Труды св. Павлина. Его переписка. Стихотворные произведения. Послание к Иовию. Христианская элегия.

Св. Павлин, покинув свет, не отказался от литературы: напротив, с набожностью возрастала и страсть к писанию. До сих пор он писал для удовольствия, теперь он исполнял долг, благодарил Бога и святых за их благодеяния, одушевлял равнодушных, укреплял нерешительных и давал добрые советы нуждающимся в них. Почти все его произведения, стихотворные и прозаические, относятся ко второй половине его жизни.

Из прозаических сочинений у нас сохранились только письма. Они несомненно любопытны, но большое разочарование пришлось бы испытать тому, кто думал найти в них особый интерес, встречающийся обыкновенно в интимной переписке. наиболее привлекательны для нас те, в которых умный человек говорит без прикрас о самом себе и знакомит нас с явлениями своей внутренней жизни; но христиане не любили нескромного выставления вперед: слишком много говорить о себе казалось этим серьезным людям бесполезной болтовней и греховным тщеславием. Они переписывались не для передачи впечатлений, а для обмена идеями. К знаменитым ученым постоянно обращались за советами в сомнительных вопросах; ответы их, часто представлявшие из себя настоящие трактаты, переписывались и воспроизводились, переходя из рук в руки и всюду распространялись. Великие епископы XVII в., оставившие нам письма для руководства, старались главным образом, дать правила для жизни; тогда хотели одновременно быть благочестивыми и жить в миру; трудность заключалась в том, чтобы примирить мирские обязанности с требованиями благочестия. В IV в. думали иначе. Тогда вера была пламенная, но беспокойная и любознательная. Решения, которые христианство дало вопросам, не разрешенным философами, успокоило души, но не удовлетворило из вполне. Любознательность к этим тонким вопросам, раз пробудившись, не может насытится. Вопросы следуют за вопросами и все более и более темные и утонченные; с каждым шагом неуверенность все возрастает. Епископы и ученые, к которым в тоске обращаются за советами, находят, конечно, много «вздорного упрямства и суеверных беспокойств» в предлагаемых вопросах, однако же в конце концов отвечают, и подобными ответами на темные богословские вопросы наполнена большая часть писем св. Иеронима и св. Августина.

К ним обращались за разрешением трудных задач люди всех классов общества: во всех слоях господствовало тогда одно и то же пламенное желание веры и страстная жажда знания; тут были и светские люди, профессора, политики, заведующие самыми важными делами, солдаты, чернь и даже варвары. К св. Иерониму обратились однажды два гета для разрешения некоторых затруднений в св. Писании. «Кто бы поверил, с удивлением восклицает он, что из такой дикой страны придут искать истины в еврейских книгах! Итак, руки, огрубевшие от меча, пальцы, способные по-видимому только натягивать лук и метать стрелы, принимаются за перо; воинственные сердца смягчаются и проникаются сладостью Христа!» (Epist., 106 (изд. Валларса)).

Еще любопытнее, что среди корреспондентов великих богословов той эпохи было значительное количество женщин. в наши дни нередко задавался вопрос, что выиграли они в результате торжества христианства, и разрешался он весьма различно. Не подлежит сомнению, что на этот счет легко поддерживать противоположные мнения и основывать их на текстах, по-видимому, неотразимых. В теории Церковь плохо относится к женщинам: она подозревает их в легкомыслии, обвиняет в слабости. Со времени св. Павла, у суровых учителей вошло в обычай относиться к ним беспощадно строго. На практике о них очень заботятся, щадят их, употребляют усилия чтобы привлечь на свою сторону, или занимаются не менее, чем мужчинами и во всем, что касается спасения, за ними признают одинаковое право. Они без колебаний обращаются с вопросами к величайшим учителям Церкви, которых это вовсе не оскорбляет и не удивляет и некоторые не позволяют себе оставлять письма без ответа. Вряд ли кто-нибудь, относится к ним так плохо, как запальчивый Иероним: «Чего хотят, - говорил он, - несчастные женщины (miserae mulierculae), отягчения грехами, поддающиеся каждому направлению взглядов, всегда старающиеся познать истину и никогда не достигающие этого?» (Epist., 133.). но это только вспышка капризного и своенравного ума; в действительности же его недоверие к их уму так незначительно, что он находит вполне естественным, что они занимаются разрешением самых темных вопросов. Он хочет, чтобы их воспитывали как мужчин, советует читать труды Киприана, письма Афанасия и книги Иллария из Пуатье; он допускает даже, чтобы их учили еврейскому языку для лучшего понимания трудных мест священного Писания. Когда одна из «несчастных женщин» обращается к нему за советом для разрешения смущающего ее вопроса, он так торопится ответить, что его упрекали иногда в чрезмерной любезности и порицали за пристрастие обсуждать важные вопросы охотнее с «слабым полом», чем с мужчинами.

То же самое вытекает из переписки св. Павлина. Она доказывает, что никого не удивляло, когда женщины принимали участие в теологических прениях, по-видимому им вовсе не свойственных. Письма, которые он посылает величайшим епископам, известнейшим ученым, чтобы поделиться с ними мнениями или сообщить о своих сомнениях, всегда написаны от имени Теразии, наравне с его собственным. Пишет ли он их св. Августину, или св. Иерониму, или старому другу Сульпицию Северу – в них всегда читаем следующую трогательную надпись: Paulinus et Theresia peccatores; в ответ к нему всегда заботливо упоминают, что письмо написано для обоих. По обычаю того времени, когда Павлин принял духовный чин, то не развелся с женою, а сохранил с нею только братские отношения, что и объясняет, говоря, «что они и теперь соединены, но другим образом; что они остались те же, но изменились». Теразия до самой смерти находилась около того, кто прежде был ее мужем, и св. Павлин любил вспоминать о ней во всех письмах, может быть, для того, чтобы не забыли имени подруги его уединения. Св. Иероним очень удачно объяснил новую роль женщины в таком трудном положении. Он говорил одному испанцу, последовавшему примеру св. Павлина: «с вами та, которая была прежде вашей женой, вы обратили ее в сестру; она была женщиной, и стала мужчиной; она была вашей подчиненной, теперь она вам равная» (Epist., 71). Так говорит всегда св. павлин о жене в своих письмах; они совершенно равны. Он не только приобщил ее к своему благочестивому подвигу, но она принимает участие во всех его мыслях, и когда он пишет, чтобы предложить кому-нибудь несколько вопросов или самому разрешить предложенные ему, имя Теразии всегда сопровождает его собственное.

Переписка св. павлина не походит на переписку Августина и св. Иеронима; он не мог, подобно им, позволить себе толкование священных книг или объяснений таинств догмата. Ученик Авсония остался, по преимуществу, изящным писателем и приятным оратором. «Если бы к такому красноречию и мудрости, говорил ему св. Иероним, - ты мог присоединить знание и понимание св. Писания, ты был бы первым среди нас» (Epist., 49 и 50). Но он был знаком с ним посредственно и по природе не расположен проникать в его глубину. Вероятно он чувствует, чего ему недостает. «Я еще только ребенок, - говорит он св. Августину, - не умеющий ходить один» (Id., 4.)., и испрашивает у него помощи для поддержки. В теологии ООН менее успевает, чем другие ученые этой эпохи и обыкновенно держится от нее в стороне; он охотнее занимается моралью. Его письма, полные веры и умиления, иногда остроумные, с шутливым оборотом мыслей, напоминающим светского человека, имели в свое время неожиданный для него успех. Тиллемон находит, что «они более развлекают, чем поучают». Они развлекали бы еще более, если бы не были так многословны. Этого недостатка не избежал автор; он отмечает его, но не может от него отделаться и очень удивился, услыхав однажды, что его упрекают за краткость: «Что касается меня, - говорит он, - письма кажутся мне слишком длинными». В другой раз, чувствуя, что письмо выходит бесконечным, он с милым добродушием останавливает себя сам: «Брат мой, - говорит он, - я сам вижу, что слишком много болтаю, minis garrio, frater: sentio» (Id., 49).

Я гораздо более люблю его поэзию, и ему самому наверное доставляло более удовольствия писать стихи, чем большие серьезные письма. Поэзия всегда была его тайно слабостью. Он получил к ней вкус в школе Авсония, читая произведения древних авторов и своего учителя. Он продолжал писать в стихах и после обращения, но ему пришлось изменить многое в методе. он считал себя обязанным отказаться от мифологии, и воспевать только христианские сюжеты. Он не думал, однако, что необходимо перестать восхищаться прошедшим и лишить себя вполне помощи античного искусства. Свои мысли по поводу этого выразил он в важном письме, написанном в вперемежку прозой и стихами и адресованном одному из друзей – Иовию. Этот Иовий был любителем изящного, богатый человек, которому посчастливилось в силу необыкновенных и неожиданных обстоятельств отыскать огромную сумму украденных у него денег. Он был из образованных людей школы Авсония, христианин по рождению, язычник по фантазии и воспоминаниям, и приписал свою удачу Фортуне, за что и воздал ей благодарность. Павлин написал ему, чтобы вразумить по поводу этого поступка, противного его верованиям; по привычке он немного пространно выясняет, что все происходящее не дело случая, а дело Божие. затем упрекает его в слишком близком знакомстве с древними мудрецами и незнании священного писания, в том, «что он находит время быть философом, и не имеет его, чтобы быть христианином». Мало по малу, нападая на античную мудрость, он воодушевляется и против обыкновения становится грубым, почти жестким. «Оставь – говорит он, - тех несчастных, которые непрестанно погружаются в свое невежество, теряются в тысяче изворотов ученой болтовни, становятся рабами бессмысленного воображения, всегда ищут истины и никогда ее не находят». Он несомненно сильно разгневан; чтобы быть последовательным, после таких оскорблений, надо объявить полный разрыв с древней философией; но он не заходит так далеко, и его заключение гораздо умереннее. «Дело не в том, - говорит он, - чтобы отказаться от философии; достаточно украшать ее религией и верой, philosophiam non deponas licet, dum eam fide condias et religione». А несколько далее: «Ты можешь заимствовать у прежних мудрецов богатство и красоту языка, подобно тому, как сохраняют отнятое у побежденного врага, чтобы, освободиться от их заблуждений и облекшись в их красноречие, ты мог сообщить истинной мудрости блеск речи, которым пленяла мудрость ложная». Эти принципы были уже изложены св. Иеронимом и св. Августином. Св. Павлин также думает, что христианство не вменяет в обязанность отвергать античное искусство; он хочет только, чтобы сохранили от великих писателей все то, что не оскорбляет новых верований и удовлетворились, удержать форму, но изменить содержание. Он не только провозглашает эти принципы, но немедленно применяет их на деле. Оставляя прозу, которая более не способна выразить страсть, наполняющую его душу, последние советы другу дает он в стихах, может быть самых энергичных, которые когда-либо написал, и где воспоминание о Виргилии на каждом шагу перемешиваются с христианскими идеями. «Приготовь свою лиру, - говорит он, - пробуди вдохновленную душу, строй обширные планы. Оставь обычные темы твоих песен: тебя призывает более важное дело. Перестань воспевать суд Париса и борьбу гигантов. Такая детская забава была прилична молодым годам; теперь же, когда с летами созрел твой ум, презирай легкомысленных муз». И в заключении говорит: «О ты, чья благородная душа горит божественным пламенем, вознеси свой дух к небесной обители и положи главу свою на колени Господу. Скоро Христос допустит приблизить твои воспаленные губы к сосцам, полным священного млека; тогда я назову тебя на самом деле божественным поэтом, и буду черпать из твоих песен, как из освежительного источника воды».

In aethereos animo conscende recessus

Et gremio Domini caput insere, mox inhianti

Proflua lacte sacro largus dabit ubera Christus.

Tunc te divinum vere memorabo poetam,

Et quasi dulcis aquae potum tua carmina ducam (Epist., 16 и Carmen, 22)

В этих прекрасных стихах, проникнутых истинным вдохновением и религиозным чувством, Павлин дает в одно время и правило, и образец. Он говорит от сердца и, чтобы высказаться, употребляет формы античного искусства: христианская поэтика найдена.

Надо однако сознаться, что не все попытки св. Павлина так удачны. Увлеченный рвением, он берется иногда за сюжеты, превышающие его силы. Когда он пересказывает в стихах ужасные библейские истории, то с трудом передает всю их энергию.

В поэме о св. Иоанне он плохо схватил и слабо передал суровую фигуру Предтечи. Он оживляет мрачный предмет несколькими остроумными штрихами, по которым легко узнать прежнего ритора; он не решается сказать, что в пустыне Иоанн питался акридами, а заменяет их «плодами и травами, растущими на диких скалах».

Св. Павлин пробовал так же перевести несколько псалмов; я не стал бы упоминать об этом переводе, где поэзия оригинала почти совсем утрачена, если бы автор не ввел туда изменений, которые выставляют его характер с любопытной стороны. Псалмы, как известно, содержат часто ужасающие угрозы против врагов Господа; несмотря на твердую веру, Павлину трудно примириться с такой жестокостью; он ее уничтожает или смягчает. Вместо того, чтобы безжалостно угрожать виновным смертью или вечным осуждением, он испытывает потребность успокоить их и объявляет, что «если они согрешили плотию, но остались верны духом, если даже они не исполнили всех предписаний закон и запятнали себя дурными поступками, но сохранили христианскую веру, то не будут исключены из пределов небесного царствия». В знаменитой песне дочерей Сиона «на реках Вавилонских» удивительно поэтичной, которую во все времена повторяли все несчастные и осужденные, дойдя до гневного возгласа в конце: «Дочь Вавилона опустошительница! Блажен, кто воздаст тебе за то, что ты сделала с нам! Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень!» мягкий поэт не может решиться перевести такое жесткое место; его сердце возмущено; он выходит из затруднения, как часто поступают богословы, прибегая к аллегории. Дети Вавилона, - говорит он, - это грехи; надо брать их, когда они еще молоды, т.е. тогда, когда они еще не укоренились в сердце и разбивать их о камень, т.е. о Христа. Подобное наказание не заставит никого проливать слезы.

Св. Павлину лучше удаются более спокойные произведения, где он воспевает события частной жизни. Он был одним из первых христиан, занявшихся поэзией внутренней жизни, приобретшей такое важное значение у новых народов. В собрании его сочинений находятся две небольшие поэмы, хотя и небезупречные, но содержащие прекрасные места и вызывающие интересные сравнения. Одна из них – эпиталам (свадебная песня). как много языческих воспоминаний связано с этим словом! Вспоминая шумные и бесчинные празднества, сопровождавшие в Риме свадьбу, непристойные шутки молодежи, грубую откровенность праздничных стихов, кажется, что надо было иметь известную смелость, чтобы очистить эпиталаму и сделать ее христианской. Трудность увеличивается еще тем, что свадьба, которую собирается воспеть св. Павлин, не обыкновенная: мы находимся в настоящем святилище. Клирик, сын епископа из Капуи, женится на дочери другого епископа. Павлин и Теразия в целом собрании монахов и священников присутствуют на празднестве. Легко догадаться, что эпиталам, произнесенная в таком благочестивом обществе не походит на те, которые писал в это же время поэт Клавдиан для патрициев и знатных лиц. Вот начало; оно очень мило: Две сходные души сливаются в целомудренной любви, обе чистые, обе дети Христовы. Христос, впряги в свою колесницу двух походящих друг на друга голубей и возложи свое легкое ярмо на две покорные главы» (Carmen, 25:

Concordes animae casto sociantur amore,

Virgo puer Christi, virgo puella Dei.

Christe Deus, faciles duc ad tua frena columbas,

Et moderare levi subdita colla jugo.

Непосредственно затем, он отмечает отличие новых празднеств от старых. «Этой свадьбе чужды увеселения черни, - говорит он, - прочь отсюда Венера, Юнона и Купидон, имя вам распутство и погибель!.. Пусть не торопиться в беспорядке толпа на богато убранные площади% не надо усыпать путь ветками деревьев и покрывать листьями порог дома; пусть не насыщают воздух чуждыми ему ароматами!» Такие развлечения не идут к христианской свадьбе. Он заменяет их проповедью, которая нам кажется часто более назидательной, чем приятной. Некоторые привлекательные описания женского туалета, показывают однако, что мы имеем дело со светским человеком, напр., когда он советует новобрачной не наряжаться в платье, шитое золотом и пурпуром, не румянить щек, не подводить глаз, не изменять природного цвета волос, так как она этим осуждала бы в себе самой дело Творца. «Ты не будешь, - говорит он, - волочить по дорогам свои раздушенные одежды, чтобы по запаху можно было узнать, где ты прошла; ты не будешь высоко зачесывать волосы и искусно соединять их, созидая на своей голове целую башню».

В другой поэме, менее трудной и гораздо лучше написанной, св. Павлин пробует утешить родителей, которые только что потеряли своего сына. с самого начала христианское чувство выражается возвышенно и с трогательной искренностью. «Что мне делать? – спрашивает себя поэт: - моя жалость колеблется и смущается. Сожалеть его или поздравлять? Судьба его достойна в одно время и сожаления, и зависти. Любовь к нему вызывает у меня на глаза слезы и эта же любовь заставляет радоваться за него. Я оплакиваю, что он так рано был отнят у любящих родных; но когда подумаю о вечной жизни, о наградах, приготовленных Господом для невинных душ, то радуюсь, что он мало жил и так рано получил небесное блаженство… Господь не заставил его ждать. С высоты небес Христос призвал к себе возлюбленную душу и поспешно унес ее с земли, чтобы она была более достойна жизни среди вечно блаженных». Середина поэмы, как всегда случается со св. Павлином, слишком растянута; вступив на путь нравственных поучений и вспоминая св. Писание, он не в состоянии остановиться; но конец снова трогателен. По поводу только что умершего ребенка, он вспоминает о своей потере и размышляет «о горячо желанном сыне, которого Бог так скоро отнял у родителей, недостойных благочестивого потомства». Он представляет себе, как оба ребенка встретятся на небе и узнают друг друга, хотя никогда не виделись на земле. «Живите вместе, - говорит он, - живите в вечности дружно, как братья! Счастливая пара поселилась в благословенной стране! Дети, равные в невинности и сильные благочестием, пусть ваши чистые молитвы загладят грехи ваших родителей!». По моему мнению, прочитав эти трогательные стихи, можно сказать, что св. Павлин был истинным творцом христианской элегии.

V.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: