XXIII. Облачные девы и жены 18 глава

¹ Germ. Mythen, 371-4, 397-400, 523.

² Рус. в св. посл., IV, 26.

³ Сахаров., II, 18, 26.

⁴ Терещ., VI, 97-98.

⁵ Beiträge zur D. Myth., II, 432; Громанн, 70.

⁶ Сборн. украин. песень, 56.

⁷ Кто носит при себе сердце ласточки, тот (утверждают немцы) будет любим всем светом; по фран­цузскому поверью: чтобы обрести любовь девицы, должно подарить ей золотое кольцо, которое де­вять дней лежало в гнезде ласточки. На Руси берут корень травы, называемой «кукушкины слезы» (orchis maculata или latifolia), топят его в воде и приготовленный отвар дают пить молодой чете, чтобы она жила согласно и любовно; по этому же корню гадают — кого родит замужняя женщина: сына или дочь? — Beiträge zur D. Myth., I, 247; О. 3. 1848, V, ст. Харитонов., 15; Вест. Р. Г. О. 1853, 1, 59.

ко), чехи — boži kravička, slyničko, sunečnice, поляки — babinka, сербы — бабе. Ис­численные нами названия, а равно и причитания, с какими обращаются к этому насекомому (так называемые «sonnenlieder»), свидетельствуют, что оно было посвя­щено Фрее или Гольде, вместо которых в христианское время стали разуметь Деву Марию; у славян это — богиня Лада, прекрасная дева зари, дарующая дневной свет и цветущую весну. Отчизна «божьей коровки» есть пресветлый рай — Engelland или небесный колодец, откуда и прилетает она к нам весенним гостем. Вот свидетельст­ва народных причитаний:

a) Marienwörmken flîg furt,

Flîg furt nach Engelland!

Engelland ist zugeschlossen,

Schlüssel davon abgebrochen.

b) Herrgottspferdchen fliege,

Vater¹ist im kriege.

Mytter² ist in Engelland,

Engelland ist abgebrannt.

c) Herrgottspferdchen fliege weg,

Dein häuschen brennt,

Dein kähnchen schwimmt,

De ne kinderchen schreien nach butterbrod,

или: deine kinder weinen alle mit einander. В других песнях говорится: flieg in den himmel, flieg in's Herrgottsgärtchen, т. е. лети в небесное царство, в сады блажен­ных = Engelland; это царство, которое до сего времени было замкнуто зимнею сту­жею и омрачено сплошными тучами, уже загорелось пожаром весенней грозы, и владыка его (= бог-громовник) вступил в борьбу с демонами. Жук представляется здесь как проводник малюток душ; поспешая в райские области, они переплывают воздушный океан в легкой ладье или переносятся через него на крыльях солнечно­го жука, почему этот последний и называется божьим конем. По основному пред­ставлению, Marienkafer сам есть воплощение души = мары (Mârkäfer), на севере coccinella известна под именем murihoene. Подобно тому бабочку называют в Нор­вегии marihoena, murihoene; мотыльку libelle в Германии дают название Gottespferd, а на шведских островах — horsho-måra = pferdemâr; точно так же сербы именуют ба­бочку вилиным конем, а к жуку coccinella обращаются с воззванием: маро! Комары, мухи и другие насекомые, прилетающие весною, по словам русских поселян, из вирия, по немецкому поверью, приплывают на корабле из царства эльфов (Elbenreich). При зареве небесного пожара, объемлющего это царство, дети = мары плачут и просят хлеба, т. е. льют дожди и призывают на землю плодородие. Вслед за пронесшеюся грозою и пролившимися дождями небо просветляется и ясное солнце выходит из-за темных туч, или, выражаясь поэтическим языком народных причитаний — Мариин жук выводит весеннее солнце из облачных колодцев:

a) Käferl, käferl!

flieg nach Mariabrunn

und bring uns ä schöne sunn.

b) Goldhenne! lass die sonne scheinen, die regenwolke, den wolkenfleck lass den wind vertreiben, klar auf im suden, die wolken, gehn nieder im norden». Поэтому Мариина жу-

¹ Небесный владыка, отец богов и людей.

² Фрея или Гольда.

ка называют sunnenschienken и уверяют, что если убить его, то на другой день не бу­дет солнца, т. е. жук не полетит на небо и не принесет хорошей погоды. В Швабии его величают sonnenkind (= pyc. солнышко); кто его убьет, тот попадет в ад¹. Чтобы освободить дневное светило, дать простор его лучам, жук отпирает небо золотым ключом = молнией. Маленьких золотистых жуков шведы называют Jungfrau Maria's schlusselmagd; в числе других воззваний, обращаемых к Marienkäfer'y, встречаем и следующее: «flieg auf, flieg mir in den himmel n'auf, bring a goldis schlüssela runder und a goldis wickelkinda drunder». Вместе с солнечными лучами обретают свободу и души-эльфы, полоненные демонами зимы и мрака. По свидетельству одной саги, жук вырыл из-под земли ключ, с помощию которого были отворены двери горы (= ту­чи) и освобождены заключенные там дети. На близкие отношения рогатого жука к молниеносному пламени указывают придаваемые ему названия: donner-gueg, donnerpuppe, feuerschröter, fürböter (feueranzünder), hausbronner; народное поверье утверждает, будто он носит на своих рогах горячие уголья и, в случае причиненной ему обиды, бросает их на кровлю дома и производит пожар; присутствие такого жу­ка в жилом здании привлекает туда грозовый удар. Поверья эти стоят в несомнен­ной связи с баснею об аисте — приносителе небесного огня и с представлением молний летучими насекомыми (пчелами). Кобольды нередко принимают образ жука или шмеля. Наравне с немцами славяне обращаются к божьей коровке с теми же любопытными причитаниями. Чехи и моравы, сажая это насекомое на руку, произносят: a) «sluničko, sluničko! kam poletiš — do nebe, neb do pekla?» (словенцы: «povĕz ty ma, kdĕ sa vydam, či hore, či dolu, či k milemu Bohu?») b) «let' do nebes (или: na zlate okènko = к солнечному восходу, на окно богини Зори), povĕz mi — vyjde li sluničko dnes?» («bude li zitra svitit slu nečko?»² c) «Sluničko boži! tvuů domek hoři, dej pozor, at' ti neshoři» (сравни т. I, 124—с преданием о Середе). В народной русской сказке навозный жук заставляет рассмеяться печальную Несмеяну-царевну, т. е. вызывает на небо румяную зорю (см. I, 307). Убить «божью коровку» считается за великий грех, влекущий за собою разные несчастия. Как кукушка поведает о гряду­щем супружестве и долготе жизни, так те же предвещания дает и Marienkäfer; по­сланник богини любви и жилец загробного царства, он знает, когда человеку сужде­но вступить в брачный союз и когда наступит час его смерти. В Германии дети са­жают Мариина жука на ладонь и начинают считать: раз, два, три, и так далее по по­рядку — до тех пор, пока он не улетит; сколько успеешь насчитать, на столько годов и продлится жизнь. С той стороны, куда направит он свой полет, девицы ожидают жениха. В Малороссии, Сербии и Богемии допрашивают это насекомое: откуда ожидать сватов; «кажи, маро (говорят сербские девойки) откуда ћe сватови доћи?»³

Душа является не только птичкою или крылатым насекомым; она, по свиде­тельству немецких саг, может исходить из открытых уст человека змеею, мышью, кошкою и зверьком ласточкою. Однажды король Gunthram заснул в лесу на коленах своего верного слуги; пока он спал, изо рта его выползла змея, приблизилась к ручью и стала пытаться как бы переправиться на другую сторону. Чтобы помочь ей, слуга положил через ручей свой меч; змея скользнула по нем и, перейдя на про­тивоположный берег, исчезла в горе. Спустя несколько времени она возвратилась

¹ Наоборот, кто поставит навозного жука, лежащего на спинке, на ноги — тот очищается от семи грехов.

² Перевод: лети на небо и поведай мне — выйдет ли сегодня солнце, будет ли светить оно завтра?

³ German. Mythen, 242—255. 346—356, 369-371; Beiträge zur D. Myth., II, 448-9; D. Myth., 656-8; Sonne, Mond u. Sterne, 69; Гануш: Дед и Баба, 43—44; Дева, златовласая богиня, 15; Чешск. песни Эрбена, 78; Срп. pjeчник, 9.

тем же путем назад и вошла в спящего короля. Вскоре затем король проснулся и рассказал, что ему виделось во сне, будто он переправлялся через железный мост в гору, наполненную золотом. Об одном мельнике рассказывают, что он рубил дрова на Шварцвальде и, утомленный работою, заснул; из него выползла мышь и пусти­лась бежать, и так как более она не возвращалась, то мельника нашли мертвым. Другие саги повествуют: о ратнике, из которого выходила ласточка (wiesel); о чер­товой невесте (ведьме), из открытого рта которой выползала кошка или красная мышь, причем оставленное таинственным зверьком тело впадало в сонное оцепе­нение. В поминальные дни, когда тени усопших приходят на землю, в Германии считается непозволительным убивать жаб и лягушек, потому что в их виде являют­ся души¹. Малорусская легенда передает видение старца: в глубокую полночь со­брался он в путь, входит в одну комору — там «дви свички стоят и два голуби цилуютця», входит в другую комору — «и там дви свички горять и дви гадюки кусаютця». В первой комнате спали муж с женою, жившие между собой в постоянной люб­ви и согласии, а в другой покоилась сном несогласная, враждующая чета². По чеш­скому поверью, если человек во время сна почувствует сильную жажду — душа его выползает в открытые уста в виде маленькой змейки или белой мыши и спешит напиться; если в это время перевернуть спящего в другую сторону, то душа не най­дет дороги в покинутое ею тело — и человек умирает³. Предания о змеях, вползаю­щих в сонных людей через их разинутые рты, известны и между русскими поселя­нами (см. т. II, стр. 284). Змеи, как воплощение небесного пламени молний, при­знаны были за родовых пенатов, за духов — представителей усопших предков и ох­ранителей семейного счастия, за один из главнейших образов души человеческой. В каждой избе, по мнению чехов, обитает гад-господарик (= домовой цмок), вместе с смертию которого умирает и хозяин дома. У этого гада есть самка и детеныши, с жизнью которых связано существование хозяйки и остальных членов семьи (см. II, 274). То же суеверие уцелело и в некоторых местностях Германии; в немецких и славянских сагах змеи нередко изображаются, как гении, охраняющие колыбели младенцев; как скоро будет убита такая змея, тотчас же умирает и младенец⁴. Лю­бопытно, что слово щур = предок (II, 50) в памятниках старинной письменности означает кузнечика, а в некоторых славянских наречиях употребляется в смысле ужа и крысы⁵, подобно тому, как нем. heimchen означает и сверчка, и душу-эльфа. В литовском и волынском Полесье утверждают, что усопшие ведьмы выходят по но­чам из могил, выползая оттуда сквозь узкие отверстия, в виде мышей и ящериц⁶. Встречая в саду мышь, чехи принимают это за предвестие близкой смерти кого-либо из своих родичей⁷. Выше было объяснено, что грызуны: мышь, крыса и заяц служили для обозначения разящих молний; вместе с этим они сроднились с пред­ставлением души, и Гомер, как мы видели, изображает тени усопших летучими мышами. Подобные же сближения заставили олицетворять душу быстро скользя­щею ящерицей, проворною ласточкой и сверкающею очами кошкою. Наконец, жа­бы и лягушки приняты были за воплощение душ (по преимуществу отверженных, грешных) на том основании, что в этих гадах олицетворялись демоны разруши-

¹ D. Myth., 789, 1036; Germ. Mythen, 723.

² Основа 1862, VI, 45—46.

³ Громанн, 60.

⁴ Beiträge zur D. Myth., II, 443—4; Труды Археолог. Общ., в. II, стр. 174.

⁵ Лавровского: Корен, значение названий родства у славян, 35.

⁶ Кивлянин 1865, 71.

⁷ Громанн, 229.

тельной бури, ливней и града; как существа, замирающие на зиму и оживающие весною, как обитатели вод и суши, жабы и лягушки были отождествляемы с душа­ми, о которых общее верование утверждало, что они при начале весны освобожда­ются из темниц Смерти и нисходят на землю из (облачных) источников и колод­цев. Покидая тело, душа принимает те различные образы, какие фантазия соединя­ла с стихийною природою богов и демонов грозы, вихрей, облаков и других воз­душных явлений. По свидетельству скандинавского мифа, в то самое время, как те­ло Одина лежало недвижимое, оцепененное сном или смертию, дух этого верховно­го бога быстро переносился в отдаленные страны, оборачиваясь птицею, зверем, рыбою или змеем¹. С этим свидетельством вполне совпадает указание старинной статьи о запретных книгах, которая в числе других чародейств упоминает опрометные лица звериные и птичии: «тело свое хранит мертво, и летает орлом и ястребом, и вороном, и дятлом, и совою, рыщут лютым зверем и вепрем диким, волком, ле­тают змием, рыщут рысию и медведем»². И доныне народ, убежденный в близкой, неразрывной связи колдунов и ведьм с нечистою силою, рассказывает, что как ско­ро они предаются сну или обмирают — души их освобождаются от телесных уз, подвергаются различным превращениям и участвуют в воздушном полете демо­нов. Здесь коренится основа учения о метемпсихозе или переселении душ по смер­ти из одного тела в другое. Украинцы думают, что усопший бывает поочередно му­равьем (насекомым), птицей, зверем, рыбою и потом снова возрождается челове­ком³; в литовском и волынском Полесье существует верование, что иногда, наказуя за грехи, Бог облекает душу человека в тело того или другого животного⁴. О детях, присланных матерями, говорят, что они превращаются в животных, и вообще обо­ротень признается нашими поселянами за душу младенца, умершего некрещеным, или за душу чародея и вероотступника, осужденную вечно блуждать и не ведать по­коя. Оборотень обыкновенно показывается в сумерки и ночью; с диким воем и неу­держимою быстротой мчится он, перекидываясь в кошку, собаку, сову, петуха или камень, бросается под ноги путнику и перебегает ему дорогу; нередко он подкаты­вается клубком, снежною глыбою, копною сена, а в лесу встречают его страшным зверем или чудовищем⁵. По немецким преданиям, души усопших могут прини­мать образы зайца, собаки, свиньи, теленка, коровы, козла, овцы или барана; мары, проникая внутрь домов сквозь замочные скважины, превращаются в кошек, ласто­чек, мышей, куниц, в пух или перья, клок волос, солому и колосья⁶. Звериные обра­зы, принимаемые покойниками, указывают на те облачные одежды, в какие обле­каются они в качестве стихийных духов; превращение в перо и камень стоит в свя­зи с преданиями о громовой стрелке, превращение в солому и колосья — с преданиями о переходе душ в растения и злаки (II, 258), а превращение в клубок ниток и волоса — с представлением облаков небесною пряжею и руном. Так как ма­ра — с одной стороны, признавалась пряхою, а с другой — отождествлялась с облач­ною коровою; то отсюда объясняется, почему в народной сказке мать, превратив­шаяся по смерти в корову-буренушку, прядет для своей дочери лен⁷. В русских ле­гендах, изображающих загробную жизнь и муки грешников, души усопших пред-

¹ D. Myth., 1037.

² Иоанн, экзарх болгар., 211; Летописи занятий Археогр. ком., I, 42—43.

³ Москв. 1846, XI—XII, 152.

⁴ Киевлянин 1865, 52.

⁵ Иллюстр. 1845, 299; Вест. Р. Г. О. 1853, III, 6.

⁶ Germ. Mythen, 483, 490, 730; Beiträge zur D. Myth., II, 267—8; Поэт. Воззр., II, 103.

⁷ H. P. Ск., VI, 54, 55; VIII, стр. 515-6.

ставляются в звериных образах: «идемо (читаем в повести о странствовании по то­му свету), коли ж гризутця два собаки над шляхом — так гризутця, так гризутця! А дид и каже: се не собаки, се два брати, щó погризлись та-й побились, идучи степом; то Бог и сказав: коли вже й ридни брати бьютця, то де ж буде те добро миж людь­ми? Нехай же, каже, стануть вони собаками и гризутця. Идемо, аж ходять воли в такому спашу, що й риг не видно с трави, а сами худи-худи, як дошка. А биля их ходять воли по самий земли — ни травинки пид ногами нема, да жир аж по земли тилипаетця. От дид и каже: оцё, що худии воли, то то богати люде, щò жили сами в роскоши, а бидним не помагали; а ситии воли, то то бидни люде, щò од свого рота одниймали та старцям (нищим) из послиднёго давали; от-же вони тепер и сити й напоени, а тии по роги в спашу — та худи, як дошка»¹. В другой легенде мальчик-сирота едет к Богу спрашивать, зачем он взял к себе его мать? На пути в небесное царство мальчик увидел поле: на поле трава сочная, высокая, по колено лошадям будет, а кони ходят по ней худые, только кости да кожа! Увидел потом и другое по­ле — совсем голое, нет ни былинки, а кони гуляют добре рьяны и тучны. И поведал ему Господь: «худые кони, что пасутся в густой траве по колено, — это некогда были скупые богачи, не знавшие сострадания к бедным, а кони тучные — милосердные бедняки, которые и последним куском охотно делились с нищими». Те же образы встречаем и в сказаниях литовцев и сербов². Души несогласных братьев сербская легенда олицетворяет боровами, осужденными на вечную ожесточенную борьбу друг с другом. Поэтическое представление скупых богачей тощими конями, а бед­няков, довольных своим состоянием, — конями сытыми, тучными занесено и в апокриф, известный в рукописях XVII-ro века под названием «Беседы трех святи­телей», где означенная мысль выражена в любимой форме загадок: «Вопрос: что есть — стоит конь на гумне, а трава у него по самое чрево, а на траву зря изсе (изсох)? Толк: богатый человек в велицем богатстве живет, а на богатство зря изсох. Вопрос: что есть — стоит конь на гумне, не имея ни травы, ни жита, а всегда сыт? Толк: нищий человек, не имея у себя ничего, а Бога славит — всегда сыт бывает»³. В старинном поучительном слове, приписанном Иоанну Златоусту, встречаем срав­нение праведных с овцами и волами: «и будут в лузе огради овцам. Луг наречется рай, а огради — райскаа места, а овце — вернии людие. И дебрь Охорьска в покои во лом. Дебрь есть вышняго Ерусалима пажить, а волове — кротции епископи и попове, иже ходят по церковному учению и инех добре учаще»⁴. Чехи убеждены, что ду­ша самоубийцы в продолжение всего времени, какое бы прожил он, если б не пре­кратил своей жизни самовольно, блуждает в образе черного пса; в их суеверных сказаниях души усопших представляются стадом безголовых овец, белыми коня­ми, кошками, зайцами и белыми курами⁵.

Малютки-души, расставаясь с земною жизнию, поступают в среду стихийных духов — эльфов и карлов = становятся их добычею и увлекаются ими в загробный мир. Отсюда возникли поверья, что духи эти причиняют людям тяжкие, неизлечи­мые болезни и смерть (см. стр. 39—43), и что сверх того они похищают детей, т. е. собственно, забирают к себе человеческие души. Эльфы, цверги, мары и никсы во­руют у матерей младенцев или подменивают их на своих собственных — безобраз­ных, с большой головою и вылупленными очами; иногда на место похищенного

¹ Кулиш, 1, 306.

² Шлейхер, 72—74; Срп. н. припов., 111—4.

³ Пам. стар. рус. литер., III, 156.

⁴ Архив ист.-юрид. свед., II, ст. Срезневск., 100.

⁵ Громанн., 197.

младенца эльф, никс или карлик ложится в колыбель сам в виде уродливого и бо­лезненного ребенка. Такой подменыш (wechselbalg) отличается злыми свойствами цвергов: он коварен, дик, необыкновенно силен, прожорлив и криклив, радуется всякой беде, не произносит ни слова — пока не будет вынужден к тому какою-либо угрозою или хитростью, и тогда голос его звучит как у старика. Где он поселится, тому дому приносит несчастия: скот заболевает, жилье ветшает и разваливается, предприятия не удаются. Он сохраняет общую эльфам склонность к музыке, что обнаруживается и быстрыми успехами его в этом искусстве, и чудесною силою его игры: когда wechselbalg играет на каком-нибудь инструменте, то все — и люди, и животные, и даже неодушевленные вещи предаются неудержимой пляске. Чтобы узнать, действительно ли ребенок подменен эльфами, надо развести огонь и кипя­тить воду в яичной скорлупе; тогда wechselbalg невольно восклицает: «я стар, как древний лес¹, а не видал еще, чтоб варили в скорлупе яйца!» — и вслед за тем исче­зает. Бывали случаи, что подменыш, когда несли его по мосту через поток или реку, вырывался из рук, прыгал в воду и возвращался в царство духов². Так как падучая, паралич, бешенство и другие болезни, сопровождаемые слабоумием, приписыва­лись влиянию эльфов; то поэтому всякий ребенок, родившийся с физическими и душевными недостатками, в глазах суеверного народа был существо, в котором по­селился нечистый дух, или прямо признавался за злого эльфа, которым подменено настоящее дитя при самом его рождении. Вот почему, вместе с обычными свойст­вами эльфов, wechselbalg соединяет все признаки болезненного, ненормального со­стояния: уродливость, тупоумие, неспособность к человеческой речи, дикость и жадность. Таковы и бывают идиоты и безумцы, страдающие падучими припадка­ми. Эльфы, по указанию древнего мифа, были созданы прежде людей и потому, нисходя с заоблачных стран и вселяясь в тела новорожденных, сами о себе свиде­тельствуют, что они старее вековых лесов³. Яичная скорлупа, как мы видели, слу­жит для эльфов, мар и русалок ладьею, на которой уплывают они в загробное цар­ство, несясь по воздушному океану, среди туч, пожигаемых грозовым пламенем, ладья эта подвергается опасности потонуть в бурливых потоках дождя. От того, как скоро яичная скорлупа наполняется кипучей водою, wechselbalg чувствует непрео­долимый страх и тотчас же исчезает. По свидетельству других саг, его прогоняют ударами бича или розги (= blitzespeitsche)⁴. Литовцы убеждены, что маленьких де­тей воруют лаумы, о тождестве которых с эльфами смотри в главе XXV. Взамен по­хищенных младенцев лаумы оставляют своих собственных или делают из соломы и прутьев куклы, сообщают им чудесным образом жизнь и кладут в колыбели. Это поверье легко объясняется из той близкой связи, в какую поставлены эльфические существа по отношению к зеленеющим нивам и вообще растительному царству. По немецким сказаниям, эльф, проникая в избу, то превращается в солому или ко­лосья, то снова делается неугомонным малюткою; в Саксонии и других местностях Германии матери не позволяют детям забегать далеко в рожь, опасаясь, чтобы их не унесли kornengel и roggenmuhme⁵. Однажды позднею ночью вошли в дом две ла­умы, подкрались потихоньку к спящей матери, взяли у ней новорожденного ребен­ка и понесли в кухню; там окутали его своим покрывалом, а в детские пеленки повили голик и затем заспорили между собою, кому из них отнести подменыша и положить в люльку. Чтобы прекратить спор, они решились отнести голик вместе;

¹ «Jch bin so alt, als der greise wald!»

² Irische elfenmärch., XIV; D. Myth., 437, 798; Beiträge zur D. Myth., II, 304—6, 321-3.

³ Germ. Mythen, 716.

⁴ Der heut Volksglaube, 116.

⁵ Beiträge zur D. Myth., 246, 275.

настоящий ребенок был оставлен ими в кухне. Все это случилось подсмотреть ра­ботнику; он взял ребенка и спрятал его в своей постели. Когда лаумы воротились назад, они не нашли младенца и начали ссориться: «ты во всем виновата!» — гово­рила одна. — Нет, ты! — возражала другая. Вдруг запел петух, и лаумы исчезли. С большим усилием растолкал работник хозяйку; так глубок был ее сон, насланный лаумами. Пробудившись, она не хотела верить рассказу работника; но вскоре убе­дилась в истине его слов, увидя двух ребенков, из которых один был похож на по­мело. Приходской священник, к которому обратились за советом, приказал отру­бить подменышу голову, и притом сделать это в течение того же дня, пока голик не обратился в совершенно живое существо. Тотчас взялись за топор, отсекли у подменыша голову — и что же? внутри его оказались соломенные стебли, из которых сочилась кровь. По мнению литовцев, подменыш живет не более десяти или две­надцати лет, постоянно остается недоростком (карликом) и имеет огромную голо­ву, которую не в состоянии держать прямо. У одной женщины было подменённое дитя; оно достигло двенадцатилетнего возраста, но ни разу не промолвило ни сло­вечка и было так слабо, что его надо было носить на руках. По совету опытных лю­дей, мать взяла куриное яйцо, выпустила из него белок и желток и, наполнив скор­лупу водою, повесила ее над разведенным огнем, точно маленький котелок. «Ма­ма! — неожиданно проговорило дитя, — что ты хочешь делать?» — Хочу варить алус¹. «Боже милостивый! я очень стар, я был на свете прежде, чем были засеяны леса, которые потом разрослись в громадные, ныне уже истребленные деревья, а та­кого дива не видывал». После того дитя захворало и умерло. Пока ребенок не окре­щен, литвинки, опасаясь подмена, держат по ночам, при постели родильницы, за­жженный огонь². Чаще всего лаумы являются и похищают детей по четвергам, и потому в этот день нужно с особенною заботливостью оберегать новорожденных младенцев³. Подобные же поверья существуют и между славянами. Мары и домо­вые наваливаются на сонных людей, давят и душат их; русалки и лешие схватыва­ют запоздалых или заплутавшихся путников и защекочивают их до смерти; вилы своими меткими стрелами наносят смертельные раны; навы поражают население моровою язвою и увлекают души в загробный мир; наконец, все утопленники счи­таются жертвами водяных и русалок, что вполне соответствует немецким сказа­ниям о никсах⁴. От нападения русалок предохраняют полынь и зоря; потому преж­де, чем станешь купаться, надо набросать этих трав в воду, а отправляясь в лес — вплетать их в венки и подвязывать под мышки. При встрече русалка спрашивает: что у тебя — полынь, мята или петрушка? Если ей скажут: «полынь», она сердито отзывается: «цур тоби, сгинь!» и тотчас же убегает; а если будут названы мята или петрушка, то схватывает встречного и начинает его щекотать, причитывая: «тут твоя й хата!» — «ты-ж моя душка!» На Украйне приписывают русалкам еще следу­ющее восклицание: «дайте мени волосинку заризати дитинку!»⁵ При договорах с лешим он обязуется помогать тому, кто вступает с ним в сделку, но в уплату за свои услуги требует его души⁶. Эти же коварные духи похищают и новорожденных мла­денцев. Едва родится дитя, как они уже изыскивают средства овладеть им; поэтому надо, как можно скорее, освятить его крещением. В противном случае того и смот­ри, что некрещеный ребенок пропадет из дому: девочка обратится в русалку, а

¹ Род домашнего пива.

² Сравни Beiträge zur D. Myth., II, 303.

³ Шлейхер: Lituanica, 31—36, и сказки, 91—93.

⁴ Beiträge zur D. Myth., II, 301.

⁵ Полтав. Г. В. 1845, 24; 1846, 21; Киев. Г. В. 1845, 15; Номис, 6.

⁶ О. 3. 1848. IV, 137.

мальчик в лешего»¹. Выше (т. II, 125, и в этом томе, стр. 133) мы видели, что водя­ной приманивает к себе детей и запирает их в глубоких омутах; по мнению чехов, всякая мать, если вскоре после родов случится ей переходить по мосту, должна бро­сить в воду какую-нибудь монету, дабы водяной не унес ее ребенка². В Новогород­ской губ. похищение младенцев приписывается домовым духам, проживающим в банях, куда обыкновенно водят обмывать родильницу³. Сербские вилы, подобно эльфам, пляшут на могиле убитого, держа в руках зажженные лучины; детей, про­клинаемых родителями, они уводят в свою среду (см. стр. 89), а собственных ма­люток подкидывают к замужним поселянкам⁴. В подмене новорожденных младен­цев обвиняются также дикие жены (пол. dziwozony, чешск. dive zeny, нем. die wilden frauen), сродство которых с русалками подтверждается уже тем, что и те, и другие представляются обитательницами лесов. По словам Семеньского⁵, «najwiecej cierpia od nich podožnice⁶. Dziwožony spieguja⁷ takie kobiety, a upatrzywszy pore, kradua nowonarodzone dziecie, a swoje na miejscu skradzionego zostawuja, ktore sa zwykle sqpetne, garbate i koszla we⁸. Podrzucone⁹ dziecie wynosza zwykle na śmietnik, gdzie smagaja je rozga, napawaja woda se skoruwki jaja i wo aja: odbierz swoje, oddaj moje! Dziwožona litujac sie¹⁰ nad cierpieniem swego dziecka oddaje ukradzione, a swoje zibiera. Porywaja¹¹ niekiedy i doros e dziewczeta». Дзивожоны боятся цветов, называемых ко­локольчиками (dzwonkami), т. е., собственно, обнаруживают страх перед огненным Перуновым цветом, распускание которого сопровождается всепотрясающим зво­ном грома. По чешскому поверью, dive zeny и vestice подменивают некрещеных младенцев и вредят родильницам; чтобы противодействовать их замыслам, под по­душку родильницы кладут нож = символ разящей молнии. Если ребенок явится на свет мертвым, в этом виноваты дивьи жены; старинный обычай требует, чтобы отец отрезал у него голову и бросил ее в воду. Не менее опасною считается у чехов полудница (polednice) — лесная жена, которая бродит по нивам в полуденное время, и маленьких детей, оставляемых крестьянками без присмотра, подменивает на сво­их собственных. Смотря по тому, как обходятся в семье с подменышем, точно так же хорошо или худо бывает и похищенному полудницей ребенку. Когда дитя начи­нает кричать, суеверная мать унимает его угрозою:«вот придет полудница и возь­мет тебя!»¹² На Руси предания о похищении и подмене детей связываются с леши­ми. Как немецкий erlkönig (лесной царь), так и наши лесовики воруют некрещеных младенцев и уносят малолетних детей, отсулённых им родителями и даже просто заблудившихся в лесу. Отцы и матери пуще всего остерегаются, чтобы не обмол­виться в серцах и не сказать своему сыну или дочери: «леший бы те унес!», «леший те побери!» Слова эти, вылетая из уст родителей, обладают пагубною силою; отсулённые дети забираются лесовиками и поступают к ним в кабалу. То же приписы­вают и водяным: они уводят проклятых в свои подводные жилища. Взамен похи-

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: