Сделай Сам Свою Работу на 5

В чем лее тут фокус, разгадка парадокса?..





— Я сам над этим думаю постоянно. Ответа еще нет, есть только предположения... Видимо, построить эффективный, прочный, надежный социальный организм, как и хороший надежный дом, легче из незатейливых кирпичиков, чем из драгоценных камней разной формы.

Требуется гораздо больше труда и изобретательности для взаимной подгонки...

Вот-вот — и упомянутая болезнь нашей истории во многом связана именно с этими трудностями взаимоподгонки человеческих составляющих, со-единения единиц в со-общество. Если это удастся, а качество и разнообразие индивидуальностей не пострадают — получится потрясающий, небывалый человекодворец...

Прервемся на сладкой ноте мечты?..

Нам больше не на что пенять, самих себя перехитрили. Умом Россию не понять без помощи психиатрии...


Ill

Сквозняк

Глабы из романа

Этот роман я писал урывками, по ночам, он был моею

Отдушиной после работы с пациентами.

Полный текст нигде не публиковался.

Художественная реальность сама себя строила,

И я поражался, как свободно она включает в себя все,

Что было и есть, что могло или может быть,



Но ни в коем случае не позволяет себе быть просто

Правдой, чтобы не умереть от пошлости.

Зак. 3701


СКРОЗНЯК

Долгой

Нет человека, который (вне рамок своей профессии)

Не был бы легковерным. X. Л. Борхес

Если вы обратили внимание на эпиграф, уважаемый читатель, то, возможно, заметили осторожные скобки, неуверенно помечающие в океане всеобщего легковерия островки, защищенные скалами знания или, скажем поосмотрительнее, рифами компетентности.

Я бы все же, пожалуй, скобки эти раскрыл и добавил: в своей профессии человек хоть и не легковерен, зато, как правило, суеверен. Б литературе — особо.

Одно из проявлений суеверности — надоевшая всем игра в авторов и героев. Ходы ее, наперед известные и подчиненные маниакальной цели процедить сквозь вымысел нечто личное (убеждения, вожделения...), меня, в рамках моей врачебной профессии, раздражают.

Ну что ты там прячешься, — хочется прорычать автору, — ну вылазь, бреши напрямик! Наберись духу и возгласи, как Флобер: «Госпожа Бовари — это я»!



Разоблачайся, эксгибиционист, себе же во благо не затрудняй следствие. А если жаждешь непременно подсунуть Вечности свой портретик, делай это с умом.

Бы, наверное, знаете, досточтимый читатель, но на всякий случай напомню эту искусствоведческую сенсацию, для меня, правда, довольно сомнительную.


171/Ш I. Калган

Якобы точными измерениями с применением фотоналожений и пр. установлено, что Джоконда являет собой изображение самого Леонардо, женскую его ипостась, один к одному. И вот почему будто бы он не хотел ее никому отдавать, ни за какие вознаграждения...

Анонс!.. Читатели визжат, скрипят критические крючья, помоев теплится ушат, урчит науки пасть паучья, готовая переварить и выплюнуть остатки драмы, и зуд свой удовлетворить спешат седые нострадамы... Герой и автор налегке опохмелиться поспешают к той самой медленной реке. Но лодки нет... Соображают: Харон отправился в запой, а книга превратилась в чтиво. Бее, все сметается слепой предвечной силой примитива...

Итак, уславливаемся. Я, до нитки знакомый ваш автор, чтобы не суетиться, беру на вооружение до изнеможения бородатый литературный прием: роль Публикатора. Представляю вам выдержки из некоего архива. Толстенная папка, набитая рукописями. Проза, стихи, письма, всевозможные документы...

Без начала и конца, беспорядочно, не всюду разборчиво... Бы, читатель, чтобы не затрудняться, внушаете себе, что все это правда истинная, и понимаете, что по условию игры хозяина архива в живых быть не может.

Наследников-правообладателей тоже нет. Папку мне, человеку литературно опытному, передал для об-




ск&озмяк

Работки и публикации друг покойного, доктор Павлов, оговорив себе право выборочного изъятия и комментирования. Редкое везение — цензор-помощник.

Ну вот, собственно, и все, роман начат, процесс, как говорится, пошел. Кстати, кусочек стихотворения, приведенного выше — насчет визга, крючьев, помоев, запоев и их научного обоснования — взят из этой вот папки, и можно уже назвать имя ее настоящего, уже настоящего заполнителя.

Антон Юрьевич Лялин. Врач, психолог, писатель, ученый, поэт, музыкант... Он самый, вы уже вспомнили. Я его знал давно — психотерапевты и психиатры в некотором смысле все из одной деревни; мы даже одно время дружили и сотрудничали; кое-какие плоды нашего сотворчества просочились в мои книги, Антон Юрьевич был в них закамуфлирован под фамилией Кстонов, пришлось для правдоподобия этой странноватой фамилии сочинить небольшую легенду...

Внешность и здесь оставим ему все ту же, без выпен-дрясов: 176/69 — конституция, как выражаются собаководы, сухая и крепкая, лысоватый шатен, глаза цвета темно-бутылочного, лицо неприметное, но с богатой мимикой — типаж, ценимый нынешними режиссерами за пригодность практически для любых ролей.

Да, Антон Лялин — персона довольно известная: автор нескольких знаменитых книжек, как-то: «Молнии мозговых миров», «ИЗ правил для утопающих», «0:0 в нашу пользу» (руководство по рукоприкладству для суперменов), «Самоучитель игры на нервах для самых маленьких» ) и т. д. — вы узнаете, да?

Дальнейшее просто. По праву Публикатора я привожу из лялинского архива разные материалы, иногда комментируя их вместе с доктором Павловым.

т


ГААРА I: Калган

 

Этот вот стих в папке был чем-то вроде послесловия к мемуарному отрывку, далее следующему. Мне показалось, что лучше сделать его вступлением.

Кто уверил тебя, что память — собственность головного мозга? Вот картина - достать, обрамить. Кинопленка — пока не поздно, уничтожить, забыть... Ошибка. Память — это учреждение, создающее жизнь. Все зыбко, только память тверда. Рождение производится памятью. Снами вечность пишет свой многотомник. Смерти нет. Только жизнь и память, только память и жизнь, запомни. Наслаждаясь земною пищей, на портрет в орденах и румянах не надейся. Тебя отыщут, в одеялах твоих безымянных обнаружат остатки спермы, оживят засохшие гены. Ты проснешься. Сосуды, нервы, словно школьники с перемены, побегут на урок...


СКРОЗМЯК

Куинбус флестерин

— Мир не тесен — дорожки узкие, вот и встретились. Коллеги, значит. На третьем? Придешь ко мне практикантом. Гаудеамус!..

Психиатр из нашего мединститута. Вот уж не помышлял о знакомстве, да еще в питейном заведении, в этой стоячей рюмочной...

— Мечтал хирургом, да куда однолапому. Пришлось — где языком работают... Зато клиника наша всюду... Вон приятель с подбитым носом, видишь? Из депрессии вылазит посредством белой горячки. Через месячишко пожалует ко мне в буйное...

«Куинбус Флестрин, — вспомнилось из любимого «Гулливера». — Куинбус Флестрин, Человек-Гора».

— Там буду в халате, «вы» и «Борис Петрович Калган». Здесь — «ты» и «Боб», покороче.

— У нас во дворе кричали: как дам по калгану!

— Во-во, голова как котелок, голая — вот такая. А еще цветок, корень вроде жень-шеня, ото всех хворей. Батя, сапожник рязанский, болтал, поддамши, будто предки наши калгановый секрет знали, знаха-рствовали... Бокс ты вовремя бросил — мозги нокаутами не вставишь, а потерять пару извилин можно...

Как он узнал, что я занимался боксом?..

Правая рука этого громадного человека была ампутирована целиком, левая нога — от колена. Протез. Костыль. На лысом черепе вмятины, вместо правого глаза шрам. Голос низкий, золотистого тембра.

Через пару секунд я перестал замечать, что у Боба один глаз. Выпуклый, то серо-сиреневый, то кар-минно-оранжевый, глаз был чрезвычайно подвижен; не помню, чтобы хоть одно выражение повторилось.


/67

В пространстве вокруг лучился мощный и ровный жар, будто топилась невидимая печь, и столь ощущалось, что серьезность и юмор не разграничиваются, что хотелось наглеть...

— Обаяние, — предупредил он, стрельнув глазом в рюмку. — Не поддавайся. А ты зачем сюда, а, коллега? Я тебя приметил. Зачем?..

— Ну... Затем же, зачем и...

— Я? Не угадал. Научная, брат, работа. По совместительству. Сегодня, кстати, дата одна... Это только глухим и слепым кажется, что за одним все сюда ходят. Этот, сзади, через стойку от нас — завсегдатай — знаешь, какой поэт!.. Помолчи, вслушайся... Голос выше других...

И вправду — над пьяным галдежом взлетали, как ласточки, теноровые рулады, полоскались у потолка, вязли в сизой какофонии: «...тут еще Семипядьев повадился... Художник, он всегда ко мне ходит. Ну знаешь, во-во, распятия и сперматозоиды на каждой картинке... Да видал я их выставки, подтереться нечем... Слушай, говорю, Семипядьев, поедем вместе в сожаление, ночной курорт на полпути в одно мое стихотворение, не помню, господи прости... Не одобряю, когда при мне ходят в обнимку со своей исключительностью, сам ею обладаю и другим не советую. Опять сперматозоидов своих притащил, а я ему, как всегда: а пошел ты, говорю... Мне, говорю, на твой секс-реализм... Ты послушай, говорю — резво, лазорево, розово резали зеркало озера весла, плескаясь в блеске... руны, буруны, бурлески... Убери от меня свою исключительность, я свою-то не знаю куда девать...»

— Слыхал? Экспромтами сыплет. Все врет, не ходит к нему никто...


gU?________________________ск$озияк

— Он — ты что ж, Мася, лажаешь гения, история не простит. А я ему: а пошел, пошел со своей гениальностью, история, говорю, и не такое прощала...

— А ты фортепиано не забывай, виртуоз...

А это откуда?.. Как догадался, что я пианист?..

— Борис Петрович...

— Здесь Боб. Можно и БэПэ для почтительности.

— Боб... Если честно, БэПэ... Боб... Мне не совсем понятно... Есть многое на свете, друг Горацио...

— Не допивай. Оставь это дело.

— С-слушаюеь. Повинуюсь. Но если честно, Боб... Я могу, Боб. Силу воли имею. Гипнозу не поддаюсь. Могу сам гы...ипнотизнуть.

— Зк куда, эрудит. Сказал бы лучше, что живешь в коммуналке, отца слабо помнишь.

— Точно так, ваше благородие, у меня это на морде написано, психиатр видит насквозь... Но если честно, БэПэ, если честно... Я вас — с первого взгляда... Дорогой Фуинбус Клестринович... Извини, отец...

— Ну все, марш домой, медикус. Хватит. Таких, как ты, я отсюда за шкирку — и...

Человек-Гора вдруг прервался и посерел. Пошатнулся.

— Доведи, — ткн)л в бок кто-то опытный. — Отрубается.

...Полутьма арбатского переулка, первый этаж некоего клоповника...

Перевалившись через порог, БэПэ сразу потвердел, нашарил лампу, зажег, как-то оказался без протеза и рухнул на пол возле диванчика.

Костыль прильнул сбоку.

Я опустился на колено, попытался Боба поднять.

Никак — жутко тяжелый.


ШРЛ I. Калган

/69

— Оставь меня так... Все в порядке... Посплю... Приходи, когда хочешь... Любую книгу... В любое время... Потом следующую...

Выпорхнуло седоватое облачко - глаз закрылся.

Светильник с зеленым абажуром на самодельном столике, заваленном книгами... Книги, сплошные книги, ничего, кроме книг: хребты, отроги, утесы на голом полу, острова, облака, уже где-то под потолком... Купол лба, мерно вздымающийся на всплывах дыхания... Что-то еще кроме книг... Стремянка... Телевизор первого выпуска с запыленной линзой... Облупленная двухпудовая гиря... Старенький метроном...

И сквозняк откуда-то. Непонятный сквозняк.

Мстительная физиология напомнила о себе сразу с двух сторон. В одном из межкнижных фьордов обнаружил проход в кухоньку.

На обратном пути произвел обвал: обрушилась скала фолиантов, завалила проход. Защекотало в носу, посыпалось что-то дальше, застучал метроном...

«Теория вероятностей»... Какой-то арабский трактат? — знаковая ткань, змеисто-летучая, гипнотизирующая... (Потом выяснил: Авиценна. «Трактат о любви».) «Теория излучений». Да-а... И он, который в отключке там, все это читает?.. На всех языках?..

У диванчика обнаружил последствие лавины; новый полуостров. Л иста пул — ноты: «Весна священная» Стравинского... Инвенции Баха... Соната Моцарта... А это что такое в сторонке, серенькое?..

«Здоровье и красота. Система совершенного физического развития доктора Мюллера».

С картинками, любопытно. Ух ты, какие трицепсы у мужика... Вот это и почитаем. Возьму домой.

На цыпочках подошел к лежащей громадине.


рф?_________________________________СКРОЗНЯК

70

— Борис Петрович... БэПэ... Я пошел... Вы меня слышите?.. Я приду. Я приду к тебе, Боб...

Два больших профиля на полу: страдальческий, изуродованный - и безмятежный, светящийся -раздвинулись и слились. Сквозняк прекратился.

...Утром спешу на экзамен по патанатомии, лихорадочно дописываю шпаргалки... Шнурок на ботинке на три узла, была-а-а бы только тройка... Полотенце на пять узлов, это программа максимум... Ножницы на пол, ложку под шкаф, в карман два окурка, огрызок яблока, таблетку элениума, три раза через левое плечо, ну и все, мам, я бегу, ни пуха ни пера, к черту, по деревяшке...


ГЛАЗА f. Калган

171

Возврат удивления

,.,как же узнать,,, откуда я... кто я,,, где нахожусь.., куда дальше.., зачем... колыхаюсь в тепловатой водице... света не нужно... я давно уже здесь, и что за проблема, меня просто нет, я не хочу быть, не хочу, не надо, зачем - ПРИДЕТСЯ СОЗДАТЬ НАСИЛИЕ - застучал метроном...

Я проснулся, не открывая еще глаз, исподтишка вслушался. Нет, не будильник, с этим старым идиотом я свел счеты два сна назад, он умолк навеки, а стучит метроном в темпе модерато, стучит именно так, как стучал...

Где? И кто это произнес надо мной такую неудобную фразу - СОЗДАТЬ НАСИЛИЕ?..

Как же его создать?..

...А-а, вот что было во сне: я валялся на морском дне в неглубокой бухте, вокруг меня шныряли рыбешки, копошились рачки, каракатицы, колыхались медузы, я был перезрелым утопленником, и это меня устраивало; а потом этот громадный седой Глаз...

Метроном все еще стучит, я еще не проснулся, это тот самый дурацкий последний сон, в котором тебя то ли будят в несчетный раз, то ли опять рожают ... Опять сквозняк...

- ПРИДЕТСЯ СОЗДАТЬ НАСИЛИЕ...

Метроном смолк.

Захрипел будильник.

Обычная подлость с этими снами: выдается под занавес что-то самое важное, не успеваешь схватить... Вставать, пересдавать чертову патанатомию...

Понятно, понятно! Создать насилие — это для слабовольного психа вроде меня... Вот вам, фигушки!


^^______________________________СКУОЗНЯК

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.