|
|
К плафону в зале Академии художеств
Это зданье — из множества множеств В Петербурге ласкающих взгляд Триединое братство художеств За старинный укрыло фасад.
Здесь мадонны свои и джоконды, Тихий шёпот и звуки шагов. На небесном плафоне ротонды Узнаю олимпийских богов.
Аполлон направляет светило На накатанный путь в облаках, Сколько скрытой чудовищной силы В столь спокойных плечах и руках.
Вслед смеются лукавые девы — Путь небесный любого ровней. Он одной управляется левой С четвернёю горячих коней.
А Зевес для грядущего гнева Приберёг огнедышащих стрел, И по центру — Меркурий forever, Как пострел, что повсюду поспел.
А чуть выше и сзади — взгляни-ка: Там за ним увивается вслед Белокрылая девушка Ника, Как гарант перспективных побед. * * * Осень плаксивая
Осень плаксивая, девичьи слёзы утри, Может быть, завтрашний день принесёт облегченье, Зелени сколько ещё остаётся, смотри! Что ж ты слоняешься бледной и немощной тенью?
Сколько ещё полыхает на клумбах цветов! Им улыбнись и тепла подари напоследок. Каждый цветок к умиранию втайне готов, Будет красна эта смерть — на глазах у соседок.
Что ж ты ревёшь? Молода, не привыкла ещё, Знать, к ноябрю успокоишься, остепенишься, Обзаведёшься добротным и тёплым плащом, В смене сезонов отыщешь заветную нишу —
Вот и подаришь прозрачность холодных небес, Солнца далёкого лучик лицо приласкает. Ты не ленись, посещай стихотворный ликбез — Там и про зиму узнаешь — простушка такая… * * * Объезд
Как бы это ни звучало нелогично и нелепо, Я люблю, когда автобус объездным путём пускают, Ежедневно по маршруту скучно следующий слепо, Он хоть чуть, но в приключенья пассажиров вовлекает.
Хоть чуть-чуть разнообразит монотонность и банальность, Хоть чуть-чуть да приоткроет нам неведомые дали: Увезёт в пустынных улиц параллельную реальность, Тех, что транспорта такого отродясь и не видали.
Опьянит щемящим духом заводской периферии, Неожиданной и странной, с центром города в соседстве — Лёгким вздохом захлебнёшься от внезапной эйфории И привстанешь на носочки перед чудом, словно в детстве.
А не то махнёт направо, вместо, чтоб свернуть налево, Повезёт тебя по главным, историческим местам, Как наследную принцессу, а не то — и королеву: От дворцового ансамбля — до Дворцового моста!
А потом вернёт обратно, чтоб не очень зарывалась: Мол, давай-ка возвращайся на привычный свой маршрут! Но оставит впечатленье эта крохотная малость, Неожиданный подарок этих нескольких минут. * * * Осень-скряга
Осень, кажется, «с приветом», Настроенье на нуле, Всё накопленное летом Отдаёт сырой земле.
Бронзу дуба и каштана, А когда впадает в раж, Клёнов золото — так странно — Отправляется туда ж.
И разменные монетки Рвёт с берёзовых ветвей, По чуть-чуть на каждой ветке «На развод» оставив ей.
Тянет с алчностью варяга Всё себе, себе, себе, Только малость осень-скряга Оставляет голытьбе.
По ночам над златом воет, На земле и под землёю Клад искать — напрасный труд.
Не людское это дело, И не их печаль-беда, То, чем осень завладела. Не вернётся никогда. * * * Курсирую
Курсирую сквозь Питер спозаранку В тисках своей рабочей кабалы. Встречаются друг с другом у Фонтанки По-достоевски острые углы.
Здесь, у мостов Калинкиных, калина Не прижилась, лишь слова звук пустой, Окно в торце, и свет сошёлся клином, Схлестнувшись с обступившей чернотой.
И, городом больные горожане, Мы так же угловаты, как и он, Влиянию словесных недержаний Подвержены с наветренных сторон.
За каждый пряник ждём удара плети, За ложку мёда — жала диких пчёл. А город по прошествии столетий Маразму паранойю предпочёл.
Он разболтает в лужах на дороге Словесную бессовестную муть, Таких насочиняет патологий, Что Достоевский может отдохнуть.
Пахнёт холодным ветром Петрограда, Под сердцем отзовётся горячо: Идёт мужик к Румянцевскому саду С винтовкой через правое плечо.
Повеет революцией, войною, И век не тот, и я уже не та… Но, обогнув, увижу за спиною Привычный абрис чёрного зонта.
И вспомню про забытые перчатки, Когда накроет холода волной, И жёлудь сухо щёлкнет о брусчатку — Затвором за напрягшейся спиной… * * * Время относительно
Помню, говаривал свёкор, что будто бы время Будет с годами лететь всё быстрее, быстрее, Я же, воспитана строго, не спорила с теми, Кто меня старше, считай, априори, мудрее.
Будто бы в детские годы и в юные годы Время медлительно — году подобна неделя, Мчится под старость, нарушив законы природы, Словно забыв, что когда-то плелось еле-еле.
Но в убежденьях своих я была непреклонна, Хоть не твердила о мненьи своём поминутно, Верила свято, что время, согласно законам, Движется плавно, поскольку оно абсолютно.
Шли мои дни равномерной сплошной чередою, Словно меня же в моей правоте убеждая, Видно, была я в те годы ещё молодою, И не ценила, какая же я молодая…
Так незаметно дряхлело и старилось тело, Но не старела душа, заключённая в теле, И в простоте всё никак сознавать не хотела, Что незаметно, как дни, пролетают недели.
Только теперь убеждать меня больше не надо: Годы, как косточки, щёлкают звонко на счётах, Как-то внезапно приходит пора листопада, В сердце ж весна не прошла ещё круга почёта.
И остаётся чесать поседевшее темя, И понимая: осталось довольно немного, Ты осознаешь, что так относительно время, Столько его растеряв по нелёгким дорогам. * * * Листок
Центральной першпективы строгий вектор, Адмиралтейский шпиль направлен ввысь… На тротуаре Невского проспекта: Кленовый лист — откуда ни возьмись.
Назад, вперёд — не то, что нет ни клёна — Не сыщешь захудалого куста, А потому взираю удивлённо На силуэт кленового листа.
На серых плитах — маленькое чудо, Загадка обуславливает шок: Один вопрос: откуда он, откуда? Слетел откуда в каменный мешок?
Огнём осенним жарко опалённый, Ни дать ни взять — оранжевый муар! С какого-то невидимого клёна Упал листок на пыльный тротуар. * * * Гамаюн
Звени пророком, птица Гамаюн, Чего не знать тебе, не знать и миру. Ты древен, как Земля, и вечно юн, Настрой свою всеведущую лиру!
Звени, играй, смиренно пред тобой Склонятся бессловесные народы, Толпящиеся тёмною гурьбой, Приемля от судьбы одни невзгоды.
Даруй же им тебе известный рай, В земном аду ирийские услады. Не можешь дать — хотя б пообещай, Они уже тому бывают рады.
Тебе лететь, гонимому бедой, Ирийский сад покинув на рассвете, К горам Репейским за живой водой — Ведь должен кто-то быть за всё в ответе!
Тебе подвластен гений и злодей, Река судьбы от самого истока, Богов происхожденье и людей, И буря смертоносная с Востока.
Звени: солги иль правду напророчь! И что бы впредь уже ни стало с нами, Над миром процветающую ночь Рассей своими вещими крылами. * * * Покосилось…
Во храме в городе престольном Толпа молящихся рядами… А здесь: скривилась колокольня И столб с электропроводами.
Уже, казалось бы, довольно Обременять себя грехами. Но покосилась колокольня И столб с электропроводами.
О, сколько вольных и невольных, И не отпущенных с годами… И покосилась колокольня И столб с электропроводами.
И от того сильнее больно, Что происходит это с нами, Что покосилась колокольня И столб с электропроводами. * * * Туман
Осень тумана под утро во двор напустила, Кажется, он просочится в просвет занавески, Похолодало так явственно, осени сила Вдруг проявилось, почти что внезапно и резко.
И для чего я не сплю этим утром воскресным После безумного сна про свиданье с тобою? Мне и кусок в одиночестве кажется пресным, Но пробуждению вновь покорилась без боя.
Выше нуля лишь на градус моё настроенье, Как на термометре столбик за мутным окошком. Только одно в этом мире имеет значенье: Чтоб о тебе тосковали, хотя бы немножко.
Выпал туман — Богородицы светлым покровом, Мир принакрыл от внезапного холода ночи, И родилось о любви позабытое слово, Будто мне что-то осенний туман напророчил. * * * Сны
А жизнь — она такая, как всегда: Ласкает скупо, а приложит хлёстко. И снятся мне чужие города И незнакомых улиц перекрёстки.
А в комнатах совсем чужих квартир, Как будто в добровольном заточеньи, Таится от меня ушедший мир, Имеющий по-прежнему значенье.
Мир параллельный праведен и тих, В нём всё печатью вечной тайны скрыто, И это там родных и дорогих Скрывают — от визита до визита.
Мне путь туда доступен лишь в ночи, И столь невыносимо пробужденье, Что хоть рыдай в подушку, хоть кричи — Полдня брожу по жизни серой тенью.
И замираю, словно на краю, Озноб волною катится по коже, Когда внезапно вдруг осознаю, Какая из реальностей дороже… * * * Город
Город строится вглубь и вширь, Разрушается вширь и вглубь… Раз уж высосал, как упырь, На прощание — приголубь!
Вычитая из жизни дни, На прощанье тугу развей, Благолепием осени Разностильных своих церквей.
Оттого ль, что тебе сродни Интересы сирот и вдов, Ты, жалеючи, опьяни Пряной прелью своих садов.
Я оставлю тебя, а ты, Давший место в своей груди, По ночам разводи мосты, А наутро — опять своди! * * * Мир
Когда уходит человек, То целый мир уходит с ним. А мы не замедляем бег, Лишь, как актёр, меняем грим.
И ненавидя, и любя, Ты приспособиться изволь: Иное всё вокруг тебя, Другой сюжет, чужая роль.
Опять идут за днями дни, И до каких — не знаешь — пор… Себя хоть богом возомни, Ты подневолен, как актёр.
Не понимаем сверхзадач, Что режиссеру по плечу,
И курс, ведущий не на мель, Для капитана постижим, А мы не ту лелеем цель, Не тем, чем надо, дорожим.
А мы, как водится — в костёр, Всё то, что нам не по уму. И гибок ум или остёр — Всё ждём суму или тюрьму,
Любой и гений, и злодей, К любви и к подлости готов. Узнаешь тысячу людей — Постигнешь тысячу миров. * * *
Одесса
Есть город, который я вижу во сне… Слова С. Кирсанова, музыка М. Табачникова. Боюсь показаться банальной и всё ж, Есть северный город, в котором живёшь, И тот, куда век не добраться.
Над ним, как нигде, небеса глубоки, Чисты и ровны тротуары, И ветки деревьев, как пальцы руки, Сплелись над брусчаткой бульвара.
К тому же он будто бы с детства знаком, И я в непонятном угаре Спешу забежать за холодным пивком В «Сiльпо» на Французском бульваре.
Пустую работу давая ногам, Я вновь ошибаюсь тотально: Пытаясь прорваться к морским берегам, Упрусь в тупичок Госпитальный.
Под сенью деревьев тенистой, густой Идти и легко, и прохладно — Я к Чёрному морю пройду по Морской, Обратно вернусь по Отрадной.
А в Питере нынче сезоны дождя, И серость в своём постоянстве — Но я наслаждаюсь, Одессой бродя В цветном виртуальном пространстве.
Мне снова домой возвращаться пора, Но родственно их обаянье, И Питер с Одессой, как брат и сестра, Живущие на расстояньи… * * *
Монолог Светаны
Не слишком ли для юноши пригож? Да, мне ли рассуждать теперь об этом: Моя любовь — под сердцем острый нож — Зазубренный и ржавый по приметам!
Дитя любви — к любви и не готов, Хоть назван Лелем, холоден со мною… Ему бы хороводами цветов Командовать под кроною лесною!
Ему бы зачаровывать зверьё, Играя на подарке бога-тёзки. И что ему страдание моё?! Свирели тростниковой отголоски
Ловлю с рассвета до ночи. Но он Нуждается лишь в преданности стада, Да, что там стадо — звери на поклон К нему идут. И я бы с ними рада
Водить вокруг красавца хоровод, Волос его касаться нежным взглядом, Заметит он меня и встанет рядом…
Но нет! Уже пыталась — для него Всего превыше власть его свирели, И важно только то, что волшебство Творят её божественные трели…
Я знаю, как сломить печаль-тугу: Когда задёрнет Велес полог ночи, Я выкраду и на костре сожгу Его свирель… И он меня захочет!..
… Я сделала! И больше божий глас Зверьё не соберёт под властью Леля! Но горе мне: любимый мой угас, Как только эти звуки отзвенели… * Любви добиться силой? Чепуха! Приходит мудрость только с сединою. Над раннею могилой пастуха Звенит тростник, качается волною…
А пастыри, со стадом визави, Варганят тростниковые свирели… И всё-таки несчастливы в любви Коллеги незадачливого Леля! * * * Бес в ребро
Прокатиться бы по снежному городу, Первым встречным улыбаясь хитро: С сединою, покрывающей бороду, Тут же бес тебе вступает в ребро.
Сколько паспорт ни показывай с датами, Сколь медкартой перед ним ни тряси — Что для беса все болячки с утратами, Что — уверенность в привычной оси?!
По весне вода вскипает колодцами, А под осень — и ведром не достать. Бес хитёр и со своими подходцами Не таких уже сумел обломать.
Мне довольно невралгии, я сильная, Я б прекрасно обходилась и без… Вот ведь странно: чем седины обильнее, Тем настойчивей упорствует бес. * * * Теплее не будет
Небо низкое, щурясь слезливо, Светло-серыми смотрит глазами… Отрыдала плакучая ива Улетевшими в осень слезами
И расправила тонкие ветки, С облегчением, будто бы, даже, Всё отдав до последней монетки, И себя самоё — на продажу!..
А чего экономить? Остатки Выдувает пронзительный ветер. Только люди — до вымыслов падки — Вспоминают о прожитом лете,
Уповая на некую манну, С вожделением грезят о чуде. Перспектива мрачна и туманна: Как ни жмись, а теплее не будет. * * * Размышления
Мы, Пушкину вторя, боимся лишиться ума, Но, видно, на то и дарована русская речь, Что если уж нас миновали сума и тюрьма, Свою адекватность едва ли удастся сберечь.
Под чей мы рискуем попасть оглушающий бич, И в чьих мы глазах не боимся внезапно упасть? Стремление к логике вылилось в полную дичь: Мы Родину любим, с презреньем взирая на власть.
Теория — практики чаще — бывает стройна, Стрелявшего мимо спешат обозначить: мазло! И если в наш дом до сих пор не вломилась война, Считайте, что нашему дому пока повезло.
Но так ли, иначе — а выход всего лишь один, И кто-то в кровати, а кто-то в жестоком бою, В правах уравняются раб и его господин, И каждая хата не может стоять на краю.
С судьбой и с историей просто сорваться на «ты», Ругаться и плакать, напрасно ища идеал, Но если копнуть литераторов русских пласты: Кто здесь заживался, бесспорно, рассудок терял. * * * Помучаюсь
Должно быть, Царствие убого, Коль достаётся духом нищим… А молодые ищут Бога. А мы — давно уже не ищем.
Не стану биться на кукане: Воспринимаю, как награду, Не позже срока, там, где надо.
Решат, что дальше будет с нами, Судья небесный с прокурором. А я тащу «сизифов» камень На нескончаемую гору.
Качу обеими руками, Он стал моей упрямой тенью. Я ни за что не брошу камень — Он замедляет восхожденье.
Мой пик — не выше Эвереста, Но прост секрет Господней кухни: На «крыше мира» нету места — Я вознесусь, а камень рухнет.
Рассеет окон блеск зеркальный Безликость дня — и, слава Богу! А я в мирке неидеальном Ещё помучаюсь немного. * * * Серый дом…
Серый дом напротив Смольного, Но окошками во двор… Пусть мне «вольные, невольные» Не поставятся в укор.
Нетактильны отношения — Платонически-тихи. Пусть такие прегрешения Не сочтутся за грехи.
И как будто храм намоленный, Он мне дорог до сих пор, Этот дом напротив Смольного, Только окнами во двор… * * * Сущность
Как сущность, запечатанная в призме, Душа чиста, сколь тело ни греши, А потому, при прочем атеизме, Мне верится в бессмертие души.
О да, религиозность нынче в моде, Хотя понятно: искренность — не та… Но, при моём скептическом подходе, Я верую в страдания Христа.
Я не склоняю голову покорно, Берусь решать, кто гений, кто злодей, Ведь образ и подобие, бесспорно, Не каждому достались из людей.
Наполнен мир предательством и ложью. Кощунствую, но чёрт меня возьми! — Пришли на смену заповедям божьим Законы, сочинённые людьми.
Неправильно, что хлеб тем больше труден, Чем более тебе необходим, И что судья неправый — неподсуден, А кто не судит вовсе — тот судим.
В котле противоречий мало прока, Расшифровать посыл — особый дар: Когда воздать врагу «за око — око», Когда другую щёку — под удар?
Порой вопрос существенней ответа: Боясь ли, ненавидя иль любя, Концом бесславным призрачного света И ближнего пугаем, и себя? * * * Далека от суеты
Прими же меня, о, вода ядовитого Стикса — Мне очи омой и сожги, запечатай уста… Персты мои чище ланцетов врачебного бикса, И я уже — та же, и всё-таки вовсе не та.
Ланиты горят склеротически-ярким румянцем, И мудрые мысли моё не тревожат чело. Пусть люди читают бессмысленно-пёстрые «глянцы», Наверное, им и взаправду вполне повезло.
А я в этих водах раскину бестрепетно длани, Десница и шуйца — почти что распятье — прими! Но старые перси, лишённые прежних желаний, Ещё, между прочим, признаться — вельми и вельми!
Спокойно лежу — так бывает лишь в мёртвой водице: Ни лядвеи в Стиксе не тонут, ни даже пяты. Лежу на спине, забывая знакомые лица, Уже далека от житейской пустой суеты. * * * Лёгкость
По времени корпенья над строкой Их значимость и ценится тобою. А мне по нраву праздности покой, Редуты, что «на милость» и без боя.
Противоречий ком неразрешим — Не понял до сих пор — поймёшь потом ты: За исключеньем, крайне небольшим, Я не пишу стихов — пишу экспромты.
Выстреливаю ими без труда, Не рву себе напрасно пуп и жилы — Видать, за неподъёмные года У Бога эту лёгкость заслужила. * * *
Вдовье
Мы сами себе же и судьи, и ад, и пророки. И сами иллюзии счастья свои создаём. И нас выбирают, и мы выбираем дороги На век одиночества, даже когда и вдвоём... Татьяна Игнатьева
Когда Амур возьмёт в прицел, Любой из нас — фигурка в тире, Смятенье душ, безумье тел… Кто ж идеален в этом мире?
И всех когда-то ждёт беда, Беря в кольцо что сердцу мило, Чтоб тяжким словом «никогда» Перечеркнулось всё, что было.
Подловит в самый страшный миг, Из-за угла да из засады, И принимаешь свой постриг Почти что на пороге ада.
И чашу жизни пьёшь одна Уже на крае, на пределе, А он испил свою до дна, Кто был с тобой — на самом деле —
Силён и нежен, слаб и груб, И согревал без одеяла… Но больше нет любимых губ И рук, которым доверяла.
Нет глаз, которые поймут, И никогда уже не будет. А для себя — не мил уют, Горчит еда в любой посуде… * * * Погода такая
Снег по сырому асфальту ложится золою, Зонтик кокетки мгновенно становится блёклым. То ли туман источается влажной землёю, То ли дыханье людей оседает на стёкла.
Оттепель — дар января. Далеко до Крещенья, За две недели успеет ещё подморозить. Скоро малыш Иисус возвестит о прощенье И всепрощенья для многих опасной угрозе.
Тесен душе атеизм да истрёпан с годами, Хочется быть, ну, по крайности, богоугодным. Но почему-то в сегодняшней жизненной драме Грех искупать за другого становится модным.
Нет уже смысла от горших из бед зарекаться: День бы настал! А настанет — даруется пища. Ты на ногах, значит, участь твоя — спотыкаться… Всё же из прочих судов — предпочтителен Высший!
Сеется влага с небес, оставаясь на грани Плюса и минуса, каплей снежинка стекает. Что узаконится в мире — по завтрашней рани Будет понятно… Что делать: погода такая… * * * Сонет друзьям-2
Скудельным побуждениям в угоду, Скользя и оступаясь, в суете, На счастье, наобум, не зная броду — Спешим к последней жизненной черте,
Где — на авось, как вывезет кривая, Где с трепетом и тщаньем выбирая, Чтоб опыту возрадоваться впредь — И всё ещё стараясь преуспеть.
Но зависть и унынье презирая, Гордыню, вожделение и гнев, Задумаемся, вдруг оцепенев, Поймём, уже почти дойдя до края,
Как часто забывали, а могли бы Сказать друзьям — сердечное спасибо! * * * Бушмены
Калахарских песков иссушающий зной… Только память одна и сулит перемены — И опять за водой, за судьбой, за бедой, Как бесплотные тени, шагают бушмены.
В этих крайностях ритм гармонический зреть — Это ж надо иметь убежденья какие! Испокон, и сегодня, и завтра, и впредь — Силой духа одной покоряя стихию.
В соглашении вечном с природой самой, Против всех и в едином порыве со всеми, Оснащая свой лук ядовитой стрелой, Побеждают прогресс и всесильное время.
Не пророча, что съедет с орбиты Земля, Ожидая дождя с терпеливостью зверя, По пескам Калахари шагают, пыля, Лишь в одно предсказание истово веря.
Что наполнится вновь дождевою водой Пересохшая дельта реки Окаванго, И насытит стада, что бредут чередой, Без различий породы, размера и ранга. * * * Рыцари и драконы
Прекрасна память рыцарских времён: Презрев полутона и полумеры — На каждого героя — свой дракон, Своя любовь и подлинная вера.
Ценя всего превыше чистоту, Язык не осквернив лакейской лестью, Служить Прекрасной Даме и Кресту, Не запятнав руки своей бесчестьем.
И рыцарь, чтобы миру предъявить Свидетельство геройства без прокола, Обязан был дракона истребить, Хотя бы одного — для протокола.
Сраженьями история полна, Всё, будто бы, как надо, по закону, Но рыцарей в былые времена Вдруг оказалось больше, чем драконов.
Такая вот подлюка наша жизнь, Чего-нибудь, но всё же будет мало: И рыцари с тех пор перевелись, Им доказательств, видно, не хватало… * * * Пирокластический поток
Зреет в недрах вулкана природная мощь, Задремал мой Везувий устало, Наплодивший на склонах оливковых рощ, Городов и селений немало.
Но настанет момент, и прорвётся поток Из глубин первозданной природы. Геркуланум припомнит, как сделал глоток Газа, пепла, камней и породы.
Это пирокластический бурный поток Залил Стабии, залил Помпею. Я из бездны, из Тартара — силу извлёк, Нагнетаясь, лечу, свирепея,
По каньонам горы, по её желобам, Уподоблен бушующим рекам, Я не делаю скидок богам и рабам, Молодым, старикам и калекам…
Торопясь и кипя, я затихну внизу — Иллюстрацией сна и покоя, И окошки домов, и глазки амбразур Вулканической пемзой укрою. * * * Не поле перейти
Вот поле. Перейти — не виден край… По вспаханной земле, поди, увязнешь, По зеленям — судьбу, пожалуй, дразнишь: Грешно топтать грядущий урожай.
Когда по грудь, а то и в полный рост Колосья наливные затрепещут, Просвет ищи, но тут ещё похлеще, И путь прямой — извилист и не прост.
Но вот — уже стерня, а по стерне — Казалось бы, легко, и даль прозрачна, Но чуть шагнёшь бездумно, неудачно — Всё — кое-как, неряшливо, вчерне —
Пусть ты ещё активен и ретив… А «жизнь прожить — не поле перейти». * * * В.С.Высоцкому
Ходим-бродим — так устроена природа, Как ни дёргайся — по краешку могилы. Курс инъекций, внутривенно, раз в полгода, Оживляет наши жизненные силы.
Обе даты одинаково трагичны, Обе даты греют тем, что не забыли, Что для многих и талант его, и личность Остаются при значении и в силе.
В промежутке с января и до июля — Рубанёшь его цитатою в запале… Не с того ли нас и беды не согнули, Что ни образы, ни песни не пропали.
Набегают день за днём десятилетья, Как-то даже слишком быстро и ретиво, Он же, словно смерть поправ своею смертью, Для живущих открывает перспективы.
Мы рыдаем от безвременной утраты И от счастья, что он жил на этом свете, Вроде, даже сами в чём-то виноваты, Хоть, казалось бы, пред Богом не в ответе. * * * Блокада. Времена года
Блокадный город видится зимою, Когда Нева белёсою корою Вросла в гранит шершавых берегов, Когда, минуя плотные сугробы, Укутав простынёю, вместо гроба, Рывками, что по нескольку шагов,
Везли свою нетяжкую поклажу… На первый взгляд, неясно было даже: Душе иль телу горше и больней, И в чём душа влачилась вдоль Фонтанки. На бугорках подрагивали санки, И тянущий не выглядел живей…
И реже представляется весною, Когда вскрывалась раной полостною, «Подснежники» внезапно обнажив, Изрытая земля. И словно тени, Без слов, без возражения, без пени, Забыв о том, что сам-то еле жив,
С лопатами, с ломами ленинградцы Брели по переулкам — прибираться — Почти на амбразуру, на таран. Дыханье слабо, скованы движенья, А вот не допустили разложенья, Содрав коросту гноя с рваных ран…
Неистовой войны сурово вето, И всё-таки в блокаде было лето, И солнце льнуло к битому стеклу. Не одурачить матушку-природу, И что-то там росло на огородах, На островках земли давнишних клумб!
И наступала осень золотая, И листья, что шуршали, облетая, Нашёптывали жуткие слова, Звучавшие подобием угрозы, О том, что приближаются морозы, И что под снегом скроется трава…
И что ещё урежут норму хлеба, И что осколок вспученного неба На бабушкину шлёпнется кровать. И, остывая, след оставит зольный… Об этом даже просто думать — больно… А надо было жить и воевать! * * * Друзьям
Последствия светлы и хороши Истории, чудесной, но реальной, Как сводит жизнь — на уровне души, Растаскивая территориально.
Как людям помогает интернет, Не убивать отпущенное время, А обретать друзей на много лет, Встречаться с предназначенными, с теми,
С кем проводил, возможно, выходной В одном и том же скверике и парке, С кем ты бродил по улице одной, И всё ж в упор не видел по запарке.
А интернет, примененный с умом, (Наличие ума — неоценимо!), Приблизить смог и улицу, и дом, И тех, кто — без него — прошёл бы мимо.
Не думайте, что этот мадригал Я чуду интернета посвящаю — Друзьям, кто мир со мною постигал И будет постигать — за чашкой чаю! * * *
«Кресты» — 3
Стены неопрятен и мерзостен вид, И высол — коростой на коже. И каждый заречься опять норовит, Чего зарекаться негоже.
Кладбищенским духом стена отдаёт, Хотя за стеною живые, И нервные спазмы пронзают живот, Как будто тычки ножевые.
Как будто заранее чувствуешь боль, Гадая, пророча, предвидя Разбитые губы, кровавую соль, И ужас быка на корриде.
И как ни пытаешься круть или верть, Себя ощущаешь мишенью, Уже осознав неминучую смерть, Но веря в своё воскрешенье.
Кладбищенский дух и сует суета, Во всём — колорит зоосада, От мира живых отделяет черта С колючкой по кромке ограды. * * * Тропка
Зима удалась — и морозец, и снегу по пояс. И милое дело: сиди да гляди из окошка. Но надо идти, и поэтому я беспокоюсь — Ведь так нелегко проторить по сугробам дорожку.
Осилит ли взгляд расстояние в мареве белом, Осилит ли дух ледяные порывы Борея, Осилят ли ноги нести раздобревшее тело — Гадай — не гадай, а на деле узнаешь скорее.
Какая же прелесть одетые инеем ветки! Но страшно подумать: в сугроб — по колено и выше… Прохожие в наших краях появляются редко, Смешно уповать, что попутчик заранее вышел.
На нужный маршрут выхожу нерешительно-робко, И вижу, что я без труда заслужила награду: В моём направлении плотно утоптана тропка — Её — для меня проложили, а значит: так надо! * * *
Бокогрей
Сегодня первый раз весенним духом Изменчивый повеял бокогрей. Зима, неугомонная старуха, Заулыбавшись, сделалась добрей.
Сугробы опускаются подтало, И проседают снежные поля, И множится в оплавленных кристаллах Неистовое солнце февраля,
Но пестует белёсую прохладу Стекающая с берега слюда… А мне тепло, и я ужасно рада, Что в этот день приехала сюда,
Где вычурность, граничащая с блажью, Соседствует с холодной простотой: Заснеженное Марсово, Лебяжья И Летний сад, по-зимнему пустой. * * * Впечатления
Увы, импрессия меня Нечасто дарит, небогато: Я всё старей — день ото дня, А старость — знанием чревата.
И в этом не моя вина, И не заслуга — дар природы, Что я не делаюсь больна, Заслышав звук печальной коды.
Что изучила этот мир, Почти как патанатом — тело, Что иронична, как сатир. Но всё ж порой оторопело
Застыну: ступор — не покой, Покой совсем иного свойства, При виде подлости людской И беззаветного геройства.
Ещё придут наверняка И друг, и враг, злодей и гений. И ждёт послушная строка Таких вот — ярких — впечатлений. * * * Никольский Морской
В этом городе, вечно простуженном, Где сменяется оттепель стужею, Возлежит голубая жемчужина В обрамлении чёрного кружева.
В небеса возносясь над Коломною, Созерцая притихшие улицы, Приодета в изысканно-скромное, Колокольня в канале любуется
Отражением, тающим бликами, И обёрток цветными бумажками… Так и мне достаётся толикою Перевёрнутый мир вверх тормашками.
С суетой повседневного гомона, С промтоварным безумием праздника, И судьбой, что навек переломана — Отщепенца, изгоя, отказника.
Что живёт — сам себе удивляется: Как такого сварганили дюжего?! А Никольский собор проявляется Сквозь ветвей обезлиствленных кружево. * * * Сказка
Да, помотало «Секрет», Сплошь паруса побурели, Алый утратили цвет… Были и рифы, и мели.
Нет неоткрытых земель, Разве что, самая малость. Первых недель карамель Приторной вдруг показалась.
Яхта, дающая крен, Трётся у пирса без толка. Умер бедняга Лонгрен, Циммера скрипка умолкла.
Что нам любая беда, Если заранее знать бы, Что не случайно всегда Сказка кончается свадьбой. * * *
Мерещится весна
Снег лежит и даже иногда Выпадает свежий. Только я, как в прошлые года, Всё весною грежу.
Минус десять пятый день подряд, Ветер щёки студит. О весне знакомые твердят, Как о чудном чуде.
На югах — зелёная трава, А у нас сугробы, Но небес прозрачных синева Самой высшей пробы!
Хорошо идти на свет зари Чистым тротуаром. Распушили перья сизари, Разбрелись по парам.
Даль, ещё холодная, ясна, Солнце греет сбоку… Мне во всём мерещится весна, Всяко лыко — в строку! * * * Три храма
По ленте канала бороздка Зигзагом по льду пролегла, А мне с одного перекрёстка Трёх храмов видны купола.
Над крыш разномастною цепью, Головки церквей вознеслись, И я, умилясь благолепью, Взираю восторженно ввысь.
Вбираю просветы и тени В прищур увлажнённых ресниц, Готова упасть на колени, Смиренно и праведно — ниц.
Не числю молитву гарантом, Не клянчу: Господь, порадей! — Склоняюсь пред дивным талантом Создавших шедевры людей! * * * Полнолуние
За домами тихой сапой Скрытно движется Луна. Взглядом небо не царапай: Бесполезно. Не видна.
То мелькнёт пугливой белкой — Чуть моргнул — её уж нет, То немытою тарелкой Появляется в просвет.
Как из триллера «full moon» — я Всё гляжу, не наглядясь, Я такого полнолунья Не видала отродясь.
Наш мирок смешной и тленный До утра накрыла мгла, А она во тьме Вселенной Видит Солнце — и светла! * * * Два букета
Судьба или прихоть это: 
Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: ©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.
|