Глава 1. Мое знакомство с Гитлером

«Заходи к нам завтра на обед - будут генерал Людендорф и Адольф Гитлер... Я настаиваю на твоем присутствии, это очень важно».

Эти слова были произнесены моим братом в телефонном разговоре. Дело было в октябре 1920 года, когда я проводил отпуск с родителями в баварском городе Деггендорфе. Зная, что я не верю Гитлеру и его пропаганде, Грегор чувствовал мои колебания, но настаивал на своем. Согласие принять это приглашение стало поворотной точкой в моей жизни, определившей все мое будущее.

Какой молодой немецкий офицер упустил бы шанс встретиться с генералом Эрихом Людендорфом? В то смутное время, когда Германию захлестнул хаос, только абсолютно нелюбопытный человек мог отказаться лично познакомиться с Гитлером и попытаться понять, что он из себя представляет. Ведь уже тогда германская молодежь, которая стремилась творить новое будущее, начинала собираться под его знаменами.

Приглашение моего брата застало меня в критический момент моей жизни. Незадолго до этого я вышел из Социал-демократической партии Германии и как раз теперь мучительно пытался отыскать свой путь.

Шестью месяцами ранее в Берлине произошел знаменитый «капповский путч», во время которого я доблестно сражался на стороне Веймарской республики. Я командовал тремя «сотнями» берлинских рабочих, которым противостояли морская бригада капитана Эрхардта и части генерала Вальтера фон Люттвица. Эрхардт и Люттвиц хотели взять власть и установить реакционное правительство. Наши отряды (которые называли «красными», в отличие от «белых», реакционных, подразделений) потерпели поражение. Капитан Эрхардт, с триумфом вошедший в Берлин через Бранденбургские ворота и глядевший на поверженный город, обратился к Каппу, бывшему губернатору Восточной Пруссии, а теперь политическому лидеру мятежа, со словами: «Я поставил вашу ногу в стремя, а править теперь предстоит вам».

Законное правительство бежало в Штутгарт, и в течение трех дней путчисты праздновали свою недолговечную победу. Профсоюзами немедленно была объявлена всеобщая забастовка, и начались уличные беспорядки.

В районе Везеля в Руре произошли кровопролитные столкновения. Генерал Люттвиц, капитан Эрхардт и Капп бежали в Швецию. Социалисты (среди которых был и я) объявили, что они согласны сложить оружие при условии увольнения из армии реакционных элементов и проведения национализации тяжелой промышленности. Они подписали Биленфельдское соглашение с министром Северином и вышли из борьбы. Однако коммунисты не сложили оружия и продолжали вести свою кровавую борьбу. Для войны с ними правительство Веймарской республики без всякого стеснения использовало разгромленные им прежде войска Люттвица и Эрхардта. Когда же коммунисты были разбиты, лживое правительство отказалось от своих обещаний, данных социалистам, и заявило, что Северин не имел полномочий подписывать с нами соглашение.

Происшедшее поразило меня до глубины души, и в знак протеста я покинул ряды СДПГ. Разочарованный происходящими в Германии событиями, я чувствовал себя как корабль без руля и ветрил. Однако я оставался лидером левых студентов, изучал юриспруденцию и экономику и возглавлял движение студентов - ветеранов войны.

При этом жизнь в нашем доме текла так, как будто ничего не происходит. День следовал за днем в монотонной последовательности, и ничего не менялось со времен моего детства. Отец по-прежнему служил в городском суде; он все так же посещал воскресную мессу, а по дороге из церкви домой вел привычные еженедельные беседы о политике. Однажды он даже написал памфлет «Новый путь - очерк социального христианства», правда, без подписи; этим и исчерпывался круг его интересов. Моя мать старела, дом понемногу приходил в упадок.

Самый старший из моих братьев - Пауль - стал монахом-бенедиктинцем, младший брат Антон учился в закрытой школе. Грегор, который был старше меня на пять лет, был уже женат, а сестра замужем.

Предстоящая встреча сулила хоть что-то новое, и я с нетерпением ожидал ее.

От Деггендорфа до Ландсхута в Нижней Баварии, где жили Грегор и его молодая жена, было около 60 миль. Я прибыл на утреннем поезде, а от станции пошел пешком, любуясь чистым осенним небом. У Грегора была аптека на главной улице города, где собиралась вся местная аристократия. Я думал, что приду слишком рано, но с большим удивлением обнаружил, что железные ставни открыты, а перед домом стоит шикарный автомобиль. Должно быть, генерал Людендорф и Гитлер прибыли из Мюнхена на машине и опередили меня.

Грегор без промедления представил нас друг другу. Людендорф сразу же произвел на меня яркое впечатление. У него были крупные черты лица и волевой подбородок. Его твердый взгляд из-под густых бровей заставлял вас идти на попятную. Было видно, что, несмотря на гражданскую одежду, во всем его облике был виден генерал. Его железная воля ощущалась с первой же секунды общения. Его товарищ, одетый в синий костюм, сидел в кресле, и, казалось, стремился занимать как можно меньше места, как будто стараясь укрыться за широкой спиной генерала. Что я мог тогда сказать о Гитлере? Это был абсолютно незнакомый мне человек с правильными чертами лица и жесткими усиками. Ему шел тридцать второй год. В то время мешки под глазами, которые позднее стали столь заметны, еще только намечались. На его лице еще не лежала печать одухотворенности, и оно еще не приобрело знакомого всему миру выражения особой значительности. Гитлер казался обыкновенным молодым человеком. Его бледность свидетельствовала лишь о недостатке свежего воздуха и физических упражнений.

Мы перешли к завтраку. Людендорф вперил в меня свои инквизиторские глаза.

- Ваш брат рассказывал мне о вас, - сказал он. - Сколько лет вы служили?

- Четыре с половиной года, господин генерал, - ответил я. - Я был самым молодым баварским добровольцем. Три года я был рядовым, а полтора года - младшим лейтенантом и лейтенантом. Я служил в армии со 2 августа 1914 года по 30 июня 1919-го и был дважды ранен.

- Браво! - воскликнул Людендорф и, подняв зеленую рюмку на массивной ножке, предложил нам выпить. Мы, естественно, откликнулись на его призыв, но, к моему удивлению, в стакане Гитлера оказалась простая вода.

- Господин Гитлер - трезвенник, - объяснил, улыбнувшись, Грегор. - К тому же он еще и вегетарианец, - добавил брат, с опаской поглядывая на свою жену.

- Я надеюсь, господин Гитлер не захочет меня обидеть, отказавшись отведать мою стряпню, - спокойно, но в то же время с вызовом сказала моя невестка.

В ее взгляде, да и во всем поведении сквозила сильная инстинктивная неприязнь к гостю.

Эльза никогда не одобряла близкой дружбы мужа с Адольфом Гитлером. Но все последующие годы она относилась к этому терпимо, никогда не выражая словами своего отвращения. Тем не менее ее враждебность к Гитлеру оставалась неизменной.

В тот день Гитлер все-таки ел мясо. Я боюсь, что это был последний раз, когда он изменял вегетарианству.

Людендорф продолжал расспрашивать меня о военной карьере:

- Как произошло, что вы были представлены к ордену Макса-Иосифа?

Награда, о которой говорил генерал, была чрезвычайно редкой, но я так и не успел получить ее до конца войны. Я был представлен к ордену за мужество и доблесть в боях. Мои воинские подвиги были записаны в Золотой книге Первого баварского полка легкой артиллерии, и я гордился, что служил в этом прославленном подразделении. Раздуваясь от гордости и юношеского энтузиазма, я рассказывал свою историю генералу, в то время как Гитлер, смущенный тем, что он был всего лишь ефрейтором и не может похвастаться своими военными достижениями, замкнулся и неприязненно молчал.

В тех случаях, когда Людендорф говорил с ним, он отвечал: «Да, Ваше превосходительство» и «Так точно, Ваше превосходительство». Он демонстрировал одновременно подобострастность и недовольство.

Грегор, который также был офицером, но уже находился с Гитлером в очень близких отношениях, вскоре почувствовал себя не в своей тарелке. Спокойная атмосфера за столом оказалась под угрозой, и планы, которые он строил, могли рухнуть. Этой весной Грегор, являясь лидером баварских националистов - ветеранов войны, добился вхождения своей организации в Национал-социалистическую партию. Он основал первое подразделение партии в провинции, в результате чего стал первым гитлеровским гауляйтером. Такой поворот беседы был ему неприятен и как хозяину дома, и как политику. Его прирожденный организаторский талант и та власть, которую в провинции аптекарь делит с врачом и священником, привели к тому, что он преуспел в обращении в нацистскую веру недоверчивых и грубых баварцев. Неужели он должен потерпеть поражение, пытаясь убедить собственного брата?

Мы перешли в темную гостиную, мрачность которой подчеркивал тяжелый дубовый гарнитур.

Генерал, развалившись в кожаном кресле, размышлял с сигарой в зубах. Гитлер был неспокоен, он расхаживал взад и вперед со склоненной головой, несомненно, думая о мести.

Внезапно он повернулся ко мне и перешел в открытую атаку:

- Господин Штрассер, я не понимаю, как могло случиться, что такой человек, как вы, бывший офицер, вполне лояльный, стал лидером красных во время мартовского выступления Каппа.

Должно быть, он слышал эту историю от моего брата. Наконец-то он был в своей родной стихии.

- Мои «красные», господин Гитлер, - ответил я, - действовали в поддержку законного правительства страны. Они были не мятежниками, как, вы, по-видимому, считаете, а патриотами, которые старались помешать реакционным генералам и их последователям.

Гитлер постепенно приходил в состояние лихорадочного возбуждения.

- Нет, - ответил он, - нужно понимать события не буквально, нужно стараться понять дух происходящего. Путч Каппа был необходим, хотя он был и неэффективен. «Версальское правительство» должно быть свергнуто.

Никогда я не слышал, чтобы Гитлер произносил «Веймарская республика». Он говорил о «Версальском правительстве» и всегда вкладывал в эти слова глубочайшее презрение.

Я оказался в сложном положении. Если бы я беседовал с Гитлером наедине, то, несомненно, отвечал бы ему со всей своей обычной яростностью. Но здесь был Людендорф, роль которого во время путча была не совсем ясной. Он находился на Унтер-ден-Линден в тот самый час, когда Эрхардт победно входил в Берлин. Был ли он случайным зрителем на параде или тайным соучастником путча, я так никогда и не узнал.

- Реакционеры используют политическое невежество большинства патриотических офицеров. Во время войны Капп тесно сотрудничал с Тирпицем, прусскими реакционерами, юнкерами [Юнкер - прусский дворянин. (Прим. перев.)] и хозяевами тяжелой промышленности Тиссеном и Круппом. А сам «капповский путч» был ни много ни мало попыткой государственного переворота.

Людендорф, который, казалось, думал о чем-то своем, вмешался в разговор для того, чтобы поддержать меня.

- Штрассер прав, - заметил он. - Путч Каппа был бессмысленным. Нужно сначала завоевать доверие людей, чтобы потом иметь возможность применить силу.

Гитлер тут же стал в позу покорности и подобострастия.

- Так точно, Ваше превосходительство! - высокопарно воскликнул он.

Затем он продолжил монотонным голосом: «В этом суть моего движения. Я хочу зажечь народ идеей мести. Только народ, охваченный всеобщим фанатизмом, способен привести нас к победе в следующей войне».

Я был потрясен и решительно выступил против этой идеи.

- Это вообще не вопрос мести и не вопрос войны, - отвечал я. - Наш социализм должен быть «национальным» и предназначаться для того, чтобы установить в Германии новый порядок, а не для того, чтобы привести к появлению новой завоевательной политики.

- Да, - сказал Грегор, который очень серьезно слушал наш разговор, - у правых мы возьмем национализм, который, к несчастью, так тесно сомкнулся с капитализмом, а у левых мы возьмем социализм, который создал столь несчастливый союз с Интернационалом. Таким образом мы сформируем национал-социализм, который станет главной движущей силой новой Германии и новой Европы.

Я продолжил:

- И основой этого объединения должен быть социализм. Вы ведь называете свое движение национал-социализм, не так ли, господин Гитлер? А ведь согласно правилам немецкой грамматики в сложных словах такого рода первая часть служит определением для второй, главной части слова.

Я привел несколько совершенно очевидных примеров, иллюстрирующих эту особенность немецкого языка, в котором так много подобных сложных слов. Я увидел, как Гитлер внезапно покраснел, а на лбу у него выступили две глубокие пересекающиеся морщины - вертикальная и горизонтальная.

- Но, возможно, ваш балтийский советник, господин Розенберг, слишком несведущ в немецком языке, чтобы хорошо разбираться в подобных нюансах, - несколько язвительно добавил я.

И тут Гитлер первый раз потерял терпение, и он внезапно яростно ударил кулаком по столу. Затем Гитлер попытался взять себя в руки и с улыбкой, полусерьезно, полушутливо обратился к Грегору: «Я опасаюсь, что мы никогда не поладим с вашим слишком интеллектуальным братом».

В тот день я стал свидетелем той риторической эквилибристики, благодаря которой Гитлер стал знаменит. Уклонившись от обсуждения моих аргументов, понять и оценить которые он оказался не в состоянии, и уйдя от предмета обсуждения прямо посреди дискуссии, он разразился яростной антисемитской тирадой.

- Подобная игра идеями совершенно бессмысленна, - заявил он, вновь обращаясь ко мне. - Я говорю о реальности, а реальность - это евреи. Посмотрите на коммунистического еврея Маркса и капиталистического еврея Ратенау. Все зло - от евреев, которые оскверняют и загрязняют мир. И, как только я узнал, кто они такие, лишь только понял их сущность, я стал вглядываться в каждого прохожего на улице, чтобы определить - еврей он или нет. Евреи контролируют социал-демократическую прессу. Они скрывают свои дьявольские замыслы под маской реформистских идеалов. Подлинная цель евреев - разрушение нации и уничтожение различий между расами. Евреи стоят во главе рабочего движения и говорят об улучшении участи трудящихся; на самом же деле они стараются поработить их, убить их патриотизм и честь, чтобы установить интернациональную диктатуру еврейства. То, чего они не могут добиться убеждением, они пытаются достичь силой. Их организация совершенна и вездесуща. У них есть свои агенты во всех министерствах, они дергают ниточки в высших сферах страны; они получают поддержку от своих единоверцев по всему миру; они - язва, которая приводит к падению целых наций и гибели людей.

Но чем более убедительно старался говорить Гитлер, тем критичнее относился я к его словам. Он перевел дыхание и с улыбкой посмотрел на меня.

- Вы не знаете евреев, господин Гитлер, и позвольте вам сказать, что вы их переоцениваете, - ответил я. - Евреи прежде всего приспособленцы. Они используют существующие возможности, но не создают ничего. Они используют социализм, они извлекают выгоду из капитализма, они даже получат выгоду от национал-социализма, если вы дадите им такой шанс. Они приспосабливаются к обстоятельствам с гибкостью, на которую, кроме них, способны разве что китайцы. Маркс ничего не создал. Социализм состоит из трех частей. Маркс - вместе с истинным немцем Энгельсом - исследовали его экономическую сторону, итальянец Мадзини - религиозную и политическую, а русский Бакунин создал нигилизм, который породил большевизм. Таким образом, как вы можете убедиться, социализм вовсе не имеет еврейского происхождения.

- Конечно, - согласился Людендорф. - Прежние экономические принципы устарели. Никакое возрождение невозможно без правильного понимания национал-социализма. Только таким образом процветание может вернуться в нашу страну.

- Я хочу дать германскому народу толчок, чтобы сплотить его и сделать его способным разгромить Францию.

- Вы опять хотите опереться на националистические чувства и вновь не понимаете сути проблемы. Я, естественно, не одобряю Версальский договор, но сама мысль о войне с Францией кажется мне идиотской. Придет день, и эти две страны вынуждены будут объединиться в борьбе с большевистской Россией.

Гитлер ответил нетерпеливым жестом.

Я внезапно вспомнил о днях красного террора в Мюнхене в 1919-м, когда я, бывший офицер, только что вышедший из госпиталя, вступил в армию генерала фон Эппа, чтобы сражаться с большевиками в Баварии. Где был Гитлер в эти страшные дни? В каких закоулках Мюнхена таился этот солдат, который должен был сражаться в наших рядах?

Как бы угадав мои мысли, он повернулся ко мне, фамильярно хлопнул меня по плечу и пустил в ход все свое обаяние.

- В конце концов, - сказал он, - я предпочел бы быть повешенным на коммунистической виселице, чем стать министром германского правительства с соизволения Франции.

Людендорф встал и попрощался. Гитлер последовал за ним.

- Ну как? - спросил мой брат, когда мы проводили гостей и вернулись.

- Мне понравился Людендорф, - сказал я. - Он не так великолепен, как Конрад фон Гетцендорф, командующий Австро-Венгерской армии и непризнанный гений, но он - настоящий мужчина. Что касается Гитлера, то он слишком старался угодить генералу, спешил с аргументацией и всячески пытался изолировать своего оппонента. У него есть красноречие оратора, но нет политических убеждений.

- Может быть, на него давило то, что он был всего лишь ефрейтором, - сказал Грегор. - Но все равно в нем что-то есть. Его воздействию трудно противостоять. Каких замечательных результатов мы могли бы добиться, если бы нам удалось использовать энергию Людендорфа, мои организаторские способности и Гитлера как рупор наших идей!

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: