Глава 36 Интерес Бабаджи к Западу

– Учитель, вы когда-нибудь встречали Бабаджи?

Была тихая летняя серампурская ночь, я и Шри Юктешвар сидели рядом на балконе второго этажа его дома, огромные звезды тропиков мерцали у нас над головой.

– Да, – учитель улыбнулся моему прямому вопросу, глаза его выразили почтение. – Три раза я был благословен лицезрением бессмертного гуру. Наша первая встреча произошла в Аллахабаде на кумбха мела.

Религиозные праздники, устраиваемые в Индии с незапамятных времен, известны как кумбха мела, они постоянно сохраняли духовные цели в поле зрения масс. Миллионы набожных индусов собираются раз в двенадцать лет для того, чтобы встретиться с садху, йогами, свами и аскетами всякого рода. Есть много отшельников, которые никогда не покидают своих уединенных убежищ, исключая лишь посещение мела (ярмарки), чтобы даровать свое благословение мирским мужчинам и женщинам.

"Во время первой встречи с Бабаджи я еще не был свами, – продолжал Шри Юктешвар, – но уже получил посвящение в крию от Лахири Махасая. Он надоумил меня посетить мела, собиравшуюся в январе 1894 года в Аллахабаде. Я впервые видел кумбха и был немного ошеломлен шумом и гомоном толпы. Ищущим взглядом озираясь по сторонам, я не заметил ни одного лика озаренного учителя. Перейдя через мост, на берегу Ганга я заметил одного знакомого, стоящего поблизости и протягивающего чашу нищего.

«О, этот базар не что иное, как хаос шума и нищих, – разочарованно подумал я. – Я не удивлюсь, если западные ученые, терпеливо расширяющие границы своего познания для практического блага человечества, милее Богу, чем эти бездельники, исповедующие религию, но больше всего думающие о подаянии».

Мои размышления по поводу социальных реформ были прерваны голосом саньясина, остановившегося предо мной.

– Господин, – сказал он, – вас зовет один святой.

– Кто он?

– Подойдите и посмотрите сами.

Не без колебания последовав этому лаконичному совету, я вскоре оказался около дерева, ветви которого укрывали гуру с небольшой группой учеников. Необычный с виду учитель, светлый, с темными, но яркими глазами, поднялся при моем приближении и обнял меня.

– Добро пожаловать, свамиджи, – нежно сказал он.

– Господин, – настойчиво возразил я, – я не свами.

– Те, которым я божественно указал даровать титул свами, никогда не отвергают его.

Святой обратился ко мне просто, но в словах его звучала глубокая уверенность истины, и я был тут же охвачен волной духовного блаженства. Улыбнувшись внезапному возвышению в древний монашеский орден[¹], я склонился у стоп явно великой и ангельской сущности в образе человека, воздавшего мне такую честь.

Бабаджи – а это был именно он – жестом показал мне на место под деревом рядом с собой. Он был крепок и молод и походил на Лахири Махасая. Хотя я часто слышал о необычайном сходстве внешности двух учителей, оно не поразило меня. Бабаджи способен воспрепятствовать возникновению любой конкретной мысли в уме человека. Видимо, великий гуру хотел, чтобы я чувствовал себя непринужденно в его присутствии и не был одержим благоговейным страхом, узнав, кто он.

– Что ты думаешь о кумбха мела?

– Я весьма разочарован увиденным, господин, – сказал я и поспешно добавил: – Пока не встретился с вами. Святые и эта суета как-то не подходят друг другу.

– Дитя мое, – сказал учитель, хотя на вид я был в два раза старше его, – за ошибки многих не осуждай всего. Все на земле смешанной природы, как смесь сахара с песком. Будь как мудрый муравей, который отбирает лишь сахар, а песок оставляет нетронутым. Хотя многие садху, находящиеся здесь, еще блуждают в иллюзии, тем не менее мела благословлена немногими осознавшими Бога.

Ввиду своей собственной встречи с этим возвышенным учителем я охотно с ним согласился.

– Господин, – заметил я, – мне думалось о людях науки Запада, намного превосходящих разумом большинство из собравшихся здесь, они живут в далекой Европе и Америке, исповедуя разные веры и не ведая о подлинном значении такого мела, как теперешний. Это люди, которые могли бы извлечь огромную пользу из встреч с учителями Индии. Но, несмотря на высокие интеллектуальные достижения, многие представители Запада преданы неприкрытому материализму. А другие, знаменитые в науке и философии, не признают единую основу разных религий. Вера их служит непреодолимым барьером, грозящим отделить их от нас навсегда.

– Я видел, что Запад тебя интересует так же, как и Восток. – На лице Бабаджи отразилось одобрение, – Я чувствовал, как сердце твое болит за всех людей, восточных или западных. Именно поэтому я и призвал тебя сюда. Восток и Запад должны найти золотую середину – путь активности в соединении с духовностью, – продолжал он. – Индии есть чему поучиться у Запада в отношении материального прогресса, в свою очередь, Индия может научить Запад универсальным методам, благодаря которым он будет в состоянии упрочить религиозные убеждения на неколебимых основах йоговской науки. Ты, свамиджи, должен сыграть определенную роль в наступлении гармоничного взаимообмена между Востоком и Западом. Через несколько лет я пошлю тебе одного ученика, которого ты сможешь обучать для распространения йоги на Западе. Вибрации множества духовно ищущих душ оттуда текут ко мне. Я чувствую потенциальных святых в Америке и Европе, ожидающих пробуждения".

В этом месте рассказа Шри Юктешвар обратился ко мне и, посмотрев в глаза, сказал улыбаясь в свете луны:

– Сын мой, ты и есть тот самый ученик, которого несколько лет назад Бабаджи обещал мне послать.

Я был счастлив узнать, что Бабаджи направил мои стопы к Шри Юктешвару, но мне все-таки было трудно представить себя на далеком Западе, вдали от любимого гуру и простого мира его уединенного жилища.

"Потом Бабаджи заговорил о Бхагавадгите, – продолжал Шри Юктешвар, – к моему удивлению, несколькими словами похвалы он показал, что ему был известен факт написания мною толкования Гиты.

– По моей просьбе, свамиджи, сделай, пожалуйста, еще одно дело, – сказал великий учитель, – Не напишешь ли ты небольшую книгу о единой основе Христианского и Индусского Писания? Покажи параллельными ссылками, что вдохновенные сыны Божии говорили одни и те же истины, не затуманенные сектантскими разногласиями людей.

– Магарадж[²], – неуверенно возразил я, – в состоянии ли я буду выполнить это указание?

Бабаджи тихо засмеялся.

– Сын мой, к чему сомнение? – уверенно сказал он. – Чьих рук все это дело и кто свершитель всех действий? Что бы Господь ни побудил меня сказать, это обязательно претворится в жизнь как Истина.

Я счел себя уполномоченным на это благословением святого и согласился написать книгу. Чувствуя, что пора уходить, я неохотно поднялся со своего сиденья из листьев.

– Ты знаешь Лахири? – спросил учитель, – Он великая душа, не правда ли? Расскажи ему о нашей встрече. – Затем он передал мне весть для Лахири Махасая.

Когда я скромно преклонил колени, прощаясь, святой по-доброму улыбнулся.

– После того как книга будет закончена, я навещу тебя, – пообещал он. – А пока до свидания.

На следующий день я оставил Аллахабад и сел на поезд в Бенарес. Придя домой к моему гуру, я без промедления рассказал историю о чудесном святом на кумбха мела.

– О, неужели ты не узнал его? – В глазах Лахири Махасая играли смешинки. – Я вижу, что ты не мог узнать, так как он воспрепятствовал тебе. Он и есть мой несравненный гуру, небесный Бабаджи!

– Бабаджи! – повторил я, охваченный благоговейным трепетом. – Йоговский Христос Бабаджи! Видимый невидимый спаситель Бабаджи! О, если бы я мог вернуть прошлое и еще раз побыть в его присутствии, чтобы ощутить блаженство у его лотосных стоп!

– Ничего, – утешительно сказал Лахири Махасая. – Он же обещал повидать тебя вновь.

– Гурудев, божественный гуру просил передать вам весточку: «Скажи Лахири, что запас силы на эту жизнь истощается, он почти кончился».

Едва я произнес эти загадочные слова, тело Лахири Махасая затрепетало, как от электрического разряда. В один миг все в нем стихло, улыбающееся лицо стало невероятно суровым. Тело побледнело и стало как деревянная статуя, сидящая мрачно и недвижно. Я был смущен и встревожен. Никогда в жизни я не видел, чтобы это радостная душа являла такую суровость. Другие присутствующие ученики со страхом впились в него глазами.

Три часа прошло в молчании. Потом Лахири Махасая вернулся к своей естественной бодрой манере поведения и тепло обратился к каждому из чела. Все облегченно вздохнули.

По реакции учителя я понял, что весть Бабаджи, несомненно, была сигналом, по которому Лахири Махасая узнал, что тело его скоро умрет. Внушавшее ужас молчание доказывало, что мой гуру, контролируя свою сущность, отсек последнюю ниточку привязанности к материальному миру и ушел в вечно живое тождество в Духе. Замечание Бабаджи выражалось иными словами: «Я всегда буду с тобой».

Хотя Бабаджи и Лахири Махасая были всеведущи и не имели необходимости общаться друг с другом через меня или кого-либо иного, но великие часто снисходят до исполнения той или иной роли в человеческой драме. Время от времени они передают пророчества через посланцев обычным путем, для того чтобы впоследствии у широкого круга людей, узнавших об этом, осуществление этих слов могло вызвать большую веру в Бога.

Вскоре я оставил Бенарес и в Серампуре взялся за работу над книгой о Писаниях, о которой просил Бабаджи, – продолжал Шри Юктешвар. – Не успел я приняться за дело, как уже был в состоянии сочинить стих, посвященный бессмертному гуру. Мелодичные строки без усилий текли из-под пера , хотя никогда ранее я не брался за санскритскую поэзию. В ночной тиши я занялся сравнением Библии и Писаний Санатана дхармы[³]. Приводя слова благословенного Господа Иисуса, я показывал, что учения Его по существу едины с откровениями Вед. К моему утешению, книга Святая наука была закончена в короткое время, это привело меня к пониманию, что такая скорость была следствием милостивого благословения моего парамгуру[⁴] магараджа.

Утром, после своих литературных усилий, – продолжал учитель, – я отправился сюда на Рай гхат, чтобы искупаться в Ганге. Гхат был пуст, и я немного постоял, наслаждаясь живительным покоем. После погружения в искрящиеся воды я собрался домой. Единственным звуком в тишине было шуршание и шлепанье в ритм каждому шагу омытой в Ганге ткани. Когда я прошел мимо большого баньянового дерева у реки, какой-то сильный импульс заставил меня оглянуться. Там, в тени баньяна, в окружении нескольких учеников сидел великий Бабаджи!

– Приветствую тебя, свамиджи! – прозвучал чарующий голос учителя, убедив меня, что я не сплю. – Я вижу, ты успешно завершил работу над книгой. Как я и обещал, я здесь, чтобы поблагодарить тебя.

С бьющимся сердцем простерся я у его стоп.

– Парам-гуруджи, – умоляюще сказал я, – не почтите ли вы и ваши чела своим присутствием мой находящийся поблизости дом?

Высочайший гуру, улыбаясь, отказался.

– Нет, дитя, – сказал он, – мы люди, которым нравится тень деревьев, это место для нас вполне удобно.

Подождите пожалуйста, немного, учитель, – я умоляюще взглянул на него, – Я мигом вернусь с кое-какими сладостями[⁵].

Когда через несколько минут я вернулся с блюдом различных лакомств, увы, баньян более не укрывал своей тенью небесную группу. Я все обыскал вокруг гхата, но сердцем знал, что маленькая группа уже улетела на крыльях эфира.

Я обиделся до глубины души. «Если даже мы снова встретимся, то не стану с ним разговаривать, – уверял я себя. – С его стороны нехорошо было оставить меня так внезапно». Это была, конечно, обида любви, и ничто иное. Несколько месяцев спустя я посетил Лахири Махасая в Бенаресе. Когда я вошел в его маленькую гостиную, гуру, улыбаясь, сказал:

– Заходи, Юктешвар. Не встретил ли ты только что на пороге моей комнаты Бабаджи?

– Да неужели? Нет, не встретил, – удивленно ответил я.

– Иди сюда, – Лахири Махасая мягко коснулся моего лба, и я тут же увидел у двери фигуру Бабаджи, подобную цветущему лотосу.

Я вспомнил прежнюю обиду и не поклонился. Божественный гуру смотрел на меня непроницаемым взглядом:

– Я тебе неприятен? – Господин, как же мне будет приятно? – ответил я. – Из воздуха вы появились с вашей магической группой и в воздухе рассеялись.

– Я сказал тебе, что увижусь с тобой, но не говорил, сколь долго я с тобой пробуду, – тихо рассмеялся Бабаджи. – Уверяю, ты был так возбужден, что от взрыва твоего неистовства я совсем растворился в эфире.

Меня сразу удовлетворило это нелестное разъяснение. Я склонился к его стопам, всевышний гуру доброжелательно похлопал меня по плечу.

– Дитя мое, ты должен больше медитировать, – сказал он. – Взгляд твой еще небезошибочен – ты не можешь видеть меня за солнечным светом. – С этими словами, сказанными голосом небесной флейты, Бабаджи исчез в скрытом сиянии.

– Это было одно из последних моих посещений Бенареса, имевшее целью увидеть любимого гуру, – заверил Шри Юктешвар. – Как и предсказал Бабаджи на кумбха мела, воплощение домохозяина Лахири Махасая приближалось к завершению. Летом 1895 года на спине его крепкого тела появился незначительный нарыв – он перерабатывал в своей плоти дурную карму некоторых из учеников. Вскрыть нарыв он не соглашался. Наконец несколько чела стали очень настаивать, на что учитель загадочно ответил: «У тела должна найтись причина для отдыха; я соглашусь на все, что вам угодно».

Через непродолжительное время несравненный гуру в Бенаресе оставил свое тело. Мне больше не нужно было искать его в его маленькой гостиной, я убедился, что всякий день моей жизни благословен вездесущим руководством учителя".

Через несколько лет из уст свами Кешабананды[⁶], одного из продвинутых учеников, я услышал множество чудесных деталей, рассказанных очевидцами, об отходе Лахири Махасая.

"За несколько дней до того как гуру оставил свое тело, – рассказывал мне Кешабананда, – он материализовался передо мной, когда я сидел в своем жилище в Хардваре. «Приезжай сейчас же в Бенарес», – сказал Лахири Махасая и исчез. – Я немедленно поехал в Бенарес. У дома учителя я увидел многих собравшихся учеников. В тот день в течение нескольких часов учитель изъяснял Гиту, потом просто обратился к нам: «Я ухожу домой»[⁷].

Тут же разразились горестные вопли. «Утешьтесь, я еще восстану». Сказав так, Лахири Махасай трижды обернулся по кругу и, обратившись лицом на север в своей позе лотоса, славно вошел в окончательное махасамадхи[⁸].

Красивое тело Лахири, столь дорогое поклонникам, было кремировано с торжественными обрядами у святого Ганга на Маникарника гхате, – продолжал Кешабананда. – На следующий день в десять утра, когда я еще был в Бенаресе, мою комнату залил яркий свет. И вот предо мной стоит Лахири Махасая из плоти и крови. Тело его было такое же, как прежде, только моложе и светлее. Божественный гуру заговорил: «Кешабананда, это я. Из дезинтегрированных атомов своего кремированного тела я воссоздал его форму. Мое дело домохозяина в мире сделано, но я оставляю землю не насовсем. Я проведу некоторое время с Бабаджи в Гималаях и с Бабаджи в космосе».

С несколькими словами благословения мне трансцендентальный учитель исчез. Чудное воодушевление исполнило мое сердце от возвышения в Духе, как учеников Христа и Кабира[⁹], увидевших своих гуру живыми после их физической смерти.

Возвратившись в уединенное жилье в Хардваре, – продолжал Кешабананда, – я принес с собой святой пепел моего гуру. Я знаю, что он избавился от временно-пространственной клетки, птица вездесущности освободилась. Тем не менее хранение его святых останков успокаивало мое сердце".

Другой ученик, благословенный лицезрением воскресшего гуру, был святой Панчанон Бхаттачарья[¹⁰]. Я навестил Панчанона в его калькуттском доме и с удовольствием выслушал рассказ о его многолетнем общении с учителем. В заключение он рассказал мне о самом изумительном случае в его жизни:

«Здесь, в Калькутте, после кремации в десять утра мне в живом величии явился Лахири Махасая».

Свами Пранабананда – «святой с двумя телами» – также поведал мне детали собственного высокого переживания.

"За несколько дней до того как Лахири Махасая оставил тело, – рассказал мне Пранабананда во время посещения школы в Ранчи, – я получил от него письмо с просьбой сразу выехать в Бенарес. Но я задержался, ибо сразу выехать не мог. Занимаясь приготовлениями к поездке, в десять часов утра я вдруг, к своей радости, увидел сияющую фигуру моего гуру.

– Зачем спешить в Бенарес? – улыбаясь, сказал Лахири Махасая. – Ты больше не найдешь меня там.

Когда до меня дошел смысл его слов, от горя я разрыдался, думая, что вижу его лишь в видении. Учитель приблизился ко мне с утешением.

– Вот, коснись моего тела, – сказал он. – Я живой, как всегда. Не плачь, разве я не всегда с тобой?"

Из уст этих трех великих учеников выяснялась история чудесной истины: в десять часов утра, день спустя после того, как тело Лахири Махасая было кремировано у священного Ганга, воскресший учитель в разных городах в настоящем, но преображенном теле явился пред тремя учениками.

"Когда же тленное сие облечется в нетление и смертное сие облечется в бессмертное, тогда сбудется слово написанное: «поглощена смерть победою». «Смерть! где твое жало? Ад! где твоя победа?»[¹¹]".

Глава 36 (сноски)

[1]. Шри Юктешвар был позже официально посвящен в Орден Свами махантом (главой монастыря) в Буддх Гайя в Бенгалии.

(обратно)

[2]. «Великий царь» – титул уважения.

(обратно)

[3]. Буквально – вечная религия – название, данное основному ядру ведических учений. Санатана дхарму со времен греков, которые жителей берега Инда называли индусами, или хиндус, стали называть индуизмом. Слово хиндус, верно произносимое, относится лишь к последователю Санатана дхармы, то есть индуизма. Термин индийцы в равной степени применим к индусам, магометанам и другим обитателям земли индийской (а также в результате сбивающей с толку ошибки Колумба – к американским монголоидным аборигенам; по-русски индейцам).

Древнее название Индии – Арьяварта (буквальный перевод – Обитель ариев). Санскритский корень арья значит достойный, святой, благородный. Позже неверное этимологическое использование слова арии для обозначения не духовных, а физических черт заставили выдающегося востоковеда Макса Мюллера своеобразно высказаться: «Для меня этнолог, говорящий об арийской расе, арийской крови, арийских глазах и волосах, столь же великий грешник, как лингвист, говорящий о долихоцефальном словаре или брахиоцефальной грамматике».

(обратно)

[4]. Парамгуру – буквально верховный гуру, или гуру выше, обозначает цепь или преемственность учителей. Бабаджи, гуру Лахири Махасая, был парамгуру Шри Юктешвара.

Махаватара Бабаджи – это верховный гуру в ряду индийских учителей, он принимает на себя ответственность за духовное благосостояние всех членов, правоверно практикующих крия-йогу.

(обратно)

[5]. В Индии считается непочтительным не предложить угощение гуру.

(обратно)

[6]. Мое посещение ашрама Кешабананды описано в главе 42.

(обратно)

[7]. 26 сентября 1895г. – день, когда Лахири Махасая покинул тело. Еще через несколько дней ему исполнилось бы 67 лет.

(обратно)

[8]. Трижды повернуть тело и обратиться лицом к северу – это части ведического ритуала, применяемые учителями, заранее знающими, когда вот-вот пробьет последний час для физического тела. Последняя медитация, во время которой учитель погружается в космический Аум, называется маха, или великое, самадхи.

(обратно)

[9]. Кабир был великим святым XVI века, среди его многочисленных последователей были и индусы, и мусульмане. Когда он умер, ученики перессорились из-за обряда похоронной церемонии. Раздраженный учитель восстал от своего последнего сна и дал им инструкции. «Половину моих останков следует похоронить по мусульманским обычаям, – сказал он, – а другую половину кремировать по индусскому обряду». После чего исчез. Подняв саван, которым было покрыто тело, ученики не обнаружили ничего, кроме множества красивых цветов. Половину из них мусульмане послушно похоронили в Магхаре, где и по сей день чтут эту святыню. Другую половину кремировали на индусский лад в Бенаресе. Храм Кабир Чеура был построен на этом месте и привлекает огромное число паломников.

В юности к Кабиру обратились двое учеников, которые желали подробного интеллектуального руководства по мистическому пути. Учитель просто ответил: «Путь предполагает расстояние. Если цель рядом, тебе вообще не нужен никакой путь. Поистине у меня возникает улыбка, когда я слышу о рыбе, испытывающей жажду в воде!»

(обратно)

[10]. См. главу 35. Панчанон воздвиг храм Шивы в Деогаре, штат Бихар, в саду площадью семь гектаров, в который поместил портрет Лахири Махасая, написанный маслом. – Примечание американского издателя.

(обратно)

[11]. 1 Коринфянам 15.54-55. «Что же? Неужели вы невероятным почитаете, что Бог воскрешает мертвых?» – Деяния 26.8

(обратно)

Глава 37 Я еду в Америку

«Америка! Наверняка эти люди – американцы!» – подумал я, когда перед моим внутренним взором прошло панорамное видение западных лиц[¹].

Погруженный в медитацию, я сидел за какими-то пыльными ящиками в кладовке школы в Ранчи[²]. В эти беспокойные годы трудно было найти уединенное местечко.

Видение продолжалось: множество людей, внимательно глядя на меня, прошли подобно актерам по сцене сознания.

Дверь кладовки отворилась: как обычно, один из ребятишек обнаружил мое укрытие.

– Пойди сюда, Бимал, – весело сказал я. – У меня для тебя новость: Господь призывает меня в Америку!

– В Америку? – мальчик повторил мои слова таким тоном, как будто я сказал – «на луну».

– Да! Я уезжаю в Америку, открывать Америку, как Колумб. Он думал, что нашел Индию; определенно между этими двумя странами существует кармическая связь!

Бимал умчался прочь, вскоре вся школа была сбита с толку известием этой двуногой газеты.

– Я знаю, вы будете хранить всегда на высоте идеалы воспитания йоги Лахири Махасая, – сказал я. – Я буду часто вам писать. Бог даст, я когда-нибудь вернусь.

На моих глазах были слезы, когда я бросил последний взгляд на ребят и озаренные солнцем земли Ранчи. Я знал, что ныне завершился определенный период моей жизни, с этого времени я буду обитать в далеких странах и выехал в Калькутту через несколько часов после видения. На следующий день от одного бенгальского друга я получил приглашение быть делегатом от Индии на Международном Религиозном Конгрессе, собиравшемся в этом году в Бостоне под покровительством Американской Унитарианской Ассоциации

Моя голова пошла кругом, и я разыскал учителя в Серампуре.

– Гуруджи, меня только что пригласили выступить на религиозном конгрессе в Америке. Ехать мне или нет?

– Все двери для тебя открыты, – просто ответил Шри Юктешвар. – Теперь или никогда.

– Но, господин, – сказал я с тревогой, – что я знаю о публичных выступлениях? Я редко читал лекции, а по-английски – никогда

– По-английски или не по-английски, но твои слова о йоге должны услышать на Западе.

Я засмеялся.

– Но, дорогой гуруджи, я думаю, американцы едва ли станут изучать бенгали. Прошу вас благословить меня на попытку взять барьер английского языка[³].

Когда я осторожно сообщил новости о своих планах отцу, он был поражен. Ему Америка казалась невероятно далекой, он боялся, что никогда больше не увидит меня.

– Как ты сможешь поехать? – спросил он. Поскольку всю мою жизнь расходы на мое воспитание с любовью нес он, то, несомненно, надеялся, что этот вопрос поставит преграду в осуществлении сообщенного ему.

– Господь, безусловно, будет финансировать меня. – Ответив так, я подумал о подобном же ответе, который давным-давно дал брату Ананте в Агре. И безо всякой подоплеки добавил: – Отец, может быть, Бог внушит тебе помочь мне.

– Нет, никогда! – Он с жалостью посмотрел на меня.

Поэтому я был весьма удивлен, когда на следующее утро он вручил мне чек на большую сумму.

– Я даю тебе эти деньги, – сказал он, – не как отец, я как ученик Лахири Махасая. Поезжай же в эту далекую страну Запада, распространяй там не связанное с религией учение крия-йоги.

Я был бесконечно тронут самоотверженностью, с которой отец смог быстро справиться со своими личными желаниями. В эту ночь он осознал истину, что никакое заурядное желание не было мотивом моей поездки.

– Может, мы уже не встретимся в этой жизни, – с грустью сказал отец, которому в то время было шестьдесят семь лет.

Какая-то интуитивная уверенность заставила меня ответить:

– Несомненно, Господь еще сведет нас вместе.

Собираясь покинуть учителя и родину ради незнакомых берегов Америки, я испытывал немалую тревогу, ибо приходилось много слышать о материалистической атмосфере Запада, весьма отличной от духовной почвы Индии, многие века проникнутой аурой святых.

«Восточный учитель, который решается на атмосферу Запада, – думал я, – должен быть смелее, чем решившийся на испытание лютых гималайских холодов!»

Однажды рано утром я начал молиться с твердым решением не останавливаться, пока не услышу голос Божий, даже если умру. Я жаждал Его благословения и уверенности, что не потеряюсь в тумане современного утилитаризма. Сердце мое готово было на поездку в Америку, но прежде еще раз решило получить божественное соизволение.

Я молился, молился, заглушая вздохи. Ответа не было. Моя безмолвная просьба возрастала в мучительном крещендо, пока к полудню не достигла зенита, – голова больше не могла выдержать бремени мук. Если б я со все возрастающей глубиной внутренней страсти воззвал еще хоть раз, мне кажется, голова моя разлетелась бы вдребезги.

В этот момент из вестибюля, примыкающего к комнате на Гурпар Роуд, в которой я сидел, донесся стук. Отворилась дверь, и я увидел молодого человека в странном одеянии отреченного. Он вошел, закрыв за собой дверь, и, отказавшись от моего приглашения сесть, показал жестом, что желает беседовать со мной стоя.

«Должно быть, это Бабаджи!» – подумал я, изумленный, ибо у этого человека были черты молодого Лахири Махасая. Он ответил на мою мысль.

– Да, я – Бабаджи, – мелодично сказал он на хинди. – Отец наш Небесный услышал твои молитвы. Он велел мне сказать тебе: последуй веленью гуру и поезжай в Америку. Не бойся, ты будешь под защитой.

После волнующей паузы Бабаджи снова обратился ко мне:

– Ты тот, кого я избрал для распространения провозвестия крия-йоги на Западе. Когда-то много лет назад на кумбха мела я встретился с твоим гуру Юктешваром, тогда я сказал, что пошлю тебя ему для обучения.

Я не сказал ничего, потрясенный благоговейным трепетом от его присутствия и глубоко тронутый тем, что из его собственных уст услышал, что он направил меня к Шри Юктешвару. Я простерся перед бессмертным гуру. Он милостиво поднял меня с пола. Рассказав многое о моей жизни, он дал кое-какие личные указания и сказал несколько сокровенных пророчеств.

– Крия-йога – научная техника Богоосознания, – в завершение торжественно заявил он, – в конце концов распространится по всем странам на земле и будет способствовать согласию народов через личное трансцендентальное восприятие Безграничного Отца человеком.

Одним величественным взглядом учитель наэлектризовал меня светом своего космического сознания.

Если тысячи солнц свет ужасный

в небесах запылает разом -

это будет всего лишь подобье

светозарного лика Махатмы[⁴].

Через некоторое время Бабаджи направился к двери.

– Не пытайся следовать за мной, – сказал он, – ты не сможешь этого сделать.

– Бабаджи, прошу, не уходи! – восклицал я. – Возьми меня с собой!

– Не сейчас. Как-нибудь в другой раз, – ответил он оглянувшись.

Охваченный трепетом, я не услышал его слов и, попытавшись последовать за ним, обнаружил, что ноги как бы приросли к полу. Бабаджи от двери бросил последний теплый взгляд, поднял руку в виде благословения и вышел, сопровождаемый моим прикованным к нему жадным взглядом.

Через несколько минут ноги освободились. Я опустился на пол и вошел в глубокую медитацию, непрестанно благодаря Бога за то, что Он не только ответил на молитву, но и благословил на встречу с Бабаджи. Все мое тело как бы светилось от прикосновения этого древнего, вечно юного учителя. У меня давно было пылкое желание увидеть его.

До сих пор я никому никогда не рассказывал историю этой встречи с Бабаджи. Оберегая как самое святое из своих человеческих переживаний, я хранил ее в сердце. Но мне пришла мысль, что читатели моей автобиографии будут более склонны поверить в реальность уединенного Бабаджи с его интересами к миру, если я расскажу, что видел его своими глазами. Я помог одному художнику нарисовать подлинный портрет йоговского Христа современной Индии, который и приводится в этой книге.

Вечер накануне моего отбытия в Соединенные Штаты я провел в святом присутствии Шри Юктешвара.

– Забудь, что ты родился среди индусов, и в то же время не перенимай всех американских обычаев. Возьми лучшее от обоих народов, – в спокойной мудрой манере сказал учитель. – Будь самим собой, дитем Божьим. Ищи и вбирай лучшие качества всех твоих братьев, рассеянных по всей земле в разных расах.

Затем он благословил меня:

– Все, кто придет к тебе в поисках Бога и с верой, – получат помощь. Когда ты посмотришь на них, духовный ток, текущий из твоих глаз, проникнет в их мозг и изменит материальные привычки, сделает их более чувствующими Бога. Твой жребий – привлекать искренние души – очень хорош, – продолжал он. – Куда бы ни лежал твой путь, ты найдешь друзей, даже если это будет в пустыне.

Оба эти благословения позже получили достаточно полное подтверждение. Приехав в Америку один, как в пустыню, без единого друга, там я нашел тысячи сподвижников, готовых получить вневременные учения души.

Я оставил Индию в августе 1920 года на первом пассажирском судне, отплывавшем в Америку после окончания первой мировой войны. Оно называлось Город Спарта Мне посчастливилось взять билет только после чудом удавшегося устранения многих бюрократических затруднений, связанных с признанием моего паспорта.

Плавание продолжалось около двух месяцев. Один из попутчиков обнаружил, что я – индийский делегат, следующий на бостонский конгресс.

– Свами Йогананда, – сказал он с тем своеобразным оттенком произношения, с которым мне впоследствии довелось слышать свое имя из уст американцев, – будьте столь любезны, в ближайший четверг вечером прочесть пассажирам лекцию. Я думаю, нам всем будет полезно услышать беседу о «Битве Жизни» и о том, как ее провести.

Увы! Как обнаружил я в среду, мне предстояло провести битву в своей собственной жизни. Я предпринимал отчаянные попытки сгармонизировать мысли в лекцию на английском языке, в конце концов я вовсе оставил все приготовления: мысли же, подобно дикому жеребенку, завидевшему седло, отказывались от какого бы то ни было взаимодействия с правилами английской грамматики. Однако всецело полагаясь на недавние уверения учителя, я явился в четверг пред аудиторией в салоне парохода. Молчаливое стояние перед собранием не прибавило красноречия моим устам. После состязания на терпение, продолжавшегося минут десять, аудитория поняла мое затруднение и начала смеяться.

Мне же тогда было не до смеха, призывно я послал учителю безмолвную мольбу.

– Ты можешь! Говори! – в тот же миг прозвучал его голос в моем сознании.

Мысли сразу вошли в дружескую связь с английским языком. Спустя сорок пять минут публика все еще сохраняла внимание. Эта беседа принесла в дальнейшем множество приглашений на лекции перед различными собраниями в Америке.

Впоследствии мне никогда не удавалось вспомнить ни слова из того, что я говорил. Благодаря осторожным расспросам множества пассажиров, я услышал: «Вы прочитали вдохновляющую лекцию на динамичном и корректном английском языке». При этом вдохновляющем известии я скромно поблагодарил гуру за его своевременную помощь, вновь осознав, что он всегда со мной, пренебрегая всеми барьерами времени и пространства.

Время от времени в остаток океанского путешествия я испытывал мучительные предчувствия от предстоящего испытания – лекции по-английски на бостонском конгрессе.

– Господи, – молил я, – да будешь Ты, а не новые взрывы смеха в аудитории моим вдохновением!

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: