Пятое правило волшебника, или Дух Огня 28 глава

— Только попробуй, ты, тощая маленькая глиста!

Несан крепко сжал губы, стараясь не обращать внимание на оскорбление.

— Беата, пожалуйста! Пожалуйста, выслушай меня. Мне нужно сказать тебе кое-что очень важное.

— Важное? Может, для тебя и важное, а мне наплевать! Ничего не желаю слушать! Я знаю, какой ты! Знаю, как ты радовался...

— Ты хочешь, чтобы работающие у Ингера люди пострадали? Хочешь, чтобы пострадал Ингер? То, что я хочу сказать, ко мне никакого отношения не имеет. Не знаю, почему ты так плохо обо мне думаешь, но не собираюсь оправдываться ни в чем. То, что я хочу сказать, касается только тебя.

Беата, фыркнув, скрестила руки на груди и некоторое время размышляла.

Несан выглянул между ветками, чтобы убедиться, что никто за ними не следит.

Беата заложила волосы за ухо.

— Раз уж ты не собираешься рассказывать мне, какой ты красавчик в этой роскошной форме, такой же, как у тех мерзких владык, то так и быть, говори. Только быстро. У Ингера есть для меня работа.

Несан облизнул губы.

— Сегодня Ингер привез в поместье товар. Он поехал сам, потому что ты отказалась впредь ездить в поместье.

— Откуда ты это знаешь?

— Умею слушать.

— И каким это...

— Ты будешь слушать? У тебя крупные неприятности, и тебе грозит нешуточная опасность.

Она подбоченилась, но замолчала, и Несан продолжил.

— Ингер считает, что в поместье тебя обидели. Он потребовал, чтобы с этим делом разобрались, и желает знать имя обидчика.

Беата пристально посмотрела на него.

— Откуда тебе это известно?

— Я же сказал, что умею слушать.

— Я Ингеру ничего не рассказывала.

— Не важно. Он сам догадался или как еще — не знаю, но суть в том, что он беспокоится о тебе и горит желанием, чтобы с этим делом разобрались. Он вбил себе в голову, что желает справедливости. И он не отступится. Начнет докапываться.

Девушка раздраженно вздохнула.

— Не надо мне было отказываться! Надо было поехать, и не важно, что со мной могло снова произойти.

— Я не виню тебя, Беата. На твоем месте я поступил бы так же.

Она подозрительно поглядела на него.

— Я хочу знать, кто тебе все это рассказал.

— Я ведь гонец, понимаешь, и кручусь возле всяких важных людей. А те беседуют между собой обо всем, что творится в поместье. Я просто слышал разговор, вот и все. Штука в том, что, если ты начнешь рассказывать о том, что случилось, люди посчитают, что ты хочешь причинить вред министру.

— Ой, да брось ты, Несан! Я всего лишь хакенская девка! Как я могу навредить министру?

— Ты же сама мне рассказывала, что люди думают, что он станет Сувереном. Ты слышала когда-нибудь, чтобы кто-то плохо отзывался о Суверене? Ну так вот, министр уже почти назначен Сувереном. И как, по-твоему, отнесутся к тому, если ты начнешь трепать о случившемся? Считаешь, что сочтут тебя хорошей девочкой, говорящей правду, а министра лжецом, за то, что он опровергает твои слова? Нас учат, что андерцы не лгут. Если ты скажешь хоть слово против министра, то это на тебя повесят ярлык лгуньи. Более того, лгуньи, пытающейся причинить вред министру.

Она размышляла над его словами как над какой-то неразрешимой загадкой.

— Ну, я вообще-то не собиралась, но если бы и сказала, то министру пришлось бы признать, что я говорю правду. Потому что это правда и есть. Андерцы не лгут. Только хакенцы по натуре своей мерзавцы. Если ему придется отвечать, то он скажет правду.

Несан сердито вздохнул. Он знал, что андерцы лучше них и что хакенцы мерзки по самой своей сути, но постепенно начал приходить к выводу, что андерцы тоже далеко не все непорочны и идеальны.

— Послушай, Беата, я знаю, чему нас учили, но это не всегда правда. Некоторые вещи, которым они нас учат, полная глупость. Не все, что они говорят, правда.

— Все правда, — отрезала она.

— Ты можешь так думать, но это не так.

— Да ну? А мне кажется, ты просто не желаешь признавать, насколько отвратительны хакенские мужчины. Просто не хочешь, чтобы у тебя была такая черная душа. И хочешь, чтобы не было правдой то, что те хакенцы сделали с теми несчастными женщинами много лет назад, и то, что хакенцы сделали с Клодиной Уинтроп.

Несан отбросил волосы со лба.

— Беата, ну подумай сама! Откуда мастер Спинк может знать, что сделали с каждой из тех женщин?

— Из книжек, дубина! На тот случай, если ты забыл, напомню, что андерцы умеют читать! В поместье полно книг, в которых...

— И думаешь, мужики, что изнасиловали этих женщин, потом остановились по дороге, чтобы записать все подробности? А предварительно поинтересовались у этих женщин, как их зовут, а затем подробненько записали просто для того, чтобы имелись списки всех их деяний?

— Да! Именно это они и сделали! Как и всем хакенским мужчинам, им понравилось то, что они сделали с теми женщинами. И они все записали. Это всем известно. Все это есть в книжках.

— А Клодина Уинтроп? Ну-ка, скажи мне, где та книжка, где записано о том, что ее изнасиловали те мужчины, которые ее убили?

— Ну, ее же изнасиловали. Это очевидно. Это сделали хакенцы, а хакенские мужчины всегда так поступают. Ты и сам должен знать, каковы хакенские мужчины, ты, маленький...

— Клодина Уинтроп выдвинула обвинение против министра. Она все время заигрывала с ним и казалась заинтересованной в нем. А потом, когда он наконец положил на нее глаз и она охотно легла под него, после этого она решила передумать. И начала рассказывать всем подряд, что он ее принудил и взял против ее воли. В точности, как оно в самом деле произошло с тобой. А в результате, после того как она начала распространять повсюду ложь, что министр ее изнасиловал, она стала трупом.

Беата молчала. Несан знал, что Клодина всего лишь пыталась учинить министру неприятности. Далтон Кэмпбелл ему так сказал. С другой стороны, то, что случилось с Беатой, произошло без согласия девушки, и все же она тем не менее не пыталась устроить бучу из-за этого.

Вовсю пели сверчки. Беата стояла в темноте и молча смотрела на Несана.

Несан огляделся, чтобы лишний раз убедиться, что никого поблизости нет. Сквозь ветки кустарника он видел идущих по улице прохожих. Но никто не обращал внимания на темные кусты, за которыми стояли они с Беатой.

Наконец она заговорила, но от прежней горячности и следа не осталось.

— Ингер ничего не знает, а я не собираюсь ему ничего рассказывать.

— Теперь уже поздно. Он уже побывал в поместье и всех перебаламутил, заявив, что тебя там изнасиловали. Высокопоставленных людей. Он выдвинул требования. Он жаждет справедливости. Ингер заставит тебя сказать, кто тебя обидел.

— Не сможет.

— Он андерец. А ты — хакенка. Он сможет. Но даже если он передумает и не станет тебя трясти, все равно он уже разворошил осиное гнездо, и в поместье могут решить вытащить тебя к судье, и он прикажет тебе назвать имя обидчика.

— Я стану все отрицать, — настаивала Беата. — Они не смогут заставить меня сказать.

— Нет? Ну тогда ты сама станешь преступницей, если откажешься рассказать, что произошло. Они думают, что это сделал какой-то хакенец, и поэтому желают знать его имя. Ингер — андерец, и он говорит, что тебя изнасиловали. Если ты не скажешь им, они запросто могут посадить тебя на цепь, и будешь сидеть, пока не передумаешь. Но даже если они этого не сделают, ты уж точно потеряешь работу и станешь изгоем. Ты говорила, что хочешь пойти в армию. Что это твоя мечта. Преступники не могут служить в армии. И мечте твоей придет конец. Ты станешь нищенкой.

— Я найду работу. Я умею работать.

— Ты хакенка. Отказ сотрудничать с судом сделает тебя преступницей. Никто не примет тебя на работу. Ты закончишь свою жизнь на панели.

— Ни за что!

— Нет, закончишь! Когда наголодаешься и намерзнешься, начнешь торговать собой как миленькая. Будешь продавать себя мужчинам. Старикам. Мастер Кэмпбелл сказал мне, что шлюхи болеют жуткими болезнями и умирают. И ты так же помрешь, из-за того, что переспала со стариком, который...

— Нет! Не стану, не стану...

— А на что ты тогда будешь жить? Если тебя объявят хакенской преступницей за отказ отвечать на вопросы судьи, то на что ты будешь жить? А если ответишь, кто тебе поверит? Тебя назовут лгуньей, и опять же ты окажешься преступницей за то, что оболгала андерца, занимающего ответственный пост. Это тоже преступление, знаешь ли — выдвигать против андерских должностных лиц ложные обвинения.

Она некоторое время пристально смотрела ему в глаза.

— Но оно ведь не ложное. Ты можешь подтвердить правдивость моих слов. Ты говорил, что хочешь стать Искателем Истины, помнишь? Это твоя мечта. Моя мечта — пойти в армию, твоя — стать Искателем Истины. Как человек, желающий стать Искателем, ты должен будешь встать и подтвердить истинность моих слов.

— Я хакенец. Ты действительно считаешь, что они поверят словам двух хакенцев, а не самому министру культуры? Совсем сдурела? Беата, никто не поверил Клодине Уинтроп, а она была андеркой, да еще и высокопоставленной. Она выдвинула обвинения против министра, чтобы ему досадить, и теперь она мертва.

— Но если это правда...

— Что правда, Беата? Что ты говорила мне, какой министр великий человек? Что ты находишь его очень красивым? Что ты смотрела на его окно, вздыхала и называла его Бертраном? Что у тебя глазки загорелись, когда тебя пригласили к министру? Что Далтону Кэмпбеллу пришлось держать тебя под локоток, чтобы ты не взлетела от восторга, получив приглашение зайти к министру, чтобы он лично поведал тебе на предмет передачи Ингеру, как ему нравится поставляемое Ингером мясо? Я только видел тебя и его... Может, потом тебя одолела жадность. Женщины потом так себя ведут, я слышал. Отдавшись добровольно, они иногда потом выдвигают обвинения, чтобы получить для себя что-нибудь. Так люди говорят. Все, что мне известно, это что ты, вполне возможно, пришла в такой восторг от встречи с ним, что сама задрала подол и поинтересовалась, не хочет ли он тебя. Ты же мне ничего не рассказывала! Единственное, что я от тебя получил, — это оплеуху. Очень может быть — за то, что я видел, как ты получаешь удовольствие в объятиях министра в то время, когда должна работать. Насколько мне обо всем этом известно, такое тоже может быть правдой.

У Беаты задрожал подбородок, и она попыталась сморгнуть набежавшие слезы.

Рухнув на колени, она закрыла лицо ладонями и разрыдалась.

Несан некоторое время тупо смотрел, не зная, что делать. Наконец он опустился на колени рядом с девушкой. Он ужасно встревожился, видя ее плачущей.

Он знал Беату давно и ни разу не слышал, чтобы она плакала, как другие девчонки. И вот теперь она рыдает, как ребенок.

Несан сочувственно тронул ее за плечо. Она сбросила его руку.

Поскольку в утешении она не нуждалась, Несан просто молча сидел. У него мелькнула мысль уйти и оставить ее плакать в одиночестве, но потом он решил, что если ей вдруг что-то понадобится, то по крайней мере в ее распоряжении будет он.

— Несан, — выговорила она сквозь слезы, — что мне теперь делать? Мне так стыдно! Я такое устроила! Это я во всем виновата, я соблазнила хорошего андерского мужчину, и все из-за моей гнусной похотливой хакенской сущности! Я этого не хотела, и не думала его соблазнять, и все же соблазнила! То, что он сделал, он сделал по моей вине. Но я не могу врать и говорить, что уступила добровольно, потому что это не так. Совсем наоборот. Я пыталась с ними бороться, но куда там, они были гораздо сильней меня. Мне так стыдно! Что же мне теперь делать?

Несан проглотил стоявший в горле комок. Ему не хотелось этого говорить, но ради ее безопасности он вынужден. Если он этого не сделает, Беата запросто может закончить тем же, что и Клодина Уинтроп. А он может оказаться тем, кому прикажут это сделать. И тогда всему конец, потому что Несан отчетливо понимал: он не сможет причинить зла Беате. И снова окажется на кухне отскребывающим котлы. В лучшем случае. Но скорее согласится на это, чем причинит боль Беате.

Несан взял ее за руку и ласково разжал ей пальцы. Потом порылся в кармане и вложил в ее ладошку булавку со спиральной головкой. Ту самую, которой Беата обычно закалывала воротник своего платья. Ту самую, которую она потеряла на третьем этаже поместья в тот день.

— Ну, насколько я понимаю, Беата, ты влипла по уши. И я не вижу никакого другого выхода, кроме одного.

Глава 41

— Да, пожалуйста, — улыбнулась Тереза. Далтон взял с протянутого слугой блюда два печеных телячьих яичка. Хакенец преклонил колени, грациозно выпрямился и удалился скользящей походкой. Далтон положил мясо на тарелку, которую делил с Терезой, с удовольствием жующей свое любимое блюдо — кролика в собственном соку.

Далтон устал, и ему до смерти надоел затянувшийся пир. У него имелись не терпящие отлагательства дела, которые требовали внимания. Конечно, его наипервейшая обязанность служить министру, но этому самому министру куда бы больше пошло на пользу, если бы его помощник сейчас потихоньку в тени занимался делами, вместо того чтобы сидеть на виду у всех за верхним столом, кивая и смеясь скабрёзным шуточкам министра.

Бертран, размахивая куском колбасы, рассказывал что-то нескольким богатым торговцам, сидевшим на дальнем конце верхнего стола. По утробному хохоту торговцев и по тому, как Бертран помахивал колбасой, Далтон отлично знал, какого рода вещи тот рассказывает. Стейн больше всех наслаждался пошлым анекдотом.

Как только смех затих, Бертран извинился перед женой и попросил прощения за анекдот. Хильдемара хихикнула и лишь отмахнулась, заявив, что муж просто неисправим. Торговцы засмеялись ее добродушной терпимости к выходкам супруга.

Тереза тихонько ткнула Далтона локотком и шепотом поинтересовалась:

— Что за анекдот рассказал министр? Мне отсюда не слышно.

— Тебе следует благодарить Создателя, что он не одарил тебя более тонким слухом. Это один из тех Бертрановых анекдотов, если понимаешь, о чем я.

— А! — усмехнулась она. — Но ты мне его дома расскажешь?

— Дома, — улыбнулся Далтон, — я тебе его продемонстрирую, Тэсс.

Она гортанно рассмеялась. Далтон взял телячье яичко и обмакнул в чесночно-винный соус. Дал жене откусить кусочек и слизнуть соус с его пальцев, а потом сунул в рот остатки.

Продолжая жевать, он обратил внимание на трех сидящих в противоположном конце зала Директоров, увлеченных какой-то серьезной беседой. Они активно жестикулировали, хмурились, качали головами и подчеркивали пальцем что-то ими сказанное. Далтон знал, о чем идет речь. Почти все разговоры в зале крутились вокруг одной и той же темы — убийства Клодины Уинтроп.

Министр, облаченный в узкий пурпурно-ржавый полосатый кожаный дублет, надетый поверх расшитого золотом колета, наклонился поближе к Далтону, приобняв его за плечи. Белый кружевной манжет министра был заляпан красным вином, и казалось, будто у него из-под узкого рукава течет кровь.

— Все еще очень сильно переживают смерть Клодины, — сказал Бертран.

— Увы. — Далтон обмакнул кусок баранины в мятное желе. — Это ужасная трагедия.

— Да, она заставила нас всех понять, насколько еще мы далеки от идеалов цивилизованности, к которым так стремимся. Эта трагическая смерть показала нам, как много предстоит сделать, чтобы сплотить хакенцев и андерцев в единое мирное сообщество.

— Под вашим мудрым руководством нам это удастся, — с искренним энтузиазмом заявила Тереза, пока Далтон жевал баранину.

— Спасибо за поддержку, дорогая. — Бертран наклонился еще ближе к Далтону и понизил голос. — Я слышал, что Суверен, возможно, болен.

— Правда? — Далтон слизнул с пальцев мятное желе. — Болезнь серьезная?

Бертран с фальшивой печалью покачал головой.

— Мы не знаем.

— Мы будем за него молиться, — сказала Тереза, тщательно выбирая кусочек перченой говядины. — И за бедного Эдвина Уинтропа.

Бертран улыбнулся.

— Вы очень добросердечная и заботливая женщина, Тереза. — Он уставился на лиф ее платья, будто желал разглядеть за низким декольте доброе сердце. — Если я когда-нибудь заболею, мне больше всего хотелось бы, чтобы за меня молила Создателя столь благородная женщина, как вы. Наверняка его сердце растает от ваших нежных слов.

Тереза просияла. Хильдемара, грызя кусочек груши, задала мужу какой-то вопрос, и он повернулся к ней. Стейн, наклонившись к ним обоим, заговорил на какую-то интересующую его тему. Но когда слуга принес блюдо с поджаренной говядиной, все трое уселись прямо.

Стейн взял пригоршню хрустящих кусочков, Далтон тем временем снова глянул на Директоров, по-прежнему увлеченных разговором. Оглядев противоположный стол, он встретился взглядом с Франкой Ховенлок. Выражение ее лица сказало ему, что она не может услышать, о чем говорят Директора. Далтон не знал, что случилось с ее волшебным даром, но это становилось серьезной помехой.

Слуга протянул министру серебряное блюдо. Бертран взял несколько кусочков свинины. Подошел следующий прислужник, предлагая ягнятину с чечевицей, которую любила Хильдемара. Виночерпий, прежде чем двинуться дальше, наполнил все бокалы на верхнем столе. Министр собственническим жестом обнял Хильдемару за плечи и что-то зашептал ей на ухо.

В зал вошел слуга с корзиной хлеба и отнес на сервировочный столик, где хлеб должны были нарезать и разложить на серебряные блюда. Со своего места Далтон не видел, все ли в порядке с хлебом. Изрядное количество выпечки было сочтено неподходящим для пира и списано для раздачи бедным. Остатки пира, обычно в большом количестве, всегда раздавались беднякам.

У мастера Драммонда нынче днем при выпечке хлеба возникли какие-то неприятности. Что-то там связанное с «взбесившейся» плитой, как описал происшедшее шеф-повар. Одна из женщин сильно обгорела, прежде чем с плитой разобрались. У Далтона имелись более серьезные неприятности, чем сгоревший хлеб, так что он не стал особо вникать в подробности.

— Далтон, — вновь переключил министр свое внимание на помощника, — вам удалось обнаружить какие-либо улики по делу об убийстве Клодины Уинтроп?

Сидевшая по другую сторону от министра Хильдемара, казалось, весьма заинтересована услышать ответ Далтона.

— Я веду расследование в нескольких многообещающих направлениях, — спокойно ответил Далтон, — и надеюсь вскоре довести следствие до конца.

Им, как всегда, приходилось тщательно выбирать выражения, беседуя во время пиров, дабы не давать лишней пищи для размышлений возможным слушателям. Помимо Франки, на пиру запросто могли присутствовать и другие слухачи, у которых не возникло никаких затруднений с их талантом. Далтон, не говоря уж о Бертране с женой, нисколько не сомневался, что Директора вполне способны прибегнуть к услугам обладателей волшебного дара.

— Ну, видишь ли, штука в том, что, по словам Хильдемары, кое-кто начинает поговаривать, будто мы недостаточно серьезно занимаемся этим делом, — сообщил Бертран.

Далтон начал было приводить доказательства обратного, но Бертран жестом остановил его и продолжил:

— Конечно, это не правда. Я точно знаю, как усиленно ты трудишься, чтобы обнаружить преступников.

— Днями и ночами, — включилась в разговор Тереза. — Могу заверить вас, министр Шанбор, что Далтон последнее время почти глаз не смыкает, настолько усиленно он работает с того самого дня, как была убита несчастная Клодина.

— Ах да, я это знаю. — Хильдемара, перегнувшись через мужа, демонстративно, специально для Терезы и присутствующих, потрепала Далтона по руке. — Я знаю, как усиленно трудится Далтон. Все очень высоко ценят его усилия. Мы знаем, сколь многих он уже опросил в поисках информации. Просто дело в том, что некоторые начинают задаваться вопросом, увенчаются ли все эти усилия успехом и отыщутся ли виновные. Люди боятся, что убийцы до сих пор бродят среди них, и желают скорейшего завершения следствия.

— Вот именно, — кивнул Бертран. — А мы больше кого бы то ни было жаждем, чтобы убийство было раскрыто, дабы успокоиться, что наш народ снова может спокойно жить.

— Да, — глаза Хильдемары холодно сверкнули, — убийство должно быть раскрыто.

Не услышать ледяной приказ в ее тоне было просто невозможно. Далтон не знал, сообщила ли Хильдемара Бертрану о том, что она приказала сделать с Клодиной, но это и не имело для него особого значения. Он покончил с поручением этой бабы и двинулся дальше. И он совсем не возражал, если она уберет за ним мусор и нейтрализует любые возможные неприятности.

Далтон ждал, что рано или поздно министр с женой утомятся от жалоб, причем раньше, чем народу надоест обсуждать убийство высокопоставленной дамы из поместья. И предосторожности ради уже состряпал несколько вариантов действия на этот случай. Теперь же походило на то, что он вынужден запускать свои планы в действие.

Первоначальной задумкой было просто выждать, поскольку Далтон нисколько не сомневался: разговоры вскоре прекратятся и всю эту историю благополучно забудут. Или станут лишь изредка поминать с легким налетом скорби, а то и вовсе просто сплетничать. Но Бертран желал выглядеть полным совершенством, не допускающим недоработок в чем бы то ни было. И усилия, которые требовались от других для сохранения этого образа, министра мало трогали. А Хильдемаре и вовсе было наплевать. Однако их нетерпеливость могла стать опасной.

— Я не меньше других хочу, чтобы убийцы были найдены, — произнес Далтон. — Однако как законник я связан данными мною клятвами соблюдать закон и обязательствами найти истинного виновника и не могу просто взять и ложно обвинить первого попавшегося лишь для того, чтобы удовлетворить общественное мнение. Я помню, как вы когда-то предостерегали меня от подобных действий. — Последняя фраза предназначалась специально для посторонних ушей.

Увидев, что Хильдемара готова возражать против малейшей отсрочки, Далтон тихо добавил не без толики черного юмора:

— Было бы не только не правильным торопиться и ложно обвинять невинных, необходимо еще учитывать вариант, что мы их поспешно обвиним и приговорим, а Мать-Исповедница вдруг пожелает принять исповедь и обнаружит, что мы приговорили невиновных. И тогда наша некомпетентность вполне справедливо станет очевидна не только Матери-Исповеднице, но также Суверену и Директорам.

Далтон хотел быть совершенно уверен, что они хорошо поняли риск этой затеи, а потому продолжил:

— Однако будет еще хуже, если мы приговорим этих людей к смерти и приведем приговор в исполнение до того, как Мать-Исповедница ознакомится с делом. Тогда она может вмешаться по собственной воле, причем так, что это приведет не только к смене правительства, но и к тому, что в наказание высшее руководство подвергнется воздействию ее магии.

После этой краткой, но отрезвляющей отповеди Бертран с Хильдемарой довольно долго сидели молча, выпучив глаза.

— Да, конечно, Далтон. Безусловно, ты прав, — после продолжительной паузы проговорил Бертран, растопырив пальцы, как рыба плавники. — Я вовсе не хотел, чтобы мои слова были восприняты таким образом. Как министр я не могу позволить, чтобы кого-то ложно обвинили. Я ни за что не допущу подобного. Это было бы не только чудовищной несправедливостью в отношении ложно обвиненных, но и позволило бы истинным виновникам избежать правосудия и снова убивать.

— Но мне показалось, что вы уже практически готовы назвать имена убийц? — В голосе Хильдемары снова зазвенели угрожающие нотки. — Я столько наслышана о ваших талантах, что склонна думать, что вы просто перестраховываетесь. Ведь наверняка старший помощник министра позаботится, чтобы справедливость восторжествовала как можно скорей? Народ захочет знать, что министр культуры достоин занимаемой должности. И все должны увидеть, что он плодотворно довел это дело до конца.

— Верно. — Бертран буравил жену взглядом до тех пор, пока она не откинулась на спинку стула. — Мы желаем справедливого разбирательства.

— Стоит также добавить, что идут разговоры о какой-то хакенской девушке, которую недавно изнасиловали, — добавила Хильдемара. — Слухи об изнасиловании всегда распространяются быстро. И люди считают, что эти два преступления связаны.

— До меня эти слухи тоже доходили, — вздохнул Далтон. — Это ужасно.

Следовало бы догадаться, что до Хильдемары эти сведения так или иначе дойдут, и она пожелает, чтобы и этот вопрос тоже был решен. Далтон был готов и к такому варианту, но надеялся, что удастся как-нибудь обойти этот вопрос.

— Хакенская девушка? А кто сказал, что она не лжет? Может, она просто пытается таким образом прикрыть внебрачную беременность и заявляет об изнасиловании лишь для того, чтобы вызвать сочувствие в дальнейшем?

Бертран макнул в горчицу кусочек свинины.

— Ее имени еще никто не назвал, но, насколько я слышал, считают, что изнасилование имело место. Ее имя пытаются выяснить, чтобы доставить ее к судье.

Бертран, нахмурившись, многозначительно смотрел на Далтона, пока не убедился, что тот понимает, о ком идет речь.

— Люди боятся, что это не только правда, но и что изнасиловали ее те же, кто убил Клодину. Опасаются, что одни и те же преступники уже совершили два преступления и на этом не остановятся.

Бертран сунул кусок свинины в рот. Стейн, медленно жуя хрустящую говядину, внимательно прислушивался к разговору со всевозрастающим отвращением. Уж он бы наверняка быстро со всем разобрался с помощью меча. Далтон бы тоже так поступил, будь все так просто.

— Именно поэтому преступление должно быть раскрыто. — Хильдемара снова придвинулась ближе. — Люди должны знать, кто виноват.

Отдав недвусмысленный приказ, она выпрямилась на стуле.

— Я знаю тебя, Далтон, — сжал Бертран плечо помощника. — И знаю, что ты просто не хочешь раньше времени заявлять о раскрытии преступления из присущей тебе скромности, но также знаю наверняка, что ты его уже раскрыл и вскоре объявишь имена убийц. Причем до того, как люди затравят несчастную хакенскую девочку и потащат ее к судье. После того, что ей совершенно очевидно пришлось пережить, было бы несправедливо подвергать ее еще большим унижениям.

Никто этого не знал, но Далтон уже уговорил Несана столкнуть камешек с горы. Однако теперь он ясно видел, что придется ему самому пнуть этот камень, причем в совершенно другом направлении.

Сидевший рядом с Хильдемарой Стейн с отвращением отшвырнул кусок хлеба.

— Хлеб горелый!

Далтон вздохнул. Этому типу явно нравятся грубые выходки. Он терпеть не может, когда его не замечают, и как ребенок выкидывает всякие фокусы, чтобы привлечь внимание. А они исключили его из разговора.

— На кухне возникли кое-какие неприятности с печами, — сообщил Далтон. — Если вам не нравится поджаристый хлеб, срежьте подгоревшую корочку.

— У вас неприятности с ведьмами! — рявкнул Стейн. — А вы рекомендуете срезать корочку! Так вы решаете все сложности?

— У нас неприятности с печами, — сквозь зубы процедил Далтон, быстро оглядывая зал, чтобы проверить, обращает ли кто-нибудь внимание на имперца.

Несколько женщин, сидевших слишком далеко, чтобы что-то расслышать, строили Стейну глазки.

— Возможно, что-то с вытяжкой. Завтра мы все поправим.

— Ведьмы! — повторил Стейн. — Это ведьмы своим колдовством сожгли здесь хлеб. Всем известно, что, если поблизости есть ведьма, она не удержится, чтобы не сжечь хлеб!

— Далтон, — прошептала Тереза, — он разбирается в магии. Может, ему известно что-то, чего не знаем мы.

— Он просто суеверный, вот и все, — улыбнулся Далтон жене. — Насколько я знаю Стейна, он просто над нами издевается.

— Я могу помочь вам их обнаружить. — Стейн, откинувшись на стуле, принялся чистить ножом ногти. — В ведьмах я разбираюсь. Скорее всего именно ведьмы убили ту женщину и изнасиловали другую. И я найду их для вас, раз уж вы сами не можете. Еще один скальп на плаще мне не помешает.

Швырнув салфетку на стол, Далтон извинился перед женой, встал, обошел министра с Хильдемарой и, подойдя к Стейну, наклонился к его уху. От имперца воняло.

— У меня есть особые причины вести дело так, как я считаю нужным, — прошептал Далтон. — Следуя моим планам, мы заставим эту лошадь пахать наше поле, везти нашу карету и тащить бочку с водой. Если бы мне просто захотелось конины, мне не понадобилась бы твоя помощь. Я бы сам ее зарезал. Поскольку я уже предупреждал тебя, чтобы ты думал, прежде чем говорить, а ты явно не внял предупреждению, то позволь мне объяснить так, чтобы ты наконец понял.

Стейн ухмыльнулся, демонстрируя желтые зубы, а Далтон наклонился к нему еще ближе.

— Эта неприятность отчасти возникла из-за тебя и благодаря твоему неумению изящно воспользоваться тем, что дается тебе добровольно. Ты предпочел силой взять девушку, которая вовсе себя не предлагала. Я не могу изменить того, что произошло, но если ты еще хотя бы раз не вовремя откроешь рот с целью произвести сенсацию, я лично перережу тебе глотку и отошлю твою голову твоему императору в корзине. И попрошу прислать кого-нибудь, у кого мозгов побольше, чем у похотливой свиньи.

Далтон прижал кончик зажатого в руке кинжала к подбородку Стейна.

— Ты здесь сидишь в присутствии людей, выше тебя рангом. Так что, будь любезен, разъясни сидящим за столом добрым людям, что это всего лишь твоя очередная грубая шуточка. И, Стейн, лучше тебе говорить очень убедительно, или клянусь, что этой ночи ты не переживешь.

Стейн любезно рассмеялся.

— Ты мне нравишься, Кэмпбелл. Мы похожи. Я знаю, что мы с тобой сварим кашу. Вам с министром Орден понравится. Несмотря на ваши пританцовки, мы с вами похожи.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: