Сделай Сам Свою Работу на 5

Св. Павлин в Ноле. Что его туда привлекло. Ежегодное празднование памяти св. Феликса. Характер этих праздников. Как воспел их св. павлин. Стечение богомольцев. Народные рассказы. Вторжение варваров.





 

Нам осталось изучить только те труды св. павлина, которые написаны для прославления св. Феликса. Ежегодно в этот день население соседних городов и деревень стекается с приношением к могиле святого; Павлин приносит в дар стихи. Один год сменяется другим, не утомляя его благочестия и не источая рвения. Написанные по этому поводу поэмы, носящие заглавие «Natalia» или «Natalicia» составляют значительную часть его произведений. Из них сохранилось тридцать целых стихотворений, содержащих около пяти тысяч стихов: очень много для одной неизменной темы; но Павлин умел разнообразить ее, примешивая к рассказам о жизни и чудесах св. Феликса изображение счастья, которое он испытывает, живя вблизи него. Несмотря на длинноты и неизбежные повторения, поэмы читаются с большим интересом; мы находим в них любопытные подробности из истории того времени и живую картину народной набожности.

Что же было могучей притягательной силой, приведшей св. павлина с берегов Гаронны к могиле св. Феликса? Сначала это кажется непонятным. Св. Феликс был простым священником в Ноле и во время гонений бесстрашно отнесся к врагам Церкви. Его история осталась недостаточно разъясненной, и по-видимому официальные мартирологи не занимались им вовсе, потому что нельзя даже узнать, когда он жил; но народ, неизвестно почему, сохранил о нем живое воспоминание. Во всей южной Италии его считали святым, помощь которого наиболее действительна; с особенным доверием обращались к нему бедняки, и традиция постепенно собрала около него всевозможные чудеса в таком изобилии, которое несколько смущает даже Тиллемона. Итак, он был в полном смысле слова народным святым, и нелегко понять, почему светски образованный человек, подобный Павлину, вместо того, чтобы выбрать известного епископа или знаменитого ученого, предпочел неизвестного священника.



Все объясняется, как я думаю, тем, что в детстве его часто водили в маленькую базилику, где погребен святой. Он видел прилив посетителей в день его праздника, чудеса, совершавшиеся по его могучему ходатайству и порывы наивного благочестия, которому отдавались присутствующие. Долго спустя он рассказывал о вынесенном оттуда впечатлении. «Всем сердцем, - говорит он святому, - я отдавался тебе, и ты, просветил меня, научил любить Христа», из чего можно заключить, что это зрелище было его первым религиозным волнением. Поэтому, когда после нескольких лет, посвященных светской жизни и политическим делам, в нем проснулось благочестие, ему представилось, что оживают воспоминания юношеских лет и естественно, что он приписал св. Феликсу свое новое настроение. С тех пор им овладело одно желание: он хочет поселиться в том месте, где жил св. Феликс и умереть близ могилы, сохраняющей его останки. Он смиренно испрашивает у святого позволения «охранять вход в его храм, каждое утро мести порог, бодрствовать ночью, чтобы удалять от него злоумышленников и провести остаток дней, исполняя эти благочестивые обязанности». Вот мечта сенатора и консуляра! Наконец, он покинул Испанию в сопровождении Теразии и нескольких слуг, а когда прибыл в Нолу, к базилике, которой не желал более покидать, радость его выразилась в благодарности св. Феликсу: «Будь добр и милостив ко всем молящимся тебе! (Sis bonus o felixque tuis! Это воспоминание из Виргилия содержит в себе игру слов на имя Феликса. Павлин возвращался к ней не раз, напр., в стихе, где поздравляет Нолу с таким покровителем: Sis felix Felise tuo tibi praesule Nola). Покинув волны морские и житейские, я прихожу к тебе, чтобы найти тихое пристанище. Здесь я останавливаю судно и привязываю его к твоему берегу: пусть якорь моей жизни останется тут навсегда!»



Это желание исполнилось: св. Павлину не пришлось более покидать Нолы. Он провел там безотлучно тридцать пять лет, и только раз в год ездил в Рим в день праздника свв. Петра и Павла молиться у их гробницы. Все остальное время проводил он в скромном домике, который построил себе вблизи святого покровителя. Это было нечто вроде монастыря, где он жил со своими друзьями, проводя время в молитве и покаянии. Он не произносил обета и не имел определенных строгих правил: на западе в то время еще не было строго урегулированной монашеской жизни, как позже; но добровольно исполнялись многие строгости, которые были затем введены в монастырях. Значительную часть года там воздерживались от пищи и часто первая трапеза дня откладывалась на вечерни часы. Воздерживались от мяса и вина, одевались и жили очень бедно. Но Павлин был счастлив среди тяжелой жизни, которую сам избрал. все его стихи проникнуты искренней и живой радостью; он пленен бедностью, как многие бывают пленены богатством. «Любезная бедность, более драгоценная, чем все блага вселенной; Христова бедность, ты даешь небесные сокровища тем, кто лишает себя земных!» У него никогда не замечается ни малейшего сожаления об утраченном положении; если он о нам и вспоминает, то только для того, чтобы превознести счастье, испытываемое им в убежище. «Ни одного из благ, которыми я владел, когда меня называли сенатором, не сравнится с теми, которыми наслаждаюсь с тех пор, как меня называют нищим».



Праздник св. Феликса – торжественный день, когда все радуются, а Павлин по преимуществу – празднуется – 14 января: время не особенно удобное для народных удовольствий. Даже в счастливом климате южной Италии это время бывает иногда довольно суровым. Что за дело до этого св. Павлину? С наступлением 14-го января он всегда находит время наилучшим в мире. Если по счастливой случайности сияет солнце, ему кажется, что весна наступает, несмотря на заморозки, и он готов петь вместе с новобрачной из «Песни песней»: «Дождь перестал, зима скрылась, на вершине деревьев слышится голос голубки, цветущий виноградник наполняет воздух благоуханием и небесные лилии распускаются на земле». Если идет снег, он склонен видеть в его хлопьях почетные дары, ниспосланные небом его любимому святому: «Взгляните, как ослепительна белизна, покрывающая всю землю, выражает радость всего мира. Из туч падает ничего не смачивающий дождь; природа окутана в белую пелену; снег покрывает крыши, землю, деревья и холмы, как бы для того, чтобы воздать честь старцу, память которого мы празднуем». Что касается самого Павлина, он всегда готов к этому празднику, «который так долго не настает и так быстро проходит». – «Весна, - говорит он, - возвращает голос птицам; моя весна – праздник св. Феликса. с наступлением его, зимой все зацветает и возвращается веселье. Тщетно суровый холод делает землю твердою, покрывает снегом селения, радость этого чудного дня возвращает к нам весну со всей ее прелестью. Сердца расширяются; грусть, зима души, рассеивается. Она узнает приближение теплого времени года, кроткую ласточку, прелестную птичку с черными перьями и белой грудкой, голубку, сестру горлицы, и щебечущего в кустах щегленка. Все сладкоголосые певцы, в молчании блуждавшие вокруг опустошенных изгородей, с весною снова находят свои песни, столь же разнообразные, как их перья. И я также ожидаю возвращения священной годовщины; с ней возвращается для меня весна; настает время извлечь из души желания и молитвы и украсить себя новыми песнями, floribus et vernare novis». Когда он писал эти изящные стихи, уже семь лет прошло с тех пор, как он поселился в Ноле и присутствовал на празднествах в память св. Феликса; но он все также радовался им и энтузиазм его не постарел вовсе.

Не ослабевал так же и народный энтузиазм. С каждым годом число присутствовавших возрастало. Приходили не только из Компании, Апулии, Калабрии, Неаполя и Капуи, но также из Лациума и Рима. «Рим, гордящийся, что принадлежит Петру и Павлу, с радостью видит, как уменьшается число его жителей с наступлением счастливого дня. Тысячи людей, которых не пугает расстояние, торопятся к Капенским воротам. Апиева дорога вся покрыта спешащей толпой». Нола с трудом вмещает массы народа, стекающегося со всех сторон. Он размещает, их как может. «Несколько городов теснятся в одном». Среди отдаленных пришельцев появился однажды некто, пришедший из еще более далекой страны, чем все остальные, и его приход возбудил столько же удивления, как и восторга. То был Никита, епископ Дакии, который, обходя Италию, был приведен к могиле св. Феликса, благодаря его громкой известности. Павлин с нежностью привязался к случайному другу при расставании написал ему прелестную оду в сафических стихах, где он представлял себе возвращение Никиты на родину и воображал, как молодые люди и девушки выходят навстречу своему епископу. «Кто даст мне, - говорил он, - крылья голубки, чтобы я мог присутствовать в толпе, вдохновленной тобою и оглашающей воздух славящими Христа песнопениями?»

Зрелища, доставляемые богомольцам на празднике св. Феликса, вполне оправдывали их прилив. Старая ноланская базилика убиралась в этот день насколько возможно. «Золоченный свод блистал белыми покрывалами, алтарь сиял огнями, воздух был напоен благоуханиями, свет лампад делал ночь светлее дня, а дневной свет казался ярче от факелов, зажженных в честь праздника». Редко случалось, чтобы святой не сотворил нескольких чудес. Самым обыкновенным было исцеление бесноватых: он исцелял их круглый год, но в день праздника по преимуществу. Этих несчастных, которые скитались иногда по дорогам, «ели сырых кур и падаль, оспаривали у собак свой гнусный обед», со всех сторон приводили в Нолу. При приближении к базилике с ними делались страшные судороги. «Они скрежетали зубами, - говорит св. Павлин, - волосы их становились дыбом, губы белели от пены, все тело содрогалось, голова сильно вздрагивала. Они то схватывали себя за волосы и подымали на воздух, то вешались за ноги. Заклинатель ведет их к могиле св. Феликса; тогда между повелевающим священником и сопротивляющимся демоном начинаются весьма странные переговоры, до тех пор пока дух не будет принужден покинуть тело, которым завладел. Какой радостный крик издает толпа, услыхав, что он сознает свое поражение! С каким живым веселием все спешат вслед за несчастным, получившим исцеление!»

Но самое необыкновенное и любопытное зрелище представляет сама толпа, сошедшаяся из разных стран праздновать память св. Феликса. Она состоит главным образом из крестьян, т.е. людей, которые позже всех обратились к христианству и с большим сожалением покинули старую мифологию. они и были еще только христианами наполовину: упрямо сохраняли многие обряды старого культа, дорогого им в силу долгой привычки. они приходили в Нолу всей семьей: с женами, детьми, а иногда даже со скотом. Они продолжали верить, что расположить к себе божество можно только принося ему кровавые жертвы, и торопились отдать св. Феликсу барана или быка, которых прежде закалывали Юпитеру или Марсу. Так как они шли издалека, то приходили вечером и проводили ночь без сна, приготовляясь к празднику следующего дня. Этот остаток pervigilia или священных бдений, предшествовавших важным языческим церемониям; они не посвящали этих бдений посту и молитве, что было бы прилично, но, по старой традиции, проводили их в веселых пиршествах, что Церковь молча переносила в течении двух веков. Св. Амвросий и св. Августин восстали против обычая праздновать память мучеников пиршествами, часто переходящими в оргии, и их примеру последовали почти все епископы. Св. Павлин был снисходительнее. Ему неприятно было относиться строго к простосердечным людям, не делавшим никому зла, и без нужды огорчать их. Когда они приходили, изнуренные усталостью, окоченелые, голодные, он предоставлял им свободно отдыхать и веселиться под гостеприимно отведенными для них портиками. Его вовсе не оскорбляло, что в то время как он и его товарищи молились в келье, пришельцы распевали веселые песни и оглашали воздух звоном стаканов. Он сообщает нам только, что придумал изобразить на стенах портиков сцены из Ветхого и Нового завета и очень доволен, что возымел такую мысль. Он рассчитывал, что крестьяне, не привыкшие к хорошим картинам (Св. Павлин положительно утверждает, что в то время не было в обычае изображать в церквях живые существа, raro more; но с этой эпохи он вводится и вскоре становится общим), будут с удивлением рассматривать их по очереди, и на созерцание уйдет значительная часть ночи. разглядывая картины, они не пьют и для пира остается только немного времени: «jam paucae superan epulantibus horae».

То же добродушие замечаем в рассказе о некоторых чудесах. Св. Феликс был особенно популярен вследствие необычайной снисходительности к бедному люду. Он охотно выслушивал их просьбы, внимал их молитвам и даже, если у молящегося заболевала скотина, соглашался исцелить ее. В рассказах о его чудесах часто фигурируют быки, бараны и особенно свиньи, составляющие главное богатство крестьян Кампании, и св. Павлин с удовольствием и совсем не смущаясь передает о них. В одном из последних произведений, посвященных св. Феликсу, он сознается, что затрудняется приискать новую тему. «У меня ничего не было для скромного угощения, которое я ежегодно подношу своему покровителю. Наступал праздник, а я не знал, что ему подать; но он предусмотрел это сам, послав мне двух свиней», т.е. два рассказа, где идет речь об этих животных. Вот первый из них: крестьянин из Абелы дал обещание принести в жертву св. Феликсу свинью; откормив тщательно, он привел ее с собой, чтобы заколоть в день праздника. Это был, как видите, языческий обряд, но он не оскорблял Павлина, который принимал посвященное святому животное и распределял мясо между бедными. «На этот раз, - говорит он, - животное было так жирно, что возбудило особенно сильный аппетит у жителей местечка, надеявшихся поживиться мясом». Но они обманулись в надежде. Крестьянин был из числа тех скупцов, которые дают возможно меньше и хитрят даже со свиньями. Когда закололи животное, он отложил в сторону все, что имело какую-нибудь цену и оставил бедным только кишки и другие внутренности; затем уехал домой, довольный, что отделался так дешево; но вдруг, среди белого дня, на гладкой дороге, неизвестно почему, он падает с лошади; крестьянин пытается встать, но ему кажется, что ноги его привязаны к земле и он не может их выпутать. Между тем, как бедняк тщетно употребляет все усилия, чтобы отправиться дальше, лошадь одна возвращается туда, откуда они выехали, и приносит святому обратно все, что крестьянин хотел оставить себе. Мясо немедленно разделяется между бедными, и их молитвами несчастный получает исцеление, после чего немедленно возвращается воздать благодарность св. Феликсу. Павлин, по своему обыкновению, влагает ему в уста длинную речь, где тот поздравляет себя с быстрым выздоровлением без помощи лекарств и операций и избавлением от страданий и медицины, «более жестокой, чем сама болезнь».

Окончив одну историю, Павлин быстро переходит к другой, так как обещал рассказать две. «Теперь, - говорит он, - переходим ко второй перемене. Я предложу святому то же блюдо, но иначе сервированное». Прошу у читателя позволения не передавать этого рассказа; хотя он и не лишен прелести, но слишком походит на предыдущий. Я предпочитаю рассказать другой, представляющий более интереса и показывающий, что набожность этой страны не изменила характера. Дело идет опять о бедном крестьянине, все достояние которого составляют два вола. Он пользуется ими сам, отдает в наем другим для полевых работ или езды. Он живет их трудом и поэтому очень о них заботится: дает им пищу лучшую, чем употребляет сам, «любит их более, чем собственных детей и, чтобы с ними не случилось беды», поручает покровительству св. Феликса. Но несмотря на могущественное покровительство, однажды ночью, когда крестьянин спал, в стойло проникли воры и похитили волов. Как только заметил это несчастный, обезумев от горя, отправился в церковь св. Феликса. он дружески обратился к святому, упрекал за плохой присмотр: можно ли было позволять ему так крепко спать? Разве нельзя было как-нибудь напугать воров? он виноват, что не употребил ни одного из этих средств. «Святой, - говорит он, - мой должник. Я не мог найти тех, кто украл моих волов, поэтому обращаюсь к тому, кто был должен их стеречь. Великий святой, ты стал сообщником воров, ты не сдержал слова; я тебя не оставлю в покое». Так как он находит себя обиженным, то считает в праве быть требовательным. Он желает получить обратно своих волов, а не других; он требует, чтобы их привели к нему и не заставляли его самого идти куда-нибудь искать их. Ему небезызвестно, что святой имеет дурную привычку быть слишком снисходительным и желает, чтобы преступники раскаялись в грехе и не были за него наказаны. Он способен, по доброте своей, погубить волов, чтобы не губить грабителей; но все может устроиться: «Сговоримся и пусть каждый получит свое: спасай грабителей, если хочешь, но отдай мне волов». Святой охотно соглашается: «он прощает грубость крестьянина, в уважении к его вере и вместе с Господом смеется оскорблениям, которые только что получил». Ночью оба похищенных вола возвращаются в стойла.

Крестьянин, которого св. Павлин заставляет так живо говорить и действовать, оставался язычником, сам того не замечая; он относится к св. Феликсу точно к Сильвану или меркурию. У него сохранилось старое убеждение, что молитва есть нечто вроде контракта, равно обязывающего божество и человека; он считает себя в праве сердиться на бога, не оплачивающего милостями полученные жертвоприношения. Неаполитанец до сих пор еще думает по-прежнему; известно, что если святой, которому он доверился, не оказал ему желанного покровительства, он говорит с ним беспощадно и считает себя в праве осыпать его бранью и угрозами. Не странно ли, что одни и те же обычаи и верования непрерывно сохраняются в одной стране? так продолжает свое существование род человеческий, оставаясь более верным, чем думают, старым привычкам и первоначальным взглядам, упрямо сохраняя под изменяющейся внешностью неизменное содержание. Интересно заняться установлением этой невероятной стойкости, несмотря на перемены и годы, и определением того, что навсегда сохраняется в новом человеке от старого.

Последние поэмы св. Павлина интересны для нас с грустной и трогательной стороны. В них заметно отражение важных событий, повлекших за собой падение империи. До сих пор ничто не смущало покоя благочестивого поэта. В его стихах не встречалось ни малейшего намека на политические дела: св. Феликс наполнял их один. Прочтя их, можно заключить, что св. павлин, удалившись от мира дал обет не интересоваться более светскими делами, не думать о войне и мире, о победах и поражениях, о придворных интригах, сменяющихся министрах и государях. но трудно стало оставаться равнодушным, когда опасность приближалась и шум войны, которого он не хотел слушать, раздавался около него.

В 400 г. св. Павлин украсил великолепными сооружениями могилу св. Феликса. Вокруг старой, искусно подновленной базилики, возвышалась новая церковь, богато убранные портики, с помещениями для богомольцев и убежищем для бедных. Он с гордостью наслаждался своим делом, когда со всех сторон стали доходить грозные слухи: Аларих с войском Готов идет на Италию. На этот раз праздник св. Феликса застает Павлина озабоченным и не в состоянии рассеять вполне его огорчения. «Вот, - говорит он, - возвратился день, прославленный именем Феликса. Следовало бы петь веселые песни, если бы общественные бедствия не мешали отдаваться всецело радости. Нужды нет; пусть для нас этот день будет радостным и веселым даже среди сражений; и хотя бы вдали раздавались громы ужасной битвы, пусть ничто не смущает покойной свободы наших душ!» Но нелегко быть покойным, когда знаешь, что грозит большая опасность. напрасно старается Павлин забыть о приближении Алариха и об угрожающей государству гибели; все наводит его на эту мысль. Каждый рассказ, каждое воспоминание оканчивается молитвою: «Да спасет Господь Рим и пусть волна варваров разобьется о Христа»: Effera barbaries Christo frangente dometur!

Через шесть лет, в 406 г. опасность еще увеличилась. Радагайз, язычник и почти дикарь, ведя за собой целую толпу варваров, приблизился к Флоренции. Страх так овладел Римом, что много знатных людей спаслось бегством. Некоторые из них, может быть наиболее знатные, Мелания, Пениан, потомок Публиколы, Турций Антониан, искали убежища в Ноле и остались выжидать дальнейших событий у могилы св. Феликса. как вдруг узнают, что Стилихон, с помощью смелого маневра перешел Аппенины и разбил армию Радагайза. Всякому понятна безумная радость, охватившая при этом известии людей, считавших себя погибшими. В этом году поэма св. Павлина начинается торжественной песней. верный привычке, он все приписывает любимому святому; св. Феликс умолил Господа и с помощью Петра и Павла добился продления римской империи. «А теперь, - прибавляет св. Павлин, - когда наши опасения миновали, подобно тому, как после грозы любят смотреть на удаляющиеся тучи, сравним настоящую безопасность с минувшими ужасами. как мрачны были дни этого печального года или вернее этой ночи, которая только что окончилась, когда ниспосланный небесным гневом враг опустошал Италию! Но Христос склонился, разлил чудеса своего могущества и истребил варваров с их нечестивым вождем! Боязнь рассеялась, и Павлин радуется присутствию знатных гостей, первых и величайших аристократов христианского Рима. «Это новые цветы, - говорит он, - выросшие в саду св. Феликса»; чтобы воздать им почесть, он позволяет себе маленькую вольность: к солидному гекзаметру, которым до сих пор пользовался, прибавляет стихи различного размера, в которых прославляет «чудесную плодовитость благородных рас», и великие примеры, которыми служили апостольскому Риму те, чьи предки составляли славу Рима консулов.

Но радость его была непродолжительна. Опасность вернулась; и на этот раз Стилихон, убитый по приказу императора, не мог придти к нему на выручку. В 410 г. Аларих взял приступом Рим. Св. Павлин, бывший подобно Пруденцию, Амвросию и Августину патриотом, унаследовал от предков веру в старинный догмат о вечности империи и должен был испытать глубокое отчаяние, получив грустную новость. Он снова увидел знатных беглецов, которым, четыре года назад, оказал гостеприимство. на этот раз опасность была больше; они не остановились в Ноле, так как ей угрожала беда, а отправились искать более верного убежища в Сицилии, в Африке и даже в Иерусалиме, близ Гроба Господня. Сам Павлин не помышлял о бегстве. Он согласился сделаться епископом Нолы, в то время когда эта почесть стала опасностью. Единственным его оружием было благочестие (pietate armatus inermi), и с ним-то он твердо ждал варваров, решив защищать от них свое стадо.

Папа Григорий Великий рассказывает, что когда вандалы забрали большое количество жителей Нолы и отвели их в плен в Африку, то св. Павлин продал все свое и церковное имущество, чтобы их выкупить. «В то время, когда у него не оставалось уже ничего более, к нему пришла бедная вдова и сказала, что у нее взяли в плен сына и просят за него значительную сумму. человек божий стал придумывать, чтобы отдать ей, и не нашел ничего кроме самого себя». Он отправился в Африку, занял место пленника и возвратил матери сына. Не хотелось бы сомневаться в истине столь прекрасного рассказа; но так как дело идет об ученике св. Мартина, то к нему надо применить правила, установленные учителем, и «не верить слишком легко сомнительным вещам». Несомненно, что св. Павлин был способен сделать то, что ему приписывает легенда, но трудно поверить, если это действительное событие, чтобы не священник Ураний, который, рассказывая о его последних минутах, припомнил все крупные события его жизни, ни кто-нибудь другой из современников не упомянул о нем ни одним словом. То, что рассказывает Ураний, делает по-моему еще более чести св. Павлину; по его словам, умирая, святой человек простил всех еретиков, которых отлучил и снова присоединил их к Церкви; его смерть оплакивали не одни верующие; язычники и евреи, провожая его останки, раздирали на себе одежды и говорили, что потеряли отца и покровителя. Итак, живя в суровый век, после жесточайшей полемики, не смотря на пламенную веру, он сумел сохранить до конца жизни самые драгоценные и редкие добродетели: терпимость и гуманность! Это самая лучшая похвала, которую можно ему воздать: таким путем заслужил он честь быть поставленным вместе со своим учителем, св. Мартином, в первом ряду французских святых.

Как поэт, он также наш соотечественник; ему недостает возвышенности и вдохновения, чтобы иметь успех в оде и эпопее. Но он превосходен в письмах и элегии, т.е. в таком роде поэзии, где нужны ум и легкость. Он любит умеренные качества, изящество и красивую речь; всякий предмет, которым он только занимался, служит ему предлогом для беседы, причудливо следующей всем изгибам обыкновенного разговора. Недостающую ему оригинальность, он заменяет пониманием жизни, тонкостью, простотою, здравым смыслом. Это, как замечает Эберт, французские свойства, и они обнаружатся еще более, когда сравним его с современником, испанцем Пруденцием.

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.