Москва — Ташкент (Время в пути: 62 часа)

На третий день езды в поезде соседка по купе, светловолосая русская девушка, посмотрела в окно и сказала:

— Ой, верблюд!

Я свесился с верхней полки и тоже увидел верблюда. Даже двух: маму-верблюдицу и верблюжонка. Это были могучие скоты с толстыми ногами, с парой могучих мохнатых горбов каждый. Они напоминали машины-убийцы из «Star Wars», эпизод V.

Само окно было разбито камнем, но осколки заботливые проводники склеили скотчем. На полу купе валялись мои кеды со звездами. Кеды назывались «Converse». Они были светлыми.

Было время, когда, чтобы попасть в эти края, люди снашивали сотни пар такой обуви. И тратили несколько лет жизни. Теперь все проще. Поболтался с приятелями по клубам, доехал до вокзала, купил билет, и твои кеды еще не успели испачкаться, а ты — за четыре тысячи миль от квартиры, где тебя ждет жена.

Весь первый день за окном были леса, на второй появились степи, а теперь начиналась пустыня. Жалко, что я не съездил в эти края школьником: имел бы твердую пятерку по географии.

Юг России был забит военной техникой и теми, кто знает, с какой стороны к этой технике подойти. Военные ехали в Чечню, ехали из Чечни, ехали в регионы, расположенные рядом с Чечней, а параллельно с ними во всех перечисленных направлениях передвигались и сами чеченцы.

Едва мы отъехали от Москвы, по внутриэкспрессному радио зазвучала турецкая музыка. Рыдающие голоса и барабаны — как просыпавшаяся крупа. Русские морщились и выключали динамики. Узбеки улыбались и делали погромче.

У меня дома есть пара компакт-дисков с такой музыкой. Они выпущены в серии, которая называется «Этническая коллекция». Однако здесь ритмы звучали совсем иначе.

Понимаете, тигр в зоопарке и тигр, который стоит поперек тропинки, по которой вы идете домой, — это одно и то же животное. Но воспринимаете-то вы его неодинаково, правда?

Когда наш поезд останавливался на станциях, русские бабушки с криками: «Салям алейкум! Пирожков не желаете?» — бежали вдоль вагонов.

Одна старушка продавала громадных красных раков. Дети Азии столпились вокруг, долго кричали на своем языке и тыкали в раков пальцами, а потом поинтересовались: если съесть этих животных, они не укусят клешнями изнутри за живот?

Купе, в котором я ехал, было единственным «русским» на весь экспресс. Там ехал я, девушка-блондинка, совсем древний голубоглазый старик и молчаливая женщина, сопровождавшая старика.

Остальные купе были заняты азиатскими женщинами. Женщины, похожие на героинь индийского кино, женщины, похожие на Рамзеса Второго, женщины с громадными этнографическими серьгами в ушах, женщины, похожие на Джеки Чана, женщины в шароварах, галошах и пестрых балахонах…

Опустив верхние полки, они клали на них фанерные щиты — получалось вроде балкончика. Рассевшись вдоль стен, человек по 12 — 15, азиаты так и ехали. Спали сидя. В коридор старались выходить пореже.

С женщинами ехали дети. Матери привязывали их за ручки нитками к двери, и дети неподвижно сидели в купе. Иногда их отпускали погулять. Лобастые черные дети забредали в мое купе, молча садились, какое-то время сидели, а потом уходили.

Закрывать двери в купе здесь было не принято. Даже нижнее белье мужчины переодевали при распахнутых дверях. По ночам к нам в купе кто-то постоянно заглядывал. Просто чтобы посмотреть: как мы тут?

В коридоре и тамбуре для курения тоже ехали пассажиры. Некоторые спали прямо на полу. Некоторые сидели, поджав ноги и разгадывали кроссворды на азиатских языках.

Через одно купе от моего ехал азиат, лицо которого было покрыто розовыми язвами. Сперва я думал, что это шрамы… или солнечные ожоги… а потом оказался прижатым к нему в очереди в туалет и увидел, что одно ухо у мужчины полностью отгнило и теперь на его месте осталась только дырочка, чтобы подслушивать, о чем болтают окружающие.

Мне с моими комплексами и мизантропией следовало угодить именно в такое место. Менее комфортно, чем здесь, я чувствовал бы себя, наверное, только в тюрьме.

Чаще всего я общался с блондинкой, ехавшей в моем купе. Она рассказывала, что раньше жила в Узбекистане, потом эмигрировала в Россию, а сейчас едет навестить родственников.

— Уехала я ребенком. В школу еще не ходила. Но до сих пор, когда вижу по телевизору человека в тюбетейке, чуть не плачу. Очень теплое чувство к Азии. Несмотря на всю дискриминацию русских.

— А была дискриминация?

— Была.

— Хамили в магазинах? Отказывали в приеме на работу?

— В 1991-м в сельских районах всех русских вырезали. Мама даже не стала продавать квартиру. Мы просто собрали, что успели в коробки и бежали.

Проводники и пассажиры смотрели на ее белые волосы, как на непристойную фотокарточку. Южане любят блондинок.

Как-то, проводя каникулы на Черном море, я забрел ночью на пляж. Там целая стая аборигенов по очереди делала секс с русской девушкой. Ее белые волосы разметались по гальке.

Южные мужчины подогнали к месту машину и подсвечивали себе фарами. Некоторое время я стоял в темноте и смотрел на происходящее. Когда прикуривал сигарету, девушка еще кричала и отбрыкивалась. Когда я выкинул окурок, она даже не шевелилась. Мне была видна запекшаяся кровь на ее незагорелых ногах.

Утром третьего дня ритм, в котором стучали колеса, изменился. Раньше он напоминал стихотворный размер «Калевалы», а теперь — каламбуры Омара Хайяма.

Холмы за окном были покрыты сгоревшей травой. Совсем на горизонте виднелись горы. Они были голубые.

Чтобы не портить ландшафт, аборигены спилили на дрова все деревянные столбы, и теперь единственной неровностью, попадавшейся за окном, были старинные мусульманские кладбища… городки мертвых… купола и минареты, стоящие прямо посреди плоской степи.

Из-за того, что степь была холмистой, горизонт казался очень близким, а мир — маленьким. Он весь был моим.

Русскую границу мы проскочили ночью. Моя большая страна без сожалений выпустила блудного сына. Зато с утра по вагонам начала ходить казахская полиция.

Я пошел умываться и сразу же наткнулся на карликового, но коренастого полисмена в форме.

В отличие от меня он был опрятен, свеж и сух, как «Хаггиз». Он спросил мое имя, фамилию, конечный пункт следования и не везу ли я чужих передач. На все вопросы я отвечал быстро и четко.

Хорошо, что он не спросил, с какой целью я еду. Вот тут я бы растерялся.

Разглядев мою фотографию в паспорте, полисмен перевел взгляд на меня.

— Зачем ты бреешь голову?

— Мне эстетически неприятно наличие на голове у мужчин сальных выростов, именуемых «волосами», вы понимаете?

— Ты из этих… которые бьют нерусских?

— Нет.

— Да, да! Ты точно из них!

Он смотрел на мою лысую голову и улыбался. Передние зубы у милиционера были вставные. Дешевая металлокерамика. Не исключено, что собственные милицейские зубы остались где-нибудь в Москве, рядом со скинхедовским ботинком на толстой подошве.

— Пойдем-ка, выйдем в тамбур.

Мы вышли в тамбур. Там стояло еще несколько казахских копов. Они пообщались на своем языке. Среди слов я разобрал и несколько русских: «бритый» и «дать пизды». Мне не понравилось то, что слова стояли так близко.

Отвечать за все, что натворила моя страна… за скинхедов… за Чечню… я не был уверен, что являюсь подходящей кандидатурой для этого.

Оно конечно: Россия — великая страна. Великая величиной продаваемого на Запад газа, но еще более великая — великой русской культурой. Вы, кстати, замечали, что главной темой этой культуры является отвращение ко всему русскому?

Все более или менее приличные русские писатели всегда жили за границей. Те же, у кого денег уехать из России не хватало, писали исключительно о том, как блевотворно все, что их окружает. За что и те, и другие были признаны великими гражданами своей страны.

Как каждый приличный человек, я терпеть не могу свою Родину. Однако объяснять это казахским полисменам не хотелось. Те обступили меня полукругом.

— Убивал бы бритоголовых тварей.

— Понимаю.

— Как увижу бритоголового — нос ему ломаю.

Что я должен на это сказать? Полисмены поболтали еще, кинули мой паспорт на пол и, уходя, наступили на него ногами. Один из них процедил, глядя мне в глаза: «Урод!»

Я поднял паспорт, сунул его в задний карман брюк. Потом все-таки дошел до туалета, умылся, вытерся и долго рассматривал свое отражение в зеркале.

Почему урод?

Днем мы долго стояли на небольшой станции в Казахстане. Часы следовало перевести на час назад.

Я вышел из вагона и закурил. Станция была маленькая. Объявления на казахском языке смотрелись импозантно. В тени на корточках сидели местные старики. Они, как индейцы-чероки, носили шляпы допотопных фасонов. По выставленным в витринах продуктам ползали божьи коровки.

Ко мне подошла русская нищенка. Уже с утра она была смертельно пьяна. Женщина плакала и просила хлеба. Говорила, что собирает на вокзале пустые пластиковые бутылки из-под минеральной воды.

Все передние зубы у нее были золотыми. Я сделал вывод, что собирать бутылки — бизнес в Казахстане выгодный.

По сравнению с Россией здесь все было немного иным. Неизменными остались только реклама «Кока-Колы» и цыгане. Маленькие цыганские дети подходили ко мне, улыбались, ни о чем не просили, разглядывали мою бритую голову. Наверное, они никогда не сталкивались со скинхедами.

Я вернулся в вагон и стал смотреть на станцию через окно. Станция сразу стала казаться более симпатичной.

Это очень важно, чтобы между тобой и всем остальным было стекло. Плоский экран. Если стекло есть, все о'кей. Можешь считать, что жизнь — это просто кино. Если нет, приходится признать, что творящаяся на свете задница имеет какое-то отношение к тебе… какое-то очень серьезное отношение.

В вагоне был не один проводник, а целая бригада. На пассажиров внимания они не обращали. Парни были заняты серьезным бизнесом.

Еще на территории России старший бригады, улыбаясь, сказал, что в моем купе он провозит четыре коробки минеральной воды. Не мог бы я на таможне сказать, что это мое?

Теперь он коробками и ящиками скупал товары на каждой станции. Некоторые ящики он, свинтив плиты потолка, запихивал под обшивку вагона. Причем один раз, кряхтя от натуги, крикнул мне:

— Чего сидишь-то?! Вставай! Помогай!

Мне было наплевать, если бы он провозил наркотики или оружие, — но что, если в коробках была свежая рыба? А снаружи духота. Задохнемся ведь!

Непрерывным потоком по вагонам шли коммивояжеры. В основном вьетнамцы (пиво, сигареты, фрукты, шоколад в огромных килограммовых блоках) и казахи (верблюжьи носки, туфли с загнутыми носами, огромные пельмени-манты). Еще шли нищие. За час их проходило не меньше сорока человек. Соседка-блондинка пробовала угощать их апельсинами.

За разрешение пройти через территорию все платили проводнику какую-то денежку. Во время стоянки одна казашка попыталась прошмыгнуть не заплатив. Проводник с ассистентами бросился на нее, далеко отшвырнул тележку с товарами, следом выкинул сумку с деньгами, а под конец туда же полетела и сама прохиндейка.

Вскочив, тетка с криками бросилась на штурм вагона. Проводники заняли оборону. Сигареты и жирная еда вперемешку лежали на асфальте. Зрители и милиционеры молча наблюдали, чья возьмет. Один из милиционеров кушал мороженое.

Пассажиров-безбилетников проводники начали набирать сразу, как мы отъехали от перрона в Москве. Сперва это были в основном русские. На одной из станций в вагон сел парень с беременной женой в джинсовом сарафане.

Проводник взял с них полную стоимость проезда, но место выделил лишь одно на двоих. Плюс сказал, чтобы они заплатили за постельное белье. Пара попробовала возмутиться. Проводник ответил, что еще слово, и они на ходу будут прыгать из вагона, а деньги он им все равно не отдаст.

У одного из коммивояжеров я на пробу поменял несколько долларов на узбекские сумы. На самом деле я не собирался уезжать из дому надолго. Поэтому взял с собой минимум. Кто мог подумать, что все так обернется?

Я вытащил рюкзак, высыпал все, что в нем было, попытался разложить на кучки.

В рюкзаке нашлась зубная щетка, распечатанная бритва «Жиллетт», полбутылки одеколона, дезодорант, футболка, три пакетика кофе «Nescafe» и несколько кассет.

Бритва была тупая. Побрить ею лицо еще можно, а вот голову — вряд ли. Если что, придется сходить в среднеазиатскую парикмахерскую.

Потом я порылся в карманах. От полученного гонорара осталось $470. А ведь надо еще и чем-то питаться. В джинсах нашлись ключи от петербургской квартиры.

В нагрудном кармане куртки лежал розарий — католические четки. Уезжая из дому больше чем на день, я всегда беру их с собой. Не помню, я говорил, что был крещен именно в католической церкви?

На ногах были носки. Один был надет правильно, а второй — вывернутым на левую сторону. Это ничего: в конце концов, ноги у меня тоже не одинаковые, а разные: одна левая, а другая правая.

Это было все. Именно с этим добром мне предстоит жить дальше.

Я лег спать. За окном мимо поезда ползли руины космодрома «Байконур». Над руинами светили азиатские звезды, до которых отсюда уже никогда не доберется ни один из рожденных на Земле.

Утром попутчик-старичок первый раз посмотрел на меня осмысленным взглядом и спросил, правильно ли он понял: я еду в Азию один? Я сказал, что да, все верно.

— Один? Ты что, дурак? В эти края по одному не ездят.

— Почему?

— Ты даже не дурак, ты покойник! Зачем ты поехал?

— Ну… как сказать?

— Хрен ты оттуда выберешься. Там в кишлаках на границе людям ноги бомбами-растяжками отрывает. Прямо на улицах. Идешь, а вокруг — оторванные ноги!

— Так не бывает.

— Да ну?

— Неужели бывает?

— Сам увидишь. Только для тебя, парень, будет уже поздно.

Мы полежали молча. Каждый на своей полке. Потом я спросил:

— Оттуда действительно сложно выбраться?

— Оттуда невозможно выбраться! Там на вокзале очередь за билетами — на несколько километров. Люди неделями спят в этих очередях, понял? Стоя! Несколько километров узбеков, каждый из которых обеими руками держится за задницу впереди стоящего, понял?

— Зачем они держатся за задницу?

— Чтобы без очереди никто не влез. Там на поезд вместимостью тысяча двести человек продают по пятнадцать тысяч билетов. Они выстаивают такую очередь, покупают билет, но все равно не могут уехать. Потому что ты с билетом, как лох, подходишь к вагону, а там стоят люди с пистолетами, которые упирают ствол тебе в лоб и говорят, чтобы ты шел вон, понял? Там все поезда куплены на пятнадцать лет вперед.

— Кем куплены?

— Ты действительно, что ли, идиот?

— Вообще-то нет. Просто никогда не был в Средней Азии.

— Там все купе забиты дынями и героином. Целые купе героина, понял?

— Разве так бывает?

— Ага. Тут еще и не так бывает. Ты открываешь дверь купе, которое указано у тебя в билете, а там до самого потолка вбиты холщовые мешки с героином. Сесть некуда, парень.

Мы опять помолчали.

— Зачем вообще ты сюда поехал?

— Так. Не знаю зачем. Прогуляться.

— Прогулялся? Можешь считать себя покойником. Русских там не любят.

Он помолчал, перевел взгляд на меня и добавил:

— Особенно таких, как ты.

Я вышел в тамбур и выкурил сигарету. Это была 120 488 сигарета в моей жизни.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: