Как я стерла этот мир, а затем придумала заново 2 глава

Баба Таня на мои приставания с просьбами рассказать сказку или волшебную историю бубнила ту же «Репку» с «Колобком». А когда я взвыла, что давно из них выросла, ехидно предложила:

- Раз ты такая большая, можешь смотреть со мной «Рабыню Изауру». Я расскажу, что было в первых сериях, хочешь?

Но «Рабыня Изаура» меня не прельщала…

На третий или четвертый день уныло-дождливого прозябания, когда мы с Рином спустились к ужину, обнаружили гостью.

- Маруська зашла, - объяснила баба Таня. – Подружка моя давняя-задушевная. Ваньку помянуть.

Маруська была крохотной – ниже бабы Тани на две головы – и совсем ветхой старушкой. Но голос имела звонкий, как у молодой, и повадки тоже. На столе красовались кружки и ополовиненная бутыль с чем-то мутно-белесым. Поминали неведомого Ваньку несерьезно, на мой взгляд. Обе подружки, раскрасневшиеся и оживленные, и не думали грустить.

- Ой, а ужин-то я дитю приготовить забыла! - всплеснула руками баба Таня.

- Не дитю, а детям, - поправила, хихикнув, Маруська. – Их же двое, протри глаза!

- Да малец-то не пропадет! Он часто без ужина или без обеда – носят черти незнамо где. А вот Иринку надо бы покормить. Сплоховала я…

- Пусть сами покормятся, чай не грудные! – Маруська повела рукой над столом. – Кушайте, детки дорогие. Кушайте все, что найдете!

Мы нашли миску со скользкими маринованными маслятами и тарелку с хрустящими солеными груздями. Имелась еще горка желтоватых малосольных огурцов. С хлебом не так плохо и даже сытно.

- Помню, я еще молодушкой была-а-а… - тоненько заголосила Маруська, откинувшись на стуле и развязав под подбородком платок. – Ванька эту песню любил. Подпевай, подруженька!..

- Семерых я девок замуж отдала-а, - подхватила баба Таня, низко, почти басом.

Пели они недолго, быстро выдохлись. Маруська озорно осклабилась и кивнула нам с Рином.

- Теперь ваша очередь! Спойте что-нибудь или станцуйте! Поразвлеките двух старых развалин.

- Да куда им! – махнула рукой баба Таня. – Себя-то развлечь не могут. Как дождь зарядил, так и началось нытье: «Баб Тань, расскажи что-нибудь, а то ску-у-учно…»

Рин вздернул брови, готовясь возразить, что к указанному нытью отношения не имеет, но неугомонная Маруська не дала ему вставить слово.

- Так и расскажи! А хотите, я расскажу?..

Я радостно закивала, а Рин воздержался от ответа.

- А что ты рассказать-то можешь? – засомневалась баба Таня. – У тебя и телика нет…

- И не нужен мне твой телик – мозги засорять!.. Про нечисть всякую расскажу. Нынешние дети об этом и не слыхали, а в наше с тобой время – каждый младенец знал. Про домового хотите? Или про лешего?..

- Хотим-хотим! – И в этот раз мой вопль оказался в единственном числе.

- Кто не хочет – насильно не держим. Может покинуть честную компанию! – Маруська стрельнула бедовым глазом в Рина, но тот не отреагировал, сосредоточенно передвигая вилкой по тарелке последний оставшийся груздь.

В тот раз мы с братом уснули далеко за полночь. После увлекательных россказней Маруськи нас погнали в постель, но подружки еще долго то пели, то громко вспоминали связанные с Ванькой смешные истории, и заснуть мы, естественно, не могли. Помимо доносившихся снизу звуков мне мешало уснуть радостное возбуждение, вызванное словами Рина. Перед тем как нырнуть под одеяло, он бросил:

- Завтра будет кое-что интересное.

- Что? Что?!

Но уточнять он не стал.

Наутро я первым делом напомнила брату о его интригующем обещании.

- Потерпи. Вот баба-тетя заснет после обеда…

Время тянулось страшно медленно. Наконец, после сытной еды в виде сырников со сметаной, заслышав скрип пружинной кровати и почти сразу за тем негромкое похрапывание, мы с Рином выскользнули из дома. Пришлось надеть резиновые сапоги и плащи с капюшонами, поскольку дождь и не думал ослабевать.

- Мы куда?

Рин решительно шагал в направлении края деревни.

- …Не в лес, я надеюсь?

- В лес тоже. Но не сейчас, - непонятно ответил он.

Мы дошли до избушки на самой окраине. Сразу за забором из прутьев начинался сосновый бор. Дверь в избу была подперта бревном, которое Рин отодвинул.

- Ты что?! Придет хозяин и подумает, что мы зашли воровать!

- Хозяин не придет. Входи, - он открыл дверь и пропустил меня в сени.

Избушка была гораздо меньше бабы-таниной: только сени и комната, половину которой занимала печь с пучками сушеных травок и грибов на ниточках. В углу висела старая икона, окруженная бумажными цветами.

- Откуда ты знаешь, что не придет? Он даже дверь не закрыл на замок. Вот-вот явится!

- С того света? – усмехнулся брат. – Хозяин умер три дня назад. Вчера хоронили.

- Ты что?! – Я не на шутку перепугалась. – Умер? Тогда зачем мы к нему пришли? Это Ванька, да?..

- Ванька, кто же еще. Не к нему, успокойся. И не воровать. Воровать тут, кроме горшков и старого ватника, нечего. – Он стянул плащ и присел на лавку. – Раздевайся и усаживайся.

Мне очень не хотелось усаживаться в доме недавно умершего, но ослушаться брата не посмела. Рин достал из кармана маленькую баночку с молоком, нашел на столе грязноватое блюдце и, наполнив его, опустил на пол рядом с печкой.

- Ты это для кошки? Хозяин умер, и некому ее накормить, бедную! - догадалась я.

- Для мышки. Тебе понравилось то, о чем рассказывала вчера подружка бабы-тети?

- Конечно. Еще бы!

- А хотела бы ты познакомиться с этим народцем?

- Как?

- Не как, а с кем. С домовым, к примеру. С лешим, с кикиморой. Как – это уже моя забота. Проще всего начать с домового, - он кивнул на угол за печкой. – Сейчас он прячется там. Приглядывается к нам, боится.

- Так это ему молоко! А если его там нету?

- А где ж ему еще быть? – пожал плечами Рин. – В доме бабы-тети домовой вряд ли живет. Там телевизор, радио, очень шумно. А главное – она не верит во все это. Она и в Бога-то не верит. А этот народец обитает только у тех, кто знает, что они есть, что они – не сказки.

- А откуда ты знаешь, что Ванька верил?

- Предполагаю. Но сейчас ты лучше помолчи.

Я закрыла рот и постаралась дышать как можно неслышней.

- Не бойся, - тихо сказал Рин, глядя в угол за печкой. Глаза его посветлели и заискрились. – Нас не надо бояться… Мы друзья…

Сначала ничего не происходило. Затем послышался шорох, и из-за печки за вылезло странное существо. Зверек-старичок: ростом не больше меня, сгорбленный, весь заросший шерстью, больше похожей на клочья свалявшейся пыли или паутины, чем на звериную шкуру. Он стрельнул в нас желтоватыми, слезящимися от старости глазами (вместо ресниц тоже была шерсть, темнее и длиннее остальной), поднял с пола блюдце и принялся пить молоко - не лакать, как собака или енот, а именно пить, держа блюдце за донышко лохматыми пальцами.

Допив все до капли, домовой скользнул обратно за печь.

- Ты куда? – разочарованно пискнула я. – Не уходи, поболтай с нами!..

- Боится, - объяснил Рин. – Можно попробовать его приручить, но это долго.

Мое следующее утро началось с того, что я выклянчила у бабы Тани разрешение выходить за пределы двора. Она долго упиралась, но вряд ли искренне: думаю, ей до зеленых чертиков надоела моя унылая физиономия и слезные просьбы развлечь.

- Только вместе с братом, и за околицу – ни-ни! – строго велела она. – И чтоб обедать приходила! И до сумерек – чтоб дома, как штык.

Это было счастье! Больше не требовалось ждать ее послеобеденного сна, не нужно было таиться. Я быстренько налила в баночку молока, в другую плеснула густой желтой сметаны, натянула плащ и была неприятно удивлена, когда Рин заявил, что не пойдет навещать домовушку. Ему, видите ли, это неинтересно.

- Так и быть, выйду с тобой из дома, чтоб баба-тетя думала, что мы вместе. Но в избушку пойдешь одна! У меня найдутся дела поважнее.

Вторым разочарованием была реакция Фили. Мне очень хотелось познакомить дожку со старенькой нечистью, подружить их, но Филя не только не слез с моего плеча, когда из-за печки выполз и припал к угощению тайный житель избушки, но затрясся и заполз за пазуху. Он покинул убежище лишь по дороге домой. Устроился под капюшоном, вцепился лапками с коготками в край уха и звонко зацокал. И в голоске чудился упрек.

Когда я поведала об этом Рину, он ничуть не удивился.

- Все правильно. Они очень разные, их не нужно сводить вместе. Сильно разные, понимаешь? Ну, как если бы один был из дерева, а другой из пластмассы.

- Из пластмассы мой Филя? – уточнила я, обидевшись за друга.

- Это я фигурально. Запомни: Филю больше таскать с собой не надо. Я запрещаю! Дома с ним играй, сколько хочешь, а за калитку не выноси.

- Почему-у?..

- Потому. Он очень нежный и чувствительный – психику ему поломаешь.

Домовушку я стала навещать каждое утро – благо козьего молока в доме хватало. Жаль только, приручался он медленно. На второй день, перед тем как скрыться в своей щели, выдал скрипучим голоском: «Спасибо, Машенька!» Я сообщила, что зовут меня Ирой, но в следующий визит услышала ту же «Машеньку». Еще он пробурчал – так тихо, что еле разобрала, – что неплохо было бы к молоку добавить кашку или вареных яиц. Мои просьбы рассказать что-нибудь о себе, своем прошлом, своих сородичах - оставались без ответа. Возможно, у таких стареньких и ветхих плохо ворочается язык. Да и с памятью могли быть проблемы.

На третий день Рин встретил меня, когда я возвращалась от домовушки, и потащил в лес. Завел в ельник, такой густой, что слой иголок под нижними ветвями был сухим – дождинки на него не попадали. Усадил в это подобие шатра, а сам вышел на открытое место, откинул с головы капюшон и звонко позвал:

- Дяденька Леший, хозяин лесной, выйди-покажись!

И Леший показался. Он был такой огромный – ростом с ель, что я сжалась в своем укрытии, стараясь слиться с иголками и стать незаметной. А Рин ничуть не испугался. Говоря по правде, кроме величины, в Лешем не было ничего зловещего: ни длинных клыков и когтей, ни красных горящих глаз. Глаза были зеленые, круглые, без бровей и ресниц. Седая борода с прозеленью, напоминавшая древесный мох, спускалась до колен. Из нее выглядывали маленькие птички и пугливые мышки. На Лешем был старинный кафтан и кроссовки, надетые неправильно: левая на правую ступню и наоборот, отчего носы смешно смотрели в разные стороны. Лесной хозяин оглядел Рина с головы до ног, почесал бороду и хмыкнул насмешливо. И исчез в струях дождя.

- Он самый главный в лесу, - объяснил брат, протиснувшись в мое укрытие. – Потому и важничает.

- Такой огромный!..

- Ты плохо слушала Маруську. Он в лесу огромный, рядом с деревьями. А на открытом пространстве становится маленьким.

- И еще он злой!

- Злой? Нет, пожалуй. Хитрый, лживый, игривый. Самый злой… - Брат на две секунды задумался. - Наверное, Водяной.

Каждый день Рин знакомил меня с кем-то из нечисти. То, о чем рассказывала разудалая Маруська, становилось явью: видимой, слышимой, даже осязаемой (если нечисть разрешала себя потрогать). В иные дни знакомств было не одно, а два-три.

В камышах, растущих по берегам озера, в которое впадала Грязнуха, жили шишиги. Вид у них был не слишком милый: величиной с кошку и очень пузатые. Лапки же, наоборот, костлявые и скрюченные, похожие на конечности насекомых. Шишиги были невероятно прожорливы. В свои большие безгубые рты, напоминавшие края полиэтиленового пакета, они забрасывали все подряд: ягоды, грибы, камышиный пух, улиток, рыбок. Когда Рин ради шутки протянул им валявшийся на тропинке старый сандаль, проглотили и это. Шишиги смешно перекатывались по траве, прижав к телу ручки и ножки, превращаясь в мохнатые мячики. Еще они умели, нырнув в воду, пускать огромные переливчатые пузыри.

Крохотные лесавки, обитавшие в хижинах из прошлогодней листвы, суетливые, как мыши-полевки, постоянно пищали. Шерсть - как пух только что вылупившихся птенцов, глаза – маленькие и бирюзовые. Черные кожаные носики непрестанно двигались, как и пальцы, в которых они держали спицы из еловых иголок. Что именно они вязали, носки или шапочки, рассмотреть было невозможно – настолько мелкими были изделия.

В озере, как выяснилось, жили не только пузатые шишиги, но и Русалка. Она оказалась пугливой или терпеть не могла людей, и мы видели ее мельком: высунулась из камышей голова – то ли облепленная тиной, то ли заросшая зелеными, свисавшими, точно пакля, волосами. Мигнули глаза – две влажные изумрудины, усмехнулись бескровные губы. Плеск хвоста – и Русалка ушла под воду, к себе домой. Напрасно Рин, стоя на берегу, звал ее и убеждал не бояться – только промок больше прежнего.

Их было много – тех, о ком поведала разговорчивая Маруська, а Рин призвал к жизни. Луговички, кикиморы, болотницы, жердяи… Правда, разговаривать с нами на человеческом языке никто не пожелал. За исключением Ауки – младшего брата Лешего. Этот старичок сперва пытался заманить нас вглубь леса, выкрикивая звонко и жалобно, как заблудившийся ребенок: «Ау! Ау!..» А когда Рин, разгадавший его хитрость, стал кричать в ответ: «Ау, Аука! Выходи – не прячься, не бойся!» - вышел из кустов и подошел к нам, под развесистые ветви ясеня, где мы прятались от дождя.

Он был очень похож на Лешего, только нормального роста, и борода не до колен, а до пояса. В ее зарослях жила суетливая белка. Поначалу Аука доброжелательно поведал, что белка служит на побегушках, а также очищает от скорлупы орехи, помогая его старым зубам. А потом вдруг разгорячился и рассердился и принялся поносить «неразумное и жадное людское племя»:

- Вы, люди, идете на нашего брата войной! Леса вырубаете, реки мутите, болота осушаете!.. Куда ни взглянешь – все разорено, порублено, перерыто. Чтоб вам пусто было - человеческому народцу!..

Я не на шутку струхнула. А Рин остановил бурную речь одной фразой:

- Ты прав, старик, во всем прав.

Аука покосился на него разгоревшимися, как у кошки ночью, глазами, шумно фыркнул, топнул об землю ногой в неправильно одетом шлепанце и исчез.

Из своих увлекательных прогулок мы возвращались когда к обеду, а когда и к ужину, промокшие насквозь, несмотря на плащи и капюшоны. Баба Таня, ворча, но втайне радуясь нашим оживленным и веселым лицам, развешивала гирлянды носков и рубашек у заранее протопленной печки.

И однажды дождь кончился! Иссяк, выдохся, ушел. Проснувшись от солнечных лучей, ласкавших лицо, мы с Рином встретили новый день ликующим воплем.

Конечно, первым делом мы помчались на Грязнуху. К сожалению, Филю взять с собой брат не разрешил. Но все равно мы вволю побарахтались в мутно-зеленой воде. Я даже научилась плавать! Оказывается, главное в этом деле – ничего не бояться и не дергаться.

Набултыхавшись и обсушившись на солнышке, мы побрели вдоль берега. Рин остановился у круглой заводи, вода в которой была не зеленой, а черной. Желтые кувшинки и белые лилии своей красотой подчеркивали таящуюся под ними тьму и холод.

- Здесь живет Он…

- Водяной? – Я тут же вспомнила слова брата, что он самый злобный из всех. – Рин, пожалуйста, не зови его!..

- Не трясись. На берегу он нам ничего не сделает.

Рин пристально уставился в самую сердцевину омута. Губы зашевелились в беззвучном шепоте, в посветлевших глазах зарябили искристые волны.

- Рин-ин… Пожа-алуйста, мне страшно…

- Заткнись.

К моему великому облегчению, Водяной к нам не вышел. Лишь забурлила вода, и в ее толще смутно проявилось что-то лохматое и тянущееся – то ли волосы, то ли водоросли. Еще почудился тяжелый взгляд из-под нависших бровей (или водорослей). Все это продолжалось лишь несколько секунд, и снова гладь омута стала черной и непроницаемой.

- Это из-за тебя, - зло бросил брат. – Из-за тебя он не захотел показаться. Трусиха!..

- Рин, если бы он показался, я бы никогда больше не смогла купаться в Грязнухе! И без того теперь буду бояться залезать в воду…

- Не будешь. Больше ни разу в нее не залезешь.

- Почему?!

Брат не ответил. Он выглядел очень усталым. Он всегда уставал после своих чудес, я к этому привыкла, но в этот раз особенно. Рин раскинулся на траве навзничь и тяжело дышал, прикрыв веки. Не решаясь беспокоить расспросами, я тоже улеглась, наблюдая за облаками и покачивающимися над лицом травинками.

- Пошли!

Голос был бодрым, но каким-то ожесточенным.

Я послушно вскочила. Всю обратную дорогу мы молчали, и только когда показались первые избы, я осмелилась спросить:

- Мы ведь и завтра туда пойдем, правда? Я не буду бояться плавать: только к омуту подплывать не стану.

- Нет.

- Но почему?!

- Завтра приедут родители и заберут нас отсюда.

- Откуда ты знаешь?

Он промолчал.

- Ты не можешь этого знать, ты врешь! Врешь!.. Не буду с тобой разговаривать.

Брат лишь пожал плечами.

Всю оставшуюся часть пути я тихонько плакала, прощаясь с летом, с речкой, с чудесными существами. Что бы я там ни вопила, в глубине души знала: Рин прав. Он не может ошибиться.

Баба Таня, встретившая нас у калитки с грозно открытым ртом, готовая к громам и молниям по поводу пропущенного обеда, взглянув на мое зареванное лицо, осеклась.

- Родители телеграмму прислали. Завтра забирают назад.

Она устало махнула рукой и прошаркала тапочками в дом.

Еще горше стало вечером, когда брат велел отнести на чердак Филю. На все мои слезы и мольбы повторяя, что место дожки – здесь и в город его брать нельзя. Я упиралась, и меня потащили на чердак силком. Там неожиданно стало легче – когда все пушистики, вместе с Филей, окружили меня разноцветным облаком и тихонько зацокали, запели - без слов, но что-то грустное и красивое.

На следующий день приехал папа. Он переговорил с бабой Таней, вручил ей белый конвертик и велел нам укладывать вещи. Я собралась накануне, поэтому успела слетать к избушке на краю деревни. Задыхаясь от бега, извинилась перед домовушкой, что ничего не принесла ему в этот раз, и настоятельно велела перебираться в дом бабы Тани. Пусть она смотрит телевизор и не верит в него, ну и что? Зато она добрая, и кошке Дуне наливает столько молока, что Дуня вполне может поделиться.

Домовушка ничего не ответил, только поморгал слезящимися желтыми глазами и скрылся в своей щели. Даже не назвал «Машенькой»…

Прощаясь с бабой Таней, я разревелась, уткнувшись лицом в передник, а она гладила меня по голове, утешительно бормоча, что это не насовсем и мы еще приедем к ней следующим летом. Но я знала, отчего-то знала точно, что не приедем больше никогда.

Рин же лишь кивнул бабе Тане, буркнув что-то неразборчивое, и первым запрыгнул в машину.

Слезы не оставляли и в пути. Чтобы не слышать моего нытья, папа включил погромче «радио Шансон» и все дорогу с нахмуренной и важной физиономией глядел прямо перед собой. А брат казался ничуть не расстроенным и даже подпевал и подергивал ногой в такт веселым песенкам.

Моя комната за время отсутствия стала просторной и неуютной. Сил на слезы и истерики уже не было, поэтому, сидя в одиночестве на полу среди кубиков и игрушек, я тихонько подвывала, ощущая себя самым несчастным существом на свете.

- Ревешь?

Рин просунул в дверь голову. Это было неожиданно – никогда прежде он не заходил в мою девичью светелку.

- Знал бы ты, как мне дожек жалко!.. И домовушку.

- Глупая, - он вошел целиком. – Дожки там дома. Здесь им было бы плохо. Они бы болели и грустили. Их бы вместе с пылью в пылесос всосали!

- Мне тоже плохо без моего Фили. Я тоже буду болеть от горя.

- А знаешь, - брат присел рядом со мной на ковер и зажмурился, - дожки, конечно, могут жить лишь там, где природа, где рядом лес и вода. Всякая нечисть – тем более. Но есть существа не менее сказочные, но городские. Их зовут… - Он задумался на мгновение. – Их зовут госки.

Рин распахнул глаза. По радужкам разбегались зеленоватые волны, в которых прыгали светлячки. И я уже этого не боялась…

Игры с тенями

Мы дружили. Правда, в его понимании этого слова.

Рин был не по-детски самодостаточен и ни в ком не нуждался. Я же привязалась накрепко. Брат мог не разговаривать со мной неделями, и не потому, что мы были в ссоре: просто увлекшись чем-то своим, куда мне не было доступа. В такие времена я ходила снулая и потерянная. Знала, что трогать его нельзя – чревато большими неприятностями. Самой же занять себя было нечем. Точнее, все возможные занятия и развлечения казались пресными – в сравнении с тем, что мог придумать Рин.

Когда же брат одаривал меня вниманием, следовало беспрекословно ему подчиняться и соблюдать множество негласных правил. Главное было таким: «Я всегда прав, и даже если я говорю, что земля не круглая, а имеет форму чемодана, ты должна не возражать, а безоговорочно верить. Иначе – катись на все четыре стороны».

Подобное положение вещей жестко дисциплинирует. Зато и воздавалось мне с лихвой. Вряд ли у кого-то еще было столь яркое и необыкновенное детство, какое повезло иметь мне. Я бы многое могла рассказать. О том, что если научиться пить солнечный свет, по вкусу напоминающий лимонный сироп, смешанный с солью и мятой, то в процессе питья сам начинаешь светиться – так, что в темной комнате рядом с тобой можно читать… И о том, что, если оживить ненадолго снежную бабу, она будет играть с тобой в салочки, смешно переваливаясь на своих шарах и то и дело теряя нос-морковку… И о многом другом.

Но рассказ обо всем получился бы толщиной с «Войну и мир», и читатели устали бы удивляться и повторять то и дело: «Так не бывает», «Это немыслимо!» Поэтому (и еще потому, что мне жалко своего времени) поведаю лишь о самых запомнившихся чудесах. Например, об игре с тенями.

Мне было в то время девять лет. Год назад наши родители неожиданно разбогатели. Тогда было странное, особое время – кто-то резко богател, а кто-то, наоборот, исследовал помойки, чтобы не умереть с голода.

Из квартиры мы переехали в особняк на окраине, среди таких же особняков в окружении подстриженных газонов. В новом доме было целых три этажа и множество комнат. Обеих нянь сменили воспитатели и гувернеры.

Мама перестала ходить на службу, но интереса к собственным детям у нее не прибавилось. Когда мы случайно сталкивалась - в холле, гостиной, на лестнице – она в первый момент терялась, будто не знала, что полагается делать в таких ситуациях. Затем принимались поправлять мне бантик или заколку, задавать необязательные вопросы, не требующие ответов: о самочувствии, настроении, съеденной накануне пище. В такие моменты мне хотелось провалиться сквозь начищенный паркет от неловкости и стыда.

Папа в подобных случаях поступал проще (и честнее): важно кивал, словно шапочному знакомому, и шествовал мимо. Правда, он – надо отдать ему должное – подробно расспрашивал гувернеров о моих с Рином достижениях и промахах, достоинствах и пороках. (Бедняги трепетали при этой еженедельной процедуре.) Как правило, папа оставался недоволен их профессионализмом, и наемные воспитатели часто менялись. Я не успевала толком ни привязаться - и хотя бы от чужой тетеньки получить столь недостающее тепло, ни невзлюбить. Детская малограмотная няня и баба Таня из глухой деревушки вспоминались с чувством щемящей потери.

Рину, как мальчику и первенцу, родительского внимания доставалось больше. Папа порой беседовал с ним, вразумляя и наставляя. Но и это было искусственным, не настоящим. Не раз я видела брата выскакивавшим из папиного кабинета с выражением величайшего облегчения на физиономии.

Мы оба были предельно одинокими маленькими зверенышами. До сих пор, будучи давно взрослой и рассудительной, не могу ответить себе на вопрос: зачем наши родители завели детей? Из стадного чувства? Чтобы как у всех? Чтобы кто-то заботился в старости?..

Итак, я ходила тогда в третий класс и уже год – с тех пор как перешла в новую престижную школу, имела настоящую подругу. Звали ее Аленкой. А обзывали Тинки-Винки – за сходство с телепузиком. Я жалела, что мы виделись только в школе и я не могла позвать ее в гости: родители имели не тот социальный статус (как объяснила очередная гувернантка). Рин отчего-то Аленку на дух не переносил, называя толстой и глупой, как подушка.

Очередное «бойкотирование» меня братом выпало на осенние каникулы. Мне было так одиноко и скучно, что я решилась нарушить негласный запрет и напомнить о своем существовании. Тем более что, на мой взгляд, он был ничем не занят и скучал, как и я, почти не выползая из своей комнаты.

Я поймала его за рукав, когда он спускался на завтрак.

- Рин, ты очень занят?

- Очень!

- Пожалуйста, поиграй со мной – а то мне совсем нечего делать!

- Отстань, Рэна, не до тебя! – Он раздраженно дернул плечом, пытаясь стряхнуть мои пальцы.

- Отстану, - я была цепкой, - только скажи, чем мне заняться. А иначе, - я выдала самую страшную из своих угроз, - я зареву!

Брат брезгливо поморщился и разогнул мои пальцы по одному.

- Слушай, найди себе какое-нибудь развлечение, а? С тенью поиграй, что ли!

- Я тебе что – котенок, с тенью играть? Тени же ничего не умеют – только движения повторяют. Это скучно!

- А ты мою тень возьми. Она явно поумнее твоей будет!

С этими словами он перемахнул сразу через три ступеньки и ворвался в столовую, оставив меня в недоумении.

- А как? Как мне ее взять – я ведь не умею! – крикнула я вдогонку.

Ответа я не удостоилась. На протяжении всего завтрака Рин строил мне ехидные рожи, игнорируя бубнеж гувернера, а, выходя из столовой, смилостивился:

- Бегом в твою комнату!

Плотно прикрыв дверь, брат выдал лаконичную инструкцию:

- Значит, так. Надо встать на нее обеими ногами и сказать: «Пойдем со мной!» А потом – чтоб я тебя больше не видел! По крайней мере, в ближайшие десять дней.

Не переспрашивая и не уточняя, я поспешно сделала, как он велел: встала обеими ступнями на тень от его головы и, запинаясь от волнения, выкрикнула: «Пойдем со мной!» Рин коротко хохотнул и испарился.

Две тени лежали у моих ног: моя собственная и брата. Обе не шевелились - разве что моя чуть подрагивала.

- Ну, и что мне теперь делать? Как с тобой играть?..

Я сошла с пойманной тени и присела рядом на корточки. И тут темный силуэт на ковре зашевелился, подернулся рябью. Я опасливо огляделась по сторонам. Хотя знала, что бояться нечего: моя гувернантка должна была придти только вечером, а родителей нет дома. Да и будь они дома, что им делать в комнате единственной дочери?..

Тень Рина, пока я разведывала обстановку, продолжала меняться. Она уплотнилась и вспучилась, и напоминала теперь мешок из жесткой ткани в форме человеческого тела. Затем стала приподыматься, приобретая все большую схожесть с человеком. И вот передо мной («как лист перед травой»!) встал мальчик, по виду ровесник Рина, но ни капельки на него не похожий. Короткие светлые волосы, блестящие и аккуратно причесанные, снежно-белая рубашка, на черных брюках со стрелками, как у взрослых, ни единой пылинки. Да еще ботинки, начищенные до зеркального блеска. Просто маленький лорд или принц!

- Здравствуйте!

- Привет!

Я слегка опешила от вида тени Рина. При любом раскладе не могла представить ее такой: белобрысым отутюженным ангелочком.

- Вас ведь зовут Ирина? Приятно познакомиться! – Он церемонно протянул ладонь.

Я пожала ее и зачем-то присела в реверансе.

- Я вас часто видел. Правда, с иного ракурса.

- Очень приятно, - невпопад бросила я. И покраснела: - В смысле, познакомиться.

- Я могу составить вам компанию. Я знаю множество игр и развлечений.

- Это хорошо! Только давай на «ты», а то непривычно как-то.

Он задумался, наморщив лоб. Затем неохотно кивнул.

- Мне как раз на «ты» непривычно, но ради нашего знакомства постараюсь.

Я потащила его в угол с игрушками. Он шел медленно, глядя себе под ноги и аккуратно переставляя ступни в сверкающих ботинках. А я – вприпрыжку, переполненная радостным возбуждением.

Но очень скоро мой энтузиазм поутих. А часа через два свело скулы от скуки. Маленький лорд (он попросил называть себя Таниром) оказался на редкость занудным. Он отверг все предложенные мной варианты развлечений. Его заинтересовал лишь старенький, доставшийся от папы альбом с марками. Танир принялся листать его, рассказывая о каждой стране, откуда была марка, причем вещал такую нуднятину, что слушать без спазмов зевоты - которую я прилично прикрывала ладошкой, было невозможно.

Когда мне растолковывали принципы государственного устройства Уганды, в дверь заглянула горничная и позвала обедать. Я испугалась, что гость вызовет ненужные расспросы, но она отчего-то даже не посмотрела в его сторону.

Весть об обеде обрадовала, и не только из-за голода: возник предлог улизнуть от маленького «профессора». Я вежливо поинтересовалась, не принести ли ему что-нибудь с обеденного стола: фрукты или сладости. А может, парочку бутербродов?

- Большое спасибо. Но не стоит утруждать себя: я вполне могу обходиться без пищи.

Я была настолько измочаленной, что почти не могла жевать (даже любимое малиновое желе со взбитыми сливками). Будь я лет на десять постарше, определила бы случившееся примерно так: «Надо мной изрядно надругались, в жесткой форме изнасиловав мой мозг».

Рин, как назло, на обед не явился. Такое случалось: когда он не желал никого видеть, пробирался на кухню и насыщался там, пользуясь расположением кухарки. Мне пришлось изрядно побарабанить в его дверь, пока он не удосужился открыть. Взъерошенный, с кривой от злости физиономией, брат открыл рот, но я затараторила первой, стараясь как можно быстрее передать суть проблемы, пока он не обрушил на меня свои молнии:

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: