила свой ala dels draps над Биржей. Лондонский крытый рынок Блэкуэлл-холл (Blackwell Hall), построенный в 1397 г., перестроенный в 1558-м, уничтожен­ный пожаром в 1666-м и построенный заново в 1672 г., отличался исключительными размерами...

Никакой план парижского Крытого рынка не может дать верной картины этого обширного ансамбля: крытые и открытые пространства, опоры, поддерживающие аркады соседних домов, и торговая жизнь, захлестывающая все окрест, которая одновременно пользуется беспорядком и толчеей и создает их к своей выгоде. По утверждению Савари (1761 г.), этот разношерстный рынок больше не менялся с XVI в. Не будем слишком верить этому: происходили постоянное движение и внутренние перемещения. Плюс в XVIII в. два нововведения: в 1767 г. хлебный рынок был перемещен и воссоздан на месте снесенного Отель де Суассон, а в конце века произойдут перестройка рынка морской рыбы и кожевенного рынка и перенос винного рынка за ворота Сен-Бернар. И не переставали появляться проекты благоустройства и — уже тогда! — переноса крытого рынка. Но огромный (50 тыс. кв. метров) комплекс построек остался на месте, и вполне логично...

В 1742 г. Пиганьоль де ла Форс признавал, что прекрасный Рынок, представляя совокупность прижатых друг к другу базаров, где скапливались отбросы, сточные воды, гнилая рыба, был «также самым мерзким и самым грязным из парижских кварталов». И в не меньшей мере был он средоточием шумных скандалов и «блатной музыки». Торговки, куда более многочисленные, чем торговцы, задавали тон. Они пользовались славой «самых хамских глоток во всем Париже»: «Эй ты, бесстыдница! Поговори еще! Эй, шлюха, сука школярская! Иди, иди в коллеж Монтегю! Стыда у тебя нет! Старая развалина, сеченая задница, срамница! Двуличная дрянь, залила зенки-то!» Так без конца перебранивались базарные торговки в XVII в. И, несомненно, в позднейшее время.

Макс Вебер

Сведения о Максе Вебере даны перед его текстом «Понятие социологии...» в подразделе 1.2. Ниже приведены фрагменты из его посмертно опубликованной «Истории хозяйства» (1921), в которых он формулирует свое понимание социальных механизмов торговли и гражданства в средневековой Европе. Будучи традиционными, они служат предпосылками грядущей рационализации и либерализации европейских обществ. Эти вопросы рассматриваются в разделе 5 базового пособия учебного комплекса. Его аргументация служит одним из оснований широкого, антропосоциетального объяснения процессов ранней либерализации, которое развито в базовом посо­бии учебного комплекса (см. главу 17).

Н.Л.

ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ФОРМЫ ПРОИЗВОДСТВА ТОРГОВЛИ*

Рациональная торговля является средой, в которой принцип строгой отчетности возникает впервые, чтобы, в конце концов, при­обрести решающее значение во всей хозяйственной жизни. Необхо­димость точного счетоводства прежде всего появилась повсюду там, где производилась торговля компаниями. В первое время торговля считалась с такими незначительными оборотами и таким большим

* Цит. по: Вебер М. Экономические формы производства торговли // Вебер М. История хозяйства. Город / Перевод с немецкого под ред. И. Гревса. М., 2001. Глава 2. 4. С. 211—217, 286—291. Цитируемый текст иллюстрирует содержание раздела 5 базового пособия учебного комплекса по общей социологии.

барышом, что не было надобности в точном счетоводстве: цена была традиционно установлена, и торговец мог быть уверен в том, что продаст товар с большой прибылью. Только тогда, когда произошло объединение в торговые товарищества, пришлось в целях расчета приступить к тщательному ведению счетных книг.

Технические средства счисления были несовершенными почти до начала новой истории. Цифровая система, которой мы ныне пользу­емся, изобретена индийцами, передавшими ее арабам, после чего, вероятно, евреи перенесли ее в Европу. Но только во времена кре­стовых походов она фактически распространилась так широко, что могла служить общим средством счета. А без этой арифметической системы рациональное исчисление было невозможно. Все народы, производившие счет при помощи цифр, выраженных буквами, как народы античного мира и китайцы, наряду с этим должны были еще располагать механическим приспособлением для счисления. В антич­ную эпоху и вплоть до последних времен средневековья этой цели служила счетная доска (abacus), употреблявшаяся долго и после того, как стали известны арабские порядковые цифры. Дело в том что когда i юрядковая система проникла в Европу, на нее сначала смотрели как i ia предосудительный способ выигрыша нечистыми средствами, так как она давала преимущество конкуренту даже перед самым дельным купцом, не желающим ее применять. Поэтому сначала пытались за­претить ее употребление, и даже передовые флорентийские цехи сук­ноделов на первых порах наложили на нее запрет. Но abacus затруднял деление, которое поэтому считалось сначала тайным искусством; дошедшие до нас флорентийские счета того времени, поскольку они проведены в цифровых буквах, неверны в составе трех четвертей или четырех пятых своего общего количества. По этой причине римские числовые знаки были сохранены для записей в торговых книгах, а сами счета фактически проводились арабскими цифрами. Около XV и XVI вв. порядковая цифровая система наконец получает и публичное признание. Первые учебники арифметики, пригодные для купцов, были написаны в XV в., между тем как более древняя литература по этому предмету, восходящая до XIII в., недостаточно популярна. Под руководством знакомства с порядковой цифровой системой развилось западное счетоводство. Оно не имеет подобного себе на всем свете, и даже в эпоху античного мира существуют только крайне несовершенные его предшественники.

Европейский Запад, и только он один, стал местом производства расчетов на деньги, в то время как Восток остался при натуральном счете (напоминаем о египетском переводном счете, выражавшемся в

зерновом хлебе). Правда, со счетоводством мы встречаемся в античном банковском деле — у греческих трсшчтоа и римских argentarii — менял и банкиров. Но записи у них носили документальный характер и велись лишь с той целью, чтобы иметь возможность устанавливать законным образом правовые отношения; поверка же доходности не входила в расчет. Настоящая бухгалтерия возникла только в средневековой Италии: в XVI в. некий немецкий приказчик отправился в Венецию, чтобы научиться счетоводству. Бухгалтерия развивалась на почве торгового общества. Древнейшим носителем непрерывного торгового производства является повсюду семья; так было в Китае, Вавилонии, Индии, в раннем Средневековье. Сын хозяина торгового дома в силу вещей был сначала приказчиком, а позже компаньоном своего отца. Таким образом, в течение столетия одна и та же семья могла производить денежные платежи и давать разные ссуды, как, например, в Вавилонии дом Игиби в VI в. до Р. Хр. Правда, здесь дело касается не широко рассчитанных и сложных предприятий, как ныне, а только сделок несложного свойства. В связи с этим характерно, что у нас нет более подробных сведений о счетоводстве ни вавилонских, ни индийских торговых домов, несмотря на то, что по крайней мере в Индии была известна порядковая цифровая система. Причину нужно искать, вероятно, в том, что там, как и вообще на всем Востоке и в Китае, торговая ассоциация оставалась семейным делом, и поэтому не было нужды в отчетности. Типичной почвой для торговых ассоциаций с лицами, не принадлежащими к семье, станет только европейский Запад.

Первичной формой соединения в товарищество является форма единичных торговых сделок: это — commenda. Частое заключение подобных сделок могло привести к постоянным предприятиям. Такое развитие действительно имело место, но с характерными раз­личиями между югом и севером Европы. На юге путешествующий купец постоянно является предпринимателем, которому вручается комменда, так как его нельзя было контролировать вследствие его многолетних странствований на Востоке. Он сделался предпри­нимателем, брал комменды с различных сторон (до десяти или двадцати) и производил особый расчет с каждым лицом, давшим ему комменду. На севере же, наоборот, предпринимателем постоянно являлся компаньон, остававшийся дома; он являлся лицом, состо­явшим в связи с несколькими путешествующими компаньонами и давал им комменды. Путешествующему же фактору, напротив, за­прещалось принимать несколько комменд; тем самым он очутился в зависимости от товарища по торговле, остававшегося дома и пре-500

вратившегося по указанным мотивам в руководителя предприятия. Причина такой разницы лежит в разнородности северной и южной торговли; на юге путешествия были сопряжены с гораздо большим риском, так как вели купца на Восток.

С распространением торговых дел в форме комменды разви­ваются постоянные производственные предприятия. Прежде всего, благодаря торговой связи с лицом, принимавшим комменду и не принадлежавшим к семье, в семью проникает практика счетоводства, так как по поводу каждой отдельной сделки надо было производить расчет, даже если к комменде принадлежал член семейства. В Ита­лии это развитие совершилось быстрее чем в Германии, а здесь, в свою очередь, юг предварил север. Фуггеры еще в XVI столетии, правда, принимали в свое предприятие чужой капитал, но очень не­охотно чужих компаньонов¹. В Италии же ассоциация с чужими на основании общего домоводства распространилась в возрастающей мере уже в XIV в. Первоначально при этом не происходило никакого разделения между домохозяйством и предприятием. Оно устано­вилось только постепенно на базисе средневекового счета, в то время как в Индии и в Китае, как мы видели, такого разделения не знали. У крупных флорентийских торговых домов, как, например, у Медичи, первоначально расходы по хозяйству и денежные дела с папами вносились в книги вперемежку; расчет производился сначала только с чужими по делами комменд, а внутри семьи все оставалось в большом котле общего домохозяйства.

Решающим моментом для отделения счетов по хозяйству от делового торгового счетоводства и вместе с тем для развития раннека-питалистических учреждений стала впервые потребность в кредите. Такой потребности не было, поскольку покупали только за налич­ные деньги; когда же вошли в обыкновение сделки, рассчитанные на долгий срок, то вместе с тем возник вопрос о гарантиях кредита. Для обеспечения его применялись следующие средства. Во-первых, поддерживалось общее домохозяйство даже с отдаленными родича­ми, и тем сохранялось нераздельным все родовое имущество; для такой цели и сооружались, например, palazzi (дворцы) крупных торговых семейств во Флоренции. Во-вторых, установили солидарную ответ­ственность участвующих в общем хозяйстве. За каждый долг одного из членов общего домохозяйства отвечали все остальные члены. Круговая порука, вероятно, возникла на почве практики уголовного судопроизводства, так как в случаях, например, государственной из-

¹ Вельзеры в этом вопросе держались более широких взглядов.

мены дом виновного разрушался и единство семьи, оказавшейся за­пятнанной, таким образом разрывалось. Вероятно, отсюда круговая порука перешла в гражданское право. Когда в семейное сообщество, в целях торговли, извне проникал капитал или чужие лица, порука возобновлялась на неправильные промежутки времени. Вместе с этим возникла необходимость в договорном установлении того, какая часть потребления должна причитаться каждому отдельному члену и кто является представителем дома. По существу, семья по­всюду ответствует за общего отца; но нигде принцип круговой по­руки не развился с такой последовательностью, как в торговом праве Западной Европы. В Италии эта порука выросла на почве общего домовладения; отдельными стадиями ее развития являются общее сожительство, общая мастерская, наконец, общая фирма. Не так происходило на севере, где не знали общности семейного имущества в крупных размерах; здесь потребность в кредите удовлетворялась таким образом, что все участники торгового предприятия совокуп­но подписывали документ, определяющий взаимное ручательство. В таком случае каждый отдельный компаньон, по большей части без всяких ограничений, отвечал за долги всей фирмы, а не наоборот, не фирма за обязательства отдельного члена. В конце концов одержал верх тот принцип, что каждый компаньон несет ответственность за другого, даже если он не подписал документа. В Англии для этой же цели пользовались общей печатью или доверенностью. Соли­дарная ответственность всех компаньонов за долги общей фирмы установлена в Италии с XIII в., а на севере — с XIV в. Наконец, в качестве прочно утверждавшегося вместо всех остальных и само­го действенного средства для обоснования кредитоспособности устанавливается выделение особого имущества торгового общества, обособленного от частного имущества компаньонов. Это выделение мы находим в начале XIVb. во Флоренции, к концу того же столетия и на севере. Оно стало неизбежным с тех пор, как в торговое обще­ство в возрастающей мере принимались лица, не принадлежавшие к одному семейству; впрочем, оно сделалось неизбежно и внутри семьи, если она продолжала принимать в дело чужой капитал. Те­перь в книгах появляется различие между приходом и расходом, с одной стороны, для фамильной торговли, а с другой — для частного домохозяйства, причем в основу предприятия уже кладется опреде­ленный денежный капитал: рука об руку с имуществом фирмы (согро della compagnia) развивается понятие капитала. В отдельных случаях это развитие пошло совершенно различными путями. На Юге — и не только в Италии, но и в Германии, как, например, у Фуггеров и

Вельзеров — его носителем были крупные семейные торговые дома, на севере же — более мелкие единицы, семейства в тесном смысле, товарищества мелких торговцев. Решающим моментом было то, что средоточие крупного денежного обращения и финансового мо­гущества находилось на юге, так же как и центр тяжести торговли металлами и сношений с Востоком, в то время как север остался местопребыванием мелкого капитализма. Поэтому и формы това­рищества, развивавшиеся здесь и там, совершенно отличались друг от друга. Типом южного торгового общества было товарищество на вере (коммендитное), при котором один из участников вел дела под личной ответственностью, а другие участвовали вкладами и получали свою долю из вырученной прибыли. Причина такого развития лежит в том, что на юге путешествующий купец, получавший комменду, являлся типичным предпринимателем; когда он становился осед­лым, он превращался во владельца постоянного предприятия, при­нимавшего форму комменды. На севере все происходило наоборот. Документы ганзейского союза на первый взгляд производят такое впечатление, как будто там вообще не существовало постоянных предприятий, и торговля распадалась на массу кратковременных случайных товарищеских соединений и необозримый ряд беспоря­дочно перемешанных отдельных сделок. В действительности же эти единичные сделки являлись звеньями постоянных предприятий и только вели расчеты поодиночке, так как итальянская (двойная) бухгалтерия была введена здесь только позже. Эта торговля произво­дилась в формах, именовавшихся Sendeve и Wedderleginge. В первом случае путешествующему купцу дают с собой комиссионный товар за известную долю барыша; во втором — его желают заинтересовать в деле тем, что в его пользу приписывается капитал из заключенных им сделок. <...>

Городское гражданство

С термином «гражданство» в социальной истории связываются три друг от друга отличных понятия. Прежде всего «гражданство» включает в себя определенные категории классов, связанных об­щими экономическими интересами специфического рода; в этом смысле класс горожан не составляет единого целого: сюда относятся одинаково и богатые и бедные горожане, предприниматели и ремес­ленники; в понятие «граждан» в политическом смысле входит все на­селение государства как носитель определенных политических прав; наконец, под буржуазией в сословном смысле мы понимаем те слои населения, которые бюрократией, пролетариатом, но всегда вне их

стоящими слоями населения, обозначаются как «люди с состоянием и просвещенностью»: предприниматели, рантье и, наконец, вообще все, обладающие высшим образованием, все люди с определенным общественным положением и уважением.

Первое из этих понятий — экономическое — развилось только на Западе. Везде и во все времена были и ремесленники и пред­приниматели, но нигде и никогда они не объединялись в понятие одного класса. Второе понятие гражданства мы встречаем в древнем и средневековом городе. Здесь гражданин выступал как носитель известных политических прав; в то же время вне Европы мы встре­чаем лишь намеки на это, как, например, в Вавилонских патрициях и в иохеримах — полноправных городских жителях Ветхого Завета. Чем дальше на Восток, тем эти следы реже: «гражданин» совер­шенно неизвестен мусульманскому миру, Индии, Китаю. Наконец третья — сословная классификация гражданина как человека с состоянием и образованием или только с состоянием, или только с образованием, отличающегося этим и от дворянства, и от пролета­риата, точно также является исключительно современно-западным понятием, выраженным в слове буржуазия. Однако и в древности, и в средние века слово «гражданин» обозначало не только эконо­мическое, но и сословное понятие: так называли только человека, принадлежащего к определенным сословным группам. Но там он обладал частью положительными, частью же отрицательными при­вилегиями. Положительными в том отношении, что ему разрешалось заниматься определенными ремеслами; отрицательными в том, что он был лишен некоторых прав, как-то: правом быть вассалом, при­нимать участие в турнире, вступать в привилегированные духовные учреждения. Гражданин как человек, принадлежащий к опреде­ленной сословной группе, всегда является вместе с тем обитателем определенного города, а город в настоящем смысле этого слова существует только в Западной Европе; в других странах, например в древней Месопотамии, рождались лишь его зачатки.

Роль городов в истории культуры огромна. Города создали партии и демагогов. Повсюду в истории мы встречаем борьбу между кликами, группами знати, искателями должностей и т.д. Но нигде, за исключением западного города, мы не встречаем партии в современном смысле этого слова, а также демагогов, как ее руководителей и претендентов на министерские кресла. Город и только он создал также характерные особенности в развитии ис­кусства. Греческое и готическое искусство, в противоположность микенскому и романскому, является специфически городским.

Город создал и науку в современном ее виде: в городской культуре греческих городов возникла дисциплина, на которую опирается все дальнейшее научное мышление — математика в том ее виде, в каком она, постепенно развиваясь, существует до наших дней. Точно так же городская культура вавилонян положила начало астрономии. Далее город является носителем религии — не только иудейство в противоположность религии Израиля было от нача­ла до конца городским явлением (крестьянин не мог исполнить ритуального закона), но и раннее христианство было связано с городом: чем больше был город, тем выше поднимался процент его граждан, присоединившихся к христианству. То же самое можно сказать относительно пуританизма и пиетизма; крестьянина стали рассматривать как образец религиозности только в наше время; в эпоху раннего христианства слово paganus означало одновременно и язычника, и жителя деревни. Точно так же городские фарисеи по­сле возвращения из изгнания с презрением смотрели на незнающих закона жителей деревни (Am-ha-arez), аФомаАквинский, оценивая общественную роль различных сословий, говорит о крестьянах со снисходительным пренебрежением. Наконец, только город создал теологическое мышление и наряду с этим также, наоборот, сво­бодную от господствующей религии мысль. Платон, когда ставил основной вопрос: «как сделать из людей хороших граждан?» — не мог отделить своей мысли от образа города.

Вопрос о том, следует ли назвать данный населенный пункт городом, решают, конечно, не пространственные его размеры², но соображения хозяйственного свойства. С этой точки зрения как в Европе, так и вне ее городом называется торговый и ремесленный центр, нуждающийся в постоянном подвозе жизненных припасов. Крупные населенные места разделяются в хозяйственном отношении на несколько категорий, именно в зависимости от того, откуда они получают припасы и чем их оплачивают. Крупное место оседлости, не располагающее собственными сельскохозяйственными продук­тами, может оплачивать ввоз таковых или предметами собственного ремесленного производства, или посредством торговли, или из ренты (она может доставляться или содержанием служащих, или поземельными доходами), или, наконец, из пенсий (таков, напри­мер, Висбаден, где потребности жителей покрываются их пенсия-

² В противном случае Пекин с самого своего основания был «городом» еще в то время, когда в Европе не существовало ничего похожего на город. Официалвно же он называется «пять местечек», которые управляются отдельно, как пять больших деревень. Таким образом «гражданина» города Пекина не существует.

ми чиновников и офицеров). В зависимости от источника оплаты съестных припасов и намечается разделение крупных населенных мест на группы. Это имеет силу по отношению ко всем странам, и именно для таких крупных населенных мест, но не для городов. Дальнейшим отличительным признаком городов является то, что в прежние времена все они служили крепостями. В продолжение долгого времени город признавался за таковой в зависимости от того, был ли он крепостью, и до тех пор, пока оставался таковой. В качестве города он является обыкновенно местопребыванием вла­сти, светской и духовной. На Западе иногда словом civitas называли город, в котором жил епископ. В Китае основным признаком города считалось проживание в нем мандарина³, и города подразделялись в зависимости от рангов находящихся в них мандаринов. Даже во времена итальянского Возрождения города разделялись в зависи­мости от того, к какому рангу принадлежали действовавшие в нем должностные лица синьории и какие категории знати жили там по­стоянно. Конечно, и вне Европы существуют города как крепости и как места пребывания светской и духовной власти. Но нигде, кроме Запада, мы не видим города в качестве общинного союза. Отличи­тельными чертами его в средние века являются собственное право, собственный суд и до известной степени автономное управление. Средневековый горожанин был гражданином, потому и поскольку он принимал участие в этом суде и в избрании этого управления. Теперь возникает вопрос, почему же вне Европы не существовало городов в виде такой общинной единицы. Сомнительно, чтобы при­чины тут были хозяйственного характера. Точно так же их нельзя искать в каком-то специфическом «германском духе», создавшем будто бы такое объединение, так как Китай и Индия знают примеры еще более тесной союзности, чем Запад, хотя там и не встречается городского союза. Обратимся поэтому к историческим фактам. Источниками общинного единения не могли быть ни привилегии, шедшие от средневековых феодальных сеньоров или князей, ни в более древнюю эпоху исходившие от Александра Македонского попытки основывать города на пути в Индию. Уже древнейшие упоминания о городах как о добровольных союзах отмечают при­сущий им революционный характер. Западный город возникает на основании клятвы в братском союзе: cuuoixicuoc, — в древности, coniuratio — в средние века. Нельзя, однако, упускать из виду, что

³ В Японии до момента современной европеизации чиновники и князья жили в укрепленных пунктах; местечки разделялись по своей величине.

под часто внешней юридической формой, в которую облекалась столь нередко происходившая в истории городов вооруженная борь­ба на почве таких coniurationes, лежали определенные и неотдели­мые от нее фактические основания. Направленные против городов указы Штауфенов протестуют не против тех или иных требований граждан, но против самого coniuratio, вооруженного «побратания» в целях защиты и наступления, тем самым — ради захвата поли­тической власти. Первым примером этого является в средние века революционное движение 726 г., центром которого была Венеция и которое привело к отпадению Италии от Византии. Оно было вы­звано недовольством иконоборческими тенденциями императоров, проводившимися под давлением войска, и если религиозный эле­мент не был единственным, который вызвал движение, то он был ближайшей причиной его вспышки. До тех пор венецианский dux (позднее — дож) назначался императором; далее, существовали фа­милии, члены которых по наследству занимали должности военных трибунов (командовали округами). Теперь был проведен закон о выборе трибунов и dux'a военнообязанными, то есть теми, которые несли рыцарскую службу. Это и послужило толчком к возникно­вению движения. Однако прошло еще четыре столетия, до 1143 г., пока впервые появилось название commune Venetiarum. He иначе слагался синойкизм в древности, например, во время деятельности Неемии в Иерусалиме. Он призывал отдельные роды и свободную часть сельского населения к заключению клятвенного союза в целях управления городом и его защиты. То же самое должны мы сказать и о возникновении античных городов. ПоХк; [полис] всегда является плодом синойкизма — если не всегда фактического совместного поселения, то уж, во всяком случае, фактического клятвенного объединения; это означало установление общего культа, основание религиозного союза, членами которого могли быть лишь те, у кого имелись гробницы в акрополе и дома в городе.

Ф. Энгельс

Сведения о Фридрихе Энгельсе даны перед его текстом «Марка» в подразделе 3.3. Ниже приведены фрагменты известной его работы, также посвященной крестьянскому вопросу в Германии. Поражение трудящихся, широких демократических слоев в результате буржуаз­ных революций 1848—1850 гг. во многих странах Европы, включая Германию, побудило Маркса и Энгельса к глубокому изучению причин этого исторического факта. Воспользовавшись обширными

материалами, содержавшимися в книге историка-демократа В. Цим­мермана «История крестьянской войны в Германии» (в трех томах, 1841-1843), Ф. Энгельс осуществил в 1850 г. анализ расстановки классовых сил в Германии эпохи протестантской Реформации. По сути, он реконструировал социальную структуру западноевро­пейского феодализма, или традиционализма (см. базовое пособие учебного комплекса, глава 15).

Вместе с тем собственно духовное содержание Реформации, в том числе вклад М.Лютера в становление личности человека Нового времени, остались на периферии внимания атеиста Энгельса. Более того, он подчинил это духовное содержание интересам социально-политической борьбы своего времени, проводя прямые параллели между механизмами процессов эпохи протестантизма и революции конца 40-х гг. XIX в. Такой параллелизм отвечал вызовам времени. Работа Ф. Энгельса «Крестьянская война в Германии» (1850) была переиздана в Германии в 1870 и 1875 гг. В 80-х гг. он намеревался заново ее переработать, представив Крестьянскую войну как «кра­еугольный камень всей немецкой истории». Но этот замысел не был осуществлен.

И.Л.

КРЕСТЬЯНСКАЯ ВОЙНА В ГЕРМАНИИ*

Вто время как в Англии и Франции подъем торговли и про­мышленности привел к объединению интересов в пределах всей страны и тем самым к политической централизации, в Германии этот процесс привел лишь к группировке интересов по провинциям, вокруг чисто местных центров, и поэтому к политической раздро­бленности, которая вскоре особенно прочно утвердилась вследствие вытеснения Германии из мировой торговли. По мере того как про­исходил распад чисто феодальной империи, разрывалась и вообще связь между имперскими землями; владельцы крупных имперских ленов стали превращаться в почти независимых государей, а им­перские города, с одной стороны, и имперские рыцари — с другой, начали заключать союзы то друг против друга, то против князей или императора. Имперское правительство, переставшее понимать свое

* Цит. по: Энгельс Ф. Крестьянская война в Германии // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 7. М., 1956. С. 348-357, 360-361, 368-369, 371, 392-393. Цитируемый текст иллюстрирует содержание главы 17 базового пособия учебного комплекса по общей социологии.

собственное положение, беспомощно колебалось между различны­ми элементами, которые составляли империю, все более теряя при этом свой авторитет; предпринятая этим правительством попытка, в духе Людовика XI, централизовать государство, несмотря на все интриги и насилия, не пошла дальше укрепления связи между ав­стрийскими наследственными землями. Если в этом хаосе, в этих бесчисленных взаимно перекрещивающихся столкновениях кто-нибудь в конечном счете выигрывал и должен был выигрывать, то это были представители централизации в самой раздробленности, носители местной и провинциальной централизации, князья, рядом с которыми сам император все более и более становился таким же князем, как и все остальные.

В этих условиях положение сохранившихся от средних веков классов существенно видоизменилось и рядом со старыми классами образовались новые.

Из высшего дворянства выделились князья. Они были уже почти независимыми от императора и обладали большинством суверенных прав. Они на свой собственный страх и риск вели войны и заключали мир, держали постоянное войско, созывали ландтаги, облагали насе­ление налогами. Значительную часть низшего дворянства и городов они уже подчинили своей власти и продолжали прибегать к любым средствам, чтобы присоединить к своим владениям остальные, пока еще непосредственно подчиненные империи города и баронства. По отношению к этим последним они были централизаторами в такой же мере, в какой были децентрализаторами по отношению к имперской власти. Во внутренних делах их правление уже тогда отличалось очень большим произволом. Они созывали сословные собрания, как правило, лишь тогда, когда у них не было другого вы­хода. Они вводили налоги и собирали деньги, когда им было угодно; право сословий разрешать налоги редко признавалось и еще реже осуществлялось на деле. И даже в этом случае князь обычно получал большинство при помощи двух сословий, свободных от уплаты на­логов, но принимавших участие в их потреблении, — рыцарства и высшего духовенства...

Из феодальной иерархии средневековья почти совершенно ис­чезло среднее дворянство: одна его часть возвысилась до положения независимых мелких князей, другая — опустилась в ряды низшего дворянства. Низшее дворянство, рыцарство, быстрыми шагами шло навстречу своей гибели. Значительная часть его совершенно разо­рилась и жила лишь службой у князей, занимая военные или граж­данские должности; другая часть находилась в ленной зависимости

и подчинении у князей; наконец третья, самая маленькая, была подчинена непосредственно империи. Развитие военного дела, возрастающая роль пехоты, усовершенствование огнестрельного оружия подорвали значение военной службы рыцарей в качестве тяжеловооруженной кавалерии и в то же время уничтожили непри­ступность их замков. Прогресс промышленности сделал рыцарей излишними, так же как и нюрнбергских ремесленников...

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: