КОРОБКА С ДЕТСКИМ ПИТАНИЕМ

Вы можете мне не поверить, но если бы меня "попросили сделать выбор между победой в "Тур де Франс" и победой над раком, я выбрал бы второе. Как ни странно это звучит, но я предпочел бы называться человеком, пережившим рак, чем победителем "Тура", потому что рак очень много дал мне как человеку, мужчине, мужу, сыну и отцу. В те первые дни после финиша в Париже меня захлестнула волна всеобщего внимания, и когда я пытался посмотреть на эту ситуацию со стороны, то спрашивал себя, почему моя победа оказала столь сильное воздействие на людей. Возможно, все дело в универсальности такого явления, как болезнь,- мы все болеем, от этого никто не застрахован,- и поэтому моя победа в "Туре" явилась символическим актом, доказательством того, что человек может не только пережить рак, но и после этого добиться невероятного успеха. Возможно, как говорит мой друг Фил Найт, я стал олицетворением надежды.

- Сбавь скорость,- приказал я.- Ты ведь везешь моего ребенка.

В эти последние недели беременности Кик нравилось говорить людям: "Я жду своего второго ребенка" (видимо, намекая на то, что один ребенок - я - у нее уже есть).

В начале октября, примерно за две недели до родов, мы с Биллом Стэплтоном отправились в Лас-Вегас, где я должен был выступить с речью и провести пару деловых встреч. Когда я позвонил домой, Кик сказала, что сильно потеет и чувствует себя странно, но поначалу я не придал этому особого значения. Я продолжил заниматься делами, а выполнив все, что намечал, помчался с Биллом в аэропорт, чтобы успеть на послеобеденный рейс в Даллас, откуда вечером отправлялся самолет в Остин.

Из транзитного зала в Далласе я позвонил Кик, и она сказала, что продолжает потеть, но в придачу к этому теперь у нее начались схватки.

- Не может быть,- недоверчиво сказал я.-

Вряд ли это настоящие схватки, детка. Скорее всего, ложная тревога.

На другом конце линии Кик сказала: "Лэнс, мне не до шуток", и у нее тут же снова начались схватки.

- Хорошо, хорошо,- сказал я.- Я уже вылетаю.

Мы сели на самолет, отправляющийся в Остин, и, после того как разместились в креслах, Стэплтон сказал: "Позволь дать тебе один маленький совет.

Не знаю, родит ли твоя жена сегодня вечером, но как только мы поднимемся в воздух, нужно будет позвонить ей еще раз".

Самолет начал выруливать на полосу, но мое нетерпение оказалось слишком сильным, чтобы ждать, пока он оторвется от земли, поэтому я позвонил ей со взлетной полосы по мобильнику.

- Как твои дела? - спросил я.

- Схватки длятся минуту и повторяются через каждые пять минут. Мне кажется, они становятся все дольше,- ответила она

- Кик, как думаешь, мы родим этого ребеночка сегодня?

- Да, по-моему, мы родим этого ребеночка сегодня.

Я выключил телефон, заказал у бортпроводника два пива. Мы с Биллом чокнулись бутылками и выпили за будущего ребенка. До Остина было всего 40 минут, но я не находил себе места до самой посадки. Как только мы сели, я позвонил ей снова. Обычно, когда Кик поднимает трубку, она говорит "алло" очень бодрым голосом. Но на этот раз ее "алло" показалось мне каким-то вялым.

- Как ты себя чувствуешь, детка? - спросил я,

стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно.

- Не очень.

- А как наши дела?

- Держимся,- ответила она.

У нее опять начались схватки. Через минуту она снова взяла трубку.

- Ты доктору звонила? - спросил я.

- Да.

- И что он сказал?

- Он сказал мне ехать в больницу сразу, как только ты вернешься домой.

- Хорошо,- сказал я.- Уже еду.

Я вдавил педаль газа в иол. Там, где разрешалось ехать со скоростью 60 километров в час, я выжимал 170. Скрежеща тормозами, я свернул на подъездную дорожку к дому, помог Кик забраться в машину и уже очень осторожно повез ее в больницу святого Давида, ту самую, где мне делали операцию.

Забудьте все, что рассказывают вам о чуде деторождения и о том, что это самое приятное событие, какое только может с вами произойти. Это была жуткая, кошмарная ночь, одна из самых худших в моей жизни, потому что я ужасно волновался за Кик, за нашего ребенка, за всех нас.

Как выяснилось, схватки продолжались уже три часа. Когда акушеры осмотрели Кик и сказали мне, как сильно расширена шейка матки, я сказал жене: "Да ты просто племенная кобыла". Больше того, ребенок неправильно лежал, поэтому Кик ощущала мучительные боли в пояснице.

Ребенок выходил попой вперед, и Кик никак не могла разродиться. У нее появились разрывы, она истекала кровью, а потом врач сказал: "Нам придется использовать вакуум". Они принесли какую-то штуку, похожую на вантуз, затем они проделали какие-то манипуляции - и ребенок выскочил, как пробка из бутылки. Это был мальчик. Люк Дэвид Армстронг появился на свет.

Когда они вытащили ребенка, он был совсем крошечный, синий и покрытый слизью. Они положили его на грудь Кик, и мы оба склонились над младенцем. Но он не кричал. Он только издал парочку тихих, похожих на мяуканье звуков. Акушеров встревожило то, что он замолчал. "Кричи",- подумал я. Прошло еще какое-то время, но Люк все еще не кричал. "Давай же, кричи". Я ощутил, как вокруг меня нарастает напряжение.

- Ему нужно немного помочь,- сказал кто-то из персонала.

Медсестра выхватила ребенка из рук Кик и унесла за угол, в другую комнату, заставленную каким-то сложным оборудованием.

Внезапно все вокруг забегали.

- Что-то не так? - обеспокоенно спросила

Кик.- Что происходит?

- Не знаю,- ответил я.

Врачи и сестры сновали туда-сюда, словно в больнице "Скорой помощи". Я держал Кик за руку и выгибал шею, пытаясь увидеть, что происходит в соседней комнате, но нашего ребеночка мне не было видно. Я не знал, что делать. Там находился мой сын, но я не хотел оставлять Кик, которой было страшно. Она все время повторяла: "Что происходит, что они с ним делают?" В конце концов я отпустил ее руку и заглянул за угол.

Они давали ему кислород, надев на лицо крошечную маску.

"Кричи, пожалуйста. Пожалуйста, прошу тебя, кричи".

Я оцепенел. В тот момент я готов был сделать все, что угодно, только бы услышать его крик, абсолютно все. После того, что я испытал в той родильной палате, все мои представления о страхе полностью перевернулись. Мне было страшно, когда у меня обнаружили рак, и было страшно, когда меня лечили, но этот страх не шел ни в какое сравнение с тем, который я испытал, когда они забрали от нас нашего ребенка. Я ощущал свою полную беспомощность, потому что на этот раз болен был не я, а кто-то другой. И этим другим был мой сын.

Они сняли маску. Он открыл ротик, скривил личико и внезапно издал протяжное и громкое "Уаааааааа!!!". Он кричал как настоящий чемпион мира по крику. Вместе с первыми звуками изменился цвет его тела, и все, похоже, успокоились. Они принесли его обратно к нам. Я держал его в руках и покрывал поцелуями.

Я его обмыл, медсестра показала мне, как его пеленать, и мы все вместе - Кик, Люк и я - перешли в большую больничную палату, по размеру почти такую же, как приличный гостиничный номер. Там стояли универсальная больничная кровать и какое-то оборудование, а также диван и кофейный столик для посетителей. Мы все вместе поспали несколько часов, а потом начали принимать посетителей. Пришли моя мать и родители Кик, а после них - Билл и Лора Стэплтоны. В этот первый день мы устроили вечеринку с пиццей. Посетители просовывали головы в дверь, чтобы посмотреть, как Кик, сидя на кровати, потягивает безалкогольное пиво "Shiner Bock" и жует пиццу.

Мы с моей матерью решили немного прогуляться по коридорам. Я никак не мог перестать думать о том, через что мне пришлось пройти при рождении Люка. Теперь я полностью понимал, что чувствовала моя мать, когда ей казалось, что она может пережить своего ребенка.

Мы прошли мимо моей старой больничной палаты. "Помнишь ее?" - спросил я.

Мы обменялись улыбками.

Остается ответить на вопрос, в какой степени я обязан своим выживанием самому себе, в какой степени науке и в какой степени чуду?

На этот вопрос у меня нет ответа. Я знаю, как много людей ждет его от меня. Но если б я мог ответить, то у нас появилось бы средство от рака и, что самое главное, мы смогли бы узнать, в чем заключается истинный смысл нашего существования. Я могу дать этим людям мотивацию, вдохновение, надежду, отвагу и совет, но не могу ответить на то, чего нам знать не дано. Я даже не хочу пытаться. Я вполне доволен тем, что остался жив и могу наслаждаться тайной.

На эту тему есть одна поучительная история.

Наводнение. Человек залез на крышу своего дома и ждет, когда его спасут. Подъезжает спасатель на моторной лодке и говорит: "Залезай, я тебя спасу".

- Нет, спасибо,- отвечает человек на крыше.-

Бог меня спасет.

Но вода поднимается все выше. Через несколько минут над ним пролетает спасательный самолет, и пилот бросает ему веревку.

- Нет, спасибо,- отказывается человек на крыше.- Бог меня спасет.

Но вода поднимается еще выше, заливает крышу, и человек тонет.

Оказавшись на небе, он встречается с Богом.

- Господи, почему ты меня не спас? - спрашивает он.

- Ты глупец,- отвечает Бог.- Я лее посылал тебе лодку, а потом еще и самолет.

Мне кажется, что мы все в чем-то похожи на этого человека на крыше. С нами происходят разные вещи, события и обстоятельства складываются тем или иным образом, а мы даже не знаем, почему это происходит и есть ли вообще во всем этом какой-то смысл. Единственное, что мы можем,- это взять на себя ответственность за свою жизнь и проявить мужество.

Каждый из нас по-разному ведет себя перед лицом смерти. Одни в нее не верят. Другие молятся. Третьи топят страх в текиле. Я перепробовал все и теперь считаю, что лучше вступить с ней в отрытую борьбу, пусть даже у нас нет другого оружия, кроме мужества. Определение мужества таково: качество духа, которое позволяет человеку не сгибаться и не испытывать страха перед опасностью.

Статистика показывает, что у больных раком детей показатели эффективности лечения выше, чем у взрослых, и, на мой взгляд, это может быть связано с их естественным безотчетным мужеством. Иногда кажется, что маленькие дети больше подготовлены к борьбе с раком, чем взрослые. Дети - это очень решительные маленькие люди, с которыми не нужно вести долгих подбадривающих разговоров. Взрослые слишком много знают о поражениях; они более циничны, покорны и боязливы. Дети говорят: "Я хочу играть. Давай, лечи меня быстрей". Это все, чего они хотят.

Когда после "Тур де Франс" компания "Wheaties" решила поместить мое фото на коробке с детским сухим завтраком, я спросил, сможем ли мы провести пресс-конференцию в детской раковой палате той самой больницы, где родился мой сын. Когда я общался с детьми и подписывал автографы, один маленький мальчик схватил коробку с пшеничными фигурками и встал передо мной, прижимая ее к груди.

- Можно я ее возьму? - спросил он.

- Да, бери. Она твоя.

Он еще немного постоял, разглядывая коробку, а затем посмотрел на меня. Я понял, что мое сходство с человеком на коробке его поразило.

Затем он спросил:

- Какой они формы?

- Что? - переспросил я.

- Какой они формы?

- Это фигурки. Они все разной формы.

А,- сказал он,- понятно.

Как видите, его волновал не рак. Его волновала форма фигурок.

Если дети обладают способностью игнорировать логику и статистику, то, может быть, нам всем следует у них поучиться. Когда вы думаете об этом, что вам еще остается, кроме как надеяться? У нас есть два выхода - как с медицинской, так и с эмоциональной точки зрения: сдаться или бороться изо всех сил.

После выздоровления я спросил доктора Николса, каковы на самом деле были мои шансы.

- Ты был в очень плохом состоянии,- ответил он и сказал, что мой случай был одним из самых тяжелых в его практике.

Я спросил:

- Насколько тяжелым? У меня было меньше

50 процентов?

Он отрицательно покачал головой.

- Меньше двадцати?

Он снова покачал головой.

- Меньше десяти?

Он продолжал качать головой.

Только когда я дошел до 3 процентов, он кивнул.

В этой жизни возможно все. Вам могут сказать, что у вас 90, или 50, или 1 процент вероятности остаться в живых, но вы должны поверить в этот процент и бороться. Под борьбой я имею в виду необходимость вооружиться доступной информацией, узнать мнение другого специалиста, третьего, а если нужно, и четвертого. Вы должны понять, какой враг поселился в вашем теле и какими средствами можно его победить. Еще один установленный факт: при раковых заболеваниях у информированных и сильных духом пациентов выше показатели выживаемости.

Что, если б я проиграл? Что, если б рак вернулся снова? Я верю, что даже в этом случае смог бы извлечь из этой борьбы какую-то пользу, потому что за оставшееся мне время я стал бы более совершенным, сострадательным, разумным человеком и, следовательно, более живым. Единственное, в чем меня безоговорочно убедила болезнь - больше, чем моя спортивная карьера,- так это в том, что мы намного лучше, чем сами о себе думаем. У нас есть нереализованные способности, которые проявляют себя только в критические моменты.

Так что если у такого страдания, как рак, есть какое-то предназначение, то, на мой взгляд, оно должно заключаться в одном - сделать нас лучше. Я твердо убежден в том, что рак не является предвестником смерти. Я предпочитаю другое определение: это часть жизни. Однажды, в период ремиссии, когда мне пришлось сидеть и ждать, вернется рак или нет, я составил акроним из слова CANCER: Courage (мужество), Attitude (психологическая установка), Never give up (крепость духа), Curability (возможность выздороветь), Enlightenment (просвещенность), Remembrance of my fellow patients (поддержка моих товарищей по несчастью).

В одном из наших разговоров я спросил доктора Николса, почему он выбрал онкологию, такую сложную область медицины. "Возможно, по той же самой причине, что и ты - велосипед",- ответил он. Этими словами он хотел сказать, что рак в медицине - это все равно что "Тур де Франс" в велоспорте.

"Бремя рака невыносимо тяжело, но какого более сильного испытания может пожелать врач? - сказал он.- Спору нет, он убивает волю и приводит в уныние, но даже когда ты не излечиваешь людей, ты все равно помогаешь им. Если ты не можешь добиться успеха в лечении, то хотя бы можешь помочь им одержкать моральную победу над болезнью. Ты очень близко общаешься с людьми. В онкологии больше социальных моментов, чем в любой другой области медицины. К раку нельзя привыкнуть, но можно проникнуться уважением к тому, как люди с ним сражаются, к силе их духа". "Ты этого еще не знаешь, но нам очень повезло",- написал один из моих товарищей по болезни.

Поэтому, когда слова кажутся малообещающими и мрачными, а человеческая натура - ничтожной, я достаю водительские права, рассматриваю фотографию на них и думаю о Латрис Хэйни, Скотте Шапиро, Крейге Николсе, Лоуренсе Эйнхорне и о маленьком мальчике, которому в сухих завтраках нравится форма фигурок. Я думаю о своем сыне, воплощении своей второй жизни, который дает мне еще один стимул жить.

Иногда я просыпаюсь среди ночи и чувствую, что мне его не хватает. Тогда я достаю его из кроватки, переношу на свою постель и кладу себе на грудь. Каждый его крик доставляет мне наслаждение. Он откидывает назад крошечную головку, его подбородок вздрагивает, пальчики начинают хватать воздух, и потом я слышу его крик. Он кажется мне криком жизни. "Молодец,- подбадриваю его я.- Давай, кричи громче".

Чем громче он кричит, тем шире я улыбаюсь.

Глава одиннадцатая

ВЫСТУПЛЕНИЕ НА БИС

Боль - явление временное. Она может длиться минуту, час, день или год, но в конце концов она утихнет и уступит место чему-нибудь другому. Но если я брошу спорт, боль будет мучить меня вечно. Такая капитуляция, пусть даже она будет самым ничтожным из поражений, наложит отпечаток на всю мою оставшуюся жизнь. Поэтому, когда у меня появляется желание уйти из спорта, я спрашиваю себя, чем я буду жить? Готовность встретиться с этим вопросом и найти в себе силы продолжать борьбу - это истинная награда, которая для меня важнее любого приза, и в этом мне предстояло неоднократно убедиться в сезоне 2000 года. Теперь вы уже поняли, что я предпочитаю боль. Почему? Потому, что она разоблачает сама себя, вот почему. В каждой гонке есть момент, когда гонщик вступает в борьбу со своим главным соперником и понимает, что этот соперник он сам. Самый большой интерес у меня вызывают те моменты гонки, когда я испытываю самую сильную боль, и каждый раз я с нетерпением жду, как отреагирует мое тело. Откроются ли мне самые потаенные мои слабости или самые скрытые достоинства? Каждый раз мне приходится отвечать на один и тот же вопрос: смогу ли я закончить гонку? Можно сказать, что боль - это избранный мною путь изучения человеческого сердца.

Я не всегда выигрываю. Иногда самое большое, что я могу сделать,- это просто доехать до финиша. Но я чувствую, что с каждой гонкой моя способность к выживанию повышается. Вот почему я кручу педали изо всех сил, даже когда мне это не нужно. Я не хочу жить вечно, я готов умереть, после того как проживу отмеренный мне срок, но до тех пор я собираюсь крутить педали своего велосипеда - и не исключаю, что мне суждено на нем умереть.

Каждый год, когда я снова сажусь на велосипед и пытаюсь выиграть очередной "Тур де Франс", становится для меня еще одним годом, прожитым вопреки болезни. Возможно, именно поэтому для меня была так важна вторая победа в "Тур де Франс"; ведь для меня велоспорт - это то же самое, что жизнь. Я хотел выиграть еще один "Тур", и хотел потому, что никто не считал меня способным это сделать. Все решили, что мое возвращение в 1999 году само по себе уже было достаточным чудом. Но я больше не относился к своей велосипедной карьере как к возвращению в спорт, я стал считать ее подтверждением и продолжением правильности того, что я делаю как человек, переживший рак.

Посвятить себя чему-нибудь меньшему, чем повторению успеха в "Туре", было бы равносильно капитуляции. Выступление на бис не обещало быть легким, но именно этим мне и нравилась такая попытка. С момента победы в 1999 году в моей жизни появилось больше забот и обязанностей, и все они только радовали. Я стал молодым отцом, а на фронте борьбы с раком вел себя активно, как никогда. Кроме того, у меня появились новые рекламные и корпоративные обязанности, особенно по отношению к тем спонсорам, которые меня поддержали. Некоторые пессимисты посчитали, что я буду слишком занят или недостаточно силен, чтобы выиграть самую трудную гонку в мире второй раз подряд. Но больше всего в жизни я ненавижу слышать, что я чего-то не могу. Говорить такое мне - это самый лучший способ заставить меня этого добиться.

Во всех прогнозных дискуссиях на тему "Тура-2000" я фигурировал в качестве счастливчика, перевернутой страницы истории, героя сентиментальной сказки о чудесном избавлении от рака, первого американца, которому удалось выиграть "Тур" на американском велосипеде и в составе американской команды.

Они прочили победу кому угодно. Они называли имена выдающихся гонщиков, пропустивших "Тур-1999": немца Яна Ульриха, который в то время залечивал травмы, и чемпиона мира итальянца Марко Пантани, который на время покинул спорт из-за допингового скандала. Называли чрезвычайно опасного горняка француза Ришара Виранка, Абрахама Олано и Александра Цулле. Если мое имя и упоминалось, то только в связи с Пан-тани, Ульрихом и тем фактом, что я не смог бы выиграть "Тур", если бы они в нем участвовали. Но теперь мы все, здоровые и в хорошей форме, собирались участвовать в "Туре 2000", и это событие обещало стать самой жаркой гонкой десятилетия. На этот раз все - все самые сильные мои конкуренты - выстроятся на линии старта.

Единственными, кто действительно верил в то, что у меня есть шансы, были мои товарищи по команде "U. S. Postal", но и они сомневались, смогу ли я защитить титул после весеннего падения, одного из самых эффектных за всю мою карьеру. Мы снова использовали методику тренировочных сборов и провели две полные недели в апреле и мае, тренируясь всей командой на французских пиках и изучая маршруты, по которым предстояло ехать.

Пятого мая мы отправились на очередную изнурительную тренировку в Пиренеи. Мы практиковались на горе Отакам - самом тяжелом подъеме на трассе "Тура-2000". Было очень жарко, и поэтому на пути к вершине я снял шлем и передал его помощнику команды, ехавшему в машине сопровождения. Когда мы начали скоростной спуск, я попросту забыл взять шлем обратно.

Внезапно мое переднее колесо наскочило на камень, и шина сразу же лопнула. Руль вырвался из рук. Дорога была узкой, велосипеду некуда былоnдеваться, и он въехал в подпорную стенку. Я врезался в стену головой. Свет, казалось, взорвался и померк.

Рядом со стеной на зеленой траве стоял стол для пикника. За столом сидели двое туристов из Французской Канады, муж и жена, которые, по милости судьбы, оказались врачами. Я врезался в стену меньше чем в 3 метрах от них.

Лежа под стеной, я быстро проверил руки и ноги, чтобы убедиться, что ничего не сломал, и понял, что у меня ничего особенно не болит - за исключением головы. В ушах звенело, но все же я смог расслышать, как врачи говорили мне не вставать. Вся правая сторона лица уже начала распухать. Пока я лежал, Йохан вызывал по мобильнику "скорую", а врачи прикладывали к моей голове лед. После того как Иохан сделал звонок, джентльмен из Французской Канады сообщил ему, что мне невероятно повезло.

- Судя по звуку удара головы о стену, я был абсолютно уверен, что, подойдя сюда, увижу труп,- сказал он.

Когда я услышал его слова, мне стало дурно. Наконец прибыли парамедики. Они ощупали меня с головы до ног и сказали, что меня нужно отвезти в Лурд на обследование. Машина "скорой помощи" доставила меня в больницу, где я провел ночь. Затем я вернулся домой в Ниццу, чтобы пару недель отлежаться. Я валялся на диване с огромным синяком под глазом и ждал, когда моя голова уменьшится до нормальных размеров. Кик меня,nконечно, жалела, но ей совсем не понравилась моя ребяческая выходка со шлемом. "Я же кошка,- попробовал отшутиться я.- Это была моя вторая жизнь".

Месяцем позже я вернулся на Отакам один (если не считать Йохана), чтобы закончить пробный заезд. Ситуация была потенциально опасной, и я хотел избавиться от любой нерешительности, которую мог почувствовать на месте падения. День был холодным и дождливым, и мне пришлось четыре часа изо всех сил крутить педали, чтобы добраться до вершины. Йохан остановил машину рядом со мной и протянул мне свитер и горячий шоколад.

- Отличная работа. А теперь можешь согреться,- сказал он. Но я посчитал, что делать это ещеnрано.

- Мне кажется, я не совсем понял подъем,-

сказал я.

- Что ты имеешь в виду?

Я хотел сказать, что не полностью его освоил; у меня не было уверенности в том, что я смогу достаточно успешно с ним справиться. Это был волнообразный подъем, некоторые отрезки которого были намного круче других. Чтобы полностью понять его, нужно выяснить, где тебе придется больше всего помучиться, чтобы заранее собраться с духом; где можно будет немного отдохнуть и где лучше всего атаковать.

- Что ты собираешься сделать? - спросил Йохан.

- Собираюсь пройти его еще раз,- ответил я.

Так я и поступил. Мы спустились вниз, и я еще раз прошел весь подъем - еще четыре часа изматывающей работы. Я совершенно уверен, что оказался единственным дураком на свете, который пожелал заехать на эту гору в такую погоду - причем не один раз, а два. Но именно в этом и заключался весь смысл моего поступка.

По большому счету, дело было вовсе не в травме. Через несколько дней я уже снова начал тренироваться и вскоре чувствовал себя очень даже неплохо. Больше всего я боялся, что могу слишком рано выложиться и тогда у меня не останется достаточно сил, чтобы достойно закончить "Тур".

За время "Тура-2000" нам предстояло объехать границы Франции против часовой стрелки и выдержать несколько из самых трудных этапов, на которых кому-либо из нас когда-либо доводилось ехать. Мы должны были стартовать в "Футюроско-пе" с разделки длиной чуть больше 16 километров. Дальше шла серия равнинных этапов, где опять будут доминировать спринтеры, и лишь потом - во всяком случае, для меня - должна была начаться настоящая борьба, когда на десятом этапе нам предстояло приступить к штурму Пиренеев.

Прибытие в "Футюроскоп" было связано со странными ощущениями. Казалось, что я побывал там всего несколько дней назад, хотя прошел уже целый год. Было похоже, что время обратилось вспять, и ощущение дежавю усиливалось тем, что мы остановились в той же самой гостинице, где нас разместили годом раньше. С одной стороны, этоnвселяло надежду: я почувствовал себя так, словно знаю, как выиграть "Тур де Франс". Мои товарищи по команде испытывали то же самое; большинство из нас уже четвертый год выступали за "U. S. Postal", и если вначале у нас не было ничего, кроме пары разбитых трейлеров, то теперь в нашем распоряжении находился целый караван грузовиков и автобусов, набитых всем, что способствует хорошему настроению.

Единственное, чего обязательно следует ожидать от каждого "Тура",- это неожиданности. За три недели гонки обязательно будут внезапные атаки, нелепые падения и неожиданные лидеры. "Футюроскоп" доказал это сразу же, когда мой старый друг шотландец Дэвид Миллар увел желтую майку у меня из-под носа.

Для всех 180 гонщиков день начался одинаково-с анализа крови. В стартовом лагере я услышал, что троих гонщиков дисквалифицировали по причине слишком высокого гематокрита, что можно было считать началом нового допингового скандала - темы, которая уже давно навязла в зубах. Но затем меня ожидала история с Милларом, бесшабашным поджарым 23-летним гонщиком, эксцентричным, но добродушным, с огромным потенциалом. Большой любитель развлечений, он взял в привычку праздновать каждый Новый год в новой стране. В "Туре" он участвовал впервые, но никто бы этого не сказал, глядя на то, как он, работая ногами как сваебойная машина, проехал эту разделку за 19:03. Я очень надеялся на повторение прошлогоднего успеха в первой разделке, но, увидев время Дэвида, внезапно понял, что сделать это будет гораздо труднее, чем я ожидал.

Подошла моя очередь. На вершине первого холма у меня было чуть больше 4 секунд преимущества над временем Миллара и Ульриха. Но потом трасса свернула в какие-то виноградники и поля подсолнухов, где мне пришлось бороться с резкими порывами ветра. Когда я доехал до контрольной точки на половине дистанции, мое время оказалось уже на 3 секунды хуже, чем у Миллара. Я увеличил ка-денс и за четыре километра до финиша снова обошел Миллара примерно на секунду, но к тому времени уже почти выдохся. Последний километр запомнился кошмарной смесью невыносимой жары и боли, а когда линия финиша осталась позади, мой результат высветился на гигантском экране, установленном в зоне финиша. Я посмотрел на свое время, а потом - на время Миллара. Он удержался на первом месте, выиграв у меня секунду. Когда Дэвид увидел, что победил, он не смог сдержать слез радости. В тот вечер он лег спать прямо в желтой майке. Известие об этом помогло мне смягчить горечь разочарования, а дополнительным облегчением послужил тот факт, что нашей команде "Postal", по крайней мере, не придется отстаивать желтую майку. Мы были рады, что забота об этом ляжет на плечи Дэвида и его команды "Cofidis".

Петля "Тура" повела нас по дорогам"! на Лимож. Тайлер Хэмилтон упал в первый же день, когда по непонятной причине пелоотон был поражен эффектом домино и все ударилин по тормозам. Тайлеру пришлось тормозить на скорости 96 километров в час, и он перелетел через руль велосипеда. Мы думали только о том, как избежать травм. Самым серьезным источником опасности оказалась для нас машина французского телеоператора, которая чуть не смела всю нашу команду с дороги во время тренировки.

Нам удалось проехать первые этапы целыми и невредимыми, и никто из наших ребят не потерял времени на падениях. Правда, в середине первой недели мы все же были на волоске от катастрофы. Это произошло во время сложной командной разделки, на этапе от Нанта до Сен-Лазароа. В командной гонке с раздельным стартом время пересечения финишной линии определяется по пятому члену команды. Затем это время добавляемся к общему времени каждого гонщика. Нам нужсно было финишировать группой из пяти человек, иначе я мог потерять значительное количество времени, а это могло сильно повлиять даже на конечНЬ1й peзультат.

На въезде в Сен-Лазар нужно было проехать по огромному арочному мосту через Луару, профиль которого был эквивалентен тяжелому подъему. Когда мы поднимались к середине моста, налетел сильнейший шквал с порывами ветра скоростью до 80 километров в час. Еще хуже было то, что ветер оказался боковым. Его рев был таким сильным, что мы не слышали друг друга. Когда Фрэнки Эндрю крикнул: "Давай помедленней!", никто из нас - включая меня в голове группы - ничего не услышал. Только благодаря нечеловеческим усилиям Фрэнки и Тайлер смогли снова влиться в группу и прийти к финишу вместе с нами. Мы оказались вторыми, но посмотрите, как дорого это могло обойтись: из-за неслаженной командной работы Цулле проиграл в тот день 10 минут, а Эскартин 2. Для них борьба чуть не закончилась, даже не начавшись.

Спринтерские этапы между городами Лимож и Дакс проходили на изнурительно высокой скорости - 49 километров в час. Огромную работу проделали Тайлер и мой новый товарищ по команде Вячеслав Екимов. Временами в эти первые дни лил такой сильный дождь, что в очках ничего не было видно.

Пелотон занимался обычным склочничеством и политиканством. Команда "ONCE" обвинила нас в злонамеренных попытках придержать их лидера, Жалабера, чтобы обеспечить мое лидирующее положение. Днем позже возглавлявший пелотон Жа-лабер остановился, чтобы "полить цветочки". По неписаному правилу, когда лидер оправляется, никто не атакует, но тогда кто-то все же пошел в атаку, и разгневанный пелотон тут же съел беглеца, чтобы другим было неповадно.

На девятом этапе Тайлер упал во второй раз, оказавшись жертвой эффекта домино во время массового завала. Приземление на руль чужого велосипеда стоило ему огромного синяка на груди. Но наконец равнинные этапы остались позади, и мы могли вздохнуть с облегчением: никаких серьезных травм и потерь времени. Я располагался там, где хотел, притаившись на шестнадцатом месте, впереди всех серьезных конкурентов в генеральной классификации, выигрывая 43 секунды у Ульриха, 4:05 у Цулле, 5:12 у Пантани и 5:32 у Виранка.

Пришла пора подниматься в горы. Впереди виднелись грозные Пиренеи с туманами, температурой 5-10°С, с памятью о моем весеннем падении и контузии, с тяжелейшим подъемом на десятом этапе до высокогорного городка Отакам и 13 - километровым финишем в гору. Когда в то утро я проснулся в Дасе, шел дождь, и я решил, что такая погода как нельзя лучше подходит для атаки - главным образом потому, что никому другому она не нравилась. Дождь сопровождал нас на девяти из десяти пройденных этапов, и я был не против, чтобы он не кончался никогда. К тому же я верил в то, что никто в мире не подготовлен к страданиям лучше меня. "Это будет мой день",- подумал я.

Но я не принимал в расчет баска Хавьера Очоа, который предпринял легендарную атаку длиной в день. Через час после старта Очоа с двумя другими гонщиками ушли в отрыв на холмах и выиграли у пелотона 17 минут. Чем выше мы поднимались в горы, тем сильнее все дрожали под ледяным дождем. К тому времени как мы подъехали к подъему на Отакам, я все еще уступал Очоа больше 10 минут, и у меня больше не осталось никого из помощников, потому что все были измотаны непогодой и долгой погоней.

Когда передо мной вырос Отакам, я сказал себе, что подъем станет для меня шансом, а не препятствием. Именно на нем лидер этапа, Очоа, должен был, наконец, выбиться из сил, и именно там я надеялся его обойти. Другие гонщики думали так же, особенно Пантани и Ульрих, которые собирались разоблачить меня как случайного выскочку, неспособного повторить свою победу. Для них и для меня настал час встретиться в горах, чтобы поме-ряться силами в очной борьбе.

Пантани атаковал первым, всего через километр после начала подъема. Цулле рванул за ним. Я быстро встал на педалях и догнал заднее колесо Пантани. Увеличив каденс, я обошел Цулле и Пантани за 10 километров до финиша. Посидев с минуту на седле, я снова вскочил и настиг группу из семи других гонщиков, в числе которых был Виранк. Я занял место в голове группы, немного проехал с ними, а потом снова нажал на педали. Теперь между мной и Очоа больше никого не было. Мы остались наедине с подъемом. Я прибавил скорость.

Иохан диктовал мне в ухо время и расстояние: Очоа опережал меня на 4:58 за 5 километров до финиша. За 3 километра разрыв сократился до 3:21. За 2 километра до финиша я отставал на 2:14.

Я хотел выиграть этап. Но впереди меня ехал Очоа, который демонстрировал невероятное мужество. К тому времени он сохранял лидерство на протяжении 150 километров, мы уже полчаса штурмовали крутые склоны Отакама, но он отказывался сдаваться, даже несмотря на то, что чуть не падал с велосипеда от изнеможения. Догнать его было невозможно.

Он пересек линию финиша на 41 секунду раньше меня. Я посвятил ему величайшую погоню в моей жизни: он начал этот финишный подъем с преимуществом в 10:30, и я отыграл почти 10 минут, но этого оказалось недостаточно. У меня не хватило духу - или сил,- чтобы расстроиться, я мог только отдать должное героизму Очоа.

Я получил то, что хотел - желтую майку лидера в генеральной классификации и значительное преимущество над ближайшими преследователями. У Эскартина я выигрывал 1:20, у Цулле - 3:05, у Ульриха - 3:19 и у Пантани - 5:10. Я показал себя в компании других победителей "Тура", и сделал это во время подъема на легендарный Отакам. Кроме того, даже несмотря на то, что я не стал победителем этапа, по значительности мой результат не уступал подъему на Сестриер в прошлом году.

Однако впереди меня ждал еще один из самых тяжелых подъемов в мире - подъем к вершине Мон-Ванту, пику высотой 1908 метров, где почти нет воздуха для нормального дыхания. Вершина Мон-Ванту представляет собой безжизненный, ветреный и покрытый кратерами лунный пейзаж. Ее боялись все. Мой друг, легендарный Эдди Мерке, выиграл этап до пика Мон-Ванту в 1970 году, но почти сразу после финиша отключился, и ему пришлось давать кислород и вызывать "скорую". И конечно, все, кто имел отношение к велоспорту, помнили трагическую судьбу британца Томми Симпсона, который умер на этом подъеме в 1967 году. Недалеко от вершины у Симпсона не выдержало сердце, что потом объяснили употреблением алкоголя и амфетаминов. Но и сама гора, несомненно, тоже сыграла свою роль в этой смерти.

Этап был сравнительно коротким - всего 149 километров, но заканчивался он мучительным крутым подъемом длиной 21 километр. Позднее я где-то слышал, что посмотреть на то, как мы будем штурмовать Мон-Ванту, собралось больше 300 тысяч зрителей. На первом, равнинном участке я ехал в группе с шестью другими гонщиками, включая Ульриха, Виранка и Пантани. Тут собрались самые сильные гонщики этого "Тура". Примерно за 5 километров до вершины Пантани атаковал. Я вскочил на педали и погнался за ним. Через 2 километра я его достал. На своем плохом итальянском я сказал Пантани: "Vince!", что означает: "Ты можешь победить. Давай, жми".

Но Пантани понял меня неправильно. Ему показалось, что я сказал: "Vitesse", что по-французски означает "пошевеливайся". Он решил, что я над ним насмехался.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: