Повар, отчитывая Кота, и дает и добывает. Чем больше выдает, тем он доброжелательней к Коту; чем больше добывает, тем он настойчивей и строже, тем больше в его речи выговора и тем меньше поучения.

Волк от Ягненка только требует отчета — «добывает информацию». В этом: враждебность, превосходство в силе и позиционные претензии. Ягненок только выдает. Если он делает это кратко и логически стройно, то в той же мере он держится дела с сознанием своей правоты и с убежденностью в силе разума.

Лисице от Вороны нужно только, чтобы та каркнула, значит — добыть; но в данной ситуации это трудно, и приходится много выдавать. Чем она хитрее, тем тщательнее ее деловая цель замаскирована бескорыстными выдачами, а сила компенсирована дружественностью. Чем Ворона в ее представлении глупее, тем менее нужна маскировка.

Стрекоза тем больше занята добыванием информации, чем она самоувереннее, чем ближе и проще представляется ей дело и чем определеннее она попутно «ставит на место» Муравья (ведь она «злой тоской удручена»). Чем она слабее и беспомощнее, чем труднее ее дело и чем больше успех зависит от доброты Муравья (она все же «злой тоской удручена»), тем больше она выдает информацию. Если Муравей враждебен, то он только выдает («ставя на место»), если нет — проверяет полученную и добывает, чтобы наставить и вразумить.

На репетиции и в спектакле

%[Среди талантливых актеров некоторые после двадцати-тридцати лет работы постигают, что они были всего лишь декламаторами. До тех пор они удовлетворялись лишь тем, что добросовестно повторяли фразы, не вникая в их смысл; они были только слугами писателя, а не его сотрудниками. Их хозяин, автор, доверял им ящики. Они выносили их на сцену и закрытыми показывали публике. Они забывали открыть их, чтобы извлечь из них содержимое, то есть мысль. Ибо слово — не что иное, как ящик, в котором скрыты мысли и чувства.

Ф. Жемье

В зависимости от того, как ведет обмен информацией борющийся в данных конкретных обстоятельствах, складывается представление о том, каков он сам, разумеется, в более или менее общих чертах. Поэтому, заботясь об определенном течении борьбы в спектакле, нельзя миновать и вопросов о характере обмена информацией в диалогах. Так как на характере этом ясно отражаются чуть ли не все качества процесса борьбы, то ход обмена информацией может служить удобным полем для выращивания этих качеств.

В театральных коллективах, начинающих работу над пьесой с «читок за столом», может быть, особенно важно, чтобы на «читках» этих обмен информацией происходил пусть даже до того, как найден нужный характер обмена. Всякий обмен обязывает к взаимозависимости и предохраняет как от декламации, так и от претензий на бездейственную простоту. Нет обмена информацией — нет и никакой словесной борьбы. Это — либо по видимости «естественное» словоговорение бездействующих людей, либо откровенная игра — изображение чувств, характеров, переживаний. Если нет обмена информацией, то слова, в сущности, не нужны тем, кто их произносит. Обмен организует внимание и вынуждает придавать ценность тому, что обменивается {99).

Если на репетициях в диалогах достигнут какой-то обмен информацией, то обычно делается ясно, соответствует ли достигнутый предлагаемым обстоятельствам — тому обмену, какой может и должен в данной ситуации происходить. Добывает или выдает информацию данное действующее лицо, участвующее в борьбе на данном этапе ее развития, добывают или выдают ее его партнеры? Этот первый вопрос о характере обмена информацией влечет за собой следующий — сколь многоречив или скуп на слова данный персонаж в данном конкретном случае?

На сцене многоречивость или краткость высказываний вовсе не до конца предопределена авторским текстом. Одна и та же речь (например, речи Алексея в «Днях Турбиных» Булгакова) может быть и длинной и короткой, и зависит это не столько от количества слов, сколько от количества фраз: чем меньше фраз, даже самых длинных, тем короче речь; чем больше фраз, даже самых коротких, тем длиннее речь. Подобным же образом: чем больше в речи пауз, даже самых коротких (в ожидании ответа), тем больше в ней добывания информации; чем меньше пауз, даже самых длинных, тем больше выдачи информации. Значит, длинный текст можно превратить в короткую речь, а короткий текст — в длинную речь. На длинности фраз и на длительности пауз в живой речи сказываются главным образом представления произносящего ее о сложности того, о чем он говорит, для тех, к кому он обращается {100). А сложность эта, как мы видели, зависит от цели борющегося и от его представлений о партнере и о себе самом.

Так как на характере обмена информацией отражаются все наши «измерения» борьбы, то, уточняя ход обмена, можно добиться определенного течения борьбы по любому «измерению». Как уже говорилось, чтобы борьба на сцене происходила, достаточно того, чтобы действительно происходил обмен информацией; для этого нужно, чтобы кто-то требовал, ждал, настаивал — добывал информацию от партнера; чем настойчивее, категоричнее он добывает, тем острее, проще, прямолинейнее борьба; чем больше и чаще добывающий выдает, тем сложнее борьба со всеми вытекающими отсюда последствиями; так обмен информацией связан с инициативностью;

чтобы борьба была деловой, достаточно точности, конкретности, предметности в обмениваемой информации;

чтобы она была позиционной, нужен обмен, сопровождающийся поисками достаточно ярких обобщающих выражений;

чтобы добиться враждебности, достаточно бывает сухости, настороженности, сдержанности в обмене информацией;

чтобы добиться дружественности, нужны непринужденность и щедрость в выдачах информации;

Сознанию превосходства в силе помогают скупость выдаваемой информации в делах и непринужденность с расточительностью — при устанавливании взаимоотношений; сознанию собственной слабости в сравнении с партнером (скромности) помогают готовность и торопливость в выдачах деловой информации и предусмотрительность, осторожность обращения с информацией в борьбе позиционной.

Нередко даже один верно найденный признак определенного течения борьбы непроизвольно влечет за собой и другие его признаки. Так, и через обмен информацией можно подойти к существенным чертам воспроизводимой на сцене борьбы. А иногда характер этого обмена подводит и к некоторым типическим чертам образа.

Например, люди, привыкшие иметь дело с детьми, с молодежью, люди, от которых по роду деятельности требуется доброжелательная аккуратность, кто имеет в виду будущее — педагоги, воспитатели, библиотекари, — часто имеют склонность преимущественно выдавать информацию. Всякого рода администраторы, занятые больше настоящим, — наоборот, склонны чаще добывать ее. Для тех, кто привык употреблять слова с полной ответственностью — таковы военные, математики, специалисты в точных науках, — характерна склонность обмениваться информацией конкретной, однозначной, даже и тогда, когда речь идет о предметах, далеких от круга их профессиональных интересов. Люди гуманитарных профессий — критики, искусствоведы, режиссеры — часто, наоборот, склонны к выражениям многозначным и к многословию.

Профессиональные навыки выступают в характере обмена информацией всегда, разумеется, с поправками на индивидуальный характер каждого данного человека. Но все же нескладно говорящий адвокат, повышенно откровенный разведчик, постоянно начинающий позиционную борьбу с воспитуемыми педагог, многоречивый кадровый командир — все это в жизни исключения из правила, интересные как раз тем, что они иногда ярко характеризуют данного конкретного человека.

На сцене такого рода отклонения от профессиональных навыков часто вовсе не служат характеристике образа, а являются всего лишь небрежностью, упущением. Тогда они разрушают убедительность взаимодействия персонажей спектакля. Ведь каждое подобного рода отклонение обязывает окружающих к определенным выводам. Но на сцене допущенное по небрежности обычно не замечается и сходит за «условность»...

Глава VI. ПРОИЗВОДНЫЕ «ИЗМЕРЕНИЯ»

Благовоспитанность и невоспитанность (манеры)

Неучтивость-де особый порок, а следствие многих пороков.

(Лабрюйер)

Каждый человек приобретает в общении с другими людьми определенные навыки поведения. Навыки отдельных людей складываются в нечто общее для многих, а оно в свою очередь влияет за поведение каждого в отдельности. Так происходит, вероятно, некоторая социально-историческая эволюция способов взаимодействия между людьми. В одну эпоху, в одной социальной среде оно протекает преимущественно так, в другую эпоху и в другой среде — иначе. Отличия эти особенно заметны при сопоставлении отдаленных одна от другой эпох и социальных сред, тогда как на малых дистанциях они могут быть почти незаметны.

В одних социальных кругах эти изменения происходят быстрее, в других — медленнее. Но навыки одной среды проникают и в другие, поскольку людям, принадлежащим к разным слоям и прослойкам общества, приходится вступать во взаимодействие и поскольку каждая общественная прослойка сама эволюционирует и либо вытесняет другую, либо уступает ей место в общественной жизни. Поэтому в навыках поведения каждого человека присутствует не только общее с другими людьми, но и то, что одному ему свойственно. Но своеобразие здесь потому и является таковым, что оно выступает на фоне общих норм, господствующих в данное время в данной среде.

Вопрос о происхождении и эволюции этих навыков выходит за границы нашей темы. В ее пределах — самый факт их существования и то, в чем именно и как сказываются они в конкретном поведении человека в борьбе.

Речь, в сущности, идет о том, что обычно называют благовоспитанностью. Когда нам приходится иметь дело с другим человеком, мы почти всегда (раньше или позже) можем сказать — имеем ли мы дело с человеком «воспитанным» или «невоспитанным» и в какой мере воспитанным; далее могут быть сделаны выводы даже о том, в какой среде протекала его жизнь, в частности его детство и юность. В России XIX и начала XX века можно было относительно точно по навыкам поведения установить принадлежность человека к крестьянам, рабочим (мастеровым), городскому мещанству, купечеству, духовенству, провинциальному дворянству, интеллигенции, чиновничеству, аристократии.

Отвлекаясь от вопросов о том, как именно данный человек воспитан по существу, можно ставить вопрос в общей форме: воспитан ли он вообще? Воспитывался ли он стихийно — без всякой специальной заботы с чьей бы то ни было стороны или он подлинно воспитан, то есть в его поведении отражаются навыки, привитые ему сознательно и планомерно?

Такая обобщенная постановка вопроса представляется правомерной потому, что есть нечто общее в результатах всякого систематического воспитания и есть нечто общее в отсутствии воспитания. Это общее не исключает разнообразия в пределах того и другого, но тем не менее граница между тем и другим всегда достаточно ясно ощутима. Ведь что бы ни вкладывалось в понятие «воспитанности», всякое воспитание есть, по сути дела, борьба с невоспитанностью.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: