КНИГА «ГОРОД БЕЗ НАРКОТИКОВ». НАЧАЛО

Начиналось это все давно, но особого внимания никто не обращал. В начале 80-х наркоманов в городе было человек 30. Все друг друга знали. Ездили за маком, «подрезались», варили кукнар. Выкупали лекарства по поддельным рецептам, запутывали медсестер, воровали из больниц. Умудрялись даже, переодевшись в белые халаты (верх цинизма), собирать остатки неизрасходованного морфина уродственников только что умерших раковых больных. Покупали мак стаканами у цыган на Уктусе, в Пышме и в Большом Истоке. Собирались на притоне у Толика Дулевича. Варили ханку, там же кололись.

Года с 86-го начала торговать шалой Танька Морозовская и ее муж цыган Чухманя. Через несколько лет они стали торговать опием. Чухманя ходил по поселку в плисовых шароварах и с маузером на боку.

Милиционеры его уважали и побаивались. На месте развалюхи на Тельмана, 48, Чухманя с Танькой стал строить огромный особняк, что-то среднее между пагодой и готическим собором. Все цыгане ему завидовали. Насмотревшись на этого пса, в 89-м стали торговать несколько братьев крымских цыган Оглы, которые жили тогда на Циолковского, 8. Потом цыгане постреляли друг друга, но первые опиумные войны прошли незамеченными. В начале 90-х цыгане торговали в Пышме, в Арамиле, в Березовском и во всех цыганских поселках города. Но надо знать цыган. Никогда они не начнут торговать из дома в открытую, пока не договорятся с милицией.

Таджиков еще не было. Они появились позже и жили почти в каждой цыганской семье на положении рабов. Самостоятельными они стали потом. Поднялись такие фигуры, как Гайрат из «Трансагентства», залезший с этой темой к «афганцам», Абдулла Шарипов, Хамза, Исматулло и, наконец, подполковник, а тогда еще капитан милиции Даврон Хусенов… Чуть раньше появились разные кирсановы* и ивановы*.

Салимовы и кашаевы утвердятся уже позднее, когда появится героин.

Все происходило постепенно. Катастрофа надвигалась. Но тогда еще никто ничего не понимал…

В середине 90-х у моих друзей стали умирать дети. Причем 15 – 16-летнего возраста. Убитые горем родители все скрывали. Говорили: «Умер во сне», или «Остановилось сердце», или «Задохнулся в гараже». Боялись и стеснялись говорить правду. Но люди все понимали, потому что в те годы уже у очень многих дети стали наркоманами. Те, что были побогаче, отправляли детей в Испанию, в Эмираты, возили к Назаралиеву, платили сумасшедшие деньги, но ничего не помогало. Те, у кого денег не было, просто опускали руки. Помощи ждать было неоткуда. У меня товарищ есть – солидный мужик, директор завода. Многие его знают. У него в 1999 году из четверых детей… наркоманами были трое! Он даже понять не успел, как это произошло.

На Уралмаше в начале лета 1998 года в одном из дворов на ул. Индустрии появился цыганенок. Только начались каникулы. Местные пацаны, человек двенадцать, собрались на лавочке во дворе. Цыганенок к этим пацанам и подвалил. «Че сидим как лохи?» — «А че делать-то?» — «Давай пыхнем». — «Как пыхнем?» — «Как? Забьем и пыхнем!» — «А где взять-то?» — «Да у меня есть, угостили. Поделюсь». Забили, пыхнули — прикольно.

На следующий день то же самое. На третий день цыганенок озадаченный появился. Пустой. «Черт, барыга сказал — без денег больше не даст». — «Ну какие проблемы?» Пацаны пошарились по карманам, сбегали домой, скинулись, цыганенок сгонял — забили, пыхнули. И так всю неделю.

И вдруг цыганенок пропал. Во дворе тоска. Чего-то не хватает. Появляется через неделю. «Пацаны, че у меня есть!» — «Че, забьем?» — «Да какой там забьем! У меня в 100 раз круче! Белый — попробовать дали!» — «А че с ним делать-то?» — «Че, нюхать!» Нюхнули. Кто кайфанул, кто переблевался.

Назавтра появился снова. Кто с первого раза кайфанул — те потянулись. А которые переблевались — решили повторить, понять, с чего те кайфанули. Может не распробовали?

Через день цыганенок принес уже за деньги. Ну, опять, кто где нашкулял, кто у родителей подтырил. Деньги собрали. У одного денег не было, но цыганенок добрый — плеер взял. Плеер, кстати, не самого пацана, а сестры его младшей. Поездил так месяцок, а потом исчез.

Солнце зашло. Жизнь кончилась. Весь двор гудит, все ищут, где взять. Нашелся один продвинутый, разыскал цыганенка, собирал деньги, брал у него оптом, привозил во двор. Как ни вечер — все обнюханные. Наконец дошло, что колоть — дешевле. И началось.

Кончилось лето. Мявкнуть не успели — полдвора наркоманов. Никто даже ничего не понял. Потащили у родителей. Трещали соседские квартиры. Вскрывали машины. Далеко не ходили, все вокруг двора. С осени — в школу, кто в 72-ю, кто в 100-ю. Кто-то в училище 82-е, кто-то в техникум. Понесли культуру в массы. А цыганенок перебрался во дворы на Избирателей. Вы, наверное, спросите, где была милиция? — Вот бы знать-то! (Об этом дворе можно написать целый детектив со стрельбой, погонями, убийствами, самоубийствами, предательствами, крушением надежд и несчастной любовью. Только это будет книга с очень плохим концом.)

В начале лета 2000 года, когда открылись перевалы, в городе действовала еще более жесткая схема: несколько подлых таджиков ездили по Уралмашу, Эльмашу и давали наркоманам героин на реализацию по 100 – 200 граммов. Денег не требовали. А какая реализация? Наркоману попал в руки героин – он его и проколол. А таджикам того и надо. Потом ездили по дворам таджикские бригады, вышибали деньги. Сколько было квартир тогда проколото! Сколько машин отправлено в Таджикистан! Этих умников удалось остановить дедовским способом. Уралмашевцам спасибо.

Мало того, наркоманами становились взрослые люди. На дискотеках в «Каньоне», «Эльдорадо», «Юле»* экстази торговали почти в открытую. В чил-аутах свободно курили. И нюхали кокаин. У модных девиц швыркать носом было признаком хорошего тона. Постоянно велись разговоры: тусовщики – продвинутый бомонд, хвастались, кто сколько денег потратил на наркотики и кто сколько отдал за лечение. Все было в порядке вещей.

Появилась мода. Моду переняли в заведениях попроще. Из «Люка»* после дискотек шприцы выметали метлой. У подростков и в школах появился слоган: «Кто не колется – тот лох». Те, кто уже замазались, старались затащить нормальных людей.

Нам привезли маленького подонка из Кольцово. Каждый день в школе он продавал грамм по фитюлям (0,1 г). За каждый проданный грамм получал фитюлю. То есть, чтобы самому колоться, он снабжал еще десятерых. Это только один конкретный случай. Но все дети цыган-наркоторговцев распространяли в своих школах героин. И Кольчапа подсадил всех своих одноклассников на Вторчермете, и петырины племянники Базылевы снабжали всю школу на юго-западе, и многочисленные Оглы, Бардиновы, Морозовские.

У нас на фирме были два толковых парня. Они уже заработали какие-то деньги. Один мерзавец целый месяц уговаривал их попробовать кокаин. Уговорил. Сначала они кокаин нюхали. Потом стали мешать с героином. Потом стали нюхать героин. Потом стали колоть. Сгорели прямо на глазах. Алексей погиб, Игорь Сухов превратился в ребенка, но перед этим успел подсадить своего одноклассника Мишку Керна. На все ушло полгода. Самому мерзавцу, кстати, хоть бы фиг. Он бросил.

У меня в подъезде на Уралмаше, где я живу, происходило что-то страшное. На третьем этаже мой сосед Игорь торговал героином. По лестницам невозможно было пройти: сидели и лежали какие-то невменяемые ублюдки. Все пространство между оконными рамами было завалено шприцами с кровью. Они покупали у Игоря на третьем, а кололись на втором и на четвертом. Машину нельзя было оставить даже на 5 минут – разбивали стекла, вытаскивали колонки, аппаратуру. Я ловил их, вышвыривал из подъезда, предупреждал Игоря. На день-два затихало, потом начиналось снова.

Я устал их бить. Я был в растерянности. Я не понимал, как с этим бороться. Тогда я даже не представлял, что это такое...

К 99-му году наркотиками торговали по всему городу в открытую, ничего не боясь. В школах из туалетов выносили шприцы. В таких районах, как Пехотинцев и Заречный, половина пацанов были наркоманами. Цыгане ставили лошадям золотые зубы и строили особняки. Если кто-то из наркоторговцев попадал в тюрьму – это считалось событием. Все, кто жил в те годы в Екатеринбурге, помнят, что творилось в городе.

Менты рассказывали сказки, что с наркоторговлей бороться невозможно. Мол, весь мир борется, и все бесполезно. Врачи рассказывали, что наркоманию лечить бесполезно, что бывших наркоманов не бывает (однако не стеснялись при этом брать деньги за лечение).

Сейчас я уже не понимаю, как мы, жители города, все это терпели…

У нас на Толмачева, 11, где «Ювелирный дом», каждый день нарколыги вскрывали по несколько машин, выдергивали колонки, магнитофоны, хотя парковка была охраняемая. В большинстве случаев охране удавалось этих подонков отловить. У них отнимали награбленное, естественно, били. Милиция их не принимала. В конце концов, им просто пинали под зад и выпускали. Потом они попадались снова. Мне их было жалко.

Однажды мы с Вадимом Чуркиным в «Монетке» встретили Дюшу. Я ему рассказал про этих наркоманов и добавил: «Больные люди!» – «Что?! Это ты мне говоришь?! Я кололся 11 лет, и про наркотики я знаю все. Наркоман – это такая скотина... Ни хрена себе болезнь нашли… Воровать, грабить, убивать, друзей предавать, родителей в гроб загонять, а самому кайфовать? Да где ж это видана, такая болезнь?!» – «Дюша, короче, что ты предлагаешь?» – «Не знаю, – говорит он, – так жить нельзя. Надо что-то делать». Я и сам понимал, что надо что-то делать, но что – не знал.

Дюша разговаривал не только со мной. Он пытался растолкать всех. Встретился с Хабаровым. Разговаривали полтора часа. Хабаров сказал: «Если вы начнете – мы вас поддержим». Это было уже что-то. Но плана никакого не было.

Я познакомил Дюшу с Андреем Санниковым – автором программы «Земля Санникова». С Андреем мы учились в университете на истфаке и писали стихи. Санников утверждает, что замечательные. Потом мы занимались спасением Шуралинского детдома. И не раз еще работали вместе. И Дюша и Андрей – оба люди православные, легко подружились и стали готовить большую правдивую передачу про наркотики.

Через некоторое время в ресторане «Каменный мост» состоялся банкет. (В июле у этого ресторана мы с Дюшей встретим Игоря Варова и он примкнет к нам.) Повод для банкета был вот какой. Епископом у нас в Екатеринбургской епархии был Никон (Миронов), человек безнравственный, развращенный до крайности и, попросту, неверующий. Летом 1999 года Никона лишили кафедры и отправили на покаяние. Произошло это во многом благодаря журналистам, которые жестко весь этот скандал отражали и комментировали. Был создан прецедент, когда простые люди, опираясь на средства массовой информации, смогли противостоять властям.

На банкете собрался весь цвет екатеринбургской журналистики: Тимур Иванов, умный Женя Енин и язвительный Стас Белов («4 канал»). На крыльях любви прилетела Кася Попова («ТАУ»). Пришла строгая Оксана Куваева («АТН») почему-то с сопровождающим. Приехали Саша Орлов и Света Лин («41 канал»). Присутствовал серьезный Андрей Санников («10 канал»). Появилась даже Таня Солодянкина.

Всего было человек 20. Держались скованно. Потом все выпили. Потом выпили еще. Многие вместе учились в университете. Кто-то вместе начинал работать. В общем, оказалось, что все мы друзья, любим наш город, уважаем друг друга и делить нам нечего. Я тоже выпил и сказал речь. «Друзья! Общими усилиями нам удалось избавить город от одного подонка. Давайте решим, что мы еще можем сделать для нашего города. Предлагаю 2 темы: фашисты и наркотики». – «Нет-нет, – закричали журналисты, – фашистов трогать нельзя. Если их не трогать, они сами сдохнут. Давайте ударим по наркотикам!» – «Все, – говорю, – состоялось». За это и выпили.

В общем, утром все все забыли. Но я-то не забыл. Звоню Енину. «Женя, привет! Это Женя». – «Привет, Женя!» – говорит Женя. «Есть, – говорю, – тема. Мой товарищ 11 лет был наркоманом, но он бросил. Бросил сам. Мало того, помог еще человекам десяти. Он готов об этом рассказать». – «Здорово! – говорит Енин. – Давай я его в «Стенд» приглашу». – «Все, – говорю, – приглашай! Только мне с ним самим надо договориться».

Дюшу уговаривать не пришлось. «Какие тайны? Весь город знает. Все расскажу, как есть».

Это было в августе 1999 года. Дюша одел цветную гавайскую рубаху и отправился в «Стенд».

С этого все и началось.

Женя Енин всегда вел себя порядочно. Когда мог, помогал. Когда не мог, честно говорил – почему. Такую же позицию заняла Наташа Минц. Ей было очень непросто. Работала она на «41 канале».

Когда мы уже заявились, Кася Попова привела меня к Шеремету. Он, как и мы с Санниковым, учился в университете и жил даже в одной комнате в общаге с Валерой Горелых – нынешним начальником пресс-службы ГУВД. С Иннокентием мы долго разговаривали. Он внимательно слушал, думал, спрашивал. А потом сказал просто: «Я с вами». И это было действительно так. Все эти годы в самых тяжелых ситуациях он всегда был с нами. Не хитрил, не лукавил, не отъезжал. Он просто был один из нас.

Мы делали свою часть работы, он делал свою. Мы делали общее дело. Мы уважаем Шеремета. Мы уважаем Влада Некрасова и всех ребят и девчонок. А «ТАУ» – любим*.

Потом я встречался с Игорем Мишиным. В отличие от Шеремета, Игорь человек очень взвешенный. Если его спрашивают: «Который час?», он отвечает: «Я должен подумать». Он тоже нас поддержал. А там, где он не мог открыто выступить на нашей стороне, он хотя бы ни разу не сказал о нас ни одного плохого слова. За что мы Игорю и «Четверке» очень благодарны. Ребята с «Областного телевидения» нам тоже всегда помогали. Все порядочные журналисты всегда старались нам помочь, где бы они ни работали.

К тому времени, когда Дюша пошел в «Стенд», они с Андреем уже две недели готовили «Землю Санникова».

И вот Дюша нам говорит: «Поехали. Я покажу вам, что такое наркоторговля». Приезжаем в цыганский поселок. Теплый летний вечер. СЛУШАЙТЕ ВНИМАТЕЛЬНО. Я РАССКАЗЫВАЮ ВАМ ТО, ЧТО ВИДЕЛ СВОИМИ ГЛАЗАМИ. Напротив Тельмана, 12, стоит милицейский уазик. На капоте порезанный ананас и открытая бутылка шампанского. Пэпээсники рядом. Один выворачивает карманы у какого-то нарка, двое других повели какую-то наркоманку в гаражи. На веранде накрытый стол. За столом Коля Резаный, Махмуд и офицеры-менты. Повар-таджик жарит им шашлыки. На улице сидит толстая цыганка. Торгует прямо с лотка. Возле нее постоянно несколько наркоманов. Покупают – и отходят. Рядом расстелен большой ковер. На ковре – хрустальные вазы, норковые формовки, какие-то магнитофоны. Скупка краденого. У колонки «отъезжает» какая-то девка. У нее передоз. Всем пофиг. Постоянное движение, и сотни, сотни, сотни наркоманов.

Мы остановились. Ни цыгане, ни менты не обратили на нас внимания. Тогда они нас еще не боялись. «Поехали отсюда», – говорю. Дюша говорит нам: «Ну что, поняли, что это такое?» Санников тихим голосом отвечает: «Я не верю. Я не понимаю». А я молчал. У меня просто побелело в голове. Представляете, ЭТО – МОЙ ГОРОД. И ЕСЛИ ЭТО ВОЗМОЖНО В МОЕМ ГОРОДЕ, ТО КТО ТОГДА Я ТАКОЙ?

После того, что увидели, остановиться мы уже не могли.

Через несколько дней Санников, просидев сутки на чердаке строящегося дома, подснял, как менты приезжают на Тельмана, 12, за деньгами. Деньги выносила Лена Коляска (которая уделалась во время задержания, когда мы через 3 года по ней сработали). Конечно, Санников эти кадры тут же поставил в эфир. У ментов был шок. Как вы думаете они отреагировали? Они сказали: «...да это актеры переодетые!» Ну-ну. А машины ментовские мы напрокат взяли. А цыган пригласили из театра «Ромэн»…

Через некоторое время к нам приехала диковатая комсомолка из «Комсомолки» Ульяна Скойбеда и говорит: «Вы все неправильно сделали. Вы поторопились. Вам надо было накопить эти съемки, выждать время и дать их в эфир». Наверное, с точки зрения журналиста так и надо было поступить, но по-человечески так не годится. Когда горит дом, у некоторых журналистов задача найти нужный ракурс, красиво подснять и интересно рассказать. А по-человечески надо не думая тушить огонь и всеми способами спасать людей. Ульяна этой разницы так и не поняла. (Мы встречали и других журналистов. Когда доходит до дела, они забывают все и бросаются на помощь.)

Конечно, не публикуя, это можно было снимать еще несколько лет. Тогда никто никого не боялся. Цыгане торговали в открытую. Офицеры всех служб, не стесняясь, едили за деньгами к Маме Розе, к Таньке Морозовской. Пэпээсники в открытую получали ежедневно с каждой точки по 300 рублей. Пешие менты, которых наркоманы презрительно называли «чупа-чупсами», собирали с точки по соточке. И не стесняясь, дербанили наркоманов: забирали у них героин и уже как свой отдавали цыганам на продажу. Кстати, когда цыгане по какой-то причине не торговали, наркоманы покупали героин в поселке у ментов. Мы могли снять целое кино. Просто увидев это своими глазами, молчать было уже невозможно.

Во время наркокатастрофы начальником УВД города был Овчинников. Начальником криминальной милиции Ленинского района был его родственник, ныне генерал Филиппов. Вся торговля в цыганском поселке Ленинского района процветала на его глазах. Считаю, что оба должны нести персональную ответственность.

И Санников подготовил передачу «Наркотеррор». В городе только об этом и говорили. Через 2 недели Санников снова вышел в прямой эфир с материалами журналистского расследования и кадрами скрытой съемки и предложил жителям города звонить прямо сейчас. Обвал звонков. Звонки звучали прямо в прямом эфире. Жители рассказывали такое, что волосы вставали дыбом.

Мне стало не по себе. Просто страшно. Я выключил телевизор. Звонит телефон. В трубку кричат: «Женя, это Хабаров говорит. Женя, что они делают?! Они сошли с ума. Их убьют! Скажи Дюше – я с вами. Пусть называет меня. Пусть называет всех нас. Нас побоятся». Я говорю: «Александр. Вот телефон: 49-59-63. Они оба в студии. Позвони – скажи. Им будет полегче». Хабаров дозвонился.

Звонки шли до 3 часов ночи. Решили сделать экстренный выпуск.

На следующий день телекомпания вышла в эфир на полчаса раньше. Побледневший Дюша, глядя прямо в камеру, сказал: «Мы объявляем войну наркоторговцам…», и добавил: «Мы – это жители города», и назвал священников Православной церкви, уралмашевцев, известных спортсменов и нас всех.

Война была объявлена.

У уралмашевцев сразу же возникли проблемы. Хабарова куда-то вызывали, чем-то угрожали, уговаривали, взывали к благоразумию, но он никогда на эту тему не распространялся.

Когда прозвучали уралмашевские фамилии, менты обрадовались, бросились во все СМИ и уверенно обозначили: «Это Уралмаш. Бандиты вздумали с наркотиками бороться», и несколько лет носились с этой темой, как с писаной торбой. Хотели опорочить Фонд. Дескать, Фонд с Уралмашем. В результате оказали Уралмашу неоценимую услугу – теперь вся страна знает, что Уралмаш борется с наркотиками. А Фонду оказали еще более ценную услугу – помогли создать грозное имя. Теперь наркоторговцы по всей России уверены, что за Фондом стоит Уралмаш.

А потом, уже в сентябре, было знаменитое «стояние в цыганском поселке». Мы собрались в подвале у Варова. Было нас человек 20. Какие-то медики, предприниматели, Миша Чурбанов – из молодежного «Единства», Толя Белик, известный спортсмен Юра Бекишев, ребята из бизнес-клуба, Юра Крюченков, тренер Александр Оберюхтин, т. е. самые разные люди. Из уралмашевцев – только Хабаров. Он и предложил провести митинг в цыганском поселке: в самом логове на пересечении улиц Печатников, Тельмана и Военного Флота. Времени было 14:00. Договорились на следующий день на 12:00. Все поехали собирать людей.

На следующий день в цыганском поселке нас было человек 50. А уралмашевцев – 500. Одни мужики. Постояли, помолчали. Цыгане были в ужасе. Почти все СМИ объявили, что акция – уралмашевская, хотя на самом деле она была общая.

Умный Дима Карасюк заметил: «Самые большие дивиденды нам принесли две совершенно спонтанные акции». (Дима – человек циничный. Он не мог сказать «сделали от чистого сердца» и нашел слово «спонтанные».) Я говорю: «Какие?» – «Ну, первая, что начали всерьез с наркотиками бороться, а вторая, когда Алексеич с Викторовичем к метростроевцам в шахту спустились – деньги привезли.

Представляешь, сидим мы в офисе, привозят деньги с какого-то рынка – целый мешок, а в это время по телевизору показывают забастовку: людям деньги не платят – они из шахты не выходят. Парни посмотрели друг на друга, взяли мешок, поехали и отдали»*.

Сразу же после этого я позвонил полковнику ФСБ Рахманову. «Сергей Анатольевич, – говорю, – поехали посмотрим, что в поселке происходит». Едем по Шаумяна. Начиная от Чкалова в сторону Амунд?сена идет поток молодых людей. Толпа у 11-го дома на Шаумяна. Стоят и сидят на корточках у телефонной будки на углу. Запружены улицы Печатников, Военного Флота, Тельмана, Любы Расковой. Народу – как на демонстрации. Чуть пореже толпа в районе гаражей на Волгоградской. (В этих гаражах каждую весну находили оттаявшие трупы.) Многие рассредоточились напротив – у больших домов через улицу. «Что это?» – спросил побледневший Сергей Анатольевич. «Да ничего, просто цыган напугали, и они с утра не торгуют. А нарки все прибывают». Мы сделали два круга по поселку. Прокатились по Транзитному, по Амурской, по Автономных Республик. Везде та же картина. Полная тишина и толпы, толпы, толпы наркоманов. Броуновское движение. Все ждут, когда начнут торговать. Рахманов был просто белого цвета. Да и я, наверное, не лучше. Мы как будто на другой планете побывали.

14 октября мы, уже без уралмашевцев, собрались и на 20 машинах объехали особо непонятливых цыган и предупредили: «Если кто продаст еще хоть грамм – пусть не обижается». Цыгане, естественно, обижаются до сих пор.

С 2000 года уралмашевские в непосредственной работе не присутствовали. Однако очень жестко контролировали свои ряды, а в нашей работе участвовали брендом. Но если бы нам потребовалась помощь и мы бы к ним обратились, они всегда бы включились.

Конечно, уралмашевцы заработали серьезный политический капитал на борьбе с наркотиками и в дальнейшем его использовали. Иногда деликатно, иногда не очень. Но это их капитал. Они его заработали. И это их право, на что его потратить. А с другой стороны, они-то ведь полезли и заработали. А другим-то кто мешал? Мы ко всем обращались. Что, никто не видел, что дети гибнут, во что город превращается?

Уралмашевцы начинали с нами и поддержали нас в самое тяжелое время. Я думаю, что во многом благодаря им мы остались живы.

Один ехидный журналист (Андрей Кирисенко, «Взгляд») той осенью осторожно спросил отца Авраама: «Как Вы считаете, могут ли бороться с наркотиками люди, которых подозревают в связи с криминальным миром?» Батюшка ответил просто: «Они не могут. Они обязаны».

Той осенью в ФСБ потянулись первые менты, которых мы обозначили в своих передачах. Пополз тихий шепоток. Передел рынка! Такое могли придумать только менты, которые с этого рынка кормились и поняли, что скоро его не будет. Фээсбэшники улыбались.

Мне лень доказывать очевидное, но сегодня, в 2004 году, в нашем городе про передел рынка могут говорить только дебилы.

ТАК ВОТ, ОБРАЩАЮСЬ КО ВСЕМ ДЕБИЛАМ, ЧТОБЫ БОЛЬШЕ К ЭТОЙ ТЕМЕ УЖЕ НИКОГДА НЕ ВОЗВРАЩАТЬСЯ. ДЛЯ МЕНЯ НАРКОТИКИ – ЭТО БОЛЬШАЯ КУЧА ГОВНА. ВЫ НЕ ОСЛЫШАЛИСЬ – БОЛЬШАЯ КУЧА НАСРАННОГО ГОВНА. МОЖЕТ БЫТЬ, ДЛЯ ДЕБИЛОВ ЭТО ЛАКОМЫЙ КУСОК. ОНИ МЕЧТАЮТ ЗАГРЕСТИ СЕБЕ ПОБОЛЬШЕ И БОЯТСЯ, ЧТО ЭТУ КУЧУ КТО-ТО СОБИРАЕТСЯ ПЕРЕДЕЛИТЬ. НЕ БЕСПОКОЙТЕСЬ, ДЕБИЛЫ…

Через некоторое время на площади 1905 года мы собрали несколько тысяч человек. Это была уже не горстка безумных парней. К нам потянулось население. Первое, что мы сделали – назвали вещи своими именами: показали барыг в лицо, назвали фамилии – пусть люди видят, кто убивает наших детей. Назвали тех, кто кормится с этого, назвали должности и звания. И наконец, общими усилиями мы сделали так, что у наркоторговцев земля загорелась под ногами. И барыги поняли, что в нашем городе жить спокойно им не дадут. Такого в России еще не было. Мы сделали это. Когда выйдет срок давности, я напишу об этом отдельную книгу.

В сентябре мы поставили пейджер – 002 абонент «Без наркотиков», куда все люди могли сбрасывать сообщения о фактах наркоторговли, и сразу же продублировали его в ФСБ. Пейджер раскалился докрасна. Начальник ГУВД области генерал Красников сопротивлялся, как мог, врал и изворачивался, но пейджер не поставил. Вообще, менты всегда боялись этих сообщений как огня. Мы, время от времени, публиковали их в газете «Вечерние ведомости». Вообще, про наш пейджер можно написать еще одну книгу. У нас была программа, которая фиксировала сообщения о наркоторговле красным флажком и наносила на карту города. Весь город был утыкан флажками. Самое большое количество красных флажков было расположено вокруг ГОМов: Ленинского, Кировского и Чкаловского.

Однажды Женя Енин меня спросил в прямом эфире: «Вот вы боретесь с наркотиками, у вас получается. Почему же вас до сих пор не убили?» Я промолчал, потому что всегда избегал этой темы, а про себя подумал: «Мы то ладно. А вот ты, Женя, такие вопросы задаешь?– и до сих пор живой. Удивительно».

Конечно, было страшно. Часто спрашивают, угрожали ли нам. Угрожали. Угрожали достаточно серьезно. Но всегда анонимно. На это мы никогда внимания не обращали.

Летом 1999 я начал готовить музей. Подходил я к нему долго. Иконы начал собирать еще с 1978 года, потом лишился первой коллекции икон, потом начал снова, потом издал альбом «Невьянская икона» и вдруг до меня дошло, что любая коллекция имеет смысл только тогда, когда ее люди видят. А хранить все собранное в сундуке под замком — это все равно, что ты в армии получил посылку и съел ее ночью тайком под одеялом, чавкая и хрюкая.

И вот я начал готовить музей. Анатолий Иванович Павлов дал мне помещение. Я никуда не торопился. Делал все основательно. И вдруг неожиданно сам для себя начал бороться с наркотиками. Осенью 1999 я заторопился. Я совершенно четко понимал, что меня вот-вот убьют. Я очень хотел успеть сделать этот музей.

Открылись мы 4 декабря. Музей получился. Я был очень счастлив и уже было стал забывать, что каждый день ждал смерти. Напомнили мне об этом совершенно мирные люди.

Реставраторы — удивительный народ. Я не перестаю им поражаться. Был у меня один знакомый Вова Кондюров. Реставрировал иконы для музея, много работал. Потом стал иконы задерживать месяцами. Приехал я к нему посмотреть. Смотрю, все мои иконы стоят в уголке у дивана, а он, высунув язык от старания, работает с совершенно неизвестными мне вещами. «Вова, — говорю я ему, — тебе что, работы мало?» — «Да нет, — говорит, — хватает». — «Вова, что тебе надо? Я ведь тебе плачу?» — «Ну да, — отвечает, — больше всех». — «И в музее, и во всех альбомах, которые мы выпускаем, везде подписано „реставратор В. Кондюров“. Тебе приятно?» — «Приятно», — отвечает. «Так почему же ты берешь работу со стороны?» Молчит, только в носу ковыряет. И тут выплывает его жена Оксана и говорит: «Женя, все очень просто. Сегодня ты есть, а завтра… Что же мы тогда делать будем? А так пока все нормально, решили и других клиентов подтянуть». — «Спасибо, — говорю, — Оксана. Молодец».

Заехал к реставратору Пете Горнунгу, а он делает нам для музея художников Екатеринбурга замечательную картину конца XIX века работы художника Лаврова. Вижу, что-то хочет сказать, но стесняется. Начал, как обычно, издалека. Я говорю: «Петь, что тебе нужно? Если тебе деньги нужны, ты скажи: мне нужны деньги». — «Да нет, понимаешь ли, мне звонили из Москвы, сказали, что грядет дефолт…» — «Петь, короче, что ты хочешь?» Набрал полную грудь воздуха и говорит: «Я хочу получить деньги вперед». — «Петя, какие проблемы? Так бы и сказал». — «Да нет, ну понимаешь ли…»

Вечером ко мне пришли в гости Волович и Брусиловский. Виталий Михайлович подарил мне для будущего музея знаменитую скульптуру Эрнста Неизвестного «Пробивающий стену». Мне стало чуть легче. Мы пошли с Воловичем в библиотеку. Я ему говорю: «Виталий Михайлович, представляете, с того момента, как я начал серьезно бороться с наркотиками в нашем городе, некоторые художники и реставраторы пытаются с меня получить деньги вперед». — «Женя, — ответил вежливый Волович, — они просто переживают за Вашу жизнь». — «Нет, — говорю, — Виталий Михайлович, они переживают за свои деньги». Мы посмеялись и стали смотреть книжки.

В 2000 году нас с Варовым пригласили в ФСБ. «Парни, – гово­рят, – у вас очень серьезная ситуация. Был большой цыганский сходняк в Одессе. По вам было принято решение. Цыгане собрали деньги. Сюда должны приехать киллеры». – «Да в жизни, – отвечаю, – не поверю. Вы сами-то с цыганами когда-нибудь дело имели?

Они способны только друг друга на свадьбах расстреливать из двустволок. Фигня это все». – «Нет, информация точная. На самом деле все серьезно. Вам надо написать заявление в УВД города. Пусть за вами поездят, посмотрят. Мало ли что». – «Да не, – говорю. – Цыган мы можем предупредить. Они не самоубийцы*. Они не полезут. А вот за милицию я не уверен. Там в УВД города такая банда подобралась. Расстреляют – а на цыган спишут. Давайте не будем информацию афишировать, а то воспользуются. Спасибо вам огромное, что предупредили. Не переживайте, как-нибудь справимся».

Потом меня снова озадачили. Мы узнали, что на Варова готовится покушение. Я подъехал в офис к одному очень серьезному человеку, который понимает в жизни гораздо больше меня. Собралось человек 10. Слушали меня очень внимательно. Спрашивают: «Женя, что ты хочешь?» Я говорю: «Ничего не хочу. За Игоря переживаю». Мне говорят: «Успокойся и не переживай. Если будут валить – то будут валить тебя». – «Почему?!» – «Потому», – отвечают. «Здорово, – говорю, – успокоили».

Конечно, было тревожно. Но ведь знали, на что идем. Страшно? Конечно, страшно. Но когда от наркотиков дети умирают – страшнее.

Прошло несколько лет. Много всего было за это время. Нам удавалось добиваться сноса цыганских домов. Мы задушили Ленинский цыганский поселок – основную житницу екатеринбургской милиции. Провели больше 1300 операций. Самые злые оптовики-цыгане семьями отправлялись за решетку. Игорь, Дюша и я в самых серьезных процессах по наркоторговцам выступали общественными обвинителями. Таджики выли. Азербайджанцы скулили. Цыгане плакали. Всех крупнейших наркоторговцев мы называли по именам. Мы никогда не прятали свои лица. Ходили по нашему городу пешком и без охраны. У меня на всех футболках и на курточке на спине было написано «Город без наркотиков. Ройзман.». А у Дюши было написано «Кабанов». И НИ РАЗУ, ПОВТОРЯЮ, НИ РАЗУ МЫ НЕ ВСТРЕЧАЛИ СОПРОТИВЛЕНИЯ НАРКОТОРГОВЦЕВ! Но милиция сопротивлялась отчаянно.

Сначала нас пытались оболгать. Врали жителям про какой-то передел рынка. Запрещали снимать. Хотели разгромить Фонд, закрыть реабилитационный центр на Изоплите. Пытались опорочить саму идею. Посылали в Москву какие-то лживые бумаги. Всеми способами отстаивали наркоторговцев. И все время врали, врали, врали... Дурачки какие-то. Просто идиоты.

Было, конечно, очень тяжело. Когда мы начинали, вокруг нас было очень много народу. Самые разные люди. Наши друзья, компаньоны, сотрудники. Были и те, кто искал заработать денег, кто-то искренне хотел помочь. Кто-то смотрел, как движение можно использовать в политических целях. Несколько известных медиков мечтали с нашей помощью залезть на бюджетные деньги. В какой-то момент все поняли, что это – война. Стало по-настоящему страшно. Люди стали отходить. Просто реже появлялись, не принимали участия в ежедневной рутинной работе. У каждого был свой бизнес, своя семья. Да и нет никаких обид. Нельзя требовать от других то, что требуешь от себя. Говоря проще, то, что произошло, это было обычное народное восстание. И в восстании приняли участие все. Но потом началась война.

И вдруг мы увидели, что остались втроем, да еще Санников под следствием. Ощущение было изумительное. Все закричали «Ура!», выскочили из окопа и побежали в атаку. Когда до вражеских позиций оставалось несколько шагов, мы вдруг увидели, что нас только трое и за нами никто не побежал… Конечно, никто нас не бросил, нам помогали все, друзей у нас было очень много и никуда они не делись, просто из окопа выскочили только мы и вся ответственность ложилась именно на нас троих.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: