СЛОМАННЫЙ РУЖЕЙНЫЙ ПРИКЛАД

Принцесса Изотта возвратилась в Страмбу тайно — так же, как в добрые старые времена, еще при жизни своего отца, ее покинула; приехала она ночью, когда ворота были заперты, а весь город уже спал, в сопровождении приора Интрансидженте и взвода усталых солдат кардинала… Самого кардинала стража, впустившая принцессу, в ее свите не заметила; вскоре по всему городу из уст в уста стали передавать печальную новость, что якобы Его Преосвященства уже нет в живых, — несправедливость, жертвой которой он стал в Перудже, и неслыханное насилие, совершенное над ним, настолько ошеломили благородного старца, что его сердце не выдержало и остановилось навсегда.

Это было коварство судьбы, удар в спину, страшная катастрофа, потрясающая и неожиданная, и у Петра, когда он услышал эту новость, просто опустились руки, а колени так ослабели, что он повалился в кресло, на котором обычно сидел герцог Танкред, когда играл в шахматы, — это было в маленьком личном кабинете, унаследованном им от покойного герцога, — совершенно не зная, что же делать дальше. Теперь он становится ответственным не только за потерю приданого принцессы, не только за то, что Изотта в Перудже была заключена в тюрьму, но и за смерть кардинала, ибо герцогиня и приор Интрансидженте, а может быть, и сама Изотта припишут ему еще и это новое несчастье и, конечно, не примут во внимание того, что смерть кардинала была совершенно естественна, она могла наступить в любое время и без этого излишнего перенапряжения, вызванного действиями высокомерных перуджанцев.

Не оставалось сомнения и в том, что злосчастное событие станет новой преградой между Петром и Изоттой и опять отдалит, а то и вовсе сделает невозможной их свадьбу, без которой, по словам искушенного портного господина Шютце, его «восседание» на герцогском троне вряд ли станет прочным, а также в том, что все дорогостоящие приготовления к свадьбе, для чего страмбская казна должна была взять деньги у евреев, окажутся совсем неоправданными, ненужными и достойными осмеяния. И вот, пока озадаченный Петр в растерянности сидел возле шахматного столика, свесив руки, и на своем родном чешском языке спрашивал себя, что же ему теперь предпринять, за дверью послышался тихий шорох, и вошел господин Шютце, держа в руках готовый костюм, который Петр велел себе сшить, костюм, соответствующий столь печальным обстоятельствам, — скромный, выдержанный в темных тонах, без нарядных разрезов и тесьмы — словом, без модной отделки и изысков.

— Ну, на вашем месте я был бы особенно осторожен, герр фон Кукан, — сказал портной в ответ на вопрос, который Петр только что задал самому себе, а теперь перевел на родной язык господина Шютце, — избегайте яичных омлетов, потому что…

— Я знаю, — перебил его Петр, — в яичные омлеты удобно подмешивать яд под названием volpe.

— Совершенно верно, — продолжал господин Шютце, — и не доверяйтесь ничему и никому. В особенности не вздумайте съесть половину яблока, даже если кто-нибудь прямо у вас на глазах возьмет его из корзины и как ни в чем не бывало разрежет на две половины, одну подаст вам, а другую оставит себе, потому что нож, по всей вероятности, только с одной стороны намажут ядом, и, значит, ваша половина будет отравлена, а вторая — нет. Это — новшество в искусстве отравления, вам следует знать. Люди изобретательны и хитры, а вы, герр фон Кукан, стали бельмом на глазу у стольких солидных господ, что приходится только удивляться, как это вам удалось. А у меня к вам записочка.

— От принцессы? — воскликнул Петр.

— Где там, — сказал господин Шютце, — принцесса и слышать о вас не хочет, не рассчитывайте, что она вдруг станет посылать вам записочки.

Господин Шютце пошарил в нескольких карманах и в одном из них нашел листок.

— Записочку подсунула мне Bianca matta, вы ее знаете, чтобы я вам передал. Чем больше я наблюдаю за этой кудахтающей карлицей, тем больше думаю, что не такая уж она matta, как все считают, а только притворяется, потому что безумие обеспечивает ей тепленькое местечко при дворе.

На листочке, перепачканном шоколадом, круглым нескладным почерком было написано: «Петр, имей глаза позади и носи металлический ошейник».

— Нет, она все-таки matta, — воскликнул Петр, прочитав вслух предупреждение. — Тут же нет никакого смысла.

— О! Есть, есть, — сказал господин Шютце, — и это, собственно, то же самое, о чем я вас только что предупреждал. Я вам говорил о яде, а Бьянка предостерегает от нападения. «Иметь глаза позади» — насколько я знаю итальянский, это значит — не оставляйте без внимания то, что делается позади вас. А носить металлический ошейник — совет очень разумный. Металлический ошейник, скрытый под воротничком, может уберечь вас от петли, а петлю палач набрасывает на свою жертву сзади.

— Человека можно уничтожить тысячью способов, — возразил Петр. — Я уберегусь от петли, а кто-нибудь проткнет меня шпагой, или стукнет молотком по голове, или просто пристрелит.

— Разумеется, герр фон Кукан, — согласился господин Шютце, — но на вашем месте я бы с благодарностью внял совету Бьянки: не исключено, что она кое-что подслушала и знает, какая смерть вам уготована. Проткнуть вас шпагой, или ударить молотом по голове, и даже застрелить, конечно, можно, но все это оставит на вашем теле безобразные следы, а вот если опытный палач затянет у вас на горле петлю и свернет вам шею, можно будет спокойно сообщить, что вас хватил удар. Так бывало, герр фон Кукан, чаще, чем вы можете себе представить. Эти ошейники есть у меня на складе, так же как и обувь с полыми каблуками, потому что некоторым господам нравится воображать, что их жизнь подвергается постоянной опасности. Но в вашем случае это отнюдь не игра воображения, а факт. Momentchen![174]Ошейничек, подходящий для вас, я подберу, что-нибудь с металлическими украшениями поверху, чтобы он выглядел отделкой и имел еще то преимущество, что никакая веревка, переброшенная через горло, на нем не будет скользить. А кольчуга у вас, разумеется, есть?

— Есть, — ответил Петр, — и однажды она уже спасла мне жизнь.

— Вот видите! — проговорил господин Шютце и ушел.

Спустя примерно час, после того как Петр уже стал обладателем крепкого и хорошо пригнанного ошейника, он получил благоухающую духами, изящную визитную карточку, в которой вдовствующая герцогиня приглашала его в три часа дня нанести ей и ее дочери визит в их апартаментах.

Изобилие странных и удручающих событий, которые преследовали его последнее время, привело Петра в состояние такого отупения, что он даже не сознавал всего идиотизма ситуации: ведь он собирался к своей милой нареченной и ее матери, оснастив себя металлическим ошейником, предохраняющим горло, — чтобы его не удушили, кольчугой — чтобы не закололи, острой шпагой для защиты от нападения и мешочком золотых на случай, если придется спасаться бегством.

Мать и дочь сидели на узких, мягких креслицах у окна, выходящего во внутренний двор замка, склоненные над рукоделием: Изотта вышивала золотыми нитками платочек на деревянном грибочке, герцогиня длинными ножницами вырезала на куске ткани шафранного цвета поперечные отверстия; между ними возвышался строгий Интрансидженте, он стоял, повернувшись лицом к двери, в которые ввели Петра, тогда как герцогиня, сидевшая по правую руку от приора, а Изотта — по левую, были наклонены так, что были видны лишь в профиль; на их фоне Интрансидженте выглядел таким сильным, таким властным и могущественным, что обе женщины у его ног казались совсем маленькими, почти детьми; крошечная Бьянка присела на корточки возле герцогини, словно домовой, — и Петру вдруг показалось, что перед ним картина, написанная в манере давно минувших времен, еще не знавшей перспективы, когда размер изображенных фигур зависел от их святости и знатности.

Сделав несколько медленных, соответствующих важности момента pas du courtisan, Петр низко поклонился и с нежными и скорбными модуляциями в голосе, исполненном печали, выразил вдовствующей герцогине и Изотте соболезнование по поводу неожиданной кончины их дорогого родственника, последнего потомка по мужской линии славного рода д'Альбула, кардинала Тиначчо. Ни герцогиня, ни Изотта не отреагировали на его изысканную речь, достойную бывшего страмбского arbitri rhetoricae, не удостоили его даже взгляда, не пошевелились, словно вовсе не замечали его присутствия: очевидно, было условлено, что все переговоры будет вести приор Интрансидженте. Но он тоже молчал и только мрачно, с нескрываемой неприязнью смотрел на Петра злыми глазами.

— Посиди с нами, imbecille, ты ведь пока еще герцог, — вдруг произнесла Бьянка.

— Спасибо тебе, Бьянка, за проявление человеческого внимания и дружелюбия ко мне, в нынешнее время столь редких, — сказал Петр, — но я охотно постою, потому что не думаю, что прием, на который я столь любезно приглашен, продлится долго.

При этих словах Изотта опустила на колени грибок и всплеснула руками, а потом, сложив молитвенно ладони, воскликнула, воззрившись в потолок:

— И он еще осмеливается говорить о внимании и дружелюбии! На человеческое внимание и дружелюбие рассчитывает тот, кто погубил моего отца, приведя в Страмбу его убийцу, тот, кто уничтожил моего дядю, кто разорил нас и за несколько недель превратил Страмбу в сумасшедший дом! Да все наши несчастья и страдания начались с его проклятого появления в нашем городе! Внук кастратора, который втерся к нам в доверие и из-за которого я была изгнана из Страмбы, оказалась в тюрьме, еще надеется на человеческое внимание и дружелюбие!

— Если я чего-то и ждал, Изотта, так это прежде всего твоих упреков, которыми ты меня и осыпала, — сказал Петр. — Я знал, что они последуют; пользуясь выражением твоего отца, знал с несомненной уверенностью. Я в точности знал, что именно услышу от тебя, включая и этого кастратора, внуком которого действительно являюсь; точно так же я твердо знаю, что ты пожалеешь о своих словах, когда утихнет твое горе и страдание, потому что верю твоему отцу, который перед самой своей смертью признавался мне, что недооценивал силу твоего характера, когда думал, что стоит тебе только покинуть Страмбу — и ты забудешь меня, но ты, уехав отсюда, не переставала меня любить.

— Это неправда! — воскликнула Изотта.

— Ты слишком хорошо меня знаешь и можешь поверить, что я никогда не лгу, — ответил Петр.

— Я запрещаю вам разговаривать с моей дочерью в таком тоне, — сказала герцогиня Диана.

— Я разговариваю так с девушкой, руку которой мне обещал сам папа римский, — сказал Петр.

— Поскольку ваши руки Его Святейшество еще не соединил, он произнесет, и возможно очень скоро, то единственное, чего вы заслуживаете, молодой человек, то есть проклятие, — заметил Интрансидженте. — Во время своего недавнего посещения я говорил с вами как с герцогом, апеллируя к вашей совести, сейчас я не признаю вас властителем этой земли и этого города и потому обращаюсь уже не к вашей совести, а к вашему здравому смыслу: поймите же или хотя бы постарайтесь спокойно и трезво разобраться в происходящем, молодой человек, и тогда вы наконец поймете, что только благодаря стечению удивительных обстоятельств вы попали туда, где вам быть не подобало и где вы оказались несостоятельны. Мы собираемся договориться с вами спокойно и мирно, потому что не хотим оскорблять того, кто получил благословение Его Святейшества, но намерены решительно положить конец вашему злополучному правлению раньше, чем папское благословение будет отменено, а вас предадут страшной анафеме. Откажитесь добровольно от своего титула, который вы получили при столь необыкновенных обстоятельствах, объявите перед собравшимся народом, что вы отрекаетесь от престола, потому что не желаете мешать ходу событий, которые должны произойти, и уходите с миром.

Петр старался сохранить спокойствие.

— Что это за события, которые должны произойти? — спросил он.

— Поскольку погибли все представители царствующей династии по мужской линии, — ответил Интрансидженте, — Страмба перестанет быть герцогством и целиком и полностью перейдет непосредственно под власть курии. Этого могло и не произойти, если бы вы понимали, каковы границы ваших полномочий. Поэтому осознайте свои ошибки и уходите, пока не поздно. Итак, я жду вашего ответа, жду вашего решения.

— Ничего вы не ждете, потому что мое решение и мой ответ заранее знаете, — сказал Петр. — Мне смешно и подумать, что я должен склонить голову и лишиться всего, чего достиг с таким трудом и ценой таких жертв, только потому, что приор местного монастыря советует мне отсюда убраться. Ни в коем случае, господин приор! Не бывать этому. Я не уступлю, доведу до конца свои начинания и добьюсь поставленной цели — я от них не отрекусь. Я останусь на троне и сделаю Страмбу счастливым и образцовым пристанищем разума и справедливости, и ради этого пожертвую всем, включая собственную жизнь, пусть хоть десяток таких мракобесов, как вы, хоть дюжина председателей Суда или сотня тысяч членов Большого магистрата станут на моем пути. Не пройдет и года, как в Страмбе не останется бедных, но в Страмбе не станет и богатых, в Страмбе не будет сословных привилегий, и никто, даже сам папа римский, мне в этом не помешает. Я слишком хорошо знаю, что делается у Его Святейшества, чтобы бояться его. Только не думайте, что Джованни Гамбарини боялся папы и его проклятий, он боялся меня и был прав. Вы отважились утверждать, что правитель из меня не вышел. Да, да, то же самое сказал бы человек, незнакомый с земледелием, понаблюдав за действиями нового хозяина, который только что получил заброшенную усадьбу. Этот новый земледелец перевернул бы все вверх дном и уничтожил бы на своем участке все, что счел бы негодным и прогнившим; а непонимающий в этом деле наблюдатель, увидев это опустошение, конечно, заявил бы, что тот действует как безумец. Но я отнюдь не сумасшедший, господин приор, и свою государственную деятельность пагубной не считаю, а потому мой ответ на ваш вызов — это решительное и твердое нет. Нет — добровольно не отступлюсь никогда.

— Тогда сожалею, но… Вы этого сами хотели, — сказал Интрансидженте и щелкнул пальцами. Изотта при этом прижала к губам носовой платок и закрыла глаза. Услышав позади, как звякнула щеколда, Петр оглянулся и увидел палача в красном одеянье, без капюшона, поспешно входящего в двери; и это было последнее, что ему дано было увидеть, потому что приор Интрансидженте, движением на удивление проворным и точным, набросил ему на голову черное покрывало, которое извлек из широкого рукава своей белой рясы. Что-то пролетело со свистом, и на шее Петра вокруг металлического ошейника, скрытого под воротником, обвилась тонкая веревка со свинцовым ядром на конце. Палач, туго затягивая веревку правой рукой, словно укрощая дикого жеребца, подошел вплотную к Петру, намереваясь левой свернуть ему шею, но Петр, которому петля не причиняла боли, вспомнив один из многих уроков, что преподнес ему в кулачных боях незабвенный Франта, сын побродяжки Ажзавтрадомой, неожиданно резко присев, обхватил руками, сомкнутыми за спиной, затылок палача и перебросил его, словно мешок, через правое плечо так, что заплечных дел мастер грохнул к его ногам.

Лишенный возможности в этой спешке сбросить покрывало, затянутое веревкой, Петр выхватил из ножен шпагу и вслепую сделал яростный выпад в том направлении, где, по его расчету, мог стоять Интрансидженте, и на самом деле ощутил, как шпага входит в чье-то живое тело. К общему крику, раздавшемуся следом, присоединился крик палача, Поднимающегося с земли. Когда же Петру наконец удалось освободиться от веревки и покрывала, он при виде содеянного тоже возопил от ужаса, потому что шпага пронзила не одно, а два тела — грудь Интрансидженте и горло Изотты, которая в страхе спряталась за спиной приора; Интрансидженте, пораженный в сердце, был мертв, а Изотта, стоя на коленях, кашляя и хрипя, обеими руками старалась задержать кровь, ключом бившую из раны.

— Убийца! — взвизгнула герцогиня и со всего размаху всадила ножницы в грудь Петра, но хрупкий инструмент, наткнувшись на кольчугу, сломался.

— Он дьявол! Дьявол! — завизжала вдова, очевидно, обезумев, и упала с отчаянными рыданиями на тело дочери, распростертой в луже крови: последние силы уже оставляли Изотту.

— Так тебе и надо, стерва, — бросила Бьянка, которая на протяжении всей этой сцены грызла орешки, вынимая их из бумажного кулька. Было неясно, относится эта брань к умирающей принцессе или убитой горем герцогине-матери.

Тут палач, поднявшись с земли, бросился на Петра и, обхватив его колени, пытался повалить, но Петр избавился от преследователя, нанеся ему удар ногой в подбородок; когда же, подбежав к дверям, он распахнул их, четверо испуганных слуг, которые, прильнув к дверям, подслушивали из коридора, ввалились в комнату.

— Прочь, прочь с дороги! — кричал Петр, размахивая окровавленной шпагой. Промчавшись по пустынному коридору в главный зал для аудиенций, он скрылся на балконе.

Мы уже заметили и в надлежащем месте обратили внимание на то, что, хотя герцогский дворец и был весьма прочен, поскольку был воздвигнут из огромных плит, извлеченных из древнеримских развалин, его мощные стены не могли помешать страмбскому люду выведывать новости, часто, правда, искаженные и переваренные, обо всем том важном и примечательном, что происходило во дворце. Вот и сейчас весть о том, что во дворце готовится или уже творится нечто ужасное, чудовищный финал перуджанской трагедии, разыгравшейся по вине преступного бродяги, пришлого чужеземца, который завладел герцогским троном, привлекла на пьяцца Монументале толпы народа, а когда на балконе появился преступный бродяга-лжегерцог собственной персоной, по толпе прошло некое волнообразное движение — люди отшатнулись шага на два, словно на них вдруг налетел шквальный ветер.

— Люд страмбский! Страмбане! — воскликнул Петр насколько мог громко и отчетливо. — Хочу сообщить вам радостную весть: мне удалось избежать покушения, которое на меня готовил приор Интрансидженте, намереваясь вас, страмбане, лишить первого справедливого правителя, который когда-либо возглавлял это государство и которого само Провидение призвало сюда, дабы раз и навсегда покончить со всякой несправедливостью, чинимой властителями Страмбы.

После первых же слов Петра начало твориться нечто совершенно невообразимое: собравшиеся на площади не вознаградили оратора за радостную весть громкими криками «Эввива!», как ему того хотелось бы, не разразились оскорбительной бранью и свистом, которых он опасался, — они остались немы, словно карпы, попавшие в сети, и потихоньку стали расходиться. Движение это было неторопливо и едва заметно, но чернота людских скоплений постепенно серела, а островки свободного пространства между отдельными группами увеличивались, будто кто-то в ширину и длину растягивал дырявое кружево.

— Чтобы претворить в жизнь все свои замыслы, единственная цель которых есть ваше благо, дорогие страмбане, — продолжал Петр, — я с этой минуты начинаю управлять государством самовластно, без помощи Большого магистрата, который я распускаю. И Суд двенадцати мудрецов, которые на самом деле оказали себя глупцами и трусами, я упраздняю.

Некоторое время Петр продолжал говорить, мучительно сознавая бессмысленность и тщету своих усилий, и остановился только тогда, когда площадь опустела, словно весь город вымер: исчезли все, включая каменщика, что недавно красовался на лестнице у фасада одного из домов, подправляя штукатурку; исчезли все, даже мальчик, только что вертевший кубарь возле статуи императора Веспасиана, которую недавно отчистили и снабдили новыми зрачками; исчезли все, вплоть до швейцара, только что охранявшего вход во дворец Гамбарини; исчезли все, вместе с горбуньей, прозванной Коротышка Поликсена, которая держала напротив костела лавчонку с мелкими стеклянными безделушками; исчезли все, кроме Петра, который все еще стоял в одиночестве на балконе и глядел на чистые гладкие плиты, которыми была вымощена площадь, и твердил: «Конец, вот теперь и впрямь всему конец».

Кто-то потянул его за рукав. Это была блаженная Бьянка.

— Иди скорее, imbecille, беги, уже идут за тобой, хотят заточить в тюрьму и спалить на костре, — проговорила она, взяв его за руку. Он подчинился ей и разрешил вести себя, как маленького.

Она так быстро перебирала своими кривыми ножками, что Петр вынужден был ускорить шаг, чтобы не отставать от нее. Они двинулись по коридору, который в эту минуту был так же мертв и пуст, как и пьяцца Монументале, направляясь прямо в его герцогские апартаменты. В руке Бьянка держала зажженный фонарь. Снизу, с первого этажа, доносилось бряцание оружия и топот, который прервал голос командующего офицера:

— Построиться! Шагом марш! И какое бы ни оказывал он сопротивление, взять живым!

— Слышишь? — спокойно произнесла блаженная Бьянка. — Идут за тобой. Они прошли в залу.

— Запри дверь и задвинь засов, — сказала Бьянка. Петр сделал, как она велела. Тогда карлица подступила к мозаичному панно, украшавшему поперечную левую стену, где был изображен поединок Давида с Голиафом, постучала толстым пальцем по квадратной суме с камнями, стоящей у ног Давида, и проговорила:

— Толкай, здесь она должна открыться.

Петр попробовал это сделать голыми руками, но ничего не получилось. Тогда он снял с крюка превосходную пищаль Броккардо и, уперев приклад в суму Давида, стал колотить, жать и давить, словно это был простой лом. Мозаичный прямоугольник отворился, будто окошечко на скрытых шарнирах, образовав в картине черную дыру.

— А теперь засунь туда руку, там внизу нащупаешь ручку, — командовала Бьянка. Он сделал, как она велела, и действительно нащупал ручку.

— Нажми и тяни к себе, словно ты открываешь дверь. — Петр сделал, как она велела, и на самом деле все мозаичное панно отворилось, словно дверь.

— Теперь захлопни окошечко, то, возле сумы, и беги, — приказала Бьянка. — Деньги-то у тебя есть?

— Есть, — сказал Петр, возвращая мозаичный прямоугольник на прежнее место.

— А ты возьмешь меня с собой?

Петр заколебался, но, осознав, что блаженная Бьянка может стать еще одной женщиной, колесованной за то, что помогла ему скрыться, сказал:

— Идем!

Идиотка закудахтала от радости и первой вбежала в низкий сводчатый переход, где пахло мышиным пометом и заплесневелой штукатуркой. Петр последовал за ней, захлопнув дверь с мозаичным панно, изображавшим поединок Давида и Голиафа, как раз в тот момент, когда в запертую дверь залы посыпались оглушительные удары.

Бьянка, освещая дорогу фонарем, радостно мчалась по переходу и по ступенькам вниз, потом завернула налево и опять спустилась по ступенькам вниз так быстро, что ее кривые ножки так и мелькали. Он шел за ней, согнувшись, чтобы не разбить голову, повесив через плечо превосходную пищаль Броккардо.

— И тебя не удивляет, откуда я здесь все знаю: и куда надо толкать и как открыть потайную дверь? — спросила она.

— Конечно, удивительно! — ответил Петр.

— Я была здесь, — объяснила карлица, — когда моя герцогиня помогала бежать Джованни. Ей одной теперь известно, как открывается вход в коридор, ведь Танкреда уже нет в живых, это знает она одна и еще Бьянка! О, у Бьянки есть голова на плечах, Бьянка хитрущая, Бьянка не вчера родилась!

Она так прыгала и смеялась, что начала захлебываться от смеха.

Коридор, изредка скудно освещавшийся через узкие вертикальные щели, был немыслимо длинным, таким длинным, что, казалось, ему не будет конца. Они шли уже около часа и, без сомнения, миновали черту города; но им пришлось идти еще более часа, пока они добрались до площадки, откуда ступеньки круто поднимались вверх.

— Иди первый, — велела Бьянка, — выйдешь в усыпальницу, понимаешь? Подними надгробный камень.

Петр сделал, как она велела; надгробный камень был очень тяжелый, и он с трудом сдвинул его с места.

— Молодец! — похвалила Бьянка, когда выбралась вслед за ним. — Джованни не осилил его, и мы должны были ему помогать, герцогиня и я. А теперь положи камень на прежнее место.

Он сделал, как она велела.

Ложная гробница находилась в углу маленькой лесной часовни святой Катерины; поставил ее Никколо Второй вблизи чудодейственного источника, который исцелял всевозможные глазные болезни. Сейчас у источника стоял привязанный к березе оседланный серый конь в яблоках и пощипывал травку.

Бьянка, увидев коня, захлопала в ладоши.

— Уго послушался Бьянку, Бьянку все слушаются, все делают, как она прикажет!

— Кто такой Уго? — спросил Петр.

— Слуга из конюшни. Я приказала ему привести к часовне коня, когда уже знала, что ты проиграл. Для Джованни тоже сюда привели коня, но тогда это велела сделать герцогиня.

— Ты славная и умная, Бьянка! — сказал Петр. Петр взнуздал коня, прыгнул в седло, потом приподнял Бьянку и посадил впереди себя. Она закряхтела от удовольствия и прижалась к нему.

— Бьянка любит тебя, Петр.

Смотри-ка, все-таки в Страмбе я снискал чье-то расположение, подумал Петр.

— Куда мы поедем? — спросила карлица, когда Петр пустил коня во всю рысь.

— Ко мне на родину, Бьянка, в страну, где я родился. Когда человек теряет все, он всегда возвращается домой.

— Ты, говорят, волшебный стрелок? — спросила Бьянка.

— Нет, я не волшебный стрелок, но ружье мое заколдовано. Заколдовал его мой отец, могущественный волшебник, который, кроме всего прочего, изготовил такое чудесное вещество, красное с перламутровым отливом, что с его помощью можно было превратить свинец в чистое золото.

— А где оно?

— Ах, если бы я знал, — воскликнул Петр, — если бы оно у меня было! Я мог бы весь мир превратить в настоящий рай. Но мой отец спрятал его так хорошо, что никто и никогда его не найдет.

У Петра было такое чувство, будто он болтает с ребенком.

— Покажи мне, как стреляет это ружье, — попросила Бьянка.

— Ведь ты же видела, когда я застрелил capitano di giustizia.

— Но я хочу увидеть еще раз. Сбей вон ту шишку.

Петр снял с плеча ружье, прицелился, но рука у него опустилась, потому что у самой шейки приклад был сломан. Безусловно, это произошло в тот момент, когда Петр вышибал прикладом потайное окошечко в мозаичном панно.

— Ничего не поделаешь, Бьянка, ружье совсем вышло из строя, надо отдать его в починку.

Он бросил сломанный приклад на дорогу и поехал дальше.

Часом позже по этой самой дороге понурый, измученный мул тащил телегу, тяжело нагруженную дровами. Его погонял человек в прокопченной одежде, по всей вероятности, угольщик. Левое колесо телеги наехало на брошенный приклад, а приклад, к удивленью, оказался полым и раскололся пополам; оттуда выпало диковинное вещество, красное с перламутровым отливом, — наверное, когда-то его туда спрятали, и человеку, сделавшему это, было очень важно, чтобы вещество никто не нашел; произошло это, без сомнения, в те времена, когда пищаль еще была собственностью графа Одорико Гамбарини, а Петр Кукань из Кукани исполнял в доме этого графа обязанности пажа. Угольщик ничего не заметил и знай погонял мула дальше. Ночью разразился страшный ливень, и большую часть красноватого, перламутром отливающего вещества унесло водой; красноватые, извилистые, похожие на змейки следы его назавтра растоптало стадо овец. Приклад, развалившийся, как дырявый сапог, измазанный овечьим пометом, несколько дней пролежал на том же месте, куда его швырнул Петр; остаток красного с перламутровым отливом вещества, сохранившийся еще внутри приклада, исчез под слоем жидкой грязи. А потом какой-то путник ногой отпихнул приклад в канаву.

В то же самое или примерно в то же самое время из ворот Рима выехал небольшой, но весьма пышный кортеж кардиналов, епископов и прелатов; то были представители курии, которые по велению Его Святейшества направлялись в Страмбу, переставшую быть герцогством, чтобы управление этой страной передать в руки святой церкви. Процессию возглавлял молодой красавец кардинал Джованни Гамбарини; он должен был стать прямым наместником Его Святейшества в Страмбе; папа одарил его кардинальской шапочкой в вознаграждение за то, что, упав перед ним на колени, Джованни искренне покаялся во всех своих грехах и передал церкви все свое имущество, дворец в Страмбе и все латифундии. Молодой человек был радостен и весел; перед ним ехала белая, как снег, ослица и везла на хребте своем драгоценный золотой сундук с наисвятейшими Светлыми дарами, что должно было символизировать чистоту намерений и помыслов молодого кардинала.

А Петр, посадив впереди себя блаженную Бьянку, двигался на север тем же путем, которым в свое время приехал сюда. Погода портилась. Над гладью реки Инн поднимались клубы сырого тумана, сливаясь с низким небосводом. Петр, смертельно усталый, задремал в седле, и почудилось ему, будто он отчетливо слышит чей-то трогательный, очень ясный голос, произнесший его имя; стряхнув сон, он широко открыл глаза. И тут увидел нечто похожее на три гигантские, поднимающиеся со дна долины, почти прозрачные женские фигуры — две беловатые и одну темноватую, облаченные в ниспадающие одеяния; они склонили головы и, казалось, сверху разглядывали Петра. Но мираж вскоре исчез: черная птица пролетела у головы темноватой, там, где у нее мог быть рот, если бы он у нее был; птица издала насмешливый, пронзительный клекот; и уже не стало женских фигур, сверху наблюдавших за его странствованием, а вместе с ними пропало и ощущение чего-то действительно существовавшего, исчезли воспоминания о чем-то непознанном, и остались только мгла, туман да ветер, стонущий в ветвях деревьев.

Бьянка завертелась и попросила:

— Прикрой меня.

Он сделал, как она велела. И двинулся навстречу своей родной земле, которую покинул около года назад и теперь напрасно — ой, как напрасно! — полагал, что именно там, после всех своих опасных и рискованных приключений, обретет тот мир и покой, который заблудшее дитя обретает в материнских объятиях.

[1]Имеется в виду известная в те времена английская комедия «Алхимик».

[2]Ян Гус (1372—1415) — чешский религиозный реформатор и поборник национальной независимости; был сожжен на костре.

[3]Коншелы — члены пражского магистрата.

[4]Стрелку (ит.).

[5]«О военном деле»

[6]Копа — старинная чешская денежная единица, содержащая шестьдесят чешских грошиков. Чешский грошик равен трем крейцерам.

[7]Лосьон после бритья (англ.).

[8]Мой мальчик (ит.).

[9]Быстро, быстро (ит.).

[10]Вот так дела! (ит.)

[11]Слуга (англ.).

[12]Прыгать — от saltare (ит.).

[13]В бороду — от nelia barba (uт.).

[14]Здесь: кусать — от mangiare (um.).

[15]Подкоморий — в старину чешский королевский чиновник, ведающий судами и казной.

[16]Рихтарж — прокурор, представитель королевской власти в столице.

[17]Замечательный (ит.).

[18]Празднествах в парке (англ.).

[19]Промах, ложный шаг (фр.).

[20]Церемониймейстер (фр.).

[21]Пройдохой (фр.).

[22]Град — пражский Кремль.

[23]Фу, неприлично (фр.).

[24]Одним словом, короче говоря (фр.).

[25]Гладоморня— подземелье, тюрьма, где узников умерщвляли голодом.

[26]Тошно (нем.).

[27]Немецкое ругательство.

[28]Французское ругательство.

[29]Государственный переворот (фр.).

[30]Английское,французскоеинемецкоеругательства.

[31]Алмазного дворца (ит).

[32]Так проходит земная слава (ит.).

[33]В лесах раздаются сладкие песни… сладкое пение (лат.).

[34]Ветчину разных сортов (ит.).

[35]Кьянти (ит.).

[36]Кушать подано (ит.).

[37]Суждению (фр.)

[38]Морскую рыбу (ит.).

[39]По-милански (ит.).

[40]Аппетитом (ит.).

[41]Проклятый (ит.).

[42]Бедненький (ит.).

[43]Дорогой (ит.).

[44]Неумолимый (ит.).

[45]Смилуйся (лат.).

[46]Апартаменты герцогини (ит.).

[47]Быстро, быстро (ит.).

[48]В надлежащем темпе (ит.).

[49]Сейчас же! (ит.)

[50]По части (лат.).

[51]Да здравствует, да здравствует! (ит.)

[52]Знаток латинского языка (лат.).

[53]Знаток риторики (лат.).

[54]Специальный термин (лат.).

[55]Заслуживает всеобщего одобрения тот, кто соединяет приятное с полезным (лат.).

[56]Громовой удар (фр.)

[57]Дама, истинная дама (нем.).

[58]Помойка (нем.).

[59]Боже сохрани (нем.).

[60]Закадычный друг (нем.)

[61]Такая уж натура! (нем.)

[62]Здесь: выхода (фр.).

[63]Оплошностью (фр.).

[64]Старой доброй Англии (англ.).

[65]Немая сцена (фр.).

[66]Здесь, Диана, здесь прыгай! — Шут обыгрывает известное латинское изречение: «Hie Rhodos, hie salta», означающее: «Прояви себя, отступать некуда».

[67]Танец (uт.).

[68]Живее! Живее! (ит.)

[69]Макароны (ит.).

[70]Как хворый осетр (фр).

[71]Устаревшее французское кощунственное ругательство.

[72]Слизняка (фр.).

[73]Конечно (фр).

[74]Огонь! (фр.)

[75]Гляди-ка (фр.).

[76]Дураку (фр).

[77]Как следует (фр.).

[78]Юная принцесса (фр).

[79]Черт возьми! (фр.)

[80]Слово чести (фр.).

[81]Грубые французские ругательства.

[82]Бог весть чем (фр.).

[83]Несчастный Петр (фр.).

[84]Приятель (фр.).

[85]Вот (фр).

[86]Апартаментами герцогини (ит.).

[87]«Сладкое безделье» (ит.).

[88]С глазу на глаз (фр).

[89]Фу, фу (фр.).

[90]«Увидеть Неаполь и умереть!» (ит.)

[91]Дерьмо (ит.).

[92]Младший лейтенант (ит.).

[93]Честное слово (фр).

[94]В путь (фр).

[95]Увидим (фр.).

[96]Черт возьми и дерьмо (фр.).

[97]Французское ругательство, распространенное вXV—VIвв.

[98]Злополучную историю (фр.).

[99]Не правда ли? (фр.)

[100]Набор немецких ругательств.

[101]Говорите (фр).

[102]Значит (лат.).

[103]Убираться прочь (фр).

[104]Италия — прекрасная страна (фр.).

[105]Гаскония (фр.).

[106]Вергилий. Энеида. Пер. С. Ошерова. ИХЛ, 1979.

[107]«Перуджанцы гордые, храбрые солдаты» (ит).

[108]Старинное французское ругательство, выражающее удивление и возмущение.

[109]Моя дорогая кузина (фр.).

[110]Здесь: Ну и ну! (фр.).

[111]В конце концов (фр.).

[112]Компаньон (фр.).

[113]Мужлан (фр.).

[114]Бог мой (фр.).

[115]Марш!(фр.)

[116]Пожалуйста (фр.).

[117]Мой мальчик (фр).

[118]Пустяк (ит.).

[119]Прекрасный город Рим! (фр.).

[120]Сын мой (фр.).

[121]Пустяке (фр.).

[122]Щепетильность (фр.)

[123]Мой милый (фр.).

[124]Латинским воротам (ит.).

[125]Без сомнения (фр.).

[126]Рулет «Прекрасная куртизанка» (фр.).

[127]Официант (ит.).

[128]Ну-ка (фр.).

[129]Господин Кукан (фр.).

[130]Одеяния и украшения, надеваемые во время богослужения.

[131]Сенат народа римского (лат.).

[132]Их высочества юстиции (ит.)

[133]Разумеется, мой маленький (фр.).

[134]Ради бога (фр.)

[135]В самом деле (фр.).

[136]В основном (фр.).

[137]Презренный (фр.).

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: