Алат и окрестности Фельпа 20 глава

Агарис был чужим, отвратительным, опасным, а Сакаци – добрым и гостеприимным. Здесь не бесились лошади, отсюда не ушли крысы, но от этого было только хуже. Когда тебе плохо, ничего удивительного, если тебя тянет в счастливое прошлое. Если тебе хорошо, если рядом друзья, у тебя все есть, а ты можешь смотреть только назад, – это конец. В лицемерном Агарисе Робер Эпинэ еще надеялся, что сможет где-нибудь прижиться, в милом, дружелюбном Сакаци он понял, что не создан для чужих краев.

Взгляд упрямо тянулся к закрывающей горизонт гряде, за которой лежала Эпинэ. День был ясным, ближние, заросшие буками и лиственницами горы отливали старой бронзой, дальние – вечерней синевой. Странно, почему Горную Алати называют Черной, это имя ей не подходит. Откуда вообще берутся названия, что они значат, на каких языках?

В Агарисе они с Матильдой были одинаково чужими, но теперь вдовствующая принцесса дома, а Робер Эпинэ – нет. Он может жить только в Талиге, и с этим ничего не поделать. Иноходец и не думал осуждать тех, кто нашел себя в чужих краях, он им завидовал. Конечно, отыскать местечко, похожее на Эпинэ, просто. В равнинном Алате много таких – с пологими холмами, виноградниками, оврагами, которые после ливней превращаются в бурные потоки, дикими вишнями, черными жаворонками. Там в каштановых рощах отъедаются свиньи, пылят дороги меж живых изгородей, в речных излучинах прячутся старые замки… Как похоже на южный Талиг, как отвратительно похоже!

Эпинэ попытался следить за птичьей стаей, но та вопреки здравому смыслу и подкрадывающейся осени летела в Талиг. Острый клин медленно таял в высоком небе. Завтра, к вящей радости обитателей Сакаци, будет ясно, и алаты всласть напляшутся вокруг своих костров. В Эпинэ Золотую Ночь называют Темной и не пляшут, а сидят по домам меж четырех свечей. Вернее, сидели, пока эсператисты не запретили, и все равно народ помнит. Девушки гадают, мужчины пьют, женщины с детьми собираются вместе, поют и жгут полынь и вереск, отпугивая пришедших за детьми закатных тварей.

Зачем чудищам человеческие младенцы, Робер не понимал даже в детстве, а однажды в Темную Ночь удрал от нянек и вышел в парк. Его никто не подменил, он не увидел ничего интересного – ночь как ночь, – но, когда попытался вернуться в дом, служанки подняли крик.

Дед, узнав, в чем дело, сам прижег руку внука раскаленным ножом, запретив скрывать ожог. Повелители Молний не верят старым сказкам, но слуги и крестьяне не должны сомневаться в своем сюзерене и болтать, что среди его внуков затесался подменыш. Шрам остался до сих пор. Если в Эпинэ вспомнят, кто из сыновей Мориса Эр-При разгуливал Темной Ночью, его точно ославят кукушонком. А может, уже ославили…

– Гици! Вот вы где! А то я избегалась прямо, – Вицушка кокетливо тряхнула кудрявой головкой, на стройной шейке весело звякнули образки и монетки.

– Да я вроде и не прятался, – невольно улыбнулся Иноходец. При виде Вицушки не улыбнулся бы только истинник – столько в этой резвушке было жизни и радости. Ему бы хоть кусочек, чтоб прожить, сколько отпущено, и не рехнуться от тоски.

– Гици, как кот, норовит повыше забраться, – припечатала девушка и деловито добавила: – Вас хозяйка ждет. Письмо вам прислали. С печатью. А гица у себя.

– Спасибо, – другой бы шлепнул красавицу пониже спины или чмокнул в пухлые губки, но Робер не мог, хоть и злился на себя. Это было таким же лицемерием, как и все в его жизни. Не целовать Вицу и видеть сны о Мэллит. Клясться в верности Талигойе и убивать ее защитников. Жить у Матильды и думать, как сбежать в Эпинэ. Почему мы все время врем и кому врем больше – другим или себе?

Робер в последний раз глянул на горы и отправился к принцессе. Вдовице возвращение в Алат пошло на пользу, возможно, потому, что она навеки избавилась от париков и Хогберда.

– Я уж думала, ты в трубу вылетел, – сообщила Матильда, на плече которой восседал оскорбленный в лучших чувствах Клемент. – Эту Вицу только за пегой клячей посылать.

– Я на башне был, – Робер взял стоящий на столе кубок, близнец которого посверкивал у вдовицы в руке. – Что это?

– А ты попробуй, – подмигнула Матильда. – На меду и трех перцах! После охоты лучше не бывает.

Робер честно глотнул и едва не задохнулся. Матильда расхохоталась, Клемент чихнул. Тоже пробовал или за компанию? Принцесса лихо хлебнула закатного пламени, словно это было кэналлийское, и потребовала:

– До дна!

Это до дна?! Хотя почему бы и нет? Робер поднял кубок.

– Благословенна будь во имя Астрапа!

– Во имя кого? – Матильда ссадила Клемента в корзинку с хлебцами и ловко подхватила с бронзовой тарелки кусок вяленого мяса.

– Был такой, – сообщил Робер. – То ли демон, то ли нет, но молнии и прочие пожары – это по его части. И твоя касера, без сомнения, тоже.

– Это не касера, – возмутилась Матильда, – а настоящий тюрэгвизэ.

– Закатное пламя это!

– Может, и так, – пожала плечами вдовица. – Ты почему не поехал друзей встречать?

– Альдо нужно поговорить с Ричардом.

– Вот дурни, – Матильда плюхнулась на покрытую медвежьей шкурой скамью, – нашли, чем заняться: тайны развели. А вы часом не поссорились?

Пока нет, но к тому идет. Потому что Робер Эпинэ не поведет Альдо Ракана и Ричарда Окделла в Гальтару. Вернее, он их туда не пустит.

– Матильда, Вица что-то сказала про письмо.

– Ах да, – Матильда хлопнула кубком о стол и толкнула Роберу футляр с дерущимися конями. – Альберт переслал. Из Эпинэ вроде… Я смотрела, Клемент нюхал и на зуб пробовал. Печати целы, и никакой дрянью не пахнет.

Из Эпинэ? Как письмо попало к Альберту? Хотя это как раз понятно. Писали в Агарис, его не нашли, отыскали Хогберда, а тот и расстарался.

Робер нерешительно тронул печать, на которой под сцепившимися жеребцами проступал венок с мечом внутри, эфес с одной стороны отпечатался слабее… Личная печать отца… После Ренквахи она должна была перейти к новому маркизу Эр-При, но оказалась у матери.

Матильда сделала попытку подняться, и Робер вдруг понял, что не хочет читать письмо в одиночестве. Протянув принцессе пустой кубок, Иноходец торопливо сорвал восковую блямбу и вытащил желтоватый листок. Да, это мать. Ее почерк и ее манера оставлять верхнюю четверть листа пустой. Во имя Астрапа, почему он боится?

Слева зашебуршало – его крысейшество стоял на задних лапках, вцепившись передними в рукав Робера. Поблескивали глазки-бусинки, дергался нос, а усы с одной стороны крысьей физиономии были гуще, чем с другой.

– Говоришь, читать? – спросил Робер и, не дожидаясь ответа, уставился на письмо.

«Ро, дорогой!» Следующее слово расплылось. Слеза? Или вода? В комнате матери всегда стояли цветы, только зимой их сменяли колючие ветки с красными ягодами.

Робер поднял голову, столкнулся взглядом с Матильдой, хлебнул подсунутой принцессой касеры и одним духом прочел:

«Ро, дорогой, твой дед умирает и хочет видеть своего наследника. Я пыталась объяснить, что ты не можешь приехать, но он настаивает. Его состояние весьма плачевно. Врачи утверждают, что агонию продлевает уверенность больного в том, что он не может отойти, не передав тебе нечто важное. Что, он не говорит. Я ни на чем не настаиваю и ничего не прошу, но я поклялась именем Создателя написать тебе правду, хотя материнский страх едва не пересилил долг невестки и слово, данное на эспере Мориса.

Решай сам. Что бы ты ни выбрал, я благословляю тебя.

Храни тебя Создатель…»

Вот и разгадка. Дед! Лошади чуют чужую боль. И собаки тоже, а вот люди не всегда. А может, просто не понимают? Он думал, что сходит с ума, а его просто ждут. Дед ждет. Неужели правда, что Повелитель не может умереть, не благословив наследника? Раньше думали именно так, но Эгмонт умер легко и быстро, не увидев Дика.

Робер Эпинэ осторожно поставил пустой кубок на стол, положил письмо в футляр, закрыл и только после этого повернулся к Матильде.

– Я должен ехать. Немедленно.

Вот и не читай после этого чужих писем! Додумалась, отдала человеку какую-то пакость, можно подумать, не знала, что ничего хорошего из Эпинэ не придет. Что бы в Талиге ни творилось, это не повод лезть под топор, но поди-ка объясни это тридцатилетнему дурню, которого хлебом не корми, дай себя изгрызть! Матильда отхлебнула тюрэгвизэ и ворчливо осведомилась:

– Что прикажешь передать Альдо?

Робер вздрогнул и уставился на нее, словно его только что огрели чем-то тяжелым, причем из-за угла. Несчастный парень! Жаль, не придумали средства от совести, у некоторых ее слишком много, а это вредно. Взять бы у Робера лишнее да разделить между братцем и хогбердами. Человек на десять точно хватит, а если пожмотничать, то и на двадцать. И будет у нас тогда Альберт Фомой, а Хогберд Альбертом.

– Матильда…

– Твою кавалерию, заговорил, а я уж думала, ты языка лишился.

– Прочти, – он сунул проклятое письмо ей в руку, одна ладонь на мгновенье накрыла другую. Он так ничего и не помнит, ну и хорошо. Но руки у него красивые. Нет ничего гаже мужчин с короткими толстыми пальцами! Короткие пальцы, короткие клинки, короткая совесть…

– Прочитай, – повторил Робер. Хорошо он о ней все– таки думает – вообразил, что она стесняется. Кошки с три!

Вдовица пробежала послание, потом перечитала внимательно. Провалиться ей на этом самом месте, если мать хочет, чтобы сын вернулся. Свекор ей проел в голове дыру, вот она и написала. Но так не зовут, так гонят.

– Робер, – бить его некому. – Твоя мать не хочет, чтобы ты приезжал. А дед… Уж извини, но из ума он выжил.

– Не знаю, – глаза у парня были как у лошади. Загнанной. – Говорят, Повелители тяжело умирают. Я места себе не нахожу, хоть и не знал, в чем дело.

Это правда, он и в самом деле как шальной бродит, а умирают все по-разному. Кто быстро, кто медленно, как повезет. Старику Эпинэ не повезло, и поделом! Это ж надо, тащить на убой единственного внука. Тяжело умирать, говоришь? А яд и кинжал на что? Чтобы в герцогском дворце не нашлось яда?! А грех на душу взять боишься – попроси. Та же невестка тебя с наслаждением прикончит, чтоб от сына отстал. Вообще-то дура она, эта маркиза. Чем такие письма писать, отправила бы старика в Закат, и все!

– Теперь ты понимаешь?

– Не понимаю и понимать не хочу. Нечего тебе там делать. Я уж не говорю о том, что ты охоту пропустишь.

– Охоту?

– Охоту… Можно подумать, это я Борнов с Саво сюда вытащила. Что я с ними делать буду?

Так она и думала – неспроста вы с Альдо этих субчиков высвистали. Теперь тебе выбирать между вашей затеей и дедовыми воплями.

– Я поеду, – голос Робера звучал устало, но решительно. Куда решительней, чем минуту назад. Выходит, она напортачила? Точно напортачила! Богоданный внучек затеял какую-нибудь чушь, Робер не знал, как его унять, а теперь все само собой отпадет. Оболтусы будут охотиться и ждать Робера, а он… Создатель, если ты когда-нибудь кого-то слышишь, защити этого человека, он того стоит.

– Езжай, раз приспичило, – только б не сорваться. Не хватало возрыдать на груди черноокого красавца. Лет тридцать назад это, может, и помогло бы, а сейчас от такого зрелища сбежишь впереди своего визга. – Только если твой дед без тебя умереть не может, два дня не задержка. Отпразднуем – и проваливай. А Клемента не бери – жалко животину!

Робер на мгновение задумался, глядя на хвостатого приятеля, потом покачал головой:

– Мы поедем вместе. Как в Кагету… Завтра. Сегодня и впрямь не успеть. Надо Дракко перековать и вообще…

Про «вообще» Матильда спрашивать не стала. «Вообще» хлопало длинными ресницами в соседней комнате и не замечало своего счастья. Потому что видело лишь несчастье, и несчастьем этим был Альдо.

Твою кавалерию, пороть дуру некому! А еще гоганни. Одни разговоры, что рыжие своего не упустят! Хотя сама она еще дурей Мэллицы была, Альдо хоть не слизняк, как Анэсти…

Матильда сунула Эпинэ опустевший кубок, который тот честно наполнил.

– Ладно, утро вечера мудренее.

А всего мудренее ночь. Если у них сладится, он не уедет. Дед дедом, но когда это дедов предпочитали возлюбленным? Подпоить их обоих, что ли? Не поможет! Если мужчина пялится на красотку, как на святую, пои не пои – толку как от мерина. А влюбленная девчонка того хуже, в чистом поле сосну не заметит, не то что парня.

– Матильда, – Робер поднялся с кубком в руке. – Я хочу выпить за тебя!.. Ты столько… Я тебе жизнью обязан…

Чушь какая! Это она ему обязана последним счастьем в своей жизни.

– Вот-вот, сейчас считаться будем! А за меня пить не дам, не дело! Пить, так за тебя! Твою кавалерию, только попробуй шею сломать, пристрелю!

«Альдо, я получил письмо от матери. Теперь я понял, почему не поехал с тобой и Ричардом и почему последнее время мне было не по себе. Умирает мой дед, и я должен ехать к нему, это мой долг. Существует поверье, что глава Великого Дома не может уйти, не благословив наследника, не знаю, так ли это, но для того, чтобы дед ушел с миром, он должен меня увидеть. Я понимаю, что мой отъезд меняет твои планы, но иначе я поступить не могу. Если судьбе будет угодно сохранить меня и на этот раз, я вернусь весной. Это не так уж и плохо – я узнаю дорогу, расспрошу знающих людей, договорюсь с контрабандистами. Один человек легко пройдет незамеченным там, где отряду из семерых пришлось бы драться, а нам нужна тайна.

Матильда знает обо всем, она читала письмо и отпускает меня, хоть и с неохотой. Твоя бабушка – изумительная женщина, я попытался сказать ей об этом, но она в ответ лишь обещала меня пристрелить, если я не вернусь. Как видишь, выхода у меня нет, я просто обязан уцелеть. Клемента я беру с собой, он приносит мне удачу, и потом, я просто не в силах с ним расстаться. Я еду завтра, хотя Матильда и соблазняет меня Золотой Ночью, но время не терпит. Простись за меня с Ричардом. В любом случае один Повелитель у тебя останется. Передай привет нашим друзьям, я очень сожалею, что наша встреча откладывается, но смерть – весьма несговорчивая дама, ей нет дела до наших намерений.

Желаю вам удачной охоты и умоляю: жалей лошадей и побольше фехтуй с Ричардом. Человек, который его учил, знал, что делает. У нас с тобой совсем другая школа, и, как ни печально это признать, она безнадежно устаревает. Ричарда не назовешь талантливым фехтовальщиком, но у него есть чему поучиться. Тебе и Борнам найдется чем заняться зимой, даже когда твоя красотка выйдет замуж. Впрочем, я не сомневаюсь, что ты скоро отыщешь ей замену в лице разумной вдовы или страстной девицы. Только будь милосерден к Мэллит, ведь ты – единственное, что у нее осталось, а ее сердце стоит дороже всех гальтарских сокровищ. Когда-нибудь ты это поймешь. В любом случае твой маршал желает тебе счастья и удачи и не сомневается, что так и будет!

Робер Эпинэ, пока еще маркиз Эр-При».

Больше писать было не о чем, а в том, что он написал, вранья было не меньше, чем правды. Робер не собирался помогать Альдо в его гальтарской затее, но как иначе задержать сюзерена в Алате хотя бы до весны?! Енниоль говорил про излом эпох, другими словами, но говорил. Старому кругу осталось всего год и четыре месяца, и эти четыре месяца Альдо Ракану следует гонять кабанов в Сакаци, а не лазить по древним лабиринтам в поисках сдохшего величия. Зимой в Мон-Нуар никто не сунется, а до весны надо еще дожить. Робер прижал письмо бронзовым подсвечником, потом передумал и запечатал, ведь там шла речь о Мэллит. Неужели сюзерен так и останется слепцом или ребенком, играющим разноцветными стеклышками и не замечающим подлинных сокровищ?

Зашуршало. Над краем стола возникла голова Клемента с миндальным сердечком в зубах. Крыс влез наверх, протопал к письму, положил на него добычу и громко пискнул.

– Решил, что мне грозит смерть от голода? – спросил Робер. Его крысейшество вопрос проигнорировал, занявшись помятыми усами. Эпинэ глянул на приношение: ни пылинки, ни паутинки, но такие коржики лежали в корзинке не меньше чем неделю назад. Делится запасами, можно сказать, от сердца отрывает.

– Спасибо, – Робер взял печеньице и поднялся. – Ты настоящий друг.

Настоящий друг ничего не ответил, Робер опустил подарок в карман и вышел. Не проститься с Мэллит он не мог, хотя последнее время думал о ней меньше: странное щемящее чувство потеснило ставшую привычной тоску о невозможном. Нет, Иноходец Эпинэ не стал меньше любить девочку с золотыми осенними глазами, но, когда человеку холодно, остальное куда-то отступает. Роберу Эпинэ было холодно, и началось все с кошмара с тонущими в гвоздиках мертвецами, перешедшего в чудовищную ложь о Мэллит. Гоганни исчезла, превратившись в Лауренсию, и это был последний сон в жизни Робера. Больше ему не снилось ничего, и Эпинэ сам не знал, хорошо это или плохо.

…Мэллит сидела на постели, обхватив коленки и положив на них подбородок. Она могла сидеть так часами, глядя в окно или в стену и о чем-то думая. Обрезанные Альдо волосы немного отросли и падали на плечи тяжелыми кольцами. Разрубленный Змей, пройти мимо такой красоты и вцепиться в хохочущую черноглазую Вицу?!

– Робер, – лицо гоганни озарилось улыбкой. – Ты знаешь, когда вернется… Альдо?

– Когда встретит наших друзей. Они хорошие люди, Мэллит, по-настоящему хорошие. Они тебе понравятся.

– Мне нравятся все, кто верен Первородному и Царственной, – застенчиво произнесла девушка.

Гоганни давно уже называла обитателей Сакаци по именам, ходила в обычных платьях и даже немного ездила верхом, но с Робером и Альдо превращалась в правнучку Кабиохову. Иноходец ее понимал, ведь они были последней ниточкой, связывавшей ее с уничтоженным домом.

– Мэллит, – Робер присел в кресло, стараясь не видеть тени от ресниц на нежной щеке, – я пришел попрощаться.

– Робер едет встречать Первородного?

– Нет… Я должен ехать домой, у меня умирает дед… Понимаешь, у нас есть обычай, он должен благословить наследника.

– Ты будешь старшим из колена Флохова, – кивнула Мэллит, – и узнаешь скрытое. Ты должен спешить, если тайное утечет в могилу, твое наследство уподобится коню без упряжи и клинку без рукояти.

– В нашем роду нет никаких тайн. – Как тяжело гнать от себя то, чего никогда не было, но что намертво впечаталось в душу. Ну почему он тогда проснулся?!

– Ты не можешь этого знать, пока не преклонишь колени перед отцом твоего отца, – Мэллит склонила голову на плечо, рыжая прядка вырвалась из-под зеленой ленты и упала на лоб. – Внуки Кабиоховы хранят ключи, но двери их занесло песком. Правнуки Кабиоховы, как псы, лежат у запертых дверей, и не им их отпереть.

– Я не хочу отпирать никаких дверей, Мэллит, – во имя Астрапа, что он несет?! – Я хочу просто жить. И чтоб все жили…

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: