Российская империя в 1913 году: противоречия

Первое противоречие заключалось в следующем. С середины XVI века в России развивалась тенденция роста численности господствующих групп при уменьшении «объема» собственности, которой они располагали. Господствующие группы трех структур русской истории — боярство, дворянство, пореформенное чиновничество — были функциональными органами власти, причем каждый последующий слой-орган был многочисленнее предыдущего, а отдельный средний представитель каждого нового слоя обладал меньшей собственностью, чем таковой предшествующего. Иными словами, власть в лице своих функциональных органов охватывала все большую часть общества, становясь при этом, если так можно выразиться, менее собственнической. И это была тенденция. Однако с третьей четверти XIX века в России наряду с этой начала прослеживаться и противоположная тенденция. Формирование капиталистической собственности, своей и иностранной, причем определенные сегменты власти функционально подключались к этой собственности, противоречило тенденции, о которой речь шла выше. Налицо противоречие, которое могло (должно было) разрешиться либо победой собственности и капитала над властью и традиционными слоями, либо освобождением власти от собственности. Самодержавие не могло обеспечить ни одного из вариантов решения, по сути, консервировало ситуацию, способствуя выработке социального динамита; такой курс, который мог принести хоть какие-то результаты при Николае I, при Николае II становился катастрофическим. Позднее самодержавие не могло не только разрешить противоречие, о котором идет речь, но даже сделать определенный выбор как в силу своей исходной природы, так и в силу самоолигархизации, выразившейся, помимо прочего, в импотенции аппарата управления, готовности многих его представителей играть в игры с оппонентами режима — от революционеров до агентов западных спецслужб. Иными словами, позднее самодержавие не могло выступить субъектом изменений, которых требовало усиливающееся противоречие, — в 1913 году это было очевидно, и патриотический порыв 1914 года приглушил остроту всего лишь на год. Второе противоречие, связанное с первым, заключалось в следующем. Традиционное русское хозяйство, в основе которого лежало наше «рискованное земледелие», создавало небольшой по объему (в отличие от западноевропейских и большей части азиатских обществ), совокупный общественный продукт. К нему и примерялись потребности традиционных господствующих слоев, определявшиеся русской «системой работ». С XVIII века, особенно с екатерининских времен, ситуация стала меняться: русское дворянство усвоило западные потребности, определявшиеся раннекапиталистической, буржуазной «системой работ», а местная-то система работ осталась прежней. Эта проблема была «решена» усилением эксплуатации крестьянства — в три раза всего лишь за 30 лет. Дальше этот процесс шел по нарастающей, резко рванув в последней четверти XIX века в связи с интеграцией России в мировую капсистему в качестве поставщика зерна и сырья.

«Западнизация» пореформенной России привела к тому, что наряду с прибавочным у населения стали отчуждать часть необходимого продукта. Запад, писал один из самых блестящих и умных русских публицистов рубежа XIX–XX веков М.О. Меньшиков, «поразил воображение наших верхних классов и заставил перестроить всю нашу народную жизнь с величайшими жертвами и большою опасностью для нее. Подобно Индии, сделавшейся из когда-то богатой и еще недавно зажиточной страны совсем нищей, — Россия стала данницей Европы во множестве самых изнурительных отношений. Желая иметь все те предметы роскоши и комфорта, которые так обычны на Западе, мы вынуждены отдавать ему не только излишки хлеба, но, как Индия, необходимые его запасы. Народ наш хронически недоедает и клонится к вырождению, и все это для того только, чтобы поддержать блеск европеизма, дать возможность небольшому слою капиталистов идти нога в ногу с Европой. Девятнадцатый век следует считать столетием постепенного и в конце тревожно-быстрого упадка народного благосостояния в России. Из России текут реки золота на покупку западных фабрикантов, на содержание более чем сотни тысяч русских, живущих за границей, на погашение долгов и процентов по займам и пр., и неисчислимое количество усилий тратится на то, чтобы наперекор стихиям поддерживать в бедной стране богатое культурное обличье. Если не произойдет какой-нибудь смены энергий, если тягостный процесс подражания Европе разовьется дальше, то Россия рискует быть разоренной без выстрела…»

Иными словами, возникло противоречие между потребленческим вектором верхушки и жизненным вектором огромной массы населения, «моральную экономику» которой эта верхушка разрушала и как экономику, и как моральную. То, какой остроты достигло противоречие, продемонстрировала пугачевщина 1906–1907 и 1916–1917 годов. Разрешить и это противоречие, как показала столыпинская реформа, власть не могла — только обострить.

Третье противоречие я уже упоминал: между сырьевой специализацией экономики и великодержавным геополитическим статусом, который слабел сам по себе и сознательно подрывался Великобританией и Ротшильдами. И это противоречие самодержавие устранить не могло. Более того, вступив в войну, оно усилило его — как внутренним напряжением, так и большей — война — открытостью внешнему миру, внешним силам. А в открытой, тем более плохо сбалансированной системе начинаются колебательные движения и хаотические процессы, которые внешние силы могут использовать, усиливать, направлять. Причем даже если колебания выступают в качестве маловероятного явления и поначалу незначительны, важно, чтобы они стартовали, а далее, по теории Брумля, включается цепь явлений, которые с точки зрения данной системы маловероятны, но одно маловероятное явление тянет за собой или порождает другое (пример — деятельность тандема А. Яковлев — М. Горбачев), в результате угроза вторжения Чужого становится реальной и система либо разрушается (Россия-1917), либо захватывается Чужехищниками (СССР-1991).

Если самодержавие не смогло устранить противоречия и расшиблось о них с внешней помощью, то Советский Союз — системный антикапитализм — возник и состоялся как решение этих проблем. Его возникновение стало той самой «сменой энергий», на которую надеялся М.О. Меньшиков. Противоречие между властью и собственностью было решено в пользу власти; октябрь 1917 года и тем более 1929 года (отмена НЭПа) есть очищение власти от собственности (В.В. Крылов), «окончательное решение» властью собственнического вопроса. Конкретной формой решения стала номенклатура — господствующий слой без собственности. Противоречие, связанное с низким уровнем совокупного продукта и потреблением верхов, было снято путем установления жесткого контроля над потреблением номенклатуры, введением иерархически ранжированного потребления. Противоречие между сырьевой ориентацией и великодержавным статусом было снято в пользу великодержавности. Основой снятия стало создание двух новых мировых промышленных комплексов — Донецко-Днепропетровского и Уральско-Кузбасского, обеспечивших к 1937 году промышленную автаркию от капиталистического мира, и мощного военно-промышленного комплекса и армии, сломавших хребет вермахту. Да, пятилетки профинансировали нам Рокфеллеры, Гарриманы и другие хищники в своих экономических (прибыль) и геополитических (поднять СССР до такого уровня, чтобы он мог сцепиться с рейхом и в схватке взаимоуничтожиться) интересах. Но рабочие руки-то были наши, энтузиазм был наш, идеалы — наши.

Однако (внимание!) все это осуществилось главным образом с конца 1920-х по конец 1930-х годов. А между 1917 и 1927/29 годами — 10–12 лет интернационал-социалистической фазы революции в России — противоречия самодержавного режима не то что не решались, но отчасти решались медленно (мешали НЭП и курс на мировую революцию), отчасти было не до того, отчасти шли мощные помехи извне. Но если советский режим — по своим идеалам, интенции и потенции — принципиально мог устранить противоречия, о которых идет речь, то самодержавная система не могла этого сделать принципиально, как и главный продукт ее разложения — белое движение. Это означало, что самодержавие не способно выступить субъектом стратегических действий (далее — ССД). Однако не только власть, не только верхушка правящей элиты, прогнившая изнутри, но и контрэлита, либералы и революционеры, погрязшие в склоках, не были ССД. Либеральные и революционные контрэлиты не имели веса и сил, достаточных для того, чтобы выступить в качестве ССД царской власти.

Ни власть, ни верхушка правящей элиты, ни контрэлита (либералы и революционеры, погрязшие в склоках) ССД не были. И тем не менее они сыграли, а точнее, их сыграли — их сыграл реальный ССД, который находился за пределами России и частью которого стали либералы и революционеры, использовав как мощный мировой, глобалистский рычаг против евразийской империи — разница в масштабе и соотношении сил. И субъект этот, который силами международных и российских революционеров завалил империю, окончательно оформился именно в 1913 году, и произошло это на мировом уровне, в США. Поэтому имеет смысл бросить азимовский взгляд с высоты на мир, каким он был в 1913 году. И прежде всего — на США.

Мир-1913

США уже тогда были экономическим лидером, правда, не нисходящим, как сегодня, а восходящим: по объему производства в 1913 году США превзошли Великобританию, Францию и Германию, вместе взятых. Налицо была явная смена лидера, символическим подтверждением которой в 1913 году стала первая в истории победа американских теннисистов над англичанами в Кубке Дэвиса, причем на территории противника — на траве Уимблдона. За технический прогресс приходится платить: в 1913 году в результате «автомобильных инцидентов» в США погибли 2488 человек. Но что такое 2,5 тыс. жизней для кузницы нового капиталистического будущего? А то, что оно создается именно в Штатах, у большинства современников сомнений не вызывало.

Покидая Америку в 1917 году и отправляясь в Россию делать революцию на деньги Рокфеллеров, Варбургов, Гугенхаймов, Ашбергов, Шиффа – Куна – Лееба и др., то есть на деньги Федеральной резервной системы, Троцкий писал: «Я уезжал в Европу с чувством человека, который только одним глазом заглянул внутрь кузницы, где будет выковываться судьба человечества».

США и сегодня лидер, но, во-первых, уже не столько экономический, сколько военно-политический; во-вторых, это не те США, что были в 1913 году и даже не те, что были в 1973-м. Нынешние США — это не столько государство, сколько кластер транснациональных корпораций, стоящий перед очень серьезными внутренними и внешними проблемами.

В 2013 году черный президент США клянется в миролюбивых намерениях так же, как белый президент Вильсон в 1913 году, заявивший 27 октября того года, что США никогда не будут стремиться захватить силой ни единого квадратного фута земли. Звучит красиво, но лживо, особенно в свете истории ХХ — начала XXI века, когда США побили рекорды агрессивности и ведения захватнических войн. Неслучайно же основатель «Стратфора» Дж. Фридман заметил, что стратегия США исторически ориентирована на войну в значительно большей степени, чем стратегия других стран, и что «США исторически — страна военного типа» (warlike country).

Чарльз Бирд, иронически охарактеризовал внешнюю политику США после 1945 года как «вечную войну ради вечного мира», а писатель Гор Видал в книге «Почему нас ненавидят» зафиксировал аж шесть десятков агрессивных военных акций США во времена холодной войны и почти сотню за всего лишь десятилетний период 1991–2001 гг. Такой перевес неудивителен: именно после окончания холодной войны военные в США обрели автономию, стали самостоятельным игроком, о чем свидетельствуют события последних месяцев. Я имею в виду не растущее американское давление на Сирию, хотя и это показательно, а интересные организационные изменения в военной сфере США. 20 апреля 2012 года в США была создана Секретная служба обороны (ССО) (Defense Clandestine Service; clandestine вообще-то обычно переводится как «подпольный»). Она будет заниматься тем, чем обычно занималось ЦРУ, — сбором информации вне зоны военных конфликтов. Сравнимая по численности персонала (легальных сотрудников и нелегалов) с ЦРУ и ориентированная на работу по исламскому миру и КНР, ССО будет подчиняться Пентагону. Это значит, что последний приобретает не характерные для него ранее функции — решения задач внешней политики тайными средствами. Если учесть, что ранее эта сфера (посредством ЦРУ) была почти вотчиной йельских иллюминатов («Череп и кости»), то вся эта история свидетельствует о серьезных изменениях в закрытой части американской (и мировой) властной системы: Пентагон становится субъектом внешней политики*.

В этом нет ничего удивительного: Чалмерс Джонсон в своей знаменитой трилогии («Отдача», «Печаль империи», «Немезида») показал, как в 1990-е годы США, по сути, превратились в военную империю. Но если учесть, что в конце 2011 года израильский генштаб тоже обрел некую субъектность во внешней политике (официальное объявление 16 декабря 2011 года ЦАХАЛ — Армией обороны Израиля — о создании отдельного командования со своим штабом для проведения «дальних операций»), это означает, что мы имеем дело с проявлением мирового тренда — существенным усилением военного и спецслужбистского сегмента в мировом правящем классе. Обычно такие изменения происходят в канун больших войн и в ситуациях превращения политсистем в военно-имперские структуры.

Но вернемся к подсчетам Г. Видала. Подчеркну: его книга вышла в 2002 году, то есть до американо-натовской агрессии против Ирака и Ливии, а если называть вещи своими именами, до международного разбоя, безнаказанно учиненного и возможного в мире без СССР. И как это соотносится с тезисом Вильсона «ни фута земли путем завоеваний»? Впрочем, это не единственное, чем отличился Вильсон в 1913 году, есть вещи посерьезнее — вещи, за которые буржуины должны были бы поставить ему золотой памятник, но об этом чуть позже.

За пределами США мир тоже бурлил, но не столько в экономическом, сколько в политическом и военном отношениях. Впрочем, пока что бурлил локально, точечно. Теракты в Китае (в феврале сторонники свергнутой маньчжурской династии Цин взорвали три десятка человек), антияпонский бунт на Тайване и — внимание! — конфликт на Ближнем Востоке с участием англосаксов. Британские военные корабли и индийские войска вмешались в события в Маскате, встав на защиту султана Омана против объявившего ему войну шейха Абдуллы, который контролировал значительную часть хинтерланда и вел за собой религиозных фанатиков.

В Индии восстали жители Нагаленда, бунт был подавлен карательной экспедицией. Здесь британцам сопутствовал успех, а вот в Сомали (протекторат Сомалиленд) им повезло меньше — как и американцам спустя ровно 80 лет. В 1913 году отряд Безумного Муллы атаковал экспедиционный верблюжий корпус, убив командира-англичанина и дюжину солдат из местных. Британским войскам пришлось отойти к побережью. Во Французском Индокитае были убиты два французских офицера, после чего полиция раскрыла в Ханое заговор, целью которого было убийство генерал-губернатора. Во французском и испанском «секторах» Марокко местные племена тоже бросили вызов колонизаторам.

Испанцы отправили против восставших крупный отряд наемников; командир отряда — испанец — получил орден «Крест за военные заслуги»; этого командира звали Франсиско Франко. В Ливии восставшие племена убили две сотни итальянских солдат, ответ итальянской карательной экспедиции был весьма жестким.

Острой была ситуация на юге Африки. В Йоханнесбурге волновались шахтеры, а в Трансваале развернулось движение индийских иммигрантов, которым по новому законодательству запрещалось заниматься торговлей, земледелием и иметь в собственности недвижимость, виновных в нарушении закона депортировали.

Движение протеста возглавил Ганди, которого арестовали и приговорили к 9 месяцам заключения и каторжных работ. Впрочем, многие англичане симпатизировали индийцам, помня, что именно британские власти призывали их перебираться в Южную Африку; в защиту индийцев даже выступил вице-король Индии. Ганди скостили срок до 2 месяцев, но волнения — ненасильственное сопротивление — продолжались; пройдет 15 лет, и уже другой вице-король Индии будет расхлебывать «ненасильственную кашу», заваренную на родине тем же Ганди, которого коминтерновцы будут упорно называть «старым предателем».

И все же самые тревожные мировые события 1913 года происходили на Балканах, тех самых Балканах, по поводу которых Бисмарк заметил, что новая европейская война вспыхнет именно там из-за какой-нибудь глупости (особенно если эту «глупость» хорошо подготовить). Там закончилась первая Балканская война и началась вторая. Сербы, кстати, считают началом Первой мировой войны не 1914 год, а 1912-й — начало первой Балканской войны; в этой для них шестилетней мировой войне сербы потеряют 30% мужского населения вообще и 50% мужчин в возрасте 20–50 лет*, и от такого удара уже не оправятся исторически, несмотря на весь героизм четников, да и их противников коммунистов во Второй мировой войне.

Славяне теснили турок, пользуясь негласной поддержкой России. И это очень беспокоило немцев и австрийцев, то есть германосферу. В феврале 1913 года начальник генштаба Второго рейха фон Мольтке-младший заявил своему австро-венгерскому коллеге Конраду фон Хетцендорфу о своей убежденности, «что европейская война раньше или позже разразится и что главный вопрос — борьба между германством и славянством», борьба, в которой, по мнению Мольтке, западные цивилизованные государства, включая прежде всего Великобританию, обязаны поддержать немцев.

Оба тезиса Мольтке-млад шего, на котором природа, похоже, отдохнула (Мольтке-младший «прославился» тем, что заявил кайзеру: наш, то есть немецкий, план нехорош, но это план, и его нужно выполнять), были ошибочными. Война была «не раньше или позже», а что называется, уже у ворот. И уж совсем ошибочным — трудно сказать, до наивности или идиотизма, — был тезис о том, что главным в войне будет борьба германства и славянства и что Запад, прежде всего британцы, должны будут выступить вместе с немцами.

Во-первых, главным в грядущей войне было противостояние англосаксов и немцев; Германия должна была быть уничтожена и как конкурент Великобритании, и как «грибница» немецких масонских лож, неосторожно бросивших после 1871 года вызов британским ложам, причем не только континентальным, но и островным. В результате с 1888 года британцы приступили к осуществлению долгосрочного плана сокрушения Германии. Сокрушить немцев должны были французы и русские, но для этого нужно было:

а) завязать их в союз, убедив, прежде всего, французов (этим занялся Ватикан, сильно задолжавший Ротшильдам);

б) заставить французов повернуться в сторону британцев из-за слабости русских (слабость должна была продемонстрировать японско-русская война);

в) подтолкнуть уже связанную с Францией Россию к союзу с уже связанной с Францией Великобританией («Антанта»);

г) не допустить русско-германского союза;

д) убедить немцев, что в грядущем европейском конфликте британцы сохранят нейтралитет и речь идет о противоречиях только континентальных держав — центральных (Германия, Австро-Венгрия) и фланговых (Франция, Россия); тем самым немцы провоцировались на войну, что и исполнил виртуозно летом 1914 года министр иностранных дел Великобритании сэр Эдуард Грей, втравив Вильгельма II в войну, да так, что вся вина при этом падала на кайзера.

Последний потом мог сколько угодно в бессильной злобе топать ногами и кричать о «проклятой нации лавочников» — поезд ушел или, как сказал бы Слепой Пью из «Острова сокровищ»: «Дело сделано, Билли» (в данном случае — Вилли). Теперь «Вилли», как называл его «Ники» — Николай II, оставалось лишь хлопать глазами и успокаивать нервы разгадыванием кроссвордов (кстати, кроссворд был придуман именно в 1913 году американцем Артуром Уинном и опубликован в журнале New York World). Нельзя не согласиться с А.Е. Едрихиным-Вандамом: «…к сожалению для Германии, ее молодое искусство борьбы за жизнь оказалось много ниже той изумительной системы, которая работает в Англии еще со времен плохого философа, но гениального стратега Бэкона». Во-вторых, британцы вовсе не собирались играть на немецкой стороне — впрочем, и на русской тоже.

В-третьих, они не ограничились пассивной ролью, а активно стравливали двух континентальных гигантов с целью их взаимного уничтожения. Так и хочется сказать: «Ай да британец, ай да сукин сын». Но дело не только, а возможно, и не столько в Великобритании. Альбион, безусловно, сыграл большую роль в организации и развязывании мировой войны — она ему была жизненно необходима. И напрасно пытается панегирист Ротшильдов и Варбургов Найалл Фергюсон доказать (в книге The war of the world), что Первая мировая война была обусловлена якобы некими ошибками Великобритании, ее государственных деятелей и дипломатов. Никаких ошибок, все сыграно как по нотам. Свои планы «альбионцы» умело скрывали, действуя по принципу keep it safe and keep it secret. Так, уже планируя русско-германскую войну, они в 1913 году договаривались с немцами о разделе португальских владений в Африке, о приостановлении темпов строительства британского и немецкого флотов. А почему бы и не приостановить, заодно сэкономив, особенно когда знаешь, что битва с Германией за гегемонию будет решаться не на море, а на суше, причем не британскими руками. Британцы прекрасно понимают, писал А.Е. Едрихин-Вандам, «что решение очередного для них Германского вопроса возможно не единоборством Англии и Германии на Северном море, а общеевропейской войной при непременном участии России и при том условии, если последняя возложит на себя по меньшей мере три четверти всей тяжести войны на суше».

Иными словами, в канун войны британцы играли с немцами, как гроссмейстер с второразрядником, или, как писал все тот же Едрихин, демонстрировали преимущество гениального шахматиста над посредственным игроком. В результате германский кайзер, а в феврале 1917 года и русский царь с удивлением обнаружили, что им поставили мат.

(Продолжение в следующем номере «Однако»)

* «Гордая башня» и «Августовские пушки» – названия двух известных книг Б. Такмен, посвященных кануну и началу Первой мировой войны.

* Я благодарен В.П. Полеванову, сообщившему мне интересные детали этой истории.

* Я благодарен А.А. и Е.В. Денисовым, сообщившим мне об этом факте и его возможных последствиях для внутриполитической ситуации в США, включая таковую структуру (нео)орденского типа.

* Я благодарен Чаславу Копривице, обратившему мое внимание на этот факт.

Андрей Фурсов, директор Центра русских исследований Московского гуманитарного университета, директор института системно-стратегического анализа, академик Международной академии наук (Инсбрук, Австрия)

Часть 2

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: