Теория сексуальной политики

Предисловие к публикации

Книга Кейт Миллетт “Сексуальная политика” является одной из первых теоретиче­ских феминистских работ, оказавшей значительное влияние на последующие теоретиче­ские разработки феминисток. С 1970 г., когда “Сексуальная политика” была опублико­вана впервые, ссылки на эту книгу очень часто появляются в феминистских публикаци­ях. Это вовсе не означает, что цитирующие ее авторы безусловно разделяют точку зрения Миллетт. Дело здесь в другом: Кейт Миллетт своей работой задала новый ракурс анализа проблемы подчиненного положения женщины и женского (феминного) в культуре.

С момента появления первых феминистских сочинений Кристины де Пизан и Корнелиуса Агриппы (начало XV в.) вплоть до середины XX в. проблема подчинения женщин рассматривалась в связи с недостатком у них гражданских, политических, экономических, образовательных прав, с обретением которых вопрос о равноправии должен решиться сам собой. Задача идеологов женской эмансипации заключалась в том, чтобы убедить общество в несправедливости и аморальности угнетения женщин.

Иной акцент задает в своей работе Кейт Миллетт.Она переносит основное внимание из социально-экономической сферы в сферу психологии, сознания, культуры в широком смысле слова.

Собственно говоря, такая постановка вопроса была подготовлена развитием западной социологии и политической мысли в целом, хотя на первый взгляд это может показаться весьма спорным. Как считает Хестер Айзенштайн, появление феминизма как теории подготовлено тремя интеллектуальными течениями Запада: либеральной философией и теорией прав человека (Локк, Руссо, Дж. Ст. Милль и др.), социалистической теорией и, наконец, рассмотрением сексуальности и сексуального поведения человека в социаль­ном и политическом контексте (Хавелок Эллис, Зигмунд Фрейд, Вильгельм Райх, Маргарет Мид, Франкфуртская школа).

Впервые проблема подавления женского в культуре, в собственно феминистском смысле, была поставлена, пожалуй, Симоной де Бовуар в ее книге “Второй пол” (1949). В этой работе показывается, что общество конституирует мужское (маскулинное) как позитивную культурную норму, а женское (феминное) как негативное, как отклонение от нормы, как Другое. В своей книге Симона де Бовуар показала, что во всех сферах социальной жизни и во всех отраслях мыслительной деятельности существует отношение к женщине как к Другому. Это определенным образом формирует, конституирует женщину. “Женщиной не рождаются,— писала она,— женщиной становятся”.

Кейт Миллетт, продолжая эту традицию, пишет о подавлении женского в культуре как основе социальной политики патриархата. Термин “патриархат” использовался задолго до работы Миллетт, однако она сделала его ключевым понятием своего анализа культуры. Патриархат, в понимании Миллетт, есть власть отцов: семейная, социальная, идеологи­ческая, политическая система, в которой мужчины — силой, прямым подавлением или через ритуалы, традиции, закон, язык, обычаи, этикет, образование и разделение труда — определяют, какую роль женщины должны или не должны играть, и в которой женское всегда подчинено мужскому. Подавление женщин проистекает не из их биологического отличия от мужчин, а из социального конституирования феминности как вторичного. Сексуальная политика — это парадигма социальной власти, и, подобно последней, сек­суальная власть контролирует индивидов как через насилие, так и через индоктринацию. Так, социальный контроль женщин в современном “свободном” обществе не опирается на ригидную, авторитарную систему власти. Наоборот, он осуществляется посредством построения согласия внутри самих женщин. Женщины включаются в систему подавления женского через процесс социализации, в ходе которого женщины внутренне усваивают стереотипы своих половых ролей, т. е. ролей, предписанных им в соответствии с мужскими представлениями о поле. В процессе социализации женщины и девочки “ставятся” для принятия системы, которая разделяет общество на мужскую и женскую сферы, с соответствующими ролями для каждой, и в которой власть целиком относится к мужской сфере. Сексуальная политика — это способ контролировать женскую субъективность прави­лами патриархата. Такое нетрадиционное понимание политики, согласно которому личност­ная сексуальная жизнь является сферой приложения власти и подавления, легло в основу самого популярного лозунга феминизма — “Личное есть политическое”.

Книга Кейт Миллетт новаторски синтезировала литературные, социальные и историче­ские подходы к анализу маскулинности. Понятия репродукции, женского опыта, социально .конституируемых различий между полами стали основными темами в последующих феминистских разработках. Теория патриархата, намеченная Миллетт, была развита Суламифью Файерстоун (Диалектика пола, 1970), критика психоанализа — Джулиет Мит­челл (Психоанализ и феминизм, 1974), проблема сексуальной стереотип изации в ходе социализации — Нэнси Чодороу (Воспроизведение материнства: психоанализ и социология гендера, 1978). Впрочем, всех авторов и книг перечислить невозможно. Данный Миллетт анализ того, как сексистская идеология работает в литературе (последние главы “Сексуаль­ной политики”, к сожалению, не переведенные здесь) породил новый способ феминистской литературной критики. А междисциплинарный, эссеистский, вопрошающий, автобиографи­ческий стиль — в подражание нетрадиционному письму Миллетт,— стал весьма популярным в последующих феминистских работах.

Важно отметить и тот факт, что предложенное Миллетт обсуждение пола как биологического явления и как социально конструируемого феномена и последовавшие за этим дискуссии и исследования привели к возникновению новой, “гендерной” теории, широко используемой сегодня в социальных и гуманитарных науках на Западе.

О. А. Воронина

К. Миллетт

Теория сексуальной политики

(Глава из книги: Millet K. Sexual Politics. N. Y., 1990. Р. 23—58. Вперв. опубл. 1970)

Едва ли верно было бы сказать, что коитус имеет место в вакууме; половой акт лишь кажется проявлением исключительно биологической и физической активности человека, на самом же деле он столь глубоко укоренен в более широком контексте человеческой деятельности, что представляет собой целый микрокосм установок и ценностей, бытующих в культуре. Он может рассматриваться, между прочим, как модель сексуальной политики на индивидуальном или личностном уровне.

Разумеется, расстояние от интимного до более широкого контекста политики поистине огромно. Вводя термин “сексуальная политика”, прежде всего надо; ответить на следующий неизбежный вопрос: “Разве могут отношения между полами рассматриваться в политическом свете?” Ответ зависит от того, что понимается под политикой. В данном очерке политическое не ограничивается относительно тесным и замкнутым мирком митингов, председателей и партий. Термин “политика” будет обозначать здесь силы, механизмы власти, посредством которых одна группа людей осуществляет контроль над другой группой. Добавим, что хотя идеальной политикой можно считать устроение человеческой жизни на основе приемлемых и разумных принципов, предполагающее полное исклю­чение власти над другими людьми, необходимо признать, что реальная политика строится на других началах. И все же мы должны стремиться к идеалу.

В своем очерке, который можно определить как “заметки к теории патри­архата”, я попытаюсь доказать, что категория пола отражает и устанавливает статус человека и имеет политический подтекст. В силу пионерского характера моего замысла его осуществление по необходимости оказывается неполным и несовершенным. Поскольку моей целью является обзорное описание, мне при­ходится обобщать, пренебрегать исключениями и давать совпадающие и в какой-то степени произвольные подзаголовки.

Слово “политика” употребляется здесь применительно к полам главным образом потому, что оно чрезвычайно проясняет действительную природу их взаимоза­висимых статусов как в истории, так и в настоящем. Сегодня возможно, и даже необходимо, сформулировать более состоятельную психологию и философию власти, нежели концептуальные построения традиционной официальной политики. Действительно, ощущается настоятельная потребность в теории политики, которая рассматривала бы отношения власти менее шаблонно, чем мы привыкли. Я считаю, что власть накладывает отпечаток на личные отношения и взаимодействие членов устоявшихся и упорядоченных групп: рас, каст, классов и полов. Ведь положение некоторых групп столь неизменно и их подавление столь прочно именно потому, что они совершенно не представлены в признанных политических структурах.

Недавние события в Америке вынудили нас признать, что взаимоотношения рас действительно носят политический характер, т. е. одна группа людей по праву рождения осуществляет общий контроль над другой группой, также оп­ределяемой рождением. Группы, занимающие господствующие позиции по праву рождения, постепенно уходят в прошлое. Однако по-прежнему действует один древний и повсеместно распространенный механизм господства (по праву рож­дения) одной группы над другой,— этот механизм царит в отношениях полов. Изучение расизма убеждает нас в том, что политические отношения между расами строятся так, чтобы увековечить подавление и угнетение. Подчиненные группы имеют неравное представительство в существующих политических инс­титутах, и это препятствует их организованному участию в цивилизованной политической борьбе и оппозиции.

И точно так же беспристрастный анализ существующих отношений между полами должен показать, что эти отношения и сегодня, и в истории в целом, представляют собой пример того явления, которое Макс Вебер определил, как herrschaft, господство и подчинение. Дарованное рождением первенство, в силу которого мужчины управляют женщинами, в нашем обществе остается практи­чески неизученным, часто даже непризнанным, и тем не менее оно институционализировано. Такая система отношений между полами является образцом наиболее совершенной “внутренней колонизации”. Эта последняя, кроме того, обещает быть более сильной, чем любая другая форма сегрегации, более жесткой, чем классовое разделение, более единообразной и, конечно, более живучей. Сколь бы мягким ни было его нынешнее проявление, сексуальное господство остается, пожалуй, наиболее всепроникающей идеологией нашей культуры и воплощает ее наиболее глубинное и фундаментальное представление о власти.

Такое положение дел объясняется тем, что наше общество, как и все исто­рические цивилизации, является патриархатным. Этот факт становится очевид­ным, если вспомнить, что армия, промышленность, технология, университеты, наука, политические институты, финансы,— короче говоря, все поле власти в обществе, включая силовые ведомства, находится целиком в руках мужчин. Учитывая, что сущность политики — сила и власть, это не может не иметь последствий. То, что еще теплится в нашей культуре от сверхприродного авто­ритета, Божества, “Его” пастырства, этики и ценностей, философии и искусства, сама цивилизация — все это, как однажды заметила Т. С. Элиот, является продуктом деятельности мужчин.

Если считать, что патриархатное правление есть такой институт, где одна половина населения (женщины) контролируется другой (мужчинами), то прин­ципы патриархата означают двойное господство: мужчин — над женщинами и старших — над младшими. Однако здесь, как и в любом человеческом институте, действительность и идеал часто отличаются друг от друга, имеются противоречия и исключения. Хотя патриархат как институт социально стабилен, пустил глубокие корни во всех политических, социальных и экономических формах (будь то каста или класс, феодализм или бюрократия) и пронизывает все основные религии,— он отличается также чрезвычайным историческим и географическим разнообразием. В демократиях, например, женщины, как правило, не занимают высоких служебных постов или же (как сейчас) число высокопоставленных чиновников-женщин столь ничтожно, что не тянет даже на символическое пред­ставительство. Аристократия же, высоко ставящая магические и династические качества крови, иногда допускает женщин до власти. Принцип правления старших мужчин нарушается здесь еще чаще. Если говорить о различиях и степени патриархатного правления — как оно осуществляется, скажем, в Саудовской Аравии и Швеции, Индонезии и красном Китае,— то надо признать, что пат­риархат в Соединенных Штатах и Европе претерпел значительное изменение и стал более мягким благодаря реформам, о которых я буду говорить в следующих главах.

I. Идеология

Ханна Арендт¹ заметила, что власть либо держится на согласии, либо на­саждается насильственно. Согласие может быть получено с помощью идеологии. В сфере сексуальной политики согласие достигается путем “социализации” обоих полов в соответствии с основными патриархатными образцами для темперамента, роли и статуса. Что касается статуса, то всеобщее согласие с предрассудком о мужском превосходстве гарантирует более высокий статус для мужчины и более низкий – для женщины. Политическое воздействие на темперамент предполагает формирование человеческой личности в соответствии с половыми стереотипами (для мужчин и женщин), базирующимися на потребностях и ценностях правящей группы и диктуемыми тем, что ее члены лелеют в себе самих и находят удобным в подчиненных: агрессивность, интеллектуальность, силу и энергичность – в мужчине, пассивность, невежественность, покорность, “добродетельность” и без­деятельность – в женщине. Это дополняется вторым фактором, половой ролью, которая предписывает последовательный и в высшей степени выверенный кодекс поведения, жестов и установок для каждого пола. С точки зрения деятельности половая роль отводит домашний труд и уход за детьми – женщине, остальные же человеческие возможности, интересы и амбиции – мужчине. Ограниченная роль, которая предназначается женщине, удерживает ее на уровне биологическопй опыта. Значит, почти все, что может считаться собственно человеческой активностыо, в отличие от животной (ведь животные тоже рождают детенышей изаботятся о них), закреплено за мужчиной. Конечно, статус зависит от распределения ролей. Если попытаться проанализировать три упомянутые категории, то статус можно определить как политический компонент, роль – как социологический и темперамент — как психологический. Однако их взаимозависимость не подлежит сомнению; они образуют цепочку. Удостоившиеся более высокого статуса чаще всего исполняют главные роли, главным образом потому, что преимущественно в них развивался темперамент, необходимый для доминирования. Совершенно очевидно, что это справедливо в отношении касты и класса.

II. Биология

Патриархатная религия, обыденное сознание и, в какой-то мере, наука предполагают, что психосоциальные характеристики базируются на биологических различиях между полами. Поэтому если признать, что культура формирует поведение, то на ее долю останется лишь развитие качеств, заложенных от природы. Однако различия в темпераментах (“мужские” и “женские” качества личности), формируемые в патриархатном обществе, по-видимому, не укоренены в человеческой природе, а различия в роли и статусе – и того менее.

Более развитая мускулатура мужчин, общий для всех млекопитающих вто­ричный половой признак, имеет биологическое происхождение, но и закрепляется культурой посредством питания, диеты и физических упражнений. Однако едва ли эту характеристику можно использовать как категорию, на основе которой целесообразно строить политические отношения в рамках цивилизации. Мужское превосходство, как и другие политические лозунги, в конечном итоге основывается не на физической силе, а на определенной – не биологической – системе цен­ностей. Большая физическая сила не играет веса в политических отношениях, в отличие от расы и класса. Цивилизации всегда могли заменить физическую силу чем-то другим (техникой, оружием, знанием), и современная цивилизация не нуждается в физической силе. Сегодня, как и в прошлом, физический труд совершенно очевидно является, долей низших классов: человек, принадлежащий к низшему классу, выполняет самую тяжелую работу, требующую больших физических усилий, независимо от его действительной физической силы.

Часто считают, что значительное место, занимаемое патриархатом в соци­альной жизни людей, объяснимо и даже неизбежно с точки зрения человеческой физиологии. Это представление дает патриархату, наряду с историческим, также логическое обоснование. Однако если, как думают некоторые антропологи, пат­риархат не является первичной формой общества и ему предшествовала другая социальная форма, которую мы будем называть предпатриархатом, – тогда ука­зание на физическую силу как объяснение происхождения патриархата вряд ли будет достаточным: ведь превосходство мужчин в физической силе могло стать явным только в ходе изменений, вызванных новыми ценностями или новым знанием. Предположения о происхождении всегда оказываются пустыми за от­сутствием достоверных фактов. Спекуляции о предыстории – по необходимости относящиеся к подобным предположениям, – так и остаются спекуляциями. Вся­кий, кто предастся им, станет доказывать вероятность гипотетического периода, предшествовавшего патриархату. Решающим для этого допущения является такое состояние сознания, когда основой основ считается плодовитость и жизненные процессы. В первобытном состоянии, до развития цивилизации или других че­ловеческих достижений, более совершенных, нежели простейшая техника, че­ловечество, вероятно, считало самым впечатляющим проявлением творческой мощи зримо-убедительное рождение детей, напоминающее чудо и связываемое поэтому с ростом всего живого на земле.

Обстоятельством, которое, возможно, резко изменило установки, было от­крытие отцовства. Судя по некоторым признакам, в какой-то момент культы плодородия в древних культурах начали ориентироваться преимущественно на мужчин, повернулись в сторону патриархата, смещая и принижая женскую функцию в производстве потомства и приписывая жизнепорождающую мощь одному лишь фаллосу. Патриархатная религия приняла новую установку и создала Бога-мужчину или богов, принизив, лишив доверия или вытеснив богинь; была создана теология, основоположения которой исходят из предпосылки мужского превосходства и одной из главных функций которой является поддержание и узаконивание патриархатного устройства.

Таковы маленькие радости, доставляемые игрой с истоками. На вопрос об историческом происхождении патриархата, а именно: объясняется ли установ­ление патриархата большей физической силой мужчин или же более поздней мобилизацией этой силы, продиктованной определенными обстоятельствами,— в настоящий момент ответить, видимо, невозможно.

Вероятно, столь же безответным остается и вопрос об истоках современного патриархата, при котором мы имеем Дело с реалиями сексуальной политики, по-прежнему основывающейся, как нас уверяют, на самой природе. К сожалению, поскольку психосоциальные различия между двумя половыми группами, которые, как считается, оправдывают их нынешние политические взаимоотношения, не отличаются ясностью, четкостью, измеримостью, присущими данным естественных наук, но характеризуются совсем другими качествами — смутностью, аморфностью, квазирелигиозным фразерст­вом, – приходится признать, что многие казалось бы всем понятные различия между полами в таких весьма значимых сферах, как распределение ролей и темперамент, не говоря уже о статусе, имеют в сущности культурные, а не биологические основания. Попытки доказать, что мужчины рождаются с доми­нирующим темпераментом (что для защитников патриархата было бы равно­сильно – и логически, и исторически – узакониванию патриархатного порядка в отношении роли и статуса), явно не имели успеха. Мнения исследователей о природе половых различий безнадежно/расходятся, однако же наиболее разумные из них давно отчаялись в некогда лелеемой возможности поставить знак равенства между темпераментом и биологической природой. Видимо, мы не должны рас­считывать на скорое просветление, которое высветило бы сколько-нибудь серьезные врожденные различия между мужчинами и женщинами, кроме биогенитальных, которые нам известны. Эндокринология и генетика не позволяют с уверенностью говорить о существовании ментальных и эмоциональных различий.

Мы не только не располагаем достаточно убедительным подтверждением того, что существующие при патриархате социальные различия (в статусе, ролях, темпераменте) имеют физическое происхождение, – но и едва ли можем оценить их, поскольку их “перевешивают” влиятельные социальные различия, являющиеся, как мы хорошо знаем, продуктом культуры. Каковы бы ни были “настоящие” различия между полами, мы не узнаем их до тех пор, пока отношений к людям разных полов не станет равным. В настоящий момент мы очень далеки от этого. Недавно проведенные серьезные исследования не только делают врожденные различия темпераментов еще более сомнительными, чем прежде, но и ставят под вопрос действительность и постоянство психосексуального тождества личности. Тем самым они дают совершенно конкретное положительное доказа­тельство полностью культурного характера гендера, т. е. структуры личности в категориях пола.

То, что Столлер и другие исследователи определяют как “гендерное тождество” (идентичность), как ныне считается, формируется у ребенка к 18 месяцам. Во как Столлер различает пол и гендер: “Словари говорят, что основной смысл слова “пол” – биологический, как, например, в фразах “половые отношения или “мужской пол”. Согласно этому значению, слово “пол” в данной работы будет означать мужской или женский и соответствующие биологические органы которые определяют, является ли человек мужчиной или женщиной; отсюда слово “половой” будет иметь анатомические и физиологические коннотации. Такое словоупотребление явно не охватывает огромные области поведения, чувств, мыслей и фантазий, которые относятся к полам, однако не имеют исключительного биологического смысла. Для некоторых из этих психологических явлений мы будем использовать термин “гендер”: можно говорить о мужском или женском поле, но можно говорить и о мужественности и женственности, и при этом иметь в виду ничего, что относится к анатомии или физиологии. Таким образом, хотя обыденное сознание неразрывно связывает пол и гендер (sex and gender) одной из целей настоящего исследования будет доказательство того, что эти две реальности, пол и гендер, не обязательно связаны отношением “один к одному”, отношением тождества, но могут быть определены независимо друг от друга”².

Как показывают исследования Калифорнийского Центра гендерной идентичности, в случаях пороков развития половых органов и связанных с этим неправильных, начиная с рождения, гендерных ориентации, гораздо легче измени пол взрослого мужчины, чья биологическая принадлежность обратна гендерной установке и воспитанию, путем хирургического вмешательства, – чем уничтожить привитый ему многолетним воспитанием женский темперамент, который выражается в женских жестах, осознании себя, характере личности и ее интересах. Исследования, проведенные в Калифорнии под руководством Столлера, доказывают, что гендерная идентичность (я – девочка, я – мальчик) является первичной для человеческого существа, т. е. первой и наиболее постоянной и всепроникающей. Столлер подчеркивает, что разница между полом и гендером состоит в том, что является биологическим, гендер же – психологическим, а следовательно, культурным феноменом: “Термин “гендер” имеет скорее психологические и кульурные, чем биологические, коннотации. Если пол правильно определить как мужской и женский, то гендер соответственно – как мужественный и жен­енный; мужественность и женственность могут рассматриваться как совершенно независимые от (биологического) пола” ³. Действительно, гендер настолько условен, что может быть даже обратен физиологическим признакам: “...хотя наружные половые органы ...и необходимы для самотождествещюсти мужчины, ни н из них не является достаточным, впрочем, как и все они, вместе взятые. Хотя я не имею удовлетворительного доказательства, в целом я согласен с Мани и Хэмпсонами, которые на многочисленных примерах гермафродитов показали, что гендер определяется влияниями, испытываемыми человеком после рождения, относительно к физиологии наружных половых органов” ⁴.

Современные исследователи полагают⁵, что зародыши человека первоначально являются физиологически женскими, до тех пор пока под воздействием андрогена определенной стадии внутриутробного развития те из них, которые имеют хромосомы, не превращаются в мужские. Никаких психосексуальных (тех, описываются как мужественное и женственное, в отличие от мужского и некого) различий между полами при рождении не существует. Психополовая самотождественность является, таким образом, плодом послеродового развития и научения личности.

“...При рождении и в течение нескольких последующих месяцев человек бывает в состоянии психополового безразличия. Точно так же, как развитие эмбриона, морфологическая половая дифференциация приходит, через стадию пластичности и податливости, к состоянию устойчивой неподвижности. Психо-половая дифференциация также становится прочной и неподвижной настолько, человечество традиционно мнит, будто столь сильное и стойкое чувство, как знание личностью половой самотождественности, должно быть врожденным, инстинктивным и не подверженным послеродовому опыту и научению. Ошибка этого убеждения связана с недооценкой силы и постоянства тех качеств, что (обретаются человеком посредством научения. В наши дни эксперименты в области этологии животных, посвященные “напечатлению”, исправили это неверное представление” ^б.

Процитированный нами Джон Мани убежден, что “овладение родным языком является человеческим вариантом “напечатления” и гендер начинает формироваться “при усвоении родного языка” ⁷. Это происходит примерно в 18-месячном возрасте. Джером Кэгин ⁸, наблюдавший за тем, как берут на руки, касаются, щекочут детей, которые вот-вот начнут говорить, как к ним обращаются, под­живая их половую принадлежность (“Это кто, мальчик или девочка?”, “Привет, мальчуган!”, “Какая она хорошенькая!” и т. д.),— пришел к выводу, что наиболее важную роль играет чисто тактильное научение, которое формирует у ребенка чувство личности даже раньше, чем он начнет говорить.

В нашем социальном окружении мужское и женское – два действительно разных мира, и так же чрезвычайно различны переживания мужчин и женщин, – то очень важно. На развитие гендерной идентичности, которое происходит в детстве, оказывает подспудное влияние вся совокупность представлений родителей, сверстников и культуры о том, что приемлемо для каждого тендера с точки зрения темперамента, характера, интересов, статуса, достоинства, жестов и выражения. Каждый момент жизни ребенка является ключом к тому, как он (она будут мыслить или поступать, чтобы удовлетворить потребности или требования, выдвигаемые гендером.

В юности беспощадная необходимость приспосабливаться, вынужденность конформизма, приводит к кризису, который обыч­но теряет остроту и разрешается в зрелости.

Поскольку биологический фундамент патриархата оказался столь шатким, приходится восхищаться силой “социализации”, которая сохраняет существующее положение вещей “одной лишь верой” или исключительно через принятую систему ценностей. Главным гарантом привития темперамента в зависимости от пола являются определяющие или воспитывающие условия раннего детства. Формирование человека в раннем детстве замыкает его в круге самоувековечи­вания и самовыполняющихся предсказаний. Рассмотрим простой пример: ожи­дания, взлелеянные культурой относительно мужской гендерной идентичности, заставляют мальчика развивать свои агрессивные импульсы, а девочку – подав­лять или обращать их вовнутрь. В результате мужчина закрепляет в своем поведении агрессивность, часто со значительным антисоциальным потенциалом. Таким образом, культура заставляет признать, что мужские половые признаки сами по себе означают наличие агрессивного импульса, и даже вульгарно празднует это, выражая свою радость в таких, например, панегириках: “У этого парня есть шарики!” ((разг.) В англ. выражении—игра слов (груб.), ср.: “that guy gas balls” - Прим. перев.) То же закрепление налицо в выработке основной добродетели женственности – пассивности.

Говоря современным языком, главный водораздел между темпераментами проходит по линии “агрессивность – качество мужчин”, “пассивность – свойство женщин”. Все остальные признаки темперамента – часто на удивление одно­значно – выстраиваются по этой линии. Если агрессивность является признаком класса хозяев, то послушание соответствует ей в группе подчиненных. Предаваясь подобным рассуждениям, обычно уповают на “природу”, которая каким-то чудом служит рациональным основанием патриархата. Здесь надо припомнить, что при патриархате роль носителя нормы бездумно делегируется мужчине, в противном случае можно было бы говорить о “женственном” поведении как об активном, о “мужественном” же – как о гиперактивном, гиперагрессивном.

Добавим в заключение, что в последнее время социологические аргументы; вновь стали подпирать данными естествознания. Так, например, Лайнл Тайгер⁹ пытается оправдать патриархат генетически, выдвигая гипотезу об “организующем (bonding) инстинкте” мужчин, который закрепляет за ними право на политический и социальный контроль над человеческим обществом. Думаю, подобное объяснение, в конечном счете, годится для любой правящей группы. Тезис Тайгера является, видимо, результатом неправильного толкования трудов Лоренца и других исследователей поведения животных. Поскольку доказательство наслед­ственного качества он видит в истории и организации патриархата, его претензия на естественнонаучное доказательство оказываются несостоятельными, ибо кладут в основание доказательства то, что не доказано. Генетическое объяснение может дать только в том случае, если существует именно генетическое – а не историческое – объяснение. Поскольку многие известные ученые отрицают существование человеческих инстинктов (сложных унаследованных образцов поведения допуская в человеке только рефлексы и побуждения (гораздо более простые ответные реакции нервной системы), – объяснение “организующим инстинктом звучит очень неубедительно;

Если рассматривать пол как побуждение к действию, все же необходимо показать, что эта огромная область нашей жизни (как на стадии ранней “социализации”, так и во взрослом опыте), называемая “сексуальным поведением” почти целиком является продуктом научения. Элемент научения настолько велик, что даже сам половой акт состоит из приобретенных в ходе длительного научения реакций, внушаемых нам нашим социальным окружением реакций на образцы установки, на объект полового выбора.

Деспотизм патриархата, предписывающего нам наш темперамент и роли, не вызывает у нас вопроса о правомерности подобной регламентации. Не рождают в нас серьезного вопроса и взаимоисключающие, противоречивые, полярные качества, подводимые под категории “мужественности” и “женственности”. Будучи загнан в их рамки, каждый человек осуществляет лишь около половины своего человеческого потенциала. С точки зрения политики тот факт, что каждая половая группа вырабатывает в себе односторонние, но дополняющие развиваемые другой группой качества человечества и направления человеческой деятельности, менее важен, нежели то, что каждая группа имеет свой статус или ранг на шкале власти. Если говорить об организации подчинения, то патриархат, как правящая идеология, не имеет себе равных; наверное, ни одна система никогда не имела столь полного контроля над своими субъектами.

III. Социология

Основным институтом патриархата является семья. Она является и зеркалом общества, и связующим звеном между человеком и обществом, патриархатной единицей внутри патриархатного целого. Выступая посредником между индивидом и социальной структурой, семья осуществляет контроль и подчинение там, где политические и другие власти оказываются недостаточными. Являясь основным инструментом и частью фундамента патриархатного общества, семья и распре­деление ролей в семье являются его прототипами. Будучи орудием общества, семья не только побуждает своих членов к приспособлению и подчинению, но действует в качестве подразделения правительства патриархатного государства, которое управляет своими гражданами через глав семей. Даже в тех патриархатных обществах, где женщинам даны законные права граждан, все же существует тенденция к тому, что правление над женщинами осуществляется исключительно через семью, и их отношения с государством либо ничтожны, либо отсутствуют вовсе.

Поскольку взаимодействие между семьей и обществом существенно важно и без него оба эти института распались бы, судьбы трех институтов патриархата – семьи, общества и государства – тесно взаимосвязаны. В большинстве форм патриархата эта связь обычно находила выражение в религиозной поддержке, в таких положениях, как католическое наставление “отец – глава семейства”, или в делегировании в иудаизме почти священнической власти отцу – главе семейства, патриарху. Нынешние светские правительства подтверждают это, называя (при переписях населения) мужчину главой семьи, а также существующей; практикой налогообложения, паспортной системой и т. д. Считается нежела­тельным, чтобы главами семейств были женщины; это явление обычно воспри­нимается как свидетельство бедности или несчастья. Конфуцианское правило, устанавливающее подобие отношений между правителем и подчиненными и между отцом и детьми, указывает на существенно феодальный характер патри­архальной семьи (и наоборот, семейственный характер феодализма), даже в странах современной демократии.

Традиционно патриархат дает отцу почти полное право собственности над женой (или женами) и детьми, включая право на физическое насилие, и часто даже на убийство и продажу. Классический глава семьи – отец является одно­временно и прародителем, и собственником в той системе, в которой родство связано с собственностью. Более того, в жестких патриархатных системах родство признается только по мужской линии. Родство по отцу исключает наследников по женской линии из права на собственность и часто даже не позволяет признать последних. Впервые патриархатная семья как таковая была концептуально ос­мыслена Генри Мэйном, жившим в XIX в. историком древней юриспруденции. Мэйн доказывает, что патриархат видит основу родства скорее в господстве, чем в крови; жены, которые не являются кровными родственницами семьи мужа, все же рассматриваются как члены семьи, тогда как сыновья сестры в нее не включаются.

Основываясь на patria potestes, cуществовавшей в Риме, Мэйн определяет семью следующим образом: “Старший праотец абсолютно господствует в семействе. Его господство распространяется на жизнь и смерть, являясь равно неограниченным как по отношению к его собственным детям и их семьям, так и по отношению к рабам”¹⁰- В древней патриархатной семье “в ее состав входят одушевленная и неодушевленная собственность, жена, дети, рабы, земли и божества, которые сообща подчиняются деспотичной власти старейшего праро­дителя” ¹¹.

Опровергая Мэйна, Макленнон доказывал, что римская patria potestes была крайним проявлением патриархата, отнюдь не имевшим большого распростра­нения ¹². Несомненное существование обществ, ведущих родство по материнской линии (дописьменные африканские культуры и др.), опровергает утверждение Мэйна об универсальности родст

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: