НА СМЕРТЬ КНЯЗЯ МЕЩЕРСКОГО

Сатиры

Первая сатира («На хулящих учение. К уму своему») открывается знаменитыми стихами: «Уме недозрелый, плод недолгой науки! / Покойся, не принуждай к перу мои руки…»

Сатирик перечисляет доводы тех, кто считает науки ненужными. Ханжа Критон видит в них причину безбожия: «Расколы и ереси науки суть дети; / Больше врёт, кому надо больше разумети». Прежде люди покорно шли к церковной службе и слушали её, не понимая. Теперь, к соблазну Церкви, стали сами читать Библию, забыли про посты, не пьют квасу,разучились класть поклоны и ставить свечи, считают, что монастырям не пристали вотчины. Скопидом Сильва говорит, что учение наводит голод: не учась латыни, больше собирали хлеба. Дворянин не должен грамотно говорить и постигать причину мира: он от этого не узнает,сколько крадёт приказчик и как прибавить число бочек с винного заводу.«Землю в четверти делить без Евклида смыслим, / Сколько копеек в рубле, без алгебры счислим». «Румяный, трижды рыгнув, Лука подпевает»: наука мешает людям веселиться и разрушает компанию.Вино — дар божественный; весёлый человек, оставя стакан, не возьмётся за книгу. Щёголь Медор тужит, что на книги много исходит бумаги, а ему уже не на что завернуть завитые кудри; Виргилий и Цицерон двух денег не стоят перед славным портным и сапожником. «Вот часть речей, что на всяк день звенят мне в уши».

Да и видно, что без науки легче добиться успеха. Чтобы стать епископом,довольно клобуком покрыть главу, брюхо — бородою и, раздувшись в карете, всех лицемерно благословлять. Судье довольно вздеть перук с узлами и бранить приходящих с пустыми руками. Законов ему знать не надобно: то дело подьячих лезть на бумажные горы.

Всякий невежда мнит себя быть достойным самого высшего чина и почестей. Так уму и не надо этих почестей искать, а надо, сидя в своём углу, в себе самом хранить знание о пользе наук, а не объяснять её другим.

Сатира вторая («На зависть и гордость дворян злонравных»), диалог между Филаретом («Любящим добродетель») и Евгением(«Благородным», т. е. знатным). Филарет встречает Евгения в великой грусти и угадывает тому причину: «Трифону лента дана, Туллий деревнями / Награждён — ты с древними презрен именами». Евгений подтверждает. Его огорчает, что вчерашние пирожники и сапожники вспрыгнули на высокую степень, а он со своей знатностью ничего не достиг. «Знатны уж предки мои были в царство Ольги» и с тех пор управляли и на войне, и в судах, «А батюшка уж всем верх — так его не стало, / Государства правое плечо с ним отпало». Обидно, имея таких предков, всюду видеть себя последним.

Филарет отвечает обстоятельно и откровенно. Благородство — вещь важная, но должно оно быть добыто или подтверждено собственными заслугами. А грамота, «плеснью и червями изгрызена», никакого достоинства человеку не даёт: «Мало пользует тебя звать хоть сыном царским, / Если в нравах с гнусным ты не равнствуешь псарским»; в благородных течёт та же кровь, что и в холопах. Евгений никаких заслуг перед отечеством не имеет, а сам признал, что предки его не иначе,как по заслугам получали свои чины и награды. «Пел петух, встала заря,лучи осветили / Солнца верхи гор — тогда войско выводили / На поле предки твои, а ты под парчою, / Углублен мягко в пуху телом и душою, / Грозно соплешь, пока дня пробегут две доли…»

Далее описывается день щёголя. С утра он долго нежится, затем пьёт чай или кофе, прихотливо причёсывается, обувается в тесные башмаки («Пот с слуги валится, / В две мозоли и тебе краса становится»), надевает наряд ценой в целую деревню и выбранный с искусством, которое сложнее науки римского права. Затем он предаётся обжорству, окружённый гнусными друзьями, которые, конечно, оставят его, как только он промотается. Евгений же постоянно приближает час своего разорения,предаваясь мотовству и картёжной игре: не одну деревню он уже проиграл.

А чтобы занимать важные должности, нужны многие знания. Евгений же ничего не знает из многосложной военной науки, моря боится и править кораблем не способен. Судьей может быть тот, кто «Мудры не спускает с рук законы Петровы, / Коими мы стали вдруг народ уже новый», — и к тому же добросердечен — Евгений, кроме своего невежества,бесчувствен и жесток: смеётся нищете, бьёт холопа до крови, что махнул рукою вместо правой левою, по мотовству своему считает законными все способы пополнить пустой кошелек. Даже придворных чинов он заслужить не может. Евгений ленив, а придворные чины добываются хлопотами и терпением. Вон царедворец Клит: он целые дни проводит в чужих передних, осторожно меряет слова, чтобы никого не обидеть,и вместе с тем прямо идёт к своей цели. Таким качествам не грех и поучиться — с тем чтобы употреблять их на добрые дела.

Словом, злонравие Евгения делает его ни на что не годным: «Исправь себя и тогда жди, дружок, награду; / По тех пор забытым быть не считай в досаду». А что Туллий и Трифон не имеют знатных предков — это ничего не значит. Как предки Евгения начинали знатный род при Ольге,так Трифон и Туллий начали теперь свой. Адам дворян не родил, и Ной в ковчеге спас всех равных себе земледельцев. «От них мы все сплошь пошли, иной поранее, / Оставя дудку, соху, другой попозднее».

Тредьяковский

Стихи похвальные России

Начну на флейте стихи печальны,
Зря на Россию чрез страны дальны:
Ибо все днесь мне ее доброты
Мыслить умом есть много охоты.
Россия мати! свет мой безмерный!
Позволь то, чадо прошу твой верный, Ах, как сидишь ты на троне красно! Небо российску ты солнце ясно! Красят иных всех златые скиптры, И драгоценна порфира, митры; Ты собой скипетр твой украсила, И лицем светлым венец почтила. О благородстве твоем высоком Кто бы не ведал в свете широком? Прямое сама вся благородство: Божие ты, ей! светло изводство. В тебе вся вера благочестивым, К тебе примесу нет нечестивым; В тебе не будет веры двойныя, К тебе не смеют приступить злые. Твои все люди суть православны И храбростию повсюду славны; Чада достойны таковой мати, Везде готовы за тебя стати. Чем ты, Россия, не изобильна? Где ты, Россия, не была сильна? Сокровище всех добр ты едина, Всегда богата, славе причина. Коль в тебе звезды все здравьем блещут! И россияне коль громко плещут: Виват Россия! виват драгая! Виват надежда! виват благая. Скончу на флейте стихи печальны, Зря на Россию чрез страны дальны: Сто мне языков надобно б было Прославить все то, что в тебе мило!

Я спросил у-него, состоит в чем царска державность? Он отвещал: царь властен есть во всем над-народом; Но законы над-ним во всем же властны конечно. Мощь его самодержна единственно доброе делать; Связаны руки имеет он на всякое злое. Их законы во-власть ему народ поверяют, Как предрагий залог из всех во свете залогов; Так чтоб-он-был отец подчиненным всем и-подручным. Хощет Закон, да-один человек, за мудрость и-мерность, Служит многих толь людей благоденствию паче, Нежели многие люди толь, за бедность и-рабство, Подло гордость и-негу льстят одного человека. Царь не должен иметь ничего сверьх в обществе прочих, Разве что-нужно его облегчить от-труда многодельна, И впечатлеть во всех почтение благоговейно, Как к блюстителю всех полож_е_нных мудро законов. Впрочем, царю быть должно трезвейшу, мнее роскошну, Более чужду пышности, нежели простолюдину. Больше богатства ему и-веселий иметь не-достоит, Но премудрости, славы, к тому ж добродетели больше, Нежели стяжут коль сих прочие все человеки. Вне он должен быть защитник отечеству милу, Воинствам всем предводитель, и-сим верьховный начальник; Внутрь судия, чтоб-подсудным быть-добрым, разумным, счастливым. Боги царем его не-ему соделали в пользу; Он есть царь, чтоб был человек всем людям взаимно: Людям свое отдавать он должен целое время, Все свои попечения, всё и-усердие людям; Он потолику достоин царить, поколику не-тщится

Ломоносов Оды

Первая ода Ломоносова — «На взятие Хотина» (1739) — посвящена победе над турками. Турецкое войско одержимо адской злобой: «Не ад ли тяжки узы рвёт и челюсти разинуть хочет?». Но россы горят любовью к отечеству и императрице, и потому «чтоб орлов сдержать полёт, таких препон на свете нет». Посрамлённые турки стыдятся самого солнца.Представляется видение Иоанна Грозного и Петра Великого: они гордятся, что Анна Иоанновна продолжает их дело. Поэт призывает турок положиться на великодушие победительницы, но саму злобную Турцию ничто не спасёт: «Дамаск, Каир, Алепп сгорит; Обставят Росским флотом Крит; Ефрат в твоей крови смутится». Россия же под Анниным покровом процветает от Вислы до Китая; враг не смеет топтать полей«с пшеницей, где покой насеян»; мирные пастухи поют песни про воинскую славу.

В оде на день рождения Ивана Антоновича (1741) младенец-императорнаследует славным предкам, совершая более дивный подвиг, чем Геракл: в колыбели он победил не змей, но злобного «гиганта» (Бирона), который хотел «превысить Вышню власть». Полная мифология российской истории разворачивается в одах, посвящённых императрице Елисавете Петровне.

Россия хранима Богом. Хотя по временам Он насылает на неё Свой гнев,но затем переменяет его на милость: «Я в гневе Россам был Творец,Но ныне паки им Отец» (Ода 1742 г.). Бог, как и в прежних одах,сокрушает злобу, разрушая умыслы врагов России (там же и в других местах). К Нему возносится молитва: «Для толь великих стран покою, / Для счастья множества веков, / Поставь как Солнце пред Тобою / И как Луну престол Петров». (Ода на рождение Павла Петровича)

Великие герои и героини среди российских правителей были с древности и теперь сияют «превыше звёзд» (Ода 1752 г.). Особенно велико было дело царя Алексея: он победил поляков и татар, «он суд и правду положил» (Ода на рождение Павла Петровича). Но ничто не сравнится с деяниями Великого Петра: «Зиждитель мира… послал в Россию Человека, каков не слыхан был от века» (Ода 1747 г.). Пётр уподобляется Спасителю (а мать его, в подражание Матери Божией, называется«в жёнах благословенна» — Ода 1752 г.). Он извлёк Россию из мрака невежества, даровав ей новую жизнь. Он поразил врагов — «войнами укротил войны» (Ода 1761 г.); он устроил флот и отправил на Восток«Росских Колумбов»; при нём «божественны науки в Россию простирали руки» (Ода 1747 г.). Супруга Петра продолжила его дела: «Если б жизнь ея продлилась, давно б Секвана постыдилась своим искусством пред Невой» (там же). Последующие годы — вновь годы мрака, от которых Бог избавил Россию, возведя на трон Елизавету Петровну, «Петрову дщерь»,«возлюбленную Тишину» (значение имени Елизавета): «Взглянул в Россию кротким оком, / И видя в мраке ту глубоком, / Со властью рёк: да будет свет. / И бысть. О твари обладатель! / Ты паки света нам создатель, / Что взвёл на трон Елисавет». (Ода 1746 г.)

Тишина при Елисавете нерушима: она сама своих «градов ограда» (Ода 1747 г.); она пресекает войну, не обнажив меча, и при ней «Марс кровавый не дерзает руки своей простёрт к нам» (Ода 1748 г.). Петровой дщерью Россия светло процветает (Ода 1752 г.). Огромны её пространства: Российская держава «простирает ноги» к Китайской стене и «опирается локтем» на Кавказ (Ода 1748 г.). На всём этом пространстве изливаются монаршие щедроты. Земледельцы мирно собирают земные плоды. «Сокровищ полны корабли дерзают в море» за Тишиной (Ода 1747 г.). Воздвигаются строения, несравнимые с древними пирамидами и Семирамидиными садами: те «воздвигали человеки — здесь зиждет само божество». Музы радостно прославляют монархиню и её дела (Ода 1750 г.).

Но главное благодеяние божественной Тишины — покровительство наукам (Оды 1747 и 1750 гг.). От наук Россия должна ожидать множество добра. Науками будут открыты потаённые богатства земли, сокровища,«какими хвалится Индия». Будут исследованы необозримые северные земли. Новые «Российские Колумбы» пройдут через ледяные моря и возвестят о щедрости Елизаветы неведомым народам в сказочных тёплых странах. Огромные богатства проистекут из Уральских гор.Механика пророет каналы и осушит болота; химия «в земное недро… проникнет взора остротой», география покажет Елисавете города и сёла,блаженные в её подданстве; «наука лёгких метеоров» избавит от всех тревог земледельцев и мореплавателей.

Чтобы не иссякло благоденствие России, Бог продолжает Петрово потомство. Бракосочетание великих князей Петра Фёдоровича и Екатерины Алексеевны — повторение прежде бывшего союза «К утехе Росскаго народа / Петра с Екатериной вновь / Счетает счастье и порода, / Пригожсгво, младость и любовь». (Ода на бракосочетание…)

Когда рождается Павел Петрович, Пётр Великий «в правнуке своем дыхает и род в нём восставляет свой». Поэт обращается к новорожденному: «Велики суть дела Петровы, но многие ещё готовы тебе остались напреди» (Ода на рождение Павла Петровича).В будущем же от рода российских царей «родились бы Петры Велики,чтоб просветить всех смертных род» (Ода… на рождение Анны Петровны).

Постоянный предмет человеческого удивления — природа. Человеку неведомо, как Бог «в стройном чине» сотворил её, зажёг светила, «море удержал брегами», создал, многообразие животных и чудовищ («Ода,избранная из Иова»). Чем ближе мы рассматриваем природу, тем больше поражаемся: приблизившись к солнцу, увидели бы, как «огненны валы стремятся и не находят берегов» («Утреннее размышление…»); ночью можем видеть, как «с полночных стран встаёт заря», и не можем объяснить это явление («Вечернее размышление…»). Неудивительно, что одушевлённая природа разделяет все радостные события в жизни России: «Брега Невы руками плещут, Брега Ботнийских вод трепещут»(Ода 1742 г.).

Одним словом, Ломоносов — поэт, в самозабвенном восторге поющий величие Бога в природе и истории.

Использованы следующие оды М. В. Ломоносова (слово «ода» в заглавии опускается):

Императрице Анне Иоанновне на победу над турками и татарами и на взятие Хотина (1739). На праздник рождения Императора Иоанна III(1741). На прибытие Елисаветы Петровны из Москвы (1742). Вечернее размышление о Божием величестве при случае великого северного сияния (ок. 1743, напечатано в 1748). На день брачного сочетания Петра Феодоровича и Екатерины Алексеевны (1745). На день восшествия на престол императрицы Елисаветы Петровны (1746, 1747, 1748, 1752,1761). За милость, оказанную в Царском Селе (1750). Выбранная из Иова; Утреннее размышление о Божием величестве (напечатаны в 1751).На рожденье великого князя Павла Петровича (1754). На день рождения… Елисаветы Петровны и на рождение великой княжны Анны Петровны (1757).

оде Ломоносов прославляет молодую Елизавету, рисует образ просвещенного монарха, который покровительствует наукам и искусствам, приближает к себе образованных и разумных людей.

Науки юношей питают,
Отраду старым подают,
В счастливой жизни украшают,
В несчастный случай берегут;
В домашних трудностях утеха
И в дальних странствах не помеха.
Науки пользуют везде:
Среди народов и в пустыне,
В градском шуму и наедине,
В покое сладки и в труде.

ОДА,
выбранная из Иова,
глава 38, 39, 40 и 41

О ты, что в горести напрасно
На Бога ропщешь, человек,
Внимай, коль в ревности ужасно,
Он к Иову из тучи рек!
Сквозь дождь, сквозь вихрь, сквозь град
блистая
И гласом громы прерывая,
Словами небо колебал
И так его на распрю звал:

"Сбери свои все силы ныне,
Мужайся, стой и дай ответ.
Где был ты, как я в стройном чине
Прекрасный сей устроил свет,
Когда я твердь земли поставил
И сонм небесных сил прославил,
Величество и власть мою?
Яви премудрость ты свою!

Где был ты, как передо мною
Бесчисленны тьмы новых звезд,
Моей возжженных вдруг рукою,
В обширности безмерных мест
Мое Величество вешали,
Когда от солнца воссияли
Повсюду новые лучи,
Когда взошла луна в ночи?

Кто море удержал брегами
И бездне положил предел,
И ей свирепыми волнами
Стремиться дале не велел?
Покрытую пучину мглою
Не я ли сильною рукою
Открыл и разогнал туман
И с суши сдвигнул Океан?

Возмог ли ты хотя однажды
Велеть ранее утру быть,
И нивы в день томящей жажды
Дождем прохладным напоить,
Пловцу способный ветр направить,
Чтоб в пристани его поставить,
И тяготу земли тряхнуть,
Дабы безбожных с ней сопхнуть?

Стремнинами путей ты разных
Прошел ли моря глубину?
И счел ли чуд многообразных
Стада, ходящие по дну?
Отверзлись ли перед тобою
Всегдашнею покрыты мглою
Со страхом смертные врата?
Ты спер ли адовы уста?

Стесняя вихрем облак мрачный,
Ты солнце можешь ли закрыть,
И воздух сгустить прозрачный,
И молнию в дожде родить,
И вдруг быстротекущим блеском
И гор сердца трясущим треском
Концы вселенной колебать,
И смертным гнев свой возвещать?

Твоей ли хитростью взлетает
Орел, на высоту паря,
По ветру крила простирает
И смотрит в реки и моря?
От облак видит он высоких
В водах и в пропастях глубоких,
Что в пищу я ему послал.
Толь быстро око ты ли дал?

Воззри в леса на Бегемота,
Что мною сотворен с тобой;
Колючий терн его охота
Безвредно попирать ногой.
Как верьви, сплетены в нем жилы.
Отведай ты своей с ним силы!
В нем ребра как литая медь;
Кто может рог его сотреть?

Ты можешь ли Левиафана
На уде вытянуть на брег?
В самой средине Океана"
Он быстрый простирает бег;
Светящимися чешуями
Покрыт, как медными щитами,
Копье, и меч, и молот твой
Считает за тростник гнилой.

Как жернов, сердце он имеет,
И зубы - страшный ряд серпов:
Кто руку в них вложить посмеет?
Всегда к сраженью он готов;
На острых камнях возлегает
И твердость оных презирает:
Для крепости великих сил
Считает их за мягкий ил.

Когда ко брани устремится,
То море, как котел, кипит;
Как печь, гортань его дымится,
В пучине след его горит;
Сверкают очи раздраженны,
Как угль, в горниле раскаленный.
Всех сильных он страшит, гоня.
Кто может стать против меня?

Обширного громаду света
Когда устроить я хотел,
Просил ли твоего совета
Для множества толиких дел?
Как персть я взял в начале века,
Дабы создати человека,
Зачем тогда ты не сказал,
Чтоб вид иной тебе я дал?"

Сие, о смертный, рассуждая,
Представь Зиждителеву власть,
Святую волю почитая,
Имей свою в терпеньи часть.
Он всё на пользу нашу строит,
Казнит кого или покоит.
В надежде тяготу сноси
И без роптания проси.

УТРЕННЕЕ РАЗМЫШЛЕНИЕ
о Божием Величестве

Уже прекрасное светило
Простерло блеск свой по земли
И Божия дела открыло.
Мой дух, с веселием внемли,
Чудяся ясным толь лучам,
Представь, каков Зиждитель сам!

Когда бы смертным толь высоко
Возможно было возлететь,
Чтоб к солнцу бренно наше око
Могло, приближившись, воззреть,
Тогда б со всех открылся стран
Горящий вечно Океан.

Там огненны валы стремятся
И не находят берегов,
Там вихри пламенны крутятся,
Борющись множество веков;
Там камни, как вода, кипят,
Горящи там дожди шумят.

Сия ужасная громада -
Как искра пред тобой одна,
О коль пресветлая лампада
Тобою, Боже, возжжена
Для наших повседневных дел,
Что ты творить нам повелел!

От мрачной ночи свободились
Поля, бугры, моря и лес
И взору нашему открылись,
Исполненны твоих чудес.
Там всякая взывает плоть:
"Велик Зиждитель наш, Господь!"

Светило дневное блистает
Лишь только на поверхность тел,
Но взор твой в бездну проницает,
Не зная никаких предел.
От светлости твоих очей
Лиется радость твари всей.

Творец! Покрытому мне тмою
Простри премудрости лучи
И что угодно пред Тобою
Всегда творити научи
И, на Твою взирая тварь,
Хвалить тебя, бессмертный Царь.

1743 (?)

ВЕЧЕРНЕЕ РАЗМЫШЛЕНИЕ
о Божием Величестве при случае
великого северного сияния

Лице свое скрывает день,
Поля покрыла мрачна ночь;
Взошла на горы черна тень,
Лучи от нас склонились прочь.
Открылась бездна звезд полна;
Звездам числа нет, бездне дна.

Песчинка как в морских волнах,
Как мала искра в вечном льде,
Как в сильном вихре тонкий прах,
В свирепом как перо огне,
Так я, в сей бездне углублен,
Теряюсь, мысльми утомлен!

Уста премудрых нам гласят:
"Там разных множество светов,
Несчетны солнца там горят,
Пароды там и круг веков;
Для общей славы божества
Там равна сила естества".

Но где ж, натура, твой закон?
С полночных стран встает заря!
Не солнце ль ставит там свой трон?
Не льдисты ль мещут огнь моря?
Се хладный пламень нас покрыл!
Се в ночь на землю день вступил!

О вы, которых быстрый зрак
Пронзает в книгу вечных прав,
Которым малый вещи знак
Являет естества устав,
Вам путь известен всех планет;
Скажите, что нас так мятет?

Что зыблет ясный ночью луч?
Что тонкий пламень в твердь разит?
Как молния без грозных туч
Стремится от земли в зенит?
Как может быть, чтоб мерзлый пар
Среди зимы рождал пожар?

Там спорит жирна мгла с водой;
Иль солнечны лучи блестят,
Склонясь сквозь воздух к нам густой;
Иль тучных гор верьхи горят;
Иль в море дуть престал зефир,
И гладки волны бьют в ефир.

Сомнений полон ваш ответ
О том, что окрест ближних мест.
Скажите ж, коль пространен свет?
И что малейших дале звезд?
Несведом тварей вам конец?
Скажите ж, коль велик Творец?

Стихи, сочинённые на дороге в Петергоф, когда я в 1761 году ехал просить о подписании привилегии для Академии, быв много раз прежде тем же Кузнечик дорогой, коль много ты блажен, Коль больше пред людьми ты счастьем одарен! Препровождаешь жизнь меж мягкою травою И наслаждаешься медвяною росою. Хотя у многих ты в глазах презренна тварь, Но в самой истине ты перед нами царь; Ты ангел во плоти, иль, лучше, ты бесплотен! Ты скачешь и поёшь, свободен, беззаботен, Что видишь, всё твое; везде в своём дому, Не просишь ни о чем, не должен никому. Лето 1761 Вольное переложение анакреонтического стихотворения «К цикаде». Последний стих оригинален и звучит автобиографически: поэт сетует на свою зависимость ( в том числе и материальную) от двора, на усталость от бесконечных просьб в период хлопот об университетской «привилегии».

*** Случились вместе два Астронома в пиру И спорили весьма между собой в жару. Один твердил: земля, вертясь, круг Солнца ходит; Другой, что Солнце все с собой планеты водит: Один Коперник был, другой слыл Птолемей. Тут повар спор решил усмешкою своей. Хозяин спрашивал: «Ты звёзд теченье знаешь? Скажи, как ты о сем сомненье рассуждаешь?» Он дал такой ответ: «Что в том Коперник прав, Я правду докажу, на Солнце не бывав. Кто видел простака из поваров такова, Который бы вертел очаг кругом жаркова?» Конец мая или июнь 1761 Коперник Николай (1475 - 1545)- польский астроном, выдвинувший идею о вращении Земли. Птолемей (II век) - греческий астроном, в основе его системы - представление о том, что Земля находится в центре мира и является неподвижной.

К Пахомию Пахомей говорит, что для святого слова Риторика ничто; лишь совесть будь готова. Ты будешь казнодей, лишь только стань попом И стыд весь отложи. Однако врёшь, Пахом. Начто риторику совсем пренебрегаешь? Её лишь ты одну, и то худенько знаешь. Василий, Златоуст, церковные столпы, Учились долее, как нынешни попы. Гомера, Пиндара, Димосфена читали И проповедь свою их штилем предлагали, Натуру, общую всей прочей твари мать, Небес, земли, морей, старались испытать; Дабы творца чрез то по мере сил постигнуть И важностью вещей сердца людски подвигнуть, Не ставили за стыд из басен выбирать, Чем к праведным делам возможно преклонять. Ты словом божиим незнанье закрываешь И больше тех мужей у нас быть уповаешь; Ты думаешь, Пахом, что ты уж Златоуст! Но мы уверены о том, что мозг твой пуст. Нам слово божие чувствительно, любезно, И лишь во рте твоём бессильно, бесполезно. Нравоучением преславной Телемак Стократ полезнее твоих нескладных врак. 1759 (?) Обращено против Гедеона Криновского, который хулил в своих проповедях ломоносовскую «Риторику», совершенно, кстати, справедливо усматривая в её авторе соперника церкви по овладению умами современников, постоянно выступал против риторов и учёных вообще: «Ежели бы я хотел вам здесь описать, сколько вреда произошло от таких, которые подчинять смели слово божие какой-нибудь науке или искусству и изобретениям человеческого разума, пространное бы и страшное открыл позорище». Предполагают, что названием своей эпиграммы Ломоносов уподоблял своего хулителя Пахомию Логофету, писателю XV в., известному подвижной совестью и умением за высокие гонорары потакать вкусам и желаниям богатых заказчиков, обращавшихся к нему с просьбами переписывать для них жития святых. На что риторику совсем пренебрегаешь?.. - Гедеон Криновский говорил своим придворным слушателям: «Я никогда не старался, чтоб очень привязывать меня к риторике». Не ставили за стыд из басен выбирать, Чем к праведным делам возможно преклонять. - Один из отцов православной церкви Василий Великий рекомендовал использовать произведения язычников, если они содержали в себе благие мысли. Преславной Телемак - нравоучительный роман Ф. Фенелона «Приключения Телемака» (1699), пользовавшийся в России огромной популярностью со времён Петра I; Гедеон Криновский говорил в своих проповедях о некоем «ленивом слышателе», подпавшем под воздействие новых веяний: «Охотнее ему читать Аргениду или Телемака, нежели Христово Евангелие».

*** О страх! о ужас! гром! ты дёрнул за штаны, Которы подо ртом висят у сатаны. Ты видишь, он зато свирепствует и злится, Дырявой красной нос, халдейска печь, дымится, Огнём и жупелом исполнены усы, О как бы хорошо коптить в них колбасы! Козлята малые родятся с бородами: Коль много почтены они перед попами! О польза, я одной из сих пустых бород Недавно удобрял бесплодный огород. Уже и прочие того ж себе желают И принести плоды обильны обещают. Чего не можно ждать от толь мохнатых лиц, Где в тучной бороде премножество площиц? Сидят и меж собой, как люди, рассуждают, Других с площицами бород не признавают И проклинают всех, кто молвит про козлов: Возможно ль быть у них толь много волосов? Весна 1757

ПИСЬМО О ПОЛЬЗЕ СТЕКЛА
К ВЫСОКОПРЕВОСХОДИТЕЛЬНОМУ ГОСПОДИНУ
ГЕНЕРАЛУ-ПОРУЧИКУ,
ДЕЙСТВИТЕЛЬНОМУ ЕЕ ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА КАМЕРГЕРУ,
МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА КУРАТОРУ И ОРДЕНОВ БЕЛОГО ОРЛА,
СВЯТОГО АЛЕКСАНДРА И СВЯТЫЯ АННЫ КАВАЛЕРУ
ИВАНУ ИВАНОВИЧУ ШУВАЛОВУ, ПИСАННОЕ 1752 ГОДА

Неправо о вещах те думают, Шувалов,
Которые Стекло чтут ниже Минералов,
Приманчивым лучем блистающих в глаза:
Не меньше польза в нем, не меньше в нем краса
Нередко я для той с Парнасских гор спускаюсь;
И ныне от нее на верьх их возвращаюсь,
Пою перед тобой в восторге похвалу
Не камням дорогим, ни злату, но Стеклу.
И как я оное хваля воспоминаю,
10Не ломкость лживого я счастья представляю.
Не должно тленности примером тое быть,
Чего и сильный огнь не может разрушить,
Других вещей земных конечный разделитель:
Стекло им рождено; огонь его родитель.

С натурой некогда он произвесть хотя
Достойное себя и оныя дитя,
Во мрачной глубине, под тягостью земною,
Где вечно он живет и борется с водою,
Все силы собрал вдруг и хляби затворил,
20В которы Океан на брань к нему входил.
Напрягся мышцами и рамена подвинул
И тяготу земли превыше облак вскинул.
Внезапно черный дым навел густую тень,
И в ночь ужасную переменился день.
Не баснотворного здесь ради Геркулеса
Две ночи сложены в едину от Зевеса;

Но Этна правде сей свидетель вечный нам,
Которая дала путь чудным сим родам.
Из ней разжженная река текла в пучину,
30И свет, отчаясь, мнил, что зрит свою судьбину!
Но ужасу тому последовал конец:
Довольна чадом мать, доволен им отец.
Прогнали долгу ночь и жар свой погасили
И Солнцу ясному рождение открыли.
Но что ж от недр земных родясь произошло?
Любезное дитя, прекрасное Стекло.
Увидев, смертные о как ему дивились!
Подобное тому сыскать искусством тщились.
И было в деле сем удачно мастерство:
40Превысило своим раченьем естество.
Тем стало житие на свете нам счастливо:
Из чистого Стекла мы пьем вино и пиво
И видим в нем пример бесхитростных сердец:
Кого льзя видеть сквозь, тот подлинно не льстец.
Стекло в напитках нам не может скрыть примесу;
И чиста совесть рвет притворств гнилу завесу.
Но столько ли уже, Стекло, твоих похвал,
Что нам в тебе вино и мед сам слаще стал?
Никак! сие твоих достоинств лишь начало,
50Которы мастерство тебе с природой дало.

Исполнен слабостьми наш краткий в мире век:
Нередко впадает в болезни человек!
Он ищет помощи, хотя спастись от муки,
И жизнь свою продлить, врачам дается в руки.
Нередко нам они отраду могут дать,
Умев приличные лекарства предписать;
Лекарства, что в Стекле хранят и составляют;
В Стекле одном оне безвредны пребывают.
Мы должны здравия и жизни часть Стеклу:
60Какую надлежит ему принесть хвалу!
Хоть вместо оного замысловаты хины
Сосуды составлять нашли из чистой глины;
Огромность тяжкую плода лишенных гор
Художеством своим преобратив в Фарфор,
Красой его к себе народы привлекают,
Что, плавая, морей свирепость презирают.
Однако был бы он почти простой горшок,
Когда бы блеск Стекла дать помощи не мог.

Оно вход жидких тел от скважин отвращает,
70Вещей прекрасных вид на нем изображает.
Имеет от Стекла часть крепости Фарфор;
Но тое, что на нем увеселяет взор,
Сады, гульбы, пиры и всё, что есть прекрасно,
Стекло являет нам приятно, чисто, ясно.

Искусство, коим был прославлен Апеллес
И коим ныне Рим главу свою вознес,
Коль пользы от Стекла приобрело велики,
Доказывают то Финифти, Мозаики,
Которы ввек хранят геройских бодрость лиц,
80Приятность нежную и красоту девиц;
Чрез множество веков себе подобны зрятся
И ветхой древности грызенья не боятся.

Когда неистовой свирепствуя борей
Стисняет мразом нас в упругости своей,
Великой не терпя и строгой перемены,
Скрывает человек себя в толстые стены.
Он был бы принужден без свету в них сидеть
Или с дрожанием несносной хлад терпеть.
Но солнечны лучи он сквозь Стекло впускает
90И лютость холода чрез то же отвращает.
Отворенному вдруг и запертому быть,
Не то ли мы зовем, что чудеса творить?
Потом как человек зимой стал безопасен,
Еще притом желал, чтоб цвел всегда прекрасен
И в северных странах в снегу зеленой сад;
Цейлон бы посрамил, пренебрегая хлад.
И удовольствовал он мысли прихотливы:
Зимою за Стеклом цветы хранятся живы;
Дают приятной дух, увеселяют взор
100И вам, красавицы, хранят себя в убор.
Позволь, любитель муз, я речь свою склоняю
И к нежным сим сердцам на время обращаю.
И музы с оными единого сродства;
Подобна в них краса и нежные слова.
Счастливой младостью твои цветущи годы
И склонной похвала и ласковой природы
Мой стих от оных к сим пренесть не возбранят.
Прекрасной пол, о коль любезен вам наряд!
Дабы прельстить лицом любовных суеверов,
110Какое множество вы знаете манеров;

И коль искусны вы убор переменять,
Чтоб в каждой день себе приятность нову дать.
Но было б ваше всё старанье без успеху,
Наряды ваши бы достойны были смеху,
Когда б вы в зеркале не видели себя.
Вы вдвое пригожи, Стекло употребя.
Когда блестят на вас горящие алмазы,
Двойной кипит в нас жар сугубыя заразы!
Но больше красоты и больше в них цены,
120Когда круг них Стеклом цветки наведены.
Вы кажетесь нам в них приятною весною,
В цветах наряженной, усыпанных росою.

Во светлых зданиях убранства таковы.
Но в чем красуетесь, о сельски нимфы, вы?
Природа в вас любовь подобную вложила,
Желанья нежны в вас подобна движет сила;
Вы также украшать желаете себя.
За тем прохладные поля свои любя,
Вы рвете розы в них, вы рвете в них лилеи,
130Кладете их на грудь и вяжете круг шеи.
Таков убор дает вам нежная весна!
Но чем вы краситесь в другие времена,
Когда, лишась цветов, поля у вас бледнеют
Или снегами вкруг глубокими белеют,
Без оных что бы вам в нарядах помогло,
Когда бы бисеру вам не дало Стекло?
Любовников он к вам не меньше привлекает,
Как блещущий алмаз богатых уязвляет.
Или еще на вас в нем больше красота,
140Когда любезная в вас светит простота!

Так в бисере Стекло подобяся жемчугу,
Любимо по всему земному ходит кругу.
Им красится народ в полунощных степях,
Им красится арап на южных берегах.
В Америке живут, мы чаем, простаки,
Что там драгой металл из сребреной реки
Дают европскому купечеству охотно
И бисеру берут количество несчетно,
Но тем, я думаю, они разумне нас,
150Что гонят от своих бедам причину глаз.
Им оны времена не будут ввек забвенны,
Как пали их отцы для злата побиенны.

О коль ужасно зло! на то ли человек
В незнаемых морях имел опасный бег,
На то ли, разрушив естественны пределы,
На утлом дереве обшел кругом свет целый,
За тем ли он сошел на красны берега,
Чтоб там себя явить свирепого врага?
По тягостном труде, снесенном на пучине,
160Где предал он себя на произвол судьбине,
Едва на твердый путь от бурь избыть успел,
Военной бурей он внезапно зашумел.
Уже горят царей там древние жилища;
Венцы врагам корысть, и плоть их вранам пища'
И кости предков их из золотых гробов
Чрез стены подают к смердящим трупам в ров!
С перстнями руки прочь и головы с убранством
Секут несытые и златом и тиранством.
Иных, свирепствуя, в средину гонят гор
170Драгой металл изрыть из преглубоких нор.
Смятение и страх, оковы, глад и раны,
Что наложили им в работе их тираны,
Препятствовали им подземну хлябь крепить,
Чтоб тягота над ней могла недвижна быть.
Обрушилась гора: лежат в ней погребенны
Бесчастные! или поистине блаженны,
Что вдруг избегли все бесчеловечных рук,
Работы тяжкия, ругательства и мук!

Оставив кастиллан невинность так попранну,
180С богатством в отчество спешит по Океану,
Надеясь оным всю Европу вдруг купить.
Но златом волн морских не можно утолить.
Подобный их сердцам борей, подняв пучину,
Навел их животу и варварству кончину,
Погрязли в глубине, с сокровищем своим,
На пищу преданы чудовищам морским.
То бури, то враги толь часто их терзали,
Что редко до брегов желанных достигали.
О коль великой вред! от зла рождалось зло!
190Виной толиких бед бывало ли Стекло?
Никак! оно везде наш дух увеселяет:
Полезно молодым и старым помогает.

По долговременном теченьи наших дней
Тупеет зрение ослабленных очей.

Померкшее того не представляет чувство,
Что кажет в тонкостях натура и искусство.
Велика сердцу скорбь лишиться чтенья книг;
Скучнее вечной тьмы, тяжелее вериг!
Тогда противен день, веселие досада!
200Одно лишь нам Стекло в сей бедности отрада.
Оно способствием искусныя руки
Подать нам зрение умеет чрез очки!
Не дар ли мы в Стекле божественный имеем,
Что честь достойную воздать ему коснеем?

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: