XXIII. Облачные девы и жены 5 глава

⁸ Т. е. она не взирает на сан.

⁹ П. С. Р. Л., IV, 61.

¹⁰ Срп. н. послов., 21, 298—9.

¹¹ Толков. Слов., I, 356.

¹² Абев., 77-78.

¹³ Послов. Даля, 430.

¹⁴ Обл. Сл., 200, 261.

приносят к другому, хворому тою же болезнью, и он отвешивает ему три поклона и произносит: «прости меня Оспица, прости Афанасьевна, чем я пред тобою согрубил, чем провинился!»¹ Прощать в старинном языке употреблялось в значении: выздороветь, исцелиться от болезни. Новые греки представляют оспу мифической женщиной². Народное суеверие утверждает, что когда начинается болезнь, то не следует ложиться на постель, а стараться быть на ногах, чтобы она не взяла силы и не одолела человека³.

Нечистые духи, в своем древнейшем, языческом значении, были существа сти­хийные, демоны темных туч, опустошительных гроз, вихрей и вьюг, то посылаю­щие на поля и нивы безвременные ливни и град, то задерживающие в облачных го­рах животворную влагу дождя и карающие землю засухою; в том и другом случае они истребляют жатвы и лишают человека его насущной пищи. К разряду стихий­ных демонов причислялись нашими предками и болезни, как порождение тех же естественных причин: простуды, сырости, томительного зноя и вредных испаре­ний, разносимых буйными ветрами, и как обычные спутники неурожаев, вслед за которыми в древности всегда шествовал мор. Atharva-Веда свидетельствует, что' воспалительный недуг (такман) появляется тогда, когда жаркие лучи солнца воз­действуют на болотистую почву = когда огонь иссушит воду. Эпидемические, зара­зительные болезни слывут на Руси: поветрие (пол. powietrze), ветроносное язво⁴ и мор; с последним названием родственны слова: обморок — болезненный припа­док, мгла, туман, и обморочить. Летучая или ветряная оспа называется в Ярослав­ской губ. лопуха — слово, означающее также: снег, падающий большими хлопья­ми⁵. У немцев болезнь лошадей и рогатого скота — der böse wind, в Швейцарии ро­жа — wolken, fliegende wolke⁶. По мнению народа, болезни посылаются по ветру или по воде: «с ветру пришло», «с воды приключилося». Колдун выходит на дорогу и вы­жидает: не подует ли попутный ветер в ту сторону, где живет обреченный на порчу. Выждавши, он берет с дороги горсть пыли или снегу (смотря по времени года) и бросает на ветер, причитывая: «ослепи (= запороши) у раба такого-то черные очи, раздуй его утробу толще угольной ямы, засуши его тело тоньше луговой травы!»⁷ Главные напускные болезни — икота и стрелы. Икотою называют на севере России припадки кликушества; икать во Псковской губ. — кричать, кликать⁸. Силою чаро­дейного слова нечистый дух заклинается на чье-нибудь имя; быстро летит он на крыльях ветра, и первый встречный, кто носит означенное имя, делается его жерт­вою. Иногда наговаривают икоту на камни или насекомых, и тот, кто запнется о та­кой камень или проглотит летучую мошку, подвергается истязаниям злого демона. Стрелы (колотье) напускаются так: берется коровий рог, насыпается песком, дрес­вою, истолченным стеклом, и все это выдувается в отверстие рога, с заклятием на известное лицо. Ветер подхватывает песок, дресву и стекло, несет их на человека и производит в нем такое ощущение боли, как будто вся внутренность его была на­полнена острою пылью и режущими осколками⁹. Эта чара и самое название болез-

¹ Обл. Сл., 144.

² D. Myth., 1113.

³ Рус. в св. посл., IV, 88.

⁴ Библ. для Чт. 1848, IX, 51.

⁵ Обл. Сл., 105, 134, 141.

⁶ D. Myth., 1112, 1115.

⁷ Потебн., 80—81; Сахаров., 1, 36.

⁸Доп. обл. сл., 73.

⁹ Карман. книжка для любителей землеведения, 315; Очерки Архангел, губ. Верещагина, 181—3; в крестоцеловальных записях читаем: «ни ведовством по ветру никакого лиха не посылати».

ни напоминают нам: с одной стороны — эпическое выражение Слова о полку о вет­рах, веющих с моря стрелами, а с другой — то старинное олицетворение ветров, ко­торое представляло их дующими в рога и трубы (I, 164). По свидетельству народ­ных преданий, нечистые духи, купаясь в источниках, оскверняют воды и порожда­ют различные недуги (см. выше, стр. 34—35). Эти источники первоначально озна­чали дождевые тучи, живительная влага которых иссушается знойным дыханием демонов, губителей земного плодородия; впоследствии же в них стали видеть обыкновенные омуты и болота, заражающие воздух своими тлетворными испаре­ниями в жаркие месяцы лета. Немцы, чехи и лужичане думают, что во время сол­нечного затмения (= собственно, перед началом грозы, когда солнце помрачается сгущенными тучами и воздух делается томительно-удушливым) нечистые духи пускают с неба яд и отравляют источники; поселяне закрывают тогда колодцы, не решаются брать из них воду для питья и не выгоняют скота в поле¹. Германские племена приписывают болезни влиянию раздраженных эльфов: своим прикосно­вением и дыханием (= дуновением) эльфы причиняют людям и домашним живо­тным расслабление и смерть; кому нанесут они удар, тот теряет память и умствен­ные способности: паралич называется dvergslagr (zwergschlag), слабоумие есть знак, что человека коснулась мстительная рука эльфа — elbentrötsch (blödsinnig, geistesschwach). По указанию народных саг, лица, попадающие к эльфам, редко воз­вращаются назад, а если кто и воротится — то наверно на всю жизнь останется по­лоумным: верование это совпадает с общераспространенным на востоке, в Иудее и в средневековой Европе мнением, что бесноватые одержимы злыми духами, кото­рые поселяются в них, как беспокойные, раздражительные мары (poltergeister) в жилище избранной семьи. Участие в танцах эльфов делает человека расслаблен­ным. Болезнь, известная в медицине под именем Виттовой пляски (chorea sancti Viti) и состоящая в судорожных, непроизвольных подергиваниях всех членов тела, названа так вследствие уподобления ее — прихотливой пляске грозовых духов, со­путствующих Святовиту в его бурном шествии по воздушным пространствам. В Ирландии и Шотландии убеждены, что дуновение эльфов вызывает на теле желва­ки, чиреи, вереды (rpeч. άλφος — пятна на коже, сыпь); в Норвегии болезнь воспа­лительного свойства называется alvgust, alvild = elfenfeuer, ср.-сев. âlfabruni; она на­падает на человека, как скоро он ступит на то место, где эльфы пролили воду или наплевали. Белорусы не решаются ступать на след, остающийся на земле от ведра с водою, ни туда, где волк зарезал козла, где был заколот петух, где валялись лошади или собака скребла лапою; в противном случае неосторожный подвергается чесотке и тело его покрывается лишаями². Вёдра указывают на те сосуды, из которых гро­зовые духи лили на землю дожди; а петух, козел, конь и собака — на их животненные превращения. В сагах эльфы плюют в глаза того, кто вздумает подсмотреть их игры, или дуют на него и тем самым ослепляют любопытного. Вообще советуют, при всякой встрече с ними, поспешно удаляться в сторону. Эльфы имеют при себе луки и стрелы (= молнии); этими стрелами они убивают людей и животных или причиняют им тяжкие страдания. Ощущение, производимое болезнями, язык сближает с ударом острого оружия: лом («daz gegihte brach ir hend und füeze»), ко­лотье (seitenstechen), резь, стрельба и пр. Эльфы могут умерщвлять человека даже

¹ Beiträge zur D. Myth., I, 235; Громанн, 28; Neues Lausitz. Magazin 1843, III—IV, 337; см. также т. II Поэт. Воззр., стр. 282—3. То же представление о порче небесных вод распространялось и на тучи, окованные зимними стужами; чехи не купаются до Юрьева дня, потому что до этого срока вода бывает испорчена, отравлена нечистою силою (Громанн, 51).

² Нар. сл. раз., 151—3.

своим сверкающим взором. Кто воспользуется от яств и напитков, для них назна­ченных, тот (по шотландской саге) будет наказан смертию. Лихорадочный озноб (трясца) и стеснение в груди во время сна (удушье) приписываются их же злобе. Ирландский phuka прыгает в вечернем сумраке на спину путника и не оставляет его до тех пор, пока он не упадет обессиленный на землю. У средневековых поэтов эльф — злой дух, который взнуздывает сонного человека, ездит на нем, трясет его и таким образом доводит до совершенного истощения сил: «der alp zoumet dich», «der mar rĩtet dich». Эльфы и мары (сканд. и швед. mara, англ. night-mare, голл. naeht maer), как уже было указано (см. II, 366), сочетали в себе представление грозовых гениев с душами усопших; но так как душа уподоблялась бабочке и ее личинке (червяку) и так как самые эльфы произошли от червей = молний (см. II, 362), то отсюда возникло верование, что alp, посылаемый колдунами, вылетает из их срос­шихся бровей бабочкою, садится на грудь спящего человека и начинает давить его; это напоминает нам убийственные взоры вия, предающие все гибели, как скоро бу­дут подняты его длинные брови и ресницы, т. е. открытый взгляд молнии разит смертию; брови и ресницы — метафоры облаков (I, 86, 88). В Швейцарии toggeli оз­начает мотылька и эльфа; в старинных процессах о ведьмах злой дух — der elbe изображается прилетающим в виде бабочки; литов. drugis — бабочка и fiebervogel; летт. drudsis — летучая моль и лихорадка; литов. druggis — kreczia, летт. drudsis kratta — трясет лихорадка. Жгучая опухоль под ногтем пальца называется der wurm, der umlaufende wurm; опухоль на руках и ногах, сопровождаемая нагноением, — der haarwurm, по-русски волос или волосень, и, по мнению наших крестьян, бывает от червя-волосатика; одышка — herzwurm; собака впадает в бешенство от червя, кото­рый сидит у ней под языком; blâsende wurm — болезнь лошадей. Чехи убеждены, что каждый человек имеет в своем теле червя, от которого и зависит его жизнь; сверх того, они рассказывают о зловредных червях, из которых одни точат сердце, другие пьют кровь, а третьи пожирают принятую человеком пищу — предание, принадлежащее глубочайшей древности, ибо уже в Атарведе встречаем заговоры, направленные на убиение червя, который гнездится в голове, внутренностях или крестце больного¹. Итак, грызущая боль недугов сравнивается с подтачивающим тело червяком; входя внутрь человека, злой эльф принимает образ этого насекомо­го и начинает поедать мясо и пить кровь, почему поляки червей, причиняющих людям болезни, называют białe ludzie. Те же верования разделяли и греки, как вид­но из свидетельств языка: έπιάλτης , έφιάλτης (= aufspringer) — демонический дух, который давит по ночам и производит лихорадочное ощущение; ήπιάλης , ήπιόλης — эльф; ήπίαλος , ήπίολος — лихорадка, озноб и удушье; ήπίολος означа­ет также и бабочку². Приведенные нами выше народные названия болезней, изве­стные на Руси и у других славян, не оставляют ни малейшего сомнения, что в древ­ности они признавались за существа демонические, подобные злым эльфам. Пре­дание дает им божий бич и стрелы и все телесные страдания рассматривает как следствие от удара или укола их оружия: болезнь — это «божья рана» или язва, на­несенная рукою незримого духа, свидетельство его карающей силы и раздражения («божья мочь», «божий гнев»). Чтобы предать людской род болезням, сатана исты­кал перстом или, по другому варианту, древом (= жезлом, палицею) тело первого человека; поселяне называют недуги притками, от глагола при-ткнуть — коснуться. В устах народа употребительны клятвы: «чтоб тебя родимец и трясца побили!»,

¹ Обл. Сл., 27; Громанн, 152—3.

² D. Myth., 429—430, 967-8, 1107—12, 1115; Irische elfenmärch., стр. XIV, СИ — CVIII; Beiträge zur D. Myth., II, 280.

«Чтоб тебя притка ударила!», «чтоб тебя язвило, пятнало, стреляло!»¹ Мы доселе го­ворим: разбит параличом, а в областных наречиях эту болезнь обозначают выраже­нием: его прострелило². В грамоте царя Алексея Михайловича к боярину Морозову читаем: «а про смертоносную язву не пишете, престала ли или нет... и которого чис­ла дияка нашего Петра Стеншина пострелило?»³ Сибирской язве дают названия змеиный пострел⁴; колотье и головная боль (мигрень) у чехов называются střily, рус. стрелы; стреляет — чувствуется колотье; во Псковской губ. стрелйцы — болезнь коров⁵. В первой песне Илиады поэт рассказывает, как разгневанный Аполлон взялся за серебряный лук и, пуская крылатые стрелы, наслал на ахейское войско моровую язву; тем же оружием поразил он и детей Ниобеи. Подобными стрелами обладала и богиня Артемида. Одиссей обращается к тени своей матери с вопросом: скончалась ли она медленно от тяжкой болезни или вдруг Артемида тихой стрелой ее поразила? В другом месте Одиссеи говорится о блаженной стране, где люди уми­рают не от старости и болезней:

Лук свой серебряный взяв, Аполлон с Артемидой нисходят

Тайно, чтоб тихой стрелой безболезненно смерть посылать им.

Это — быстрый удар паралича, разом, без долгих страданий пресекающий жизнь⁶; сравни с русским преданием о добрых ангелах, мгновенно изъемлющих душу добродетельного человека, чтобы водворить ее в райских селениях (см. стр. 31). Когда ребенок страдает неизвестною болезнью, мечется и кричит по ночам, простолюдины кладут ему под голову — мальчику небольшой лук со стрелою, а де­вочке пряслицу, причитывая: «щекотиха-будиха! вот тебе лучок (или пряслица); играй, а младенца не буди»⁷. О лесунках и русалках рассказывают, что они, завлекая путника, щекочут его до тех пор, пока не упадет он бездыханным; поэтому название болезни щекотихою намекает на связь ее с этими эльфическими девами: прилегая к ребенку, она щекочет = мучит его и тем самым отымает у него сон. Как все облач­ные (водяные) девы, русалки представлялись пряхами, приготовляющими туман­ные покровы, которыми они застилают небо (см. гл. XXIII), и потому пряслица точно так же указывает на стихийный характер демона-болезни, как и лук с стрела­ми. У чехов девица, захворавшая лихорадкою, должна трижды обежать пруд и, обе­гая, в первый раз бросить в воду кусок хлеба, во второй — веретено, а в третий — пачку льна; эти приношения задерживают лихорадку в ее подводном жилище, и она уже не приходит в обычное время мучить больную. Отсюда же объясняется обычай мерить больного ниткою, сожигать ее на огне, а оставшийся пепел разво­дить в воде и давать пить во время припадков⁸. Сербские вилы, сродные с нашими русалками и немецкими эльфами, причисляются к мифическим пряхам, мечут смертоносные стрелы, отравляют источники, повергают людей в тяжкие болезни и отымают у них разум. О лужицкой полуднице, принадлежащей к тому же разря ду духов, рассказывают, что она является на поля допрашивать женщин, как долж­но обрабатывать лен, и тем, которые не сумеют дать ей ответа, свертывает

¹ Сын Отеч. 1840, т. V, 283; Обл. Сл., 273.

² Доп. обл. сл., 220.

³ Записки отд. рус. и славян, археолог., II, 725.

⁴ Толков. Слов., прибавл. 5.

⁵ Громанн, 160; Доп. обл. сл., 220.

⁶ Одис, XI, 170; XV, 403 и дал. ; Der Ursprung der Myth., 108.

⁷ Послов. Даля, 403.

⁸ Громанн, 163, 178.

шеи; в средневековых памятниках daemon meridianus (у греческих писателей μεσημβρινός δαίμων ) — падучая болезнь; у чехов polednice — название недуга¹. За­мечательно, что в нашем народе слово полудновать употребляется в значении: жить последние минуты перед смертию². В песнях встречаем следующий оборот: «мало Стафиде можется — едва душа в теле полуднует», «дерется Добрыня с бабой горынинкой, едва душа его в теле полуднует»³. Рядом с полудницами в Архангельской губер. знают двенадцать сестер полуночниц (= мар), которые нападают ночью на детей и заставляют их кричать от боли⁴. Припадки кликушества⁵ называются иг­рец — слово, которым обозначается и нечистый дух; это указывает на древнее воз­зрение, что бес, входя в человека, мучительно играет им. Соответственные выраже­ния находим — у чехов, которые об умершем говорят: «Smrtka s nim pohrává»⁶, в Несторовой летописи: «бес тобою (волхвом) играет на пагубу тобе»⁷ и в русской пого­ворке: «чем черт не шутит!» Шут — дьявол, домовой, леший, шутик — злой дух, шу­тить — проказить, говоря о нечистой силе⁸. По народному убеждению, все, что вы­крикивают бесноватые и кликуши, внушает им поселившийся в их теле демон, и потому им приписывается способность предсказывать будущее⁹. Поверье это отра­зилось и в языке: блаже(и)ть — сходить с ума, блажной — привередливый, хворый, и блаженный — юродивый, слабоумный, в бессмысленной болтовне которых иска­ли встарь пророческих вещаний и самих их признавали за одержимых божествен­ным духом¹⁰. Так необходимо, так невольно смешивались и спутывались в нравст­венно-религиозных представлениях наших предков понятия тупоумия, болезнен­ного расслабления и духовного предвидения, небесной кары и дара высших откро­вений. Помешательство, безумный бред, столбняк объясняются на Руси проказами леших; человек, которого обошел (= овеял вихрем) леший, делается каженником (искаженным), теряет смысл и память¹¹; белорусы думают, что тот, над кем проле­тел злой дух лядащик, непременно сходит с ума. Наравне с эльфами, русалками и вилами олицетворенные недуги населяли воды и леса; чтобы избавиться от них, немцы и славяне шли к источникам или в густые, тенистые рощи и там совершали свои целебные обряды; особенно важную роль играли в этом случае деревья, расту­щие над водами: ива, верба, плакучая береза и др. Чех, когда трясет его лихорадка, отправляется к вербе, склоняющей свои ветви над светлым потоком, и по оконча­нии пароксизма привязывает к дереву какой-нибудь дар и быстро, без оглядки, бе­жит домой; или он отрезывает клок своих волос и лоскут собственного платья, бу­равит в вербе отверстие, влагает в него приготовленные отрезки и заколачивает их глоговым клином. Наши поселяне вешают на деревьях, в дар русалкам, холсты и нитки; от болезней они купаются в реках, прудах или источниках и оставляют на прибрежных кустах и деревьях полотенца и сорочки (см. II, 158, 166); нередко над головою болящего завязывают в лесу две березовых ветки, приговаривая: «коли ты

¹ D. Myth., 1114.

² Обл. Сл., 168.

³ Кирша Дан., 365, 385.

⁴ Пам. книжка Арханг. губ. на 1864 г., 17.

⁵ Кликуша = крикуша, крик и крич = клик и клич. — Обл. Сл., 93.

⁶ Гануш о Деде и Бабе, 63.

⁷ П. С. Р. Л., 1, 75.

⁸ Обл. Сл., 269.

⁹ Кликуши обыкновенно пророчат о гневе божием и скором светопреставлении. — Иллюстр. 1845, 203.

¹⁰ Вятск. Г. В. 1847, 42; О. 3., т. LVII, смесь, 49.

¹¹ Сахаров., II, 4.

(болезнь) покинешь — отпущу, не покинешь — сама сгинешь!» Немцы завязывают от лихорадки три узла на ветвях ивы. Скважины в древесных стволах, сквозь кото­рые протаскивают больных детей, называются в Швеции elfenlocher. Чехи сотряса­ют на одержимых лихорадкою росу с ветвей вишневого и других деревьев. По со­вершении этих обрядов, возвращаясь из лесу домой, не следует оглядываться назад и отвечать на призывный голос: иначе демон-мучитель узнает свою жертву и не прекратит своих посещений¹. Ведьмам славянские предания приписывают ночную езду на людях, которых они оборачивают конями; вылетающая из них в виде ба­бочки душа (вещица) налегает на спящих страшною тяжестью. По другим сказа­ниям, злой дух болезней и смерти — мора или мара (нижнелуж. murawa, пол. zmora — удушье, чешcк. můra — эльф, ведьма и мотылек) носит свою голову под мышкою и блуждает ночью под окнами изб, произнося имена хозяев и домочад­цев: кто отзовется на голос мары, тот умрет; она садится на сонного человека и ду­шит его; у женщин и коров она любит высасывать молоко². Как шведы и датчане видят в марах души усопших, так, по мнению болгар, мура есть душа младенца, умершего без крещения, прилетающая ночью давить сонныхз. С этими мэрами тождественны наши кикиморы (= кошмары) и марухи — беспокойные домовые карлики, занимающиеся пряжею, и сам дед-домовой, который давит мужиков и баб во время их крепкого сна. По русскому поверью, всякий человек бывает одер­жим по ночам разными недугами, и если разбудить его прежде, чем окончатся на­чатые муки, то он наверно захворает тою болезнею, какою был угнетаем во сне. От­того крестьяне не решаются будить своих товарищей на утренней зоре⁴. Летописец сообщает иод 1092 годом любопытное свидетельство о бесах, поражавших смертию полочан: «предивно бысть Полотьске: в мечте ны бываше, в нощи тутн станяше по улици, яко человеци рищюще беси; аще кто вылезяше из хоромины, хотя видети, абье уязвлен будяше (вар. бяше), невидимо от бесов язвою, и с того умираху, и не смяху излазити из хором. Посем же начата в дне (вар. во дни) являтися на коних, и не бе их видети самех, но конь их видети копыта, и тако уязвляху люди полотьскые и его (вар. их) область; тем и человеци глаголаху: яко навье (мертвецы) бьють полочаны»⁵. Итак, в этих смертоносных бесах, незримо рыскающих на конях, со­временники признавали существа эльфические = души усопших, о которых немец­кие саги рассказывают, как о спутниках Одина в его воздушных поездах. В означен­ных верованиях кроется основа той лингвистической связи, какую замечаем в ни­же следующих речениях: народ называет покойников родителями и употребляет это выражение безразлично, говорится ли об усопших предках или о преждевре­менно скончавшихся младенцах; в «Слове Даниила-заточника»⁶ и в некоторых цер­ковнославянских рукописях под именем рода разумеется дух, что вполне согласу­ется с областным употреблением этого слова: в Саратовской губ. рода означает вид, образ, а в Тульской — привидение, призрак; наконец, родимец — паралич⁷. Вот жи­вое свидетельство языка, что души покойников роднились у славян с теми стихий­ными духами, стрелы которых наносят человеку параличный удар, — подобно то-

¹ Иллюстр. 1845, 566; Громанн, 164—5; D. Myth., 1118, 1123.

² Маяк, VIII, 64; Эта. Сб., V, 71, 108 (о кашубах); Volkslieder der Wenden, II, 268; Ч. О. И. и Д. 1865, IV, 297.

³ Ж. М. Н. П. 1846, XII, 210.

⁴ О. 3. 1848, V, смесь, 24.

⁵ П. С. Р. Л., 1, 92.

⁶ «Дети бегают рода».

⁷ Памят. XII в., 236; Срезнев. 7; Обл. Сл., 191.

му, как германские племена ту же самую болезнь приписывали влиянию эльфов, а этих последних отождествляли с тенями усопших.

Особенно интересны верования и предания, живущие в нашем народе — о лихо­радках. Название это происходит от глагола лихо-радеть, т. е. действовать в чей-ни­будь вред, заботиться о ком-нибудь с злобным намерением, с лихостью; другие об­щеупотребительные названия: лиходейка и лихо-манка от мануть — качать, махать (= трясти); чеш. manoyti se — метаться; сравни: мановение, помаваю, манья — при­видение в виде старой и тщедушной женщины, манить — лгать, об-манывать, ли-хован, лихоманщик — злой, обманчивый человек¹. Лихорадок — девять или две­надцать крылатых сестер²; они обитают в мрачных подземельях ада и представля­ются злыми и безобразными девами: чахлыми, заморенными, чувствующими всегдашний голод, иногда даже слепыми и безрукими. Одна из них — старшая по­велевает своими сестрами и посылает их на землю мучить людской род: «тело жечь и знобить, белы кости крушить». 2-го января Мороз или Зима выгоняет их, вместе с нечистою силою, из ада, и лихорадки ищут себе пристанища по теплым избам и нападают на «виноватых»; на зоре этого дня предусмотрительные старушки омыва­ют наговорною водою притолки у дверей, дабы заградить вход в избу незваным гостьям. Поверье это условливается теми простудами и ознобами, которые так обыкновенны в холодную пору зимы. Напротив, о весенних болезнях думают, что они запираются на зиму в снежные горы (= ад) и сидят там до начала оттепелей; когда же солнце сгонит снег и отогреет землю, они, вслед за вешними испарения­ми, разбегаются по белому свету тощие, заморенные и с жадностью бросаются на неосторожных. Уже с 25-го февраля, по замечанию поселян, опасно предаваться сну с раннего вечера: можно наспать лихорадку³. Подобно Смерти и владыке демо­нов (сатане), лихорадки сидят в подземных вертепах, заключенные в цепи, и выле­тают мучить народ только тогда, когда будут сняты с них эти железные оковы⁴, т. е. весною. В Калужской губ. рассказывают, что старшая и злейшая из сестер-лихора­док прикована к железному стулу двенадцатью цепями и в правой руке держит ко­су, как сама Смерть; если она сорвется с цепей и овладеет человеком, то он непре­менно умрет. То же предание у юго-западных славян прилагается к моровой язве; три сестры куги были заключены отцом своим — королем в тесные узы и томились в темнице, но впоследствии, будучи освобождены, разбрелись в разные стороны и доныне блуждают по свету⁵. Сбрасывая с себя оковы, лихорадки прилетают на зем­лю, вселяются в людей, начинают их трясти, расслаблять их суставы и ломить кос­ти. Измучив одного, лихорадка переходит в другого; при полете своем она целует избранные жертвы, и от прикосновения ее уст человек немедленно заболевает; кому обмечет болезнь губы, о том говорят: «его поцеловала лихоманка»⁶. Точно так же порождает болезненные страдания и поцелуй эльбины⁷. По другим рассказам, ли­хорадка, прилетая ночью, называет спящих по имени; кто проснется и откликнется на ее зов, тот сейчас же захворает. Иногда она оборачивается соринкою или мухою, падает в изготовленную пищу и вместе с нею входит в утробу человека. Но если кто догадается бросить эту соринку или муху в печь, то лихорадка сгорит; а если вло-

¹ Обл. Сл., 104, 110—1.

² Финны признают болезни родными братьями, сыновьями старухи Launavatar. — D. Myth., 1113.

³ Сахаров., II, 3—4, 14, 27; Рус. в св. посл., IV, 102—3.

⁴Эта. Сб., VI, 129.

⁵ Иличь, 302-3.

⁶ Абев., 230—1.

⁷ Irische eltenmärch., стр. XII.

жить ее в яичную скорлупу и повесить в трубе — лихорадка будет страшно мучить­ся. В Тульской губ. уверяют, что шесть сестер уже погибли таким образом, а три и до сих пор рыщут по миру¹. В прежнее время, говорят чехи, было сто лихорадок; но одна из них сгибла: она заползла в кусочек хлеба, намоченный в молоке; люди уз­нали ее присутствие, взяли тот кусочек, вложили в свиной пузырь и привязали к дереву. Заключенная в пузыре, лихорадка начала метаться во все стороны — точно так же, как делает каждая из них, входя внутрь человека, и долго-долго возилась она, пока совсем не задохлась². Сказания эти представляют не более как вариации мифа о Смерти, посаженной в торбу (см. стр. 30)³. Боясь раздражить злобную, де­моническую деву, простолюдин не всегда решится назвать лихорадку ее настоя­щим именем, а дает ей названия ласкательные, дружеские, с целию задобрить ее и отклонить от себя болезненные припадки; таковы названия: кумá (кумáха), добруха, тётка (тятюха), подруга и дитюха (дитя?). С тою же целью сербы, во время мо­ровой язвы, называют ее кумою⁴, а немцы — gevatterin; вообще имена болезней принято в Германии заменять выражениями: das gute, gesegnete, selige⁵. Временный роздых, даваемый больному перемежающейся лихорадкою, народ объясняет тем, что у нее много дела, и потому она переходит от одного человека к другому, возвра­щаясь к каждому из них поочередно — через день, через два или три дня⁶; некото­рые же уверяют, что в дни, свободные от пароксизмов, она предается сну. Постоян­ную, ежедневную лихорадку малорусы называют: трясця-невсипуха. Отсюда суе­верные попытки переводить лихорадку с себя на первого встречного, даже на птиц, кошек и собак, в которых так охотно вселяются нечистые духи, или обманывать ее ложною надписью на дверях избы, что больного нет дома. Так поступают русские и чехи; последние пишут на дверях: «zemnice! (лихорадка) nechod' k nam; Jenik (имя больного) neni doma, šel nа hory». В Смоленской губ., и во время скотских падежей, надписывают на воротах, что на дворе нет ни коров, ни овец, ни лошадей. Сибиряки советуют больному чернить свое лицо и одеваться в чужое платье, чтобы не быть узнану злою лихоманкою, когда она вздумает повторить свое посещение⁷. Сверх того, чтобы избавиться от лихорадки, ее умилостивляют приношениями или про­гоняют силою чародейного слова. Страждущие этим недугом выходят на то место, где, по их соображению, вселилась в них лихоманка, обсыпают вокруг себя ячневою крупою и, раскланиваясь на все стороны, произносят: «прости, сторона — мать сыра земля! вот тебе крупиц на кашу; вот и тебе, кумаха!»» Обращение к земле зна­менательно, так как в ее недрах заключен тот страшный мир, где царствует Смерть с своими помощницами — болезнями и пленниками — мертвецами. Белорусы на поминки («дзяды»), вместе с усопшими родичами, приглашают к ужину и лихо­радку⁹. Первобытная, народная медицина состояла в произнесении молитв и за­клятий, в призыве богов-исцелителей, в изгнании демонов и в совершении различ-

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: