|
|
Защита языка от «предателей-перелагателей»Для истории и теории перевода трактат Дю Белле представляет несомненный интерес. В нем автор высказал ряд суждений о переводе, позволяющих не только глубже понять отношение к переводческой деятельности ряда французских гуманистов XVI в., но и поразмышлять о том, какое влияние в действительности оказывает перевод на переводящий язык: стимулирует его развитие или же тормозит? В истории перевода имя Дю Белле нередко связывают с так называемым «переводческим скептицизмом», т.е. сомнениями в возможностях перевода. A.B. Федоров отмечал, что если в предшествующий период — Средние века — у переводчиков не было сомнений в возможностях удовлетворительного результата их работы, то «начиная с эпохи Возрождения такие сомнения возникают — сперва, правда, лишь по поводу поэзии»1. Действительно, еще у Данте в трактате «Пир» есть строки, предостерегающие переводчиков от излишней самонадеянности в переводах поэзии2. Значительно позднее, уже в XVII в., сомнения в пользе художественного перевода устами литературных персонажей романа «Дон Кихот» высказывает Сервантес3.
2 «Пусть каждый знает, что ни одно произведение, мусикийски связанное 3 Сервантес неоднократно возвращается к теме перевода в романе «Дон Что же касается Дю Белле, то его трактат, по определению Ж. Мунена, и сегодня остается «антологией всех аргументов против перевода»'. Автор трактата был хорошо знаком с предшественниками, древними и современными ему литераторами, анализировавшими проблемы перевода. Он упоминает и переводческие опыты Цицерона, и высказывание Горация из «Послания Писсонам», ошибочно понимаемое им вслед за св. Иеронимом как правило хорошего перевода, и вещее видение самого Иеронима (кстати, Вульгата была канонизирована католической церковью в 1546 г., т.е. за три года до выхода в свет трактата Дю Белле), и трактат «Французский оратор», первый французский трактат о переводе, Этьена Доле. Попробуем определить, в чем заключается «переводческий скептицизм» Дю Белле и на чем он строит свою «антипереводческую» аргументацию. Прежде всего необходимо отметить, что Дю Белле не против всякого перевода вообще. Как и Данте, он весьма настороженно относится к возможности полноценного перевода поэтических произведений. Но пафос его трактата в первую очередь связан даже не с возможностями перевода поэзии, а с той ролью, которую его предшественники и современники отводили переводу в развитии национальных языков. Нужно иметь в виду, что цель трактата Дю Белле — это защита и прославление французского языка, поэтому и вопросы перевода рассматриваются им сквозь призму проблемы развития французского языка. Разумеется, поэзия становится тем самым привилегированным жанром, которого переводчики вовсе не должны касаться. Вслед за Данте Дю Белле провозглашает: «Тот же, кто хотел бы создавать на своем народном языке произведения действительно ценные, пусть оставит эти переводы, а особенно переводы поэтов»2. Однако Дю Белле не отрицает вовсе возможность поэтического перевода. Называя перевод поэзии ненужным и даже вредным делом для развития языка, он имеет в виду прежде всего не слишком искушенных в этом деле переводчиков, взявшихся за это сложное дело. Анализируя высказывания Дю Белле, необходимо принять во внимание исторический фон: во Франции первой половины XVI в. сформировался довольно большой слой читателей, не владевших классическими языками, но желавших приобщиться к шедеврам классической литературы. Высокий спрос на переводную литературу и предопределил появление не-
2 Дю Белле Ж. Указ. соч. С. 243. достаточно образованных и не всегда ответственных переводчиков. Такое бывало в развитии культур нередко. Достаточно вспомнить, какого качества переводная литература наводнила наши рынки после того, как рухнул «железный занавес». Дю Белле с огромным уважением говорит о поэтах-перевод-чиках, истинных мастерах своего дела. Он упоминает, в частности, Лазара де Баифа, одного из «французских светочей», который «не только перевел "Электру" Софокла почти что стих в стих, а это — многотрудное дело, как поймут те, кто пытался сделать подобное же, но сверх того одарил наш язык словами эпиграммы и элегии, а также прекрасным составным словом терпко-сладкий, и эту честь не надо приписывать кому-либо другому»1. В отличие от Гердера Дю Белле не ратует за «национальную непорочность» французского языка — напротив, иностранные заимствования, если они способны обогатить французский язык, следует всячески поощрять. «Я полагаю, — пишет он, говоря о круге наук, которые вслед за греками называет Энциклопедией, — что искусство переводчиков точных в данном случае очень полезно и необходимо, и не следует медлить, если встречаются иногда слова, для которых не находится подходящего слова во французском языке; ведь римляне считали не всегда необходимым переводить все греческие слова, такие как риторика, музыка, арифметика, геометрия, философия и чуть ли не все названия наук, фигур, трав, болезней, небесной сферы и ее частей и главным образом большинство терминов, употребляемых в естественных и математических науках. Эти слова будут в нашем языке как иностранец в каком-нибудь городе; но перифразы, однако, будут служить им переводчиками. Также я уверен, что ученый перелагатель становится истолкователем, а не переводчиком, если старается придать всем наукам, которые он хотел бы трактовать, украшения и блеск своего языка»2. Однако основной тезис Дю Белле состоит в том, что перевод не способен довести до совершенства французский язык. «Сколько бы старания и умения вы ни прилагали при переводах, — восклицает он, — этого совсем не достаточно, чтобы наш язык, еще ползующий по земле, смог бы поднять голову и встать на ноги»3. Агументацию против переоценки значения переводов для развития переводящего языка Дю Белле строит на основе анализа структуры ораторского искусства. Подобный подход сам по себе Уже интересен. Почему для доказательства того, что переводы недостаточны для развития языка и его доведения до совершенства,
2 Там же. С. 247. 3 Там же. С. 244. автор трактата использует категории ораторского искусства? Чтобы дать ответ на этот вопрос, нужно проанализировать логику рассуждений Дю Белле. Но до того вспомним, что св. Иероним, излагая свою концепцию правильного перевода, опирался на сентенции о переводе Цицерона и Горация, даже приписав последнему то, чего тот скорее всего и не говорил. Этьен Доле, разрабатывая правила хорошего перевода, опять же опирается на переводческий опыт Цицерона и других ораторов древности. Да и сам Дю Белле не смог обойтись без упоминания имен Цицерона и Горация, говоря о тщетности переводческой практики для развития языка: «И если мои доводы, которые я привел, не кажутся достаточно убедительными, я сошлюсь, как на гарантию и опору моей правоты, на пример старых римских авторов, особенно поэтов и ораторов; хотя Цицерон и перевел несколько книг Ксенофонта и Арата, а Гораций дал правила хорошо переводить, они обращались к переводам скорее для собственных занятий и упражнений, чем для опубликования плодов этих занятий и для развития своего языка, для его прославления и распространения»1. Таким образом, поэтическое и ораторское искусство испокон веков рассматривалось авторами теоретических рассуждений о переводе в качестве двух столпов, на которые должно опираться мастерство перевода. Ссылаясь на общепринятое мнение «ученых авторов-ритори-ков», Дю Белле выделяет в ораторском искусстве пять составных частей: изобретательность, способ выражения, композиция, память и произношение2. Две последние составляющие, по мнению Дю Белле, даются человеку от природы и никоим образом не связаны с преимуществом того или иного языка; память и произношение могут, разумеется, отшлифовываться упражнениями. Очевидно, что для этих составляющих ораторского искусства перевод не нужен. Композиция же, утверждает Дю Белле, «зависит больше от благоразумия и здравого суждения оратора»3, т.е. от умения построить речь в соответствии с законами логики. Таким образом, остаются две составляющие — изобретательность и способ выражения. Что касается изобретательности, под которой Дю Белле понимает умение много и красиво говорить на любую тему, то она формируется лишь в результате глубокого и разностороннего образования, благодаря обширным познаниям во всех науках, прежде всего в науках, развитых античными учеными. Дю Белле признает, что в этой области роль перевода существенна, так как
2 Там же. 3 Там же. перевод способен «облегчить положение тех, кто не имеет возможности заниматься иностранными языками»1. Это высказывание на первый взгляд и с позиций сегодняшней реальности представляется вполне справедливым. Однако для его оценки необходимо учесть культурный контекст эпохи Возрождения — эпохи отчетливо выраженного преклонения перед классической литературой и классическими языками. Трудно представить себе разносторонне образованного человека, овладевшего всеми научными знаниями гpeков и римлян и не знавшего греческого и латинского языков. Кроме того, в тот период основная часть научной информации даже более позднего по сравнению с античностью средневекового периода содержалась в книгах лишь на классических языках. Сам Дю Белле во фразе, непосредственно предшествующей той, которую мы рассматриваем, отмечал: «И совершенно необходимо, чтобы эти два языка были известны тому, кто хочет приобрести богатство и полноту воображения, первую и главную часть вооружения каждого автора»2. В этом признании роли перевода для формирования изобретательности просматривается определенное противоречие, обусловленное тем, что выдвинутое Дю Белле положение не соответствовало порядку вещей, сложившемуся ко времени, когда он сочинял свой трактат. Иначе говоря, та общественная функция перевода, которую был готов признать Дю Белле, реально сводилась к нулю. В то же время вряд ли можно предположить, что реальное соотношение функций классических и современных языков, существовавшее в тот период, игнорировалось Дю Белле. Объяснение этому противоречию можно найти, на мой взгляд, в модальной и временной структурах трактата. Трактат построен как бы в двух основных временных и модальных планах: с одной стороны, план настоящего и реального, а с другой — план будущего, а значит, возможного или необходимого. Поэтому, говоря о пользе перевода для передачи научных знаний, Дю Белле скорее всего имеет в виду не то реальное соотношение общественных функций новых и классических языков, которое существовало в его время, а некое идеальное будущее, в котором все языки будут равны и все науки будут изъясняться на современных языках. Подтверждение этому мы обнаруживаем в той главе трактата, где Дю Белле говорит о пригодности французского языка для философии и объясняет, почему древние были более учеными, чем его современники: им не нужно было затрачивать многие годы жизни, силы, энергию и живость ума, свойственные молодости, на Изучение языков; они могли посвятить себя с юных лет изучению
2 Там же.
наук1. Констатируя, что в его время «искусства и науки все еще находятся в руках греков и римлян»2, Дю Белле формулирует перспективу: «Но в будущем должно быть так, чтобы можно было говорить обо всем, везде и на всех языках»3. Итак, для овладения полнотой и богатством воображения, а точнее, для овладения научными знаниями, необходимыми для становления оратора, в будущем, когда наука освободится от пут классических языков, перевод сможет сыграть существенную роль. Остается последняя и, по словам Дю Белле, самая трудная часть, «без которой все остальное оказывается как бы ненужным и походит на меч, еще не вынутый из ножен»4, — выбор форм выражения. Лучший способ хорошо говорить, продолжает Дю Белле, «основывается на словах простых, распространенных, не чуждых общим употребительным нормам, на метафорах, аллегориях, сравнениях, уподоблениях, выразительности и многих других фигурах и украшениях, без которых все речи и стихи становятся голыми, всего лишенными и слабыми. И я никогда не поверю, продолжает Дю Белле, что можно все это хорошо усвоить при помощи переводов, потому что невозможно передать все это с той же грацией, с какой сделал это сам автор; тем более что каждый язык имеет нечто свойственное только ему, и, если вы попробуете передать это на другом языке, соблюдая законы перевода, которые заключаются в том, чтобы не выходить за рамки, установленные автором, ваш перевод будет принужденным, холодным и лишенным грации»5. Для подтверждения этих слов Дю Белле прибегает к сравнению: «И чтобы убедиться, что это так, прочтите Демосфена или Гомера по-латински, Цицерона или Вергилия по-французски, чтобы увидеть, породят ли они в вас то же восхищение (словно перед вами Протей, изменяющий свой облик на все лады), какое вы чувствуете, читая этих авторов на их языках. И вам покажется, что вы перенеслись с огнедышащего кратера Этны на холодные вершины Кавказа»6. И если, как мы видели, в первых четырех частях роль перевода для совершенствования в ораторском искусстве незначительна, то в самой основной, в сфере средств выражения, она полностью отрицается Дю Белле. Аргументы, приводимые им для доказательства несостоятельности перевода, заслуживают особого внимания.
2 Там же. С. 249. 3 Там же. 4 Там же. С. 242. 5 Там же. 6 Там же. Первый постулат Дю Белле сформулирован в виде закона перевода, который заключается в том, чтобы не выходить за рамки, условленные автором. В этом положении перевод противопоставляется другим видам речетворческой деятельности, в частности подражанию. Основная характеристика деятельности переводчика, по мнению Дю Белле, — это верность: верность тексту оригинала и верность автору. Говоря о пользе переводческого труда, Дю Белле использует такие выражения, как «верные переводчики», «искусство точных переводчиков» и т.п. Что же касается неумелых переводчиков, то их Дю Белле называет «скорее предателями, чем перелагателями», так как «они предают тех, кого берутся перелагать, лишая их славы, и тем самым обманывают несведущего читателя, выдавая ему белое за черное»1. Ж.-Р. Ла-мираль отмечал, что французский язык эпохи Дю Белле позволил ему обыграть известную из итальянского языка остроту — traduttore traditore2. Дю Белле пишет: «Que dirais-je d'aucuns, vraiment mieux dignes d'être appelés traditeurs que traducteurs?» («Что сказать мне о тех, кто поистине более достойны быть названными предателями, нежели перелагателями?»). В самом деле, во французском языке XVIв. слово traditeur обозначало предателя и лишь с конца XVII в. стало обозначать более конкретную категорию — христианина, передававшего в первые века язычникам христианские книги и сосуды, чтобы избежать гонений. В значении «предатель» его полностью вытеснило современное traître. В русском языке для того, чтобы сохранить игру слов, приходится прибегать к архаическому слову перелагатель, которое вполне соответствует историческому контексту трактата. Верность — главное свойство перевода. Само по себе требование верности в переводе вполне закономерно. Вопрос лишь в том, что понимал под верностью перевода Дю Белле. Чтобы понять его трактовку верности перевода, следует, видимо, обратиться к тому, что Дю Белле считал непереводимым. И здесь мы вновь встречаемся с формами выражения. Выбор слов — вот самая
2 Ladmiral J.-R. Traduire: théorèmes pour la traduction. Paris, 1994. P. 91. ответственная и самая трудная задача. Первое требование Дю Белле по выбору слов состоит в том, чтобы слова соответствовали общим употребительным нормам, были простыми и распространенными. В этом позиция Дю Белле близка позиции Мартина Лютера. Таким образом, первое требование к выбору слов — это стремление пользоваться общеупотребительной лексикой собственного языка, т.е. если речь идет о переводе — языка перевода. Второе требование относится к иному пласту выразительных средств — метафорам, аллегориям, сравнениям, уподоблениям, которые в еще большей степени, чем лексика, связаны с культурой и историей конкретного народа и очень часто оказываются маловыразительными или вовсе непонятными при их механическом перенесении в иную культуру через перевод. Чтобы убедиться в этом, достаточно сопоставить некоторые устойчивые сравнительные обороты французского и русского языков: ingrat comme un coucou (букв.: неблагодарный, как кукушка; ср. русск.: неблагодарный, как свинья); sec comme un cotret (букв.: высохший, тощий, как вязанка дров; ср. русск.: тощий, как палка); blanc comme un drap (букв.: белый, как простыня; ср. русск.: белый, как полотно): bête comme un chou (букв.: глупый, как капуста; ср. русск.: глупый, как пень); vêtu comme un oignon (букв.: одетый, как луковица; ср. русск.: одетый, как капуста) и т.п. Для Дю Белле очевидно, что форма речевого произведения трудно передается в переводе и связано это в первую очередь с тем, что «каждый язык имеет нечто свойственное только ему». Своеобразие языков вступает в противоречие с главным требованием к переводу — не выходить за рамки, установленные автором. Именно это трудноразрешимое противоречие и лежит в основе скептического отношения Дю Белле к переводу. Что же касается смысла, то по этому поводу у Дю Белле особых сомнений, кажется, не возникало. Можно предположить, что традиция передачи в переводе смысла смыслом, восходящая еще к работам Цицерона, Иеронима и др., воспринималась Дю Белле как нечто само собой разумеющееся, что он доверял верным переводчикам. Хотя в одной из глав своего трактата, обрушиваясь с очередной критикой на переводчиков, он писал, что «на всех языках находится немало переводчиков, которые не удосуживаются проникнуть в наиболее скрытые и глубинные стороны выбранного автора, а приспосабливаются как бы только к первому впечатлению и, забавляясь красотой слов, теряют суть вещей»1. Данное высказывание молодого поэта XVII в. поражает своей актуальностью. В самом деле, после многочисленных и в основ-
ном не лишенных оснований рассуждений семиологов, литерату-раведов и других теоретиков художественного текста о том, что текст — эта некая открытая сущность, которая утрачивает всякую связь с автором тотчас, как оказывается достоянием читателя, что каждый читатель естественно видит в тексте то, что он видит, а вовсе не то, что видел автор, создается впечатление, что переводник — это тоже простой читатель, который может видеть в тексте оригинала то, что он видит, основываясь на своем когнитивном опыте. Встав на такую позицию, придется признать, что перевода как такового не существует, так как каждый переводчик будет создавать свое собственное произведение, в силу ума и таланта, лишь отчасти напоминающее оригинал. Это «отчасти напоминающее» чаще всего касается фабулы, развития сюжета. Но не ускользает ли при таком свободном прочтении текста та самая «суть вещей», которую увидел, открыл автор оригинального произведения? Вправе ли переводчик приравнивать себя к простому читателю и, получая «удовольствие от текста», убаюкивать слух и сознание своего читателя свидетельствами собственного мироощущения, выраженными в высказываниях «на заданную тему»? Не в этом ли, в самом деле, и состоит главное «предательство» по отношению как к автору оригинала, так и к читателю перевода? Видимо, следует более осторожно распространять на переводчика все те права, которыми обладает простой читатель. Переводчик и читатель суть категории разные. То, что является удовольствием для одного, становится тяжким и раздражающим трудом для другого. Переводчик не может руководствоваться только «простым» впечатлением от текста. Его прочтение — это глубочайший лингвистический, культурологический, исторический, эстетический, философский и какой хотите иной анализ текста. Переводческое прочтение оригинала — это истинная гер-меневтическвая деятельность. «Удовольствие от текста» переводчик может получить только тогда, когда он полностью «расшифровал» текст, понял все заложенные в нем смыслы или хотя бы приблизился к такому пониманию. И только после этого начинается второй, не менее тяжкий, этап переводческого труда — этап реконструкции текста на языке перевода иными, как правило, не эквивалентными средствами выражения. Что же касается форм выражения, то их сохранение в переводе, как мы видели, по мнению Дю Белле, совершенно невозможно именно в силу того, что переводчик не должен ни на шаг выходить за рамки, установленные автором. Но Дю Белле не особенно волнуют перипетии переводческого труда. Главное для него — это то, что перевод не способен содействовать совершенствованию народного языка. Дю Белле, обра- тившись к опыту латинян, предложил иной способ обогащения языка за счет словесности других народов, а именно подражание: «Пусть же тот, кто хочет обогатить свой язык, обратится к подражанию лучшим греческим и латинским авторам и направит острие своего стиля к их самым большим достоинствам как к наиболее верной цели»1. Подражание же, по мнению Дю Белле, вовсе не такое простое дело. «Совсем не легкая вещь — верно следовать достоинствам хорошего автора и как бы перевоплощаться в него; ведь природа даже тем вещам, которые кажутся очень похожими, смогла дать нечто неповторимое, дабы какими-либо признаками и различиями они отличались друг от друга»2. Итак, подражание как особый вид межъязыковой и межкультурной литературной деятельности оказывается противопоставленным переводу. В чем же суть их различия? Ведь подражая, иноязычный литератор должен перевоплотиться в автора оригинала, следуя его достоинствам! На мой взгляд, идея подражания так, как она провозглашалась гуманистом Возрождения, близка современной концепции вольного перевода. Подражание не предполагает следования тексту оригинала, напротив, оно отвергает его. У автора заимствуются лишь те значимые категории, которые представляются существенными подражателю. Иначе говоря, подражатель в отличие от переводчика ближе к простому читателю: получив удовольствие от текста, он стремится доставить такое же удовольствие своему читателю. Современные концепции так называемой «динамической эквивалентности» относятся скорее к подражанию, чем к переводу. В противопоставлении перевода и подражания, предложенном Дю Белле, можно увидеть четкое разделение двух видов межъязыковой деятельности, просматривающееся еще с того древнего периода, когда Цицерон противопоставил себя переводчику. В последующем это различие постепенно стиралось, и уже в XVII в. «прекрасные неверные», родные внучки подражаний предшествующего века, расценивались как переводы. Сейчас различие между подражанием и переводом практически полностью стерлось. Но различное понимание сути перевода, прав и обязанностей переводчика по отношению к автору и читателю выдвигает иные оппозиции: говорят о вольном и буквальном переводах, о переводе и интерпретации и т.п. Дю Белле видит в подражании путь к обогащению и развитию народного языка именно потому, что подражатель не скован
2 Там же. рамкамитекста оригинала, т.е. не обязан выполнять долг переводчика. Именно подражание, по его мнению, вывело латинский язык на один уровень с греческим по силе выразительности. Молодой поэт надеется, что путем подражания удастся вывести на уровень мировых языков и французский. Интересна пророческая фраза, которую мы читаем в его трактате: «Я верю, что придет время и благодаря счастливой судьбе французов это благородное и могущественное королевство захватит, быть может, в свою очередь бразды мирового правления и что наш язык (если только он не погребен вместе с Франциском), только еще начинающий пускать корни, выйдет из земли и достигнет такой высоты и величия, что сможет сравняться даже с греческим и латинским, произведя, как и они, своих Гомеров, Демосфенов, Вергилиев и Цицеронов, как когда-то Франция произвела своих Периклов, Никиев, Алкивиадов, Фемистоклов, Цезарей и Сципионов»1. В самом деле, пройдет немного времени — и французский язык станет господствующим языком во всей Европе, а положения трактата Дю Белле определят на два столетия ход развития литературы не только во Франции, но и во многих других европейских странах. И уже другой поэт в другой стране будет обвинять иноязычную, теперь уже французскую, словесность в том, что она тормозит развитие словесности отечественной. 
Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: ©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.
|
1 Федоров A.B. Основы общей теории перевода. С. 26.
1 См.: Moimin G. Les belles infidèles. Lille, 1994. P. 13.
1 Дю Белле Ж. Указ. соч. С. 262.
1 Дю Белле Ж. Указ. соч. С. 242.
1 См.: гл. 10 «О том, что французский язык пригоден для философии, и
' Du Bellay J. Deffence et illustration de la langue françoise // Horguelin P.A. Op. cit. P. 58: «Mais que diray-je d'aucuns, vrayement mieux dignes d'estre appeliez traditeurs, que traducteurs? Veu qu'ils trahissent ceux qu'ils entreprennent exposer, les frustrans de leur gloire, et par mesme moyen sеduisent les lecteurs ignorans, leur monstrant le blanc pour le noir: qui, pour acquеir le nom de sçavans, traduisent à credit tes langues, dont jamais ils n'ont entendu les premiers elemens, comme l'hébraïque et la grecque» — «Что сказать мне о тех, кто поистине более достойны быть названными предателями, нежели перелагателями. Ведь они предают тех, кого берутся вы-Разить, лишая их славы. Тем же способом они обманывают несведущего читателя, выдавая ему белое за черное, а чтобы прослыть учеными, они бездумно переводят с таких языков, как древнееврейский и греческий, не зная даже их азов» (перевод мой. — Н.Г.).
1 Дю Белле Ж. Указ. соч. С. 244. 118
1 Дю Белге Ж. Указ. соч. С. 244.