Маятник Фуко (Il Pendolo di Foucault)

Роман (1988)

Завязка этого романа известного итальянского писателя, филолога и историка литературы приходится на начало семидесятых годов XX в., время, когда в Италии еще бушевали молодежные бунты. Однако «политическим выбором» рассказчика, студента Миланского универ­ситета Казобона, становится, по его собственным словам, филология:

«Я пришел к этому как человек, который смело берет в руки тексты речей об истине, готовясь править их». У него завязывается дружба с научным редактором издательства «Гарамон» Бельбо и его сослужив­цем Диоталлеви, которой не мешает разница в возрасте; их объеди­няет интерес к загадкам человеческого разума и к средневековью.

Казобон пишет диссертацию о тамплиерах; перед глазами читателя проходит история этого рыцарского братства, его возникновения, участия в крестовых походах, обстоятельства судебного процесса, за­вершившегося казнью руководителей ордена и его роспуском.

Далее роман вступает в область гипотез — Казобон с друзьями пытаются проследить посмертную судьбу ордена рыцарей Храма. От­правной точкой для их усилий служит появление в издательстве от­ставного полковника, уверенного, что он обнаружил зашифрованный План рыцарей ордена, план тайного заговора, замысел реванша, рас­считанного на века. Через день полковник исчезает бесследно; пред­полагается, что он убит; само это происшествие либо неприятный осадок, оставшийся от него, разлучает Казобона с друзьями. Разлука затягивается на несколько лет: закончив университет и защитив дип­лом, он уезжает в Бразилию преподавателем итальянского языка.

Непосредственной причиной отъезда является его любовь к мест­ной уроженке Ампаро, красавице полукровке, проникнутой идеями Маркса и пафосом рационального объяснения мира. Однако сама ма­гическая атмосфера страны и необычные встречи, которые с трудноо­бъяснимым упорством подкидывает ему судьба, заставляют Казобона пока еще почти незаметно для себя самого проделывать обратную эволюцию: преимущества рациональных истолкований представляют­ся ему все менее очевидными. Он снова пытается изучать историю древних культов и герметических учений, приобщая к своим заняти­ям и скептически настроенную Ампаро; его притягивает земля колду­нов — Байя, в тойже степени, что и лекция о розенкрейцерах, читаемая соотечественником-итальянцем, по всем признакам — одним изтех шарлатанов, о многочисленности которых ему еще только предстоит догадаться. Его усилия по проникновению в приро­ду таинственного приносят свои плоды, но для него они оказываются горькими: во время магического обряда, участвовать в котором в знак особого расположения они были приглашены, Ампаро против собст­венной воли впадает в транс и, очнувшись, не может простить этого ни себе, ни ему. Проведя в Бразилии после этого еще год, Казобон возвращается.

В Милане он снова встречается с Бельбо и через него получает приглашение сотрудничать в издательстве «Гарамон». Сначала речь идет о составлении научной энциклопедии металлов, но вскоре об­ласть его интересов существенно расширяется, опять захватывая сферу таинственного и эзотерического; он признается себе в том, что

ему вообще становится все труднее отделять мир магии от мира науки: люди, о которых еще в школе ему говорили, что они несли свет математики и физики в дебри суеверий, как выясняется, делали свои открытия, «опираясь, с одной стороны, на лабораторию, а с дру­гой — на Каббалу». Немало этому способствует и так называемый проект «Гермес», детище господина Гарамона, главы издательства; к его осуществлению подключены и сам Казобон, и Бельбо, и Диоталлеви. Суть его заключается в том, чтобы» объявив серию публикаций по оккультизму, магии и т. п., привлечь как серьезных авторов, так и фанатиков, сумасшедших, готовых платить деньги за опубликование своих творений; этих последних предполагается сплавлять в издатель­ство «Мануцио», чье родство с «Гарамоном» держится в строжайшем секрете; оно предназначено для издания книг за счет авторов, на практике сводящегося к беспощадному «выдаиванию» их кошельков. В среде оккультистов «Гарамон» рассчитывает На богатый улов и по­тому настоятельно просит Бельбо и его друзей не пренебрегать никем.

Однако издания, предназначенные для «Гарамона», все-таки долж­ны соответствовать неким требованиям; в качестве научного консуль­танта проекта по рекомендации Казобона приглашается знакомый ему по Бразилии некий господин Аглиэ, то ли авантюрист, то ли по­томок знатного рода, возможно, граф, но во всяком случае человек богатый, с тонким вкусом и несомненно глубокими познаниями в области магии и оккультных наук; о самых древних магических риту­алах он рассказывает так, как будто бы сам при них присутствовал;

собственно говоря, подчас он прямо намекает на это. При этом он вовсе не сноб, не чурается явных шарлатанов и психов и уверен, что даже в самом никудышном тексте можно отыскать «искорку если не истины, то хотя бы необычного обмана, а ведь часто эти крайности соприкасаются». Надеявшиеся отвести с его помощью в сторону поток плевел, направив его на обогащение своего хозяина, и, быть может, найти в нем несколько зерен истины для себя, подавляемые авторитетом «господина графа» герои оказываются вынуждены барах­таться в этом потоке, не смея ничего отвергать: в любом плевеле может оказаться зерно, невидимое и не обнаруживаемое ни логикой, ни интуицией, ни здравым смыслом, ни опытом. Вот слова бедолаги-алхимика, подслушанные Казобоном во время еще одного, на сей раз уже не далекого, шаманского, а донельзя приближенного к их род­ным домам ритуала, куда они попадают по приглашению Аглиэ: «Я

испробовал все: кровь, волосы, душу Сатурна, маркасситы, чеснок, марсианский шафран, стружки и шлаки железа, свинцовый глет, сурьму — все напрасно. Я работал над тем, чтобы извлечь из серебра масло и воду; я обжигал серебро со специально приготовленной солью и без нее, а также с водкой, и добыл из него едкие масла, вот и все. Я употреблял молоко, вино, сычужину, сперму звезд, упавших на землю, чистотел, плаценту; я смешивал ртуть с металлами, превра­щая их в кристаллы; я направил свои поиски даже на пепел... Нако­нец...

— Что — наконец?

— Ничто на свете не требует большей осторожности, чем истина. Обнаружитьее — все равно что пустить кровь прямо из сердца...»

Истина способна перевернуть или разрушить мир, ибо у него от нее нет защиты. Но истину до сих пор не удалось обнаружить; вот почему не следует пренебрегать ничем — лучше еще раз испробовать всё, когда-либо бывшее предметом усилий и надежд кого-либо из по­священных. Пусть неоправданно; пусть ошибочно (и во что же тогда они были посвящены?) — неважно. «Каждая ошибка может ока­заться мимовольной носительницей истины, — говорит Аглиэ. — На­стоящему эзотеризму не страшны противоречия».

И этот водоворот ошибочных истин и чреватых истиною ошибок вновь толкает друзей на поиски Плана ордена тамплиеров; загадоч­ный документ, оставшийся от исчезнувшего полковника, изучается ими снова и снова, и каждому его пункту подыскиваются историчес­кие истолкования: это якобы выполнялось розенкрейцерами, это — павликианами, иезуитами, Бэконом, здесь приложили руку асассины... Если План действительно существует, он должен объяснять всё;

под этим девизом переписывается история мира, и постепенно мысль «мы нашли План, по которому движется мир» подменяется мыслью «мир движется по нашему Плану».

Проходит лето; Диоталлеви возвращается из отпуска уже тяжело больным, Бельбо — еще более увлеченным Планом, удачи в работе над которым компенсируют ему поражения в реальной жизни, а Казобон готовится стать отцом: его новая подруга Лия должна скоро родить. Их усилия тем временем приближаются к завершению: они понимают, что местом последней встречи участников Плана должен стать парижский музей в церкви аббатства Сен-Мартен-де-Шан, Хра­нилище Искусств и Ремесел, где находится Маятник Фуко, который в строго определенный момент и укажет им точку на карте — вход во

владения Царя Мира, центр теллурических токов, Пуп Земли, Um­bilicus Mundi. Они постепенно уверяют себя в том, что им известен и день и час, остается найти карту, но тут Диоталлеви оказывается в больнице с самым неутешительным диагнозом, Казобон уезжает вместе с Лией и малышом в горы, а Бельбо, движимый ревностью к Аглиэ, ставшему его счастливым соперником в личной жизни, решает поделиться с ним их знаниями о Плане, умолчав об отсутствии и карты, и уверенности в том, что вся эта расшифровка — не плодих общего разбушевавшегося воображения.

Лия тем временем доказывает Казобону, что те обрывочные запи­си конца XIX в., которые они приняли за конспект Плана, скорее всего являются расчетами хозяина цветочного магазина, Диоталлеви при смерти; его клетки отказываются ему повиноваться и строят его тело по собственному плану, имя которому — рак; Бельбо находится в руках Аглиэ и своры его единомышленников, сперва изыскавших способ его шантажировать, а затем завлекших в Париж и вынуждаю­щих уже под страхом смерти поделиться с ними последней тай­ной — картой. Казобон бросается на его поиски, но успевает застать только финал: в Хранилище Искусств и Ремесел обезумевшая толпа алхимиков, герметистов, сатанистов и прочих гностиков под предво­дительством Аглиэ, здесь уже, впрочем, называющегося графом Сен-Жерменом, отчаявшись добиться от Бельбо признания в место­нахождении карты, казнит его, удавливая веревкой, привязанной к Маятнику Фуко; при этом погибает и его возлюбленная. Казобон спа­сается бегством; на следующий день в музее нет никаких следов вче­рашнего происшествия, но Казобон не сомневается, что теперь очередь будет за ним, тем более что при отъезде из Парижа он узна­ет о смерти Диоталлеви. Один был убит людьми, поверившими в их План, другой — клетками, поверившими в возможность составить собственный и действовать по нему; Казобон, не желая подвергать опасности возлюбленную и ребёнка, запирается в доме Бельбо, листает чужие бумаги и ждет, кто и как придет убить его самого.

В. В. Пророкова

КОЛУМБИЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: