В РАЙОНЕ МОЛОЧНОГО ХОЗЯЙСТВА

В отзывах литературы по вопросу о влиянии молоч­ного хозяйства на положение крестьянства мы наты­каемся на постоянные противоречия: с одной стороны, указывается на прогресс хозяйства, увеличение дохо­дов, повышение техники земледелия, обзаведение луч­шими орудиями; с другой стороны, — на ухудшение питания, образование новых видов кабалы и разорение крестьян. После изложенного во II главе нас не дол­жны удивлять эти противоречия: мы знаем, что про­тивоположные отзывы относятся к противополож­ным группам крестьянства. Для более точного суж­дения об этом предмете возьмем данные о распре­делении крестьянских дворов по числу коров у каждого двора[209].

Таким образом распределение коров среди крестьян нечерноземной полосы оказывается очень похожим на распределение рабочего скота среди крестьян чернозем­ных губерний (см. II главу). При этом концентрация мо­лочного скота в описываемом районе оказывается силь­нее, чем концентрация рабочего скота. Это явно указы­вает на то, что разложение крестьянства стоит в тесной связи именно с местной формой торгового земледелия. На эту же связь указывают, по-видимому, и следующие данные (к сожалению, .недостаточно полные). Если взять итоговые данные земской статистики (г. Благове­щенский; о 122 уездах 21-ой губернии),то получим на 1 двор в среднем — 1,2 коровы. Следовательно, в нечер­ноземной полосе крестьянство, по-видимому, богаче ко­ровами, чем в черноземной, а петербургское еще богаче, чем крестьянство нечерноземной полосы вообще. С дру­гой стороны, процент бесскотных дворов в 123 уез­дах 22-х губерний равен 13%, а во взятых нами 18-ти уездах =17%, в 6-ти же уездах Петербургской губ. = 18,8%. Значит, разложение крестьянства (в рассма­триваемом отношении) сильнее всего в Петербургской губернии, затем в нечерноземной полосе вообще. Это свидетельствует о том, что именно торговое земледелие является главным фактором разложения крестьянства.

Из приведенных данных видно, что около половины крестьянских дворов (бескоровные и однокоровные) могут принимать лишь отрицательное участие в благах молочного хозяйства. Крестьянин, имеющий 1 корову, станет продавать молоко лишь из нужды, ухудшая питание своих детей. Наоборот, около пятой доли дво­ров (с 3 и более коровами) концентрируют в своих руках, вероятно, более половины всего молочного хозяйства, так как у этих дворов качество скота и до­ходность хозяйства должны быть выше, чем у “сред­него” крестьянина[210]. Интересную иллюстрацию этого вывода представляют данные об одной местности высокоразвитого молочного хозяйства и капитализма вообще. Мы говорим о Петербургском уезде[211]. Особен­но широко развито молочное хозяйство в дачном районе уезда, населенном преимущественно русскими; здесь наиболее развито травосеяние (23,5% надельной пашни против 13,7% по уезду), посев овса (52,3% нашни) и картофеля (10,1%). Земледелие стоит под прямым влиянием С.-Петербургского рынка, которому нужны овес, картофель, сено, молоко, конная рабочая сила (1. с., 168). “Молочным промыслом” занято 46,3% семей приписного населения. Молоко сбывается от 91% всего числа коров. Доход от промысла равен 713 470 руб. (203 руб. на семью, 77 руб. на корову). Качество скота и уход за ним тем лучше, чем местность ближе к С.-Пе­тербургу. Сбыт молока бывает двоякий: 1) скупщикам на месте и 2) в С.-Петербурге в “молочные фермы” и т. п. Последний вид сбыта несравненно выгоднее, но “большинство хозяйств, имеющих одну или две коровы, а иногда и более, лишено возможности поставлять свой продукт непосредственно в С.-Петербург” (240) — отсут­ствие лошади, убыточность провоза по мелочам и т. д. К скупщикам же принадлежат не только специалисты-торговцы, но и лица, имеющие собственное молочное хозяйство. Вот данные по 2-м волостям уезда:

Можно судить по этому, как распределяются блага молочного хозяйства во всем крестьянстве нечерно­земной полосы, среди которого, как мы видели, кон­центрация молочного скота еще больше, чем среди этих 560 семей. Остается добавить, что 23,1% кре­стьянских семей С.-Петербургского уезда прибегают к найму рабочих (среди которых и здесь, как и везде в земледелии, преобладают поденные рабочие). “При­нимая во внимание, что сельскохозяйственных рабочих нанимают почти исключительно семьи, имеющие полное земледельческое хозяйство” (а таковых в уезде лишь 40,4% всего числа семей), “должно заключить, что более половины таких хозяйств не обходится без наем­ного труда” (158).

Таким образом в противоположных концах России, в самых различных местностях, в Петербургской и в какой-нибудь Таврической губернии, общественно-эко­номические отношения внутри “общины” оказываются совершенно однородными. “Мужики-землепашцы” (выра­жение г-на Н. —она) и там и здесь выделяют мень­шинство сельских предпринимателей и массу сель­ского пролетариата. Особенность земледелия состоит в том, что капитализм подчиняет себе в одном районе — одну, в другом — другую сторону сельского хозяйства, и потому однородные экономические отно­шения проявляются в самых различных агрономических и бытовых формах.

Установив тот факт, что и в описываемом районе крестьянство распадается на противоположные классы, мы уже легко разберемся в тех противоречивых отзы­вах, которые делаются обыкновенно о роли молочного хозяйства. Вполне естественно, что зажиточное кре­стьянство получает толчок к развитию и улучшению земледелия, результатом чего является распростране­ние травосеяния, которое становится необходимою со­ставною частью торгового скотоводства. В Тверской губ., например, констатируют развитие травосеяния, и в самом передовом Кашинском уезде уже 1/6 часть Дворов сеет клевер (“Сборник”, XIII, 2, с. 171). Инте­ресно отметить при этом, что на купчих землях большая доля пашни занята посевными травами, чем на наделе: крестьянская буржуазия предпочитает, естественно, частную собственность на землю общинному владению[212]. В “Обзоре Ярославской губ.” (вып. II, 1896) встречаем тоже массу указаний на рост травосеяния, и опять-таки главным образом на купчих и арендован­ных землях[213]. В том же издании встречаем указания на распространение улучшенных орудий: плугов, мо­лотилок, катков и проч. Сильно развивается маслоделие и сыроварение и т. д. В Новгородской губ. еще в начале 80-х годов было отмечено, наряду с общим ухудшением и уменьшением крестьянского скотоводства, — улуч­шение его в некоторых отдельных местностях, где есть выгодный сбыт молока или где издавна установился промысел выпойки телят (Бычков: “Опыт подворного исследования экономического положения и хозяйства крестьян в трех волостях Новгородского уезда”. Новг., 1882). Выпойка телят, представляющая из себя тоже один из видов торгового скотоводства, составляет вообще довольно распространенный промысел в Нов­городской, Тверской губ. и вообще невдалеке от столиц (см. “Вольнонаемный труд и т. д.”, изд. д-та земледе­лия). “Этот промысел, — говорит г. Бычков, — по су­ществу своему составляет доход и без того уже доста­точных крестьян с значительным количеством коров, так как при одной корове, иногда даже при двух мало­удойных, выпойка телят немыслима” (1. с., 101)[214].

Но самым выдающимся признаком хозяйственных успехов крестьянской буржуазии в описываемом районе является факт найма рабочих крестьянами. Местные землевладельцы чувствуют, что нарождаются конку­ренты для них, и в своих сообщениях д-ту земледелия объясняют даже иногда недостаток рабочих тем, что их перебивают зажиточные крестьяне (“Вольнонаемный труд”, 490). Наем рабочих крестьянами отмечается в Ярославской, Владимирской, С.-Петербургской, Нов­городской губ. (1. с., passim). Масса подобных указа­нии рассеяна и в “Обзоре Ярославской губ.”.

Все эти прогрессы зажиточного меньшинства ло­жатся, однако, тяжело на массу крестьянской бедноты. Вот, например, в Копринской волости Рыбинского уезда Яросл. губ. отмечается распространение сыро­варен — по инициативе “известного учредителя артель­ных сыроварен В. И. Бландова”[215]. “Более бедные крестьяне, имеющие по одной корове, нося"... молоко” (на сыроварню), “конечно, делают ущерб своему пита­нию”; тогда как состоятельные улучшают свой скот (с. 32—33). Среди видов наемной работы отмечается отход на сыроварни; из молодых крестьян образовы­вается контингент мастеров-сыроваров. В Пошехонском уезде “число сыроварен и маслоделен увеличивается с каждым годом все более и более”, но “та польза, ко­торую приносят для крестьянского хозяйства сыро­варни и маслодельни, едва ли окупается теми невыго­дами, какие имеют наши сыроварни и маслодельни в крестьянской жизни”. По сознанию самих крестьян, они принуждены часто голодать, так как, с открытием в известной местности сыроварни, молочные продукты идут на эти сыроварни и маслодельни, и крестьяне питаются обыкновенно молоком, разведенным водой. Развивается расплата товаром (стр. 43, 54, 59 и др.), так что приходится пожалеть о том, что на наше “на­родное” мелкое производство не распространяется закон, запрещающий расплату товаром на “капитали­стических” фабриках[216].

Таким образом отзывы лиц, непосредственно знако­мых с делом, подтверждают наш вывод, что участие большинства крестьян в прогрессах местного земледе­лия чисто отрицательное. Прогресс торгового земле­делия ухудшает положение низших групп крестьян и окончательно выталкивает их из рядов земледельцев. Заметим, что в народнической литературе было ука­зано это противоречие между прогрессом молочного хозяйства и ухудшением питания крестьян (впервые, кажется, Энгельгардтом). Но именно на этом примере и можно видеть узость народнической оценки тех явле­ний, которые происходят в крестьянстве и земледелии. Замечают противоречие в одной форме, в одной мест­ности и не понимают, что оно свойственно всему обще­ственно-хозяйственному строю, проявляясь повсюду в различных формах. Замечают противоречивое значе­ние одного “выгодного промысла” — и усиленно сове­туют “насаждать” среди крестьян всяческие другие “местные промыслы”. Замечают противоречивое зна­чение одного из сельскохозяйственных прогрессов — и не понимают, что машины, например, имеют и в зем­леделии совершенно то же политико-экономическое значение, как и в промышленности.

VI. РАЙОН ЛЬНОВОДСТВА

На описании двух первых районов капиталистиче­ского земледелия мы остановились довольно подробно ввиду их обширности и типичности наблюдаемых там отношений. В дальнейшем изложении мы будем огра­ничиваться уже более краткими указаниями относи­тельно некоторых важнейших районов.

Лен — главнейшее из так называемых “промышлен­ных растений”. Уже этот термин указывает на то, что мы имеем здесь дело именно с торговым земледелием. Например, в “льняной” Псковской губернии лен издавна уже представляет для крестьянина “первые деньги”, по местному выражению (“Военно-стат. сборник”, 260). Производство льна является просто одним из средств добывать деньги. Пореформенная эпоха характери­зуется, в общем и целом, несомненным ростом торгового льноводства. Так, в конце 60-х годов размеры произ­водства льна в России определялись приблизительно в 12 миллионов пудов волокна (ibid., 260); в на­чале 80-х годов — в 20 млн. пудов волокна (“Ист.-стат. обзор промышленности России”, т. I, СПБ. 1883, стр. 74); в настоящее время в 50-ти губерниях Евр. Рос­сии собирается свыше 26 млн. пуд. льняного волокна[217]. В собственно льноводном районе (19 губерний нечер­ноземной полосы) площадь посевов льна изменя­лась в последнее время так: 1893 — 756,6 тыс. дес.; 1894 — 816,5 тыс. дес.; 1895 — 901,8 тыс. дес.; 1896 — 952,1 тыс. дес. и 1897 — 967,5 тыс. дес. Во всей же Евр. России (50 губ.) было в 1896 г. 1617 тыс. дес. под льном, а в 1897 — 1669 тыс. дес. (“Вестн. Фин.”, ibid., и 1898, № 7) против 1399 тыс. дес. в начале 1890-х годов (“Произв. силы”, I, 36). Точно так же и общие отзывы в литературе свидетельствуют о росте торгового льноводства. Например, относительно первых двух десятилетий после реформы “Ист.-стат. обзор” констатирует, что “область культуры льна с промыш­ленною целью увеличилась несколькими губерниями” (1. с., 71), на что особенно повлияло расширение же­лезнодорожной сети. О Юрьевском уезде Владимирской губернии г. В. Пругавин писал в начале 80-х годов: “Посевы льна получили здесь чрезвычайно широкое распространение за последние 10—15 лет”. “Некоторые многосемейные домохозяева продают льна на 300—500 и более рублей ежегодно... Покупают” (лен на семена) “в г. Ростове... Здешние крестьяне чрезвычайно вни­мательно относятся к выбору семян” (“Сельская об­щина, кустарные промыслы и земледельческое хозяй­ство Юрьевского уезда Владимирской губ.”. М. 1884, стр. 86—89). В земско-статистическом сборнике по Тверской губ. (т. XIII, в. 2) отмечается, что “важней­шие хлеба яровых полей, ячмень и овес, уступают место картофелю и льну” (с. 151); в некоторых уездах лен занимает от 1/3 до ¾ ярового поля, например в Зубцовском, Кашинском и др., “в которых льноводство приняло ясно выраженный спекулятивный характер промысла” (с. 145), развиваясь особенно сильно на арендуемых новинах и перелогах. При этом наблюдают, что в одних губерниях, где есть еще свободные земли (новины, пустыри, участки, очищаемые от леса), льно­водство особенно расширяется, а в некоторых издавна льноводческих губерниях “культура льна или остается в прежних размерах, или даже уступает вновь вводи­мой, например, культуре корнеплодов, овощей и т. п.” (“Вести. Фин.”, 1898, № 6, с. 376, и 1897, № 29), т. е. уступает место другим видам торгового земле­делия.

Что касается до вывоза льна за границу, то в первые два десятилетия после реформы он возрастал замеча­тельно быстро: с 4,6 млн. пуд. в среднем за 1857— 1861 гг. до 8,5 млн. пуд. в 1867-1871 гг. и до 12,4 млн. пуд. в 1877—1881 гг., но затем вывоз как бы останав­ливается на прежней величине, составляя в среднем за 1894—1897 гг. 13,3 млн. пуд.[218] Развитие торго­вого льноводства вело, естественно, к обмену не только между земледелием и промышленностью (продажа льна и покупка фабрикатов), но и к обмену между разными видами торгового земледелия (продажа льна и покупка хлеба). Вот данные об этом интересном явлении, кото­рое наглядно показывает, что внутренний рынок для капитализма создается не только отвлечением населения от земледелия к промышленности, но и специализацией торгового земледелия[219]:

Как же отзывается этот рост торгового льноводства на крестьянстве, которое, как известно, является глав­ным производителем льна?[220] “Проезжая по Псковской губернии, присматриваясь к ее экономическому быту, нельзя не заметить, что рядом с редкими крупными богатыми единицами, селами и деревнями, стоят крайне бедные единицы; эти крайности составляют характе­ристическую черту хозяйственной жизни льняного районам. “Посевы льна приняли азартное направление”, и “большая часть” дохода от льна “остается у скупщиков и у тех, кто отдает землю в аренду под лен” (Строкин, 22—23). Разорительные арендные цены представляют из себя настоящую “денежную ренту” (см. выше), и масса крестьян находится “в полной и безнадежной зависимости” (Строкин, ibid.) от скупщиков. Господ­ство торгового капитала сложилось в этой местности издавна[221], и отличие пореформенной эпохи состоит в гигантской концентрации этого капитала, в подрыве монопольного характера прежних мелких скупщиков, в образовании “льняных контор”, которые забрали в свои руки всю торговлю льном. “Значение льновод­ства, — говорит г. Строкин о Псковской губ., — выра­жается... в сосредоточении капиталов в нескольких руках” (с. 31). Превращая льноводство в азартную игру, капитал разорял массы мелких земледельцев, которые ухудшали качество льна, истощали землю, доходили до сдачи наделов и в конце концов увеличи­вали число “отхожих” рабочих. Незначительное же меньшинство зажиточных крестьян и торговцев полу­чило возможность — и было поставлено конкуренцией в необходимость — вводить технические усовершен­ствования. Стали распространяться льномяльные ма­шины Кутэ, как ручные (ценою до 25 руб.), так и конные (втрое дороже). В 1869 г. в Псковской губ. счи­талось только 557 этих машин, а в 1881 г. — 5710 (4521 ручная и 1189 конных)[222]. “В настоящее время, — читаем в “Ист.-стат. обзоре”, — каждая исправная крестьянская семья, занимающаяся льноводством, имеет ручную машину Кутэ, которая получила даже название “псковской мяльной машины”” (1. с., 82—83). В каком отношении стоит это меньшинство “исправных” хозяев, заводящих машины, к остальному крестьянству, — мы уже видели во II главе. Вместо первобытных трещоток, очищавших семя крайне дурно, Псковское земство стало вводить усовершенствованные зерноочистительные машины (триера), и “более зажиточные крестьяне-промышленники” находят уже выгодным сами покупать эти машины и отдавать их за плату льноводам (“Вестн. фин.”, 1897, № 29, стр. 85). Более крупные скупщикн льна устраивают сушильни, прессы, нанимают рабочих для сортировки и трепания льна (см. пример у г. В. Пругавина, 1. с., 115). Наконец, необходимо добавить, что обработка льняного волокна требует особенно много рабочих рук: считают, что возделывание 1 десятины льна требует 26 рабочих дней собственно земледельче­ских и 77 дней на изготовление волокна из соломы (“Ист.-стат. обзор”, 72). Поэтому развитие льноводства ведет, с одной стороны, к большей занятости зимнего времени земледельца; с другой стороны, к образованию спроса на наемный труд со стороны тех помещиков и зажиточных крестьян, которые занимаются посевами льна (см. пример тому в гл. III, § VI).

Итак, и в районе льноводства рост торгового земледе­лия ведет к господству капитала и к разложению крестьянства. Громадной задержкой этого последнего процесса являются, несомненно, разорительно высокие арендные цены на землю[223], давление торгового капи­тала, прикрепление крестьян к наделу и высота пла­тежей за надельную землю. Поэтому, чем шире будет развиваться покупка земли крестьянами[224] и промыс­ловый отход[225], распространение усовершенствован­ных орудий и приемов земледелия, — тем быстрее торговый капитал будет вытесняться промышленным капиталом, тем быстрее пойдет образование сельской буржуазии из крестьянства и вытеснение отработочной системы помещичьего хозяйства капиталистическою.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: