VII. Антропология: Миф и религия

Данные антропологии, религиозные и литературные мифы свидетельствуют о политической окраске патриархатных представлений о женщине. Антрополог Г. Хейз говорит о последовательном и стойком патриархатном убеждении в том, что “биологические особенности женщины отодвигают ее в тень ...она попадает в подчиненное положение в силу своей природы”, поскольку же “человеческие институты вырастают из глубинных и важнейших жизненных забот и обретают форму благодаря иррациональным психологическим механизмам ...социально поддерживаемое отношение к женщине возникает из основных проблем мужчин”¹⁶. При патриархате отнюдь не женщина предлагает символы, используемые для ее характеристики. Поскольку первобытный и цивилизованный миры являются мужскими, идеи, формировавшие культуру отношения к женщине, также при­надлежат мужчинам. Известный нам образ женщины был скроен мужчинами исходя из их нужд. Эти потребности рождены страхом перед “инаковостью” женщины. Однако само это представление предполагает, что патриархат уже устоялся и мужчина утвердил себя в качестве человеческой нормы, по отношению к которой женское является другим и чуждым. Каким бы ни было ее проис­хождение, мужская сексуальная антипатия обеспечивает средства контроля над подчиненной группой и логическое обоснование, которое должно оправдывать приниженность последней, “разъясняя” обоснованность притеснения.

Убеждение в нечистоте женских сексуальных функций является повсеместно распространенным и устойчивым. Это подтверждает всё – литература, миф, жизнь в первобытном и цивилизованном мире. Поразительно, что это представ­ление сохраняется и сегодня. Например, факт менструации чаще всего скрывается, и связанный с этим “позор” имеет значительное психосоциальное воздействие на женское “я”. Менструальным табу посвящена большая антропологическая литература; изоляция правонарушительниц в хижинах на окраинах селений широко практиковалась в первобытном мире.

На современном английском сленге менструация называется проклятием, бедствием. Имеются серьезные основания считать, что дискомфорт, испытываемый женщинами во время менструации, имеет психосоматический, а не физиологический, культурный, а не биологический характер. Возможно, примерно то же самое можно сказать и о родах. Это подтверждается недавними экспериментами, по “безболезненному деторождению”. Условия и представления патриархата, видимо, настолько отравляют физическое самоощущение женщины, что ее физические функции начинают восприниматься ею как бремя, как ей и внушают.

Примитивные народы считают, что женские половые органы являются раной, нанесенной птицей или змеей. Некогда раненая, женщина кровоточит. На современном английском сленге влагалище именуется разрезом. Фрейд описывает женские гениталии с помощью термина “кастрация”. Тревога и отвращение, вызываемые женскими гениталиями в патриархатных обществах, выражаются в религиозных, культурных и литературных запретах. В дописьменных общества они также вызывали страх, о чем свидетельствует вера в кастрируемую vagina dentata.

Пенису, который служит символом мужского превосходства в дописьменных и цивилизованных патриархатных обществах, придается решающее значение, он является одновременно предметом безграничной гордости и бесконечной тревоги.

Почти все патриархатные общества запрещают женщине касаться ритуальных предметов (военных или религиозных) или пищи. В древних и дописьменных обществах женщины обычно не допускались к еде вместе с мужчинами. Во многих культурах, главным образом Ближнего и Дальнего Востока, женщины едят отдельно и сегодня. Такой обычай объясняется, видимо, страхом осквернения, имеющим скорее всего сексуальные истоки. Выполняя обязанности домашней прислуги, женщины вынуждены готовить пищу, однако считается, что они легко могут заразить ее. Точно так же воспринимают в Соединенных Штатах негров. Они считаются грязными и заразными, однако же в качестве слуг готовят еду для своих привередливых господ. В обоих случаях дилемма решается обычно с прискорбной алогичностью: вкушение пищи отделяется от ее приготовления теми людьми, которые могут заразить стол. С завидной последовательностью некоторые мужчины-индусы не разрешают своим женам прикасаться к еде. Почти в каждой патриархатной группе мужчина будет есть первым и лучшее, и даже если оба пола едят вместе, женщина будет обслуживать мужчину.

Все патриархатные общества окружают девственность и лишение девственности особыми ритуалами и запретами. В дописьменных культурах отношение к дев­ственности было неоднозначное. С одной стороны, девственность во всяком патриархатном обществе является таинственным благом, поскольку означает нетронутую собственность. С другой стороны, дефлорация представляет собой неизвестное зло, связанное с кровью и ужасом перед “другим”. Дефлорация является столь многообещающим событием, что во многих племенах жених-владелец уступает право распечатать свою новую собственность более сильному или старшему человеку, который может нейтрализовать сопутствующие проблемы. Страх перед дефлорацией, видимо, связан с боязнью чуждой женской сексуаль­ности. Хотя все физические страдания при дефлорации падают на долю женщины (большинство обществ заставляет ее испытывать физические и душевные муки), общество принимает исключительно мужскую сторону, защищая интересы соб­ственности, престиж или (в дописьменных обществах) храбрость мужчины.

Патриархатный миф обычно называет золотым веком то время, когда еще не появились женщины, тогда как социальные практики патриархата позволяют мужчинам чувствовать себя свободными от женского общества. Сексуальная сегрегация при патриархате настолько сильна, что ее признаки можно найти всюду. Почти каждая влиятельная группа в обществе современного патриархата является группой мужчин. Однако мужчины собираются в группы на любом уровне. Женские группы носят обычно вспомогательный характер, имитируют мужские группы, и их методы более тривиальны и недолговечны. Они нередко прибегают к помощи мужской власти, церкви или религиозных групп, обращаясь к клерикальным, политическим группам, которые являются авторитетом для законодателей-мужчин, и т. д.

В условиях сексуальной сегрегации характерные качества навязанного куль­турой темперамента становятся чрезвычайно яркими. Это особенно верно по отношению к исключительно мужским институтам, которые антропологи называют обычно мужским домом. Мужской дом является крепостью патриархатных связей и эмоций. Мужские дома в дописьменных обществах укрепляли общий опыт мужчин, восприятие ими мужественности благодаря танцам, болтовне, гостеп­риимству, отдыху и религиозным ритуалам. Они являются также арсеналом мужского вооружения.

Дэвид Ризман отметил, что спорт и некоторые другие виды деятельности дают мужчинам чувство солидарности и поддержку, которую общество не по­заботилось обеспечить женщинам¹⁷. Хотя определенную роль могут сыграть охота, политика, религия и торговля, все же спорт и война являются наиболее надежным цементом, скрепляющим мужское товарищество.

Исследователи куль­туры мужского дома, от Гуттона Уэбстера и Генриха Шюрца до Лайнла Тайгера, склонны к сексуальному патриотизму, целью которого является оправдание апартеида, нашедшего выражение в этом институте. Шюрц убежден, что врож­денная общительность и стремление к наслаждению в обществе братьев-сверст­ников отвращает мужчину от низшего и ограничивающего общества женщин ¹⁸. Несмотря на свое убеждение в том, что мужчины наделены мистическим “свя­зующим инстинктом”, Тайгер призывает общественность организованным усилием сохранить традицию мужских домов и уберечь ее от упадка. Менее безобидная функция этого института, который является силовым центром существующего полового антагонизма, часто остается незамеченной.

Мужские дома в Меланезии выполняют разные функции, будучи и учебным манежем, и местом ритуальных церемоний инициации. Их атмосфера напоминает дух военных заведений современного мира; они отдают физическим напряжением, насилием, вкусом убийства и волнениями гомосексуальных чувств. Здесь царят жестокие насмешки, бесшабашность и хвастовство. Здесь юноши должны зака­ляться и становиться мужчинами. Статус мальчиков в этих домах столь низок, что их часто называют “женами” тех, кто их посвятил, причем быть “женой” здесь – значит быть приниженным сексуальным объектом. Неопытные юноши становятся объектами эротического интереса для более старших и заслуженных, – отношения подобного рода встречаются в ордене самураев, у восточного священ­ничества, в греческих гимнасиях. Дописьменная мудрость считает, что, для того, чтобы привить юношам мужественный характер, надо прежде всего напугать их, поставив в положение приниженной женщины. Комментарий антрополога о мужских домах в Меланезии вполне может заменить рассказы Генета о крими­нальном мире и Мейлора – об американской армии: “Видимо, грубое и жестокое сексуальное обращение с юношей, попытка превратить его в женщину усиливает в старшем воине жажду власти, удовлетворяет его враждебность к подрастающему конкуренту и, наконец, когда последнего принимают в группу мужчин, укрепляет мужскую солидарность в символической попытке “обойтись без женщин” ¹⁹. Уни­зительный женский статус, отводимый более молодым мужчинам, характерен для любого патриархата. Подобно любому испытанию, пережитая инициация рождает посвященных, которые в будущем станут убежденно и горячо посвящать других, счастливо вымещая на новичках свои прежние страдания.

Если воспользоваться психоаналитическим термином, то общий тон культуры мужского дома можно назвать “фаллическим”. Являясь цитаделями мужествен­ности, такие дома укрепляют самые характерные качества патриархата, ориентированные на власть. Венгерский психоаналитик и антрополог Геза Рохейм подчеркивал патриархатныи характер мужского дома в изучавшихся им дописьменных племенах, определив их общинные и религиозные практики как действия а “группы мужчин, объединенных культом объекта – материализованного пениса и исключающих из своего общества женщин”²⁰. Тон и характер культуры мужского дома – садистские, ориентированные на власть, скрыто гомосексуаль­ные, часто нарциссические по своей движущей силе и мотивам. Ясен также и подспудный принцип мужского дома, согласно которому пенис есть оружие, равное другим видам оружия. Практика кастрации заключенных, как таковая, говорит о существующей в культуре тенденции смешивать анатомию и статус с оружием. Восхваление мужского боевого товарищества в значительной мере объясняется тем, что можно назвать чувственностью мужского дома. Ее садизм и жестокость становятся очевидными в культе воинской славы и в особо приторных проявлениях мужской сентиментальности. Наша культура немало обязана этой традиции, и ее первым выражением в западной литературе можно считать героическое братство Патрокла и Ахилла. Можно проследить ее развитие от эпоса и саги до chanson de geste. Эта традиция по-прежнему процветает, находя выражение в формах военного романа и кино, не говоря уже о юмористические книгах.

Мужской дом отличается значительной сексуальной активностью, имеющей, разумеется, гомосексуальный характер. Однако запрет на гомосексуализм (по крайней мере, среди равных), будучи почти всегда более сильным, чем сексуальное влечение, направляет либидо в русло насилия. Соединение сексуальности и насилия чрезвычайно характерно для милитаристского сознания. Негативная и млитаристская окраска гомосексуальности в мужских домах отнюдь не исчер­пывает гомосексуальной чувственности. Действительно, воинственное сознание, с его лютой жестокостью и исключительно мужской ориентацией, несет в себе зачатки гомосексуальности, но не является открыто и явно гомосексуальным. (Исключительно ярким примером является нацистский опыт.) И то, что в гетеросексуальных сообществах более юные, мягкие, более “женственные”, пре­зираются еще более энергично, доказывает, что их действительный характер является женоненавистническим, – извращенно, а не положительно гетеросексуальным. Следовательно, подлинные истоки товарищеского духа мужского дома, в патриархате, а не в отношениях однополой любви.

Если положительное отношение к гетеросексуальной любви отнюдь не является как авторитетно заявил Сеньобос, продуктом XII столетия, то его можно считать новым. Большинство патриархатных обществ прилагает всевозможные усилия, чтобы устранить любовь как основание для выбора супруга. Современные общества обращаются за помощью к классовой, этнической и религиозной принадлежности. Классическая западная мысль чаще всего рассматривала гетеросексуальную любовь либо как фатальный удар злой судьбы, приближающий конец трагедии, либо как достойное презрения и грубое общение с низшими. В средние века твердо держались того мнения, что любовь греховна, а значит, греховен и пол.

В первобытном обществе женоненавистничество находит выражение в запретах, которые развиваются в объясняющий миф. В исторических культурах оно транс­формируется в этические, затем в литературные, в новое время – в научные обоснования сексуальной политики. Миф, конечно, весьма удобен для пропаганды, поскольку он очень часто возводит свои “доказательства” к этике или рассказам об истоках. Два ведущих мифа западной культуры – классическая легенда о ящике Пандоры и библейская история грехопадения. В обоих мифах ранние языческие представления о женщине, которая несет зло, обретают окончательную литературную форму, с тем чтобы стать чрезвычайно влиятельными этическими суждениями.

Пандора является, видимо, дискредитированной версией средиземноморской богини плодородия, ибо в “Теогонии” Гесиода она носит цветочный венок и украшена лепной диадемой, на которой вырезаны все твари земные и морские. Гесиод считает, что она принесла с собой сексуальность, которая положила конец золотому веку, когда “мужчины жили на земле, свободные от всех зол, свободные и от тяжкого труда и от всяких докучливых болезней”. Пандора породила “проклятый женский род – чуму, с которой приходится жить мужчинам”. Появлению того, что рассматривается как зло для мужской части человечества, предшествовала женщина с ее исключительным свойством, сексуальностью. В “Трудах и днях” Гесиод изображает Пандору и все с нею связанное как опасную соблазнительницу, “с умом суки и воровской природой”, полную “жестокого желания и страсти, иссушающей тело”, как “ложь и коварные слова и лживую душу”, как гадюку, посланную Зевсом дабы “уничтожить мужчин”.

Патриархат всегда имел на своей стороне Бога. Одним из самых эффективных средств контроля, имеющихся в распоряжении патриархата, являются его мощные и быстро оформившиеся доктрины о природе и происхождении женщины, при­писывающие исключительно ей все опасности и всё зло, которое патриархат связывает с сексуальностью. Здесь интересен пример греков: желая возвысить сексуальность, они приветствуют плодородие и возвеличивают фаллос, желая же опорочить ее, поминают Пандору. Патриархатная религия и этика связывают женщину и секс в одно, как если бы вся тяжесть ответственности и позора, которые, по патриархатным понятиям, сопровождают секс, лежала исключительно на совести женщины.

Тем самым секс, воспринимаемый как нечистый, греховный и истощающий, имеет отношение только к женщине, мужская же идентичность оказывается человеческой, а не сексуальной.

Миф о Пандоре является одним из двух важнейших западных архетипов, осуждающих женщину за ее сексуальность и рассматривающих ее положение как заслуженное наказание за первородный грех, несчастные последствия которого до сих пор довлеют над человеческим родом. На сцену выходит этика, сменяющая простодушие ритуала, табу и маны. Миф, более совершенная форма выражения, также дает стандартное изложение сексуальной истории. По рассказу Гесиода, Зевс, злой и своенравный прародитель, в наказание за гетеросексуальность посылает Эпиметею зло в виде женщины, женских половых органов. Открыв принесенный ею сосуд (“ящик” Пандоры, вульва или гимен), мужчина удовлет­воряет свое любопытство, но тем самым навлекает на себя гнев бога-прародителя, который наказывает его полный кошмара последующей жизнью и смертью. Здесь изображена характерная черта патриархата, наказание мужчин за восстание против зрелых лет или более высокого положения (на примере могущественного отца и взбунтовавшегося сына), а также злобное отношение к женщинам.

Миф о грехопадении является самым совершенным из всех мифов на сходные темы. Он является центральным мифом, созданным иудео-христианской тради­цией, а значит, частью нашего непосредственного культурного наследия. Мы признаем огромную власть, которую он имеет над нами и поныне, даже в эпоху рационализма, которая давно уже разрушила веру в его букву, однако же оставила нетронутым эмоциональное согласие с ним. Этот миф о женщине как причине человеческих страданий, знания и греха по-прежнему составляет фун­дамент сексуальных установок, ибо является самым веским аргументом патриархатной традиции на Западе.

Израильтяне вели постоянную войну с культами плодородия, исповедуемыми их соседями; эти довольно сильные культы вызывали вероотступничество (в среде евреев), и Ева, подобно Пандоре, имеет остаточное сходство с поверженной богиней плодородия. Это подтверждается, возможно косвенно, библейской исто­рией, которая сообщает, в сущности, еще до начала рассказа о грехопадении: “И нарек Адам имя жене своей: Ева, ибо она стала матерью всех живущих”. Поскольку эта легенда представляет собой компиляцию из различных устных традиций, она дает противоречивые объяснения сотворения Евы: согласно одному из них, оба пола были созданы одновременно, по другому же – Бог слепил Еву после Адама, из его ребра. Эта история недвусмысленно доказывает, что мужчина лишил женщину жизненной силы с помощью Бога, сотворившего мир не для нее.

История Адама и Евы, помимо всего прочего, рассказывает о том, как человечество пришло к половым сношениям. Многочисленные повествования об этом представлены в дописьменных мифах и фольклоре. Они часто поражают нас, являясь замечательно смешными рассказами о невинных первобытных людях, которые нуждались в подсказках, чтобы выполнить половой акт. Библейская история вмещает и другие важные темы, в числе коих – утрата первоначальной простоты, весть о смерти, первое сознательное отношение к знанию. Все они вращаются вокруг секса. Адаму запрещается есть плод с древа жизни, знать добро и зло, и предупреждение ясно говорит, что должно произойти, если он отведает яблока: “...в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь”. Адам съел яблоко, однако не умер (по крайней мере, согласно этой истории), из чего можно сделать вывод, что змеи говорил правду.

Но когда Адам и Ева попробовали запретный плод, они поняли, что наги, и устыдились. Здесь идет речь о сексуальности, хотя эта тема, казалось бы, и не имеет прямого отношения к сюжету, целью которого является запрет на непослушание в отношении другого и менее спорного влечения – к пище. Рохейм отмечает, что на иврите глагол “есть” может означать также коитусняж. Везде в Библии глагол “познать” имеет сексуальный смысл, а также коннотации с фаллосом, в этом сюжете объективированным в виде змея.

Если возложить вину за все зло и скорби жизни – потерю Эдема и др. – на сексуальность, то обвинение коснется и мужчины, что вряд ли было целью истории; ее цель состояла в том, чтобы обвинить во всех мирских лишениях женщину. Поэтому именно женщина первой уступила соблазну, “обманутая” пенисом, имевшим облик змея. Так Адам “избежал наказания” за сексуальную провинность, и это, видимо, объясняет, почему сексуальный мотив в библейском рассказе звучит столь приглушенно. Однако сама прозрачность универсального фаллического символа – змея пока­зывает, сколь трудным был описанный поворот для мифического сознания. Итак, униженная и уязвимая женщина пробует плод, и это единственное плотское движение, которое она сделала, поддавшись на лесть пресмыкающегося. И лишь после этого пал мужчина, а вместе с ним – человеческая природа, – ибо по сюжету он является типичным представителем человеческого рода, тогда как Ева представляет всего лишь сексуальный тип и, согласно традиции, может быть вытеснена или заменена. Как передает миф, первое сексуальное событие состояло в том, что Адам был обольщен женщиной, соблазненной пенисом. “Жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел”. Обольщенная змеем (фаллосом), Ева была признана виновной в участии Адама в сексуальном акте.

Адамово проклятие – труд “в поте лица”, труд, который мужчины связывают с развитием цивилизации. Эдем был миром грез, где не требовалось усилия или деятельности, и он был разрушен женщиной и ее сексуальностью. Приговор, вынесенный Еве, носит гораздо более политический характер и является блестящим “объяснением” ее униженного положения: “...в болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою”. Здесь снова, как в мифе о Пандоре, прародитель-хозяин наказывает подчиненных за зрелую гетеросексуальность. Можно согласиться с замечанием Рохейма об отрицательном отношении мифа к зрелой сексуальности: “Сексуальная зрелость считается несча­стьем, лишившим человека счастья... объясняющим, как в мир пришла смерть”²¹.

Особо следует отметить, что бедная женщина должна нести это наказание, которое оправдывается ее проступком, приведшим к первородному греху. Связь женщины, секса и греха стала фундаментальной парадигмой западного патриархатного мышления.

VIII. Психология

Каждая из сторон патриархата, о которых говорилось выше, оказывает влияние на психологию обоих полов. Принципиальным результатом их совокупного вли­яния является интериоризация идеологии патриархата. Статус, темперамент, роли представляют собой системы ценностей и имеют бесконечно много послед­ствий для каждого пола. Большую роль в сохранении этих способов регламентации играет брак, семья с ее системой подчинения и разделением труда. Серьезные последствия вытекают также из экономического главенства мужчины и подчинения женщины. Значительную долю вины, связываемой с сексуальностью, патриархат неотвратимо возлагает на женщину, которая, как считается, является виновной

или более виновной стороной почти в любом сексуальном союзе, несмотря на все смягчающие обстоятельства. Тенденция к овеществлению женщины часто делает ее скорее сексуальным объектом, чем личностью. Это особенно верно в тех случаях, когда она рассматривается как движимое имущество и ее человеческие права отрицаются. Даже там, где положение женщины несколько лучше, куму­лятивный эффект религии и обычая все еще очень силен и имеет огромные последствия для психологии. За женщиной по-прежнему отрицается право на сексуальную свободу и биологический контроль над собственным телом – по­средством культа девственности, двойного стандарта, запрета на аборты, а во многих местностях – в силу того, что она по физическим или психическим причинам не может пользоваться противозачаточными средствами.

Постоянный надзор увековечивает инфантилизацию женщин даже в таких отношениях, как получение высшего образования. Женщина должна постоянно стремиться выжить или продвинуться, добиваясь одобрения власть имущих муж­чин. Ей приходится или потакать мужчинам, или платить сексом за поддержку и статус. Поскольку история патриархатной культуры и изображение женщины всеми средствами культуры в прошлом и настоящем оказывают опустошающее влияние на ее представление о самой себе, ее привычно лишают всех источников гордости и самоуважения, за исключением разве самых тривиальных. В языках многих патриархатных обществ понятия “мужчина” и “человек” обозначаются одним словом, в индоевропейских языках это связано с почти автоматической привычкой сознания, ибо, несмотря на все ставшие обычными заявления, что будто бы слова “человек” (“man”) и “человеческая природа” (“humanity”) равно применимы к обоим полам, они едва ли могут скрыть тот факт, что на деле этими словами гораздо чаще обозначаются мужчины, чем женщины, или и вовсе одни мужчины.

Когда индивидуальность группы людей изменяется под воздействием вредо­носных социальных верований, идеологий и традиций, это приводит к пагубным последствиям. Если прибавить сюда постоянные, хотя часто и трудноуловимые оскорбления, с которыми женщины ежедневно сталкиваются в личном общении, в форме посторонних представлений о них и в средствах массовой информации, – а также дискриминацию женщин в поведении, найме и в образовании, то не придется удивляться тому, что женщины вырабатывают групповые характери­стики, общие им с меньшинствами и маргиналами. Остроумный эксперимент, поставленный Филипом Голдбергом, доказывает лишь то, что известно всякому: усвоив низкую оценку, даваемую им обществом, женщины презирают себя и друг друга ²². Этот простой тест состоял в том, что студенток просили оценить текст, автором которого для одной группы выступал Джон Маккей, а для другой – Джоан Маккей. Как правило, студентки дружно соглашались в том, что Джон – замечательный мыслитель, а Джоан не отличается особым умом. Однако же в действительности они читали одну и ту же статью: их реакция зависела от пола предполагаемого автора.

Поскольку в патриархатных обществах женщины по большей части являются маргинальными гражданами, если вообще признаются гражданами, то их поло­жение похоже на положение других меньшинств, которые считаются таковыми на основании не численности, но статуса. “Меньшинством является любая группа людей, которые, в силу своих физических или культурных особенностей, отде­ляются от других людей в том обществе, в котором они живут, и ставятся в другие – неравные – условия” ²³. Очень немногие социологи специально иссле­довали положение женщин как меньшинства. Психологам тоже еще предстоит дать серьезные исследования о вредных последствиях влияния на женское “я”, которые могли бы сравниться с великолепными трудами о воздействии расизма на сознание негров и колонизированных народов. Поразительно ничтожное число современных исследований, посвященных психологическому и социальному воз­действию мужского превосходства на женщин и на культуру в целом, свиде­тельствует о широко распространенном неведении или отсутствии интереса у консервативной социальной науки, которая признает за патриархатом status quoи считает его соответствующим природе.

Небольшая научная литература по этой теме подтверждает, что женщины действительно обладают обычными качествами меньшинств: они ненавидят и отвергают сами себя, презирают себя и своих “коллег”. Это и является результатом того длительного, хотя и почти неуловимого закрепления подчиненного положения женщины, которое она в конце концов стала воспринимать как факт. Другим показателем статуса меньшинств является та жестокость, с какой судят о всех членах данной группы. Двойной стандарт применяется не только к сексуальному поведению, но и к другим сферам жизни. Так, в сравнительно редких случаях, когда женщины совершают преступления, им выносится более суровый приговор, чем за аналогичные преступления мужчинам.

Обычно об обвиненных женщинах распространяется дурная слава, абсолютно несоразмерная с содеянным, и сенсационная огласка возбуждает пересуды главным образом об их “половой жизни”. Но ориентация женщин на пассивность при патриархате внедряется столь успешно, что женщина редко бывает достаточно экстравертна в своем неумении приспо­собиться к окружающему миру, чтобы совершить преступление. Каждый член меньшинства должен либо простить неумеренное поведение своего товарища, либо горячо осудить его” – и точно так же женщины являются резкими, безжа­лостными и напуганными цензорами, отслеживающими отклонения в поведении своих подруг.

Гнетущее подозрение, которое мучит любого члена меньшинства, что мифы о его низком достоинстве в конце концов могут оказаться правдой, часто раз­растается до огромных размеров в сознании неуверенных женщин. Некоторые из них находят свое подчиненное положение столь невыносимым, что начинают подавлять и отрицать его. Однако многие женщины осознают и признают свое подчиненное положение, если оно получает должное словесное выражение. Было проведено два опроса, в ходе которых женщинам задавали вопрос о том, хотели бы они родиться мужчинами. В одной группе каждая четвертая женщина хотела бы быть мужчиной, в другой – каждая вторая. Когда опрашивали детей, которые еще не научились уклоняться от ответа, кем они хотели бы быть, оказалось, что девочки в большинстве своем хотели бы принадлежать к “элите”, т. е. быть мальчиками, мальчики же решительно отказались от возможности быть девочками. Тот факт, что до рождения ребенка родители чаще всего ждут мальчика, слишком обычен и поэтому не требует специального исследования. В свете надвигающейся реальной возможности выбора родителями пола ребенка эта тенденция начинает вызывать интерес в научных кругах.

Некоторые ученые, например Мирдэл, Хакер и Диксон, провели сравнительный анализ качеств, приписываемых неграм и женщинам. Оказалось, что обыденное сознание приписывает и тем и другим одни и те же свойства: низкий интел­лектуальный уровень, склонность к инстинктивным или чувственным удоволь­ствиям, одновременно примитивная и близкая к детской эмоциональная природа, воображаемая доблесть в сексе или влечение к сексу, довольство собственной участью, которое основано на доказательстве предназначенности и неслучайности, коварная привычка обманывать и утаивать чувства. Обе эти группы вынужденно прибегают к одинаковым тактикам приспособления, в том числе: льстивые, заискивающие или просительные манеры, долженствующие угождать; стремление к нащупыванию слабых мест, того, в чем доминирующие группы склонны поддаваться влиянию или способны разлагаться; притворная беспомощность, мошеннические мольбы о руководстве, которое им якобы необходимо из-за их незнания жизни. Забавно, что женоненавистническая литература веками обрушивалась именно на эти качества, направляя свою жесточайшую враждебность на женское вероломство и испорченность, и особенно на сексуальный элемент женственности, который в произведениях такой литературы обычно называется “распутством”.

Как и в других маргинальных группах, более высокий социальный статус имеет горстка женщин, которые могут выполнять роль своеобразной культурной полиции по отношению к остальным. Хьюз рассматривает маргинальность как проблему статуса, переживаемую женщинами, неграми и американцами во втором поколении, которые достигли определенного уровня, но не получают вознаграж­дения по причине своего происхождения. Особенно это касается “новых” или образованных женщин. Такие (являющиеся исключением) женщины обычно вынуждены делать ритуальные и часто комические жесты в знак почтения, для того чтобы оправдать свое продвижение. Характерно, что залогом при этом бывает “женственность”, т. е. женская любовь к послушанию и страстное стрем­ление к мужскому доминированию. С точки зрения политики наиболее всего подходят для этой роли любимцы публики и публичные секс-объекты. Для статуса мень­шинств характерно, что маленькой группе счастливчиков позволяется развлекать своих господ. Для нас здесь не так важно, что заодно они могут развлекать и своих “коллег” по меньшинству.

Женщины увеселяют, ублажают, радуют, удов­летворяют и тешат мужчин своей сексуальностью. В большей части меньшинств спортсменам или интеллектуалам позволяется стать “звездами”, самоидентифи­кация с которыми должна приносить удовлетворение их менее удачливым со­братьям. Женщинам такие возможности предоставляются весьма неохотно, на том разумном основании, что самые популярные объяснения низкого статуса женщины исходят из ее физической слабости и низкого интеллектуального уровня. Отсюда логически вытекает, что проявления физической храбрости или ловкости нарушают приличия, и точно так же оказывается неуместным обна­ружение серьезных интеллектуальных способностей.

Пожалуй, сильнейшим психологическим оружием патриархата является просто его универсальность и долговечность. В реальности не существует нечего, что можно было бы противопоставить патриархату или с помощью чего можно было бы опровергнуть последний. Хотя то же самое можно сказать и о классе, патриархат имеет более сильную власть благодаря его умению выдавать за свое основание природу. Религия тоже универсальна для человеческих обществ, некогда почти столь же универсальным казалось рабство; их защитники любили рассуждать в терминах фатальности или неотменяемого человеческого “инстинкта” — и даже “биологического происхождения”. Когда некая система власти держит в руках все рычаги правления, она вряд ли нуждается в громких разговорах о себе; когда она находится в опасности и ставится под вопрос, ее можно не только обсуждать, но даже изменять.

Примечания

1. Arendt H. Speculations on Violence // The New York Review of Books. Vol. XII. № 4. February 27. 1969. P. 24.

2. Stoller R. J. Sex and Gender. N.Y., 1968. P. VIII-IX.

3. Ibid. P. 9.

4. Ibid. P. 48.

5. См. Shefey M. J. The Evolution and Nature of Female Sexuality in Relation to Psychoanalitic Theory // Journal of the American Psychoanalitic Association. Vol. 14. 1966. N 1; Money J. Psychosexual Differentiation // Sex Research, New Developments. N. Y., 1965.

6. Money J. Op. cit. P. 12.

7. Ibid. P. 13.

8. Kagin J. The Acquisition and Significance of Sex-Typing // Review of Child Development Research, ed. M. Hoffman. N. Y., 1964.

9. Tiger L. Men in Groups. N. Y., 1968.

10. Maine H. Ancient Law. L., 1861. P. 122.

11. Maine H. The Early History of Institutions. L., 1861. P. 310-311.

12. McLennon J. The Patriarchal Theory. L., 1885.

13. Malinowski B. Sex, Culture and Myth. N. Y., 1962. P. 63.

14. Goode W. J. The Family. Englewood, 1964, P. 80.

15. Beigel H. Romantic Love // The American Sociological Review. Vol. 16. 1951. P. 331.

16. Hays H. R. The Dangerous Sex, the Myth of Feminine Evil. N. Y., 1964.

17. Riesman D. Two Generations // The Woman in America, ed. R. Lifton. Boston, 1967.

18. Schurtz H. Alterklassen end Mannerbunde. Berlin, 1902.

19. Hays H. R. Op. cit. P. 56.

20. Roheim G. Psychoanalysis of Primitive Cultural Types // International Journal of Psychoanalysis. Vol. XIII. L., 1932.

21. Roheim G. Eden // Psychoanalytical Review. Vol. XXVII. N. Y., 1940.

22. Goldberg Ph. Are Women Prejudiced Against Women ? // Transaction. April 1968.

23. Wirth L. Problems of Minority Groups // The Science of Man in the World Crisis, ed. R. Linton. N. Y., 1945., 1945, P. 347.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: