Анна Герман. «Вернись в Сорренто?.». 4 глава

Так что я вернулась из Рима в Варшаву, обогатившись впечатлениями, но по части вокала не усовершенствовавшись.

Я не сожалею об этом. Я ничего не хотела бы менять в своей манере исполнения. Хочу остаться эстрадной певицей. У меня выработался свой метод работы над песней, над ее интерпретацией. Занимаюсь этим делом сама, и хотя охотно выслушиваю все замечания (различия во мнениях, дискуссии, как известно, необходимы, чтобы двигаться вперед), но принимаю те из них, которые в принципе соответствуют моему характеру.

Я неоднократно убеждалась, что самое обоснованное, самое интересное новшество, воспринятое вопреки внутреннему убеждению, дает обратный результат.

Большую пользу принесли мне выступления «на периферии», происходившие в самых разных, подчас контрастных условиях: то в трескучие морозы, то душным летним вечером, перед разной, неодинаково реагирующей, но всегда одинаково сердечной публикой. Написанное здесь отнюдь не свидетельствует о моем самодовольстве. Я только хочу сказать, что певец должен прежде всего сам знать, какую выбрать дорогу, и затем последовательно осуществлять свой план. А это вовсе не так легко, как может показаться. За каждой, внешне очень простой песенкой скрываются долгие часы трудов, размышлений, поисков.

Мое первое пребывание в Милане также пришлось на период холодов и туманов – на ноябрь и декабрь. В Милане холодней, чем в расположенном много южнее Риме. Здесь даже часто выпадает снег, который, впрочем, довольно быстро тает. В гостинице было холодно, мне пришлось попросить еще одно одеяло. Вот почему зелень, солнце, двадцать градусов тепла так очаровали меня в Сан-Ремо. Но поскольку все же стояла зима – по крайней мере согласно календарю, – то по улочкам городка прогуливались дамы из так называемого высшего света, разодетые в столь же великолепные, сколь и дорогие меха – нечто вроде нескончаемой демонстрации мехов. И все это под теплыми лучами солнца, на фоне зеленеющих кустарников, деревьев, листва которых даже не собиралась сменить свой сочный зеленый цвет на какой-либо иной!

Со следующего дня начались репетиции с оркестром в зале, знакомом мне по телевизионным передачам. Как обычно, уже с утра я ощутила волнение, на этот раз, пожалуй, не без повода. Дома, в Польше, я очень любила репетиции: ведь и ответственность еще не та, и публики в зале нет, есть возможность все повторить, все исправить. Особенно приятными были репетиции в «Лесной опере», в Сопоте. Уже спозаранку от «Гранд-отеля» к «Лесной опере» и обратно начинал регулярно курсировать маленький автобус, предназначенный для участников фестиваля. Не премину, кстати, отметить, что ни разу за рубежом я не встречала такой хорошей организации фестивалей. Итак, приезжаешь в «Лесную оперу». Огромный зрительный зал пуст, лишь белеют ряды сидений. Сквозь полотняную крышу там и сям пробиваются неяркие солнечные лучики. Эта чудесная полотняная крыша, разрисованная широкими, пастельных тонов полосами, надежно оберегала не только от дождя, но и от солнца, которого, увы, не бывало в избытке. Во всяком случае, я как-то не припоминаю, чтобы в дни сопотских фестивалей стояла жара.

Но позволю себе еще несколько слов о крыше. Так вот, эта крыша всегда напоминала мне наполненный ветром парус, особенно когда я стояла на возвышении у микрофона и видела перед собой лишь полосатый тент, а позади него – небо.

Очень нравились мне репетиции в Сопоте… За дирижерским пультом – лучший друг и опора всех исполнителей – пан Стефан Рахонь, его оркестр – преданные, дружелюбные, всегда готовые помочь музыканты. Внизу, возле сцены, – озабоченные, хлопотливые труженики телевизионной группы, несколько фоторепортеров, режиссеры, ожидающие своей очереди, участники фестиваля. И ни единого недоброжелательного человека, чье присутствие могло бы отрицательно повлиять на твое настроение!

К сожалению, в жизни все, как правило, свершается без репетиций. Даже в воспоминаниях трудно мне расстаться с родиной, но – «дело есть дело».

Итак, возвращаюсь в Сан-Ремо. Хотя – нет. Пока еще нет…

Воспользуюсь тем, что по крайней мере в воспоминаниях имею право свободно передвигать барьеры времени. Немного задержусь на родине и опишу, коль скоро подвернулся случай, свой путь к песне.

Еще перед окончанием школы я часто задумывалась, какую профессию избрать. Меня всегда привлекала живопись, скульптура, металлопластика, художественная керамика. Так что, окончив школу, я подала документы на отделение живописи при Вроцлавской Высшей школе искусств.

Но по глубоком размышлении мы с мамой решили, что следует избрать более «конкретную» специальность, которая в будущем обеспечивала бы твердый кусок хлеба, тем паче что у меня не было родственников, на которых я могла бы рассчитывать в какой-нибудь непредвиденной жизненной ситуации. Одно сознание, что у тебя есть семья, которая в случае чего окажет тебе помощь, действует успокаивающе, хотя, естественно, рассчитывать надо прежде всего на себя. Это было слишком хорошо известно моей маме, которая с ранней юности должна была все решать самостоятельно и опираться лишь на собственные силы.

«Видишь ли, – рассуждала мама, – чтобы существовать на заработок художника, нужно стать известным мастером, чьи работы быстро раскупаются. А такое время не наступит скоро и даже… может быть, никогда не наступит, хотя рисуешь ты, по моему мнению, очень хорошо».

Я взяла документы назад. Сдала экзамены на геологический факультет. Обучение там длится шесть лет; специальность интересная и «конкретная», в программе – широкий спектр знаний из различных областей наук: от философии, логики, иностранных языков через курс высшей математики, физику, химию, биологию и социально-экономические вопросы до сугубо специальных предметов.

А кроме того, студент-геолог должен уметь препарировать лягушек (сперва скажу о том, что было для меня самым трудным) и не только делать логические выводы из научных рассуждений, но и толковать их в соответствии с принципами логики. Он должен знать не только о том, что Ксантиппа была женой Сократа, но иногда процитировать некоторые его мысли. Должен не только нарисовать криволинейный интеграл, но в случае необходимости применить его на практике.

Не помешает знать иностранные языки – они полезны при изучении обширной специальной литературы. Весьма пригодится умение зарисовать профильный разрез скалистого склона. А разве плохо – научиться песням, которые поются у костра? За кружкой горячего чая они звучат, как нигде на свете (даже в сравнении с наилучшими концертными залами мира). Излишне, пожалуй, добавлять, что будущему геологу лучше иметь жизнерадостный, спокойный характер.

Впрочем, здоровая физическая нагрузка, скажем двадцатикилометровый марш, с перерывом для напряженных умственных усилий при определении отдельных пород или поисков окаменелостей, принадлежащих минувшим геологическим эпохам, может даже самого мрачного меланхолика привести в состояние полнейшего душевного равновесия. А если в скале обнаружится контур искомой окаменелости или даже ее фрагмент – ощущение безграничной радости человеку обеспечено.

Геология, как известно, наука о земле. Но речь идет вовсе не только о строении земли, о взгляде в глубь ее. Чтобы понять процессы, происходящие там, в сердце вулканов, на дне моря и еще глубже, надо ориентироваться в том, что происходит на поверхности земли, во всем, что касается человека, являющегося частицей природы – земли, оказывающего немалое влияние на формирование ее облика. Поэтому ничто человеческое не чуждо геологу. Знания, полученные в течение академического года на лекциях, семинарах, в лабораториях, закрепляются летней практикой, выездами «в поле».

Летняя практика оставила у меня самые приятные воспоминания, несмотря на то что рюкзак с пробами грунта бывал частенько весьма тяжел. Я забыла добавить, что геолог должен быть сильным. Необязательно культуристом, но крепкие мускулы иметь неплохо, а уж иммунитет против мороза, дождя и пронизывающего ветра во время многокилометровых переходов с полным снаряжением – просто обязательно.

Приобретенная таким образом физическая закалка, несомненно, пригодилась мне, когда мы ездили с концертами по городкам и селам Жешовского воеводства. Особенно в зимнюю пору.

После третьего курса у нас была непременная практика в угольных шахтах. Вместе с двумя другими девушками я получила направление на шахту «Анна» в Верхней Силезии. На нашем курсе девушек было больше, нежели юношей, несмотря на то что это скорее мужская специальность. (Теперь-то я должна это признать!)

Руководство шахты приняло нас очень тепло, обеспечило жильем в гостинице, питанием и… время от времени практикой в забое.

Первый «визит» туда явился для нас тяжким испытанием. Молодой шахтер, который нас сопровождал… минуточку, здесь, похоже, нужно подыскать иное слово, потому что мы ведь не шли – мы ползли на животе, неловко помогая себе локтями и коленями, которые к вечеру распухли. Мне приходилось гораздо трудней, чем маленькой, миниатюрной Богусе или немногим отличающейся от нее Янечке. Ох, и досталось нам тогда…

Зато последующие дни мы отлеживались в своем номере с абсолютно чистой совестью, дожидаясь, когда заживут наши руки и ноги. Мы испытывали даже нечто вроде удовлетворения, даже, пожалуй, гордость от сознания хорошо, самоотверженно исполненного долга. Все закончилось благополучно. После этой практики мое уважение к шахтерскому племени многократно возросло. Восхищали их мужество, выдержка, чувство товарищества, свойственные представителям этой одной из наиболее тяжелых для человека профессий.

Нередко мне задают вопрос: «Не жалеете ли вы, что не стали геологом? Ведь вы не работали и дня по своей специальности. Разве это не зря потраченное на учебу время?»

Отнюдь. Время было затрачено не напрасно. Напротив, я очень рада, что мне было дано хоть на краткий миг заглянуть в интереснейшую книгу, какой является наука о нашей земле. Это позволило мне узнать о многих проблемах, касающихся жизни на планете – ныне и в минувшие эпохи. Другие науки и занятия, более необходимые для меня сейчас, например музыка или живопись, не расширили бы настолько мой кругозор, не укрепили бы мое мировоззрение в той мере, как геология.

Незадолго до окончания университета, на очередном вечере поэзии и музыки, в котором я принимала участие, ко мне обратился коллега Литвинец, режиссер и актер в одном лице, с предложением сотрудничать в его «Каламбуре». Я очень обрадовалась, ибо это означало войти в коллектив, который существует, совершенствуется и у которого интересные и престижные планы. Вместо ожидания случайной оказии спеть будут регулярные репетиции со всем ансамблем, и я стану пусть и самой маленькой, но все же полезной частицей хорошо отлаженного, деятельного коллектива.

Я стала ходить на репетиции. Как раз приближалась ювеналия,

[12]

и «Каламбуру» предстояло показать свою программу в Кракове, а посему репетировали интенсивно и подолгу. На репетиции, естественно, собирались поздним вечером, после того как заканчивались занятия в различных вузах Вроцлава. Я должна была петь две песенки собственного сочинения. Вскоре, однако, я поняла, что не в состоянии увязать учебу с моими новыми артистическими задачами прежде всего потому, что на последнем курсе работы было невпроворот. А тут ранним утром, после бессонной ночи, вместо того чтобы устремиться в университетскую библиотеку, я едва ли не ощупью (засыпала уже в трамвае) добиралась до постели, из которой меня нельзя было извлечь никакими силами. Следует прибавить, что со сном у меня нет проблем. Поспать я люблю.

Итак, радость моя постепенно тускнела. А здравый разум, который весьма мешает людям сцены (так мне представляется), все настойчивее рисовал картину недалекого будущего, когда мои товарищи будут праздновать получение дипломов, а меня в их числе наверняка не окажется. Однако на праздники в Краков я решила поехать, чтобы не подвести ансамбль.

Все шло очень весело и приятно вплоть до моего номера. Это было мое первое публичное выступление в настоящем театре. И вот, едва я вышла на сцену, как вокруг начали твориться странные вещи. Для атмосферы моих баллад вполне подошел бы полумрак, но почему же полная темнота? В первые мгновения я еще различала какие-то лица, но затем очутилась в черной, глухой пропасти.

Я забыла текст песни и вообще забыла, ради чего сюда пришла. Кто-то из-за кулис подсказывал мне начальные строки.

Не помню уж, сколько раз я сбивалась, не помню реакции публики, не помню, как преодолела десяток шагов обратно, за кулисы. Помню, что была обижена на весь свет, но прежде всего корила себя за то, что не оправдала ожиданий, что не смогла подарить зрителю выношенного, что… проиграла.

Я не пошла вместе со всеми веселиться после концерта. Вернулась в нашу туристскую гостиницу, взобралась на свою верхнюю койку и уснула в угнетенном состоянии духа.

Нехватка времени и… торжество здравого разума над «душой артистки» явились основной причиной моего выхода из «Каламбура».

Но была дополнительно эдакая мини-причина, ставшая заметной лишь в перспективе времени. Ведь мы, женщины, крайне редко решаемся на что-нибудь исключительно ради самого дела. Чаще же всего за внешним фасадом наших поступков кроется мужчина. Из любви к нему мы совершаем чудеса ловкости, дипломатии, отваги (!) и самоотверженности. Учимся управлять реактивным самолетом, ежели он желает резвиться в поднебесье и вблизи разглядывать облака; ради него с успехом притворяемся глупейшим существом в мире – домашней гусыней, несмотря на то что сами увлечены кибернетикой.

У меня такого стимула не было (может, отсюда и победа здравого разума?), хотя и я способна на «возвышенные порывы души»… Некогда я записалась в университетский клуб спелеологов. Посещала собрания, с огромным интересом слушала доклады и даже приняла участие в подземной экскурсии (хотя, вытирая, например, пол под кроватью, чувствую себя точно в могиле, задыхаюсь).

А все оттого, что руководителем секции спелеологов был Петр. Однажды теплым майским днем, во время экскурсии, я испытала минуты блаженства.

Чтобы позволить новичкам спуститься вниз, в пещеру, следовало первоначально потренировать их на поверхности, научить влезать на скалы и съезжать оттуда – на собственном, природой для того созданном приспособлении (правда, обвязавшись канатом, который весьма больно врезался в это самое «приспособление»!).

Ах, как же ловко у нас все получалось!

Стояла чудесная солнечная погода, с чего бы тут задумываться о синяках, царапинах, разорванных брюках… Все были довольны, веселы; шутки и остроты перелетали по кругу, как отбитые в подаче шарики пинг-понга.

Наступил вечер. Теперь мы должны были испытать свои знания на практике, спуститься в довольно глубокую пещеру. Разожгли костер, дабы те, кто поднимутся наверх, сразу могли отогреться и обсохнуть. Я не пошла с первой группой, а, заглянув в темный, сырой, низкий лаз, решила, насколько удастся, оттягивать неприятный момент. В душе я надеялась – а, собственно, почему? – что мне не придется ползти по грязи и, подобно червю, исчезнуть в этой страшной черной дыре. К тому же здесь, наверху, было очень славно. Весело потрескивал огонь, заливая всех оранжевым теплом, а Петрусь, который выполнил свою трудную задачу – он подстраховывал самых смелых – и теперь подошел к нам отдохнуть, растянулся возле костра, положив свою рыжую голову мне на колени. Не сделай этого Петрусь, я бы наверняка что-нибудь придумала в оправдание своего дезертирства. Но раз уж меня отличили… Вскоре я ползла, извиваясь, как гусеница, в глубь грота. Маленькое пятнышко неба исчезло из виду. Единственным утешением был факт, что там, наверху, Петрусь держит веревку, которой я была обвязана.

Уползла я в полной уверенности, что назад мне никогда, никогда не вернуться. Но еще горше было сознавать, что Петрусь все равно ни о чем не догадывается.

Близились каникулы. Большинство студентов на летние месяцы подыскивали себе какую-нибудь работу, чтобы «подштопать» дыры в своем бюджете. Мои товарищи решили поехать в сельскую местность, на «градобитие», как назывались работы по выяснению ущерба, нанесенного стихийными бедствиями.

Я бы тоже, вероятно, отправилась на «градобитие» (хотя меня и отталкивало всякое занятие, связанное с математическими действиями), если бы не Янечка.

Да, именно Янечка, моя сокурсница, жившая в соседнем доме, с самого начала нашего знакомства (то есть с седьмого класса) считала, что мое истинное призвание – петь. Не отрицаю, пела я всегда охотно, когда бы и кто бы того ни пожелал: и на школьных, а позднее и на студенческих торжествах, и дома для гостей. Впервые я исполнила песенку, будучи еще малолеткой, на детском новогоднем празднике, под огромной елкой. Моя мама тогда была учительницей начальной школы, и в ее обязанности входила между прочим организация детских праздников, спектаклей и т. д. Но никогда не думала я, что пение станет моей профессией. Я пела исключительно для собственного удовольствия, мне даже в голову не приходило, что к пению можно относиться как-то иначе.

Тем временем Янечка, отнюдь не принадлежавшая к числу смелых, так называемых пробивных людей, отправилась однажды, без моего ведома, в дирекцию Вроцлавской эстрады и попросила, чтобы меня прослушали. Получив обещание, она в назначенный день привела меня туда силой (силой убеждения, разумеется, поскольку была гораздо ниже меня), и я предстала пред художественным руководством.

Меня включили в новую, только еще формировавшуюся программу. Мне была гарантирована астрономическая, по моим тогдашним понятиям, сумма: четыре тысячи злотых в месяц. Кажется, по сто злотых за каждое выступление.

Конечно же, я была очень признательна Янечке, хотя недовольно бурчала всю дорогу. Согласилась, естественно, без раздумий, ибо и «градобитие» со сложными вычислениями отпало, и, что самое важное, мне предстояло исполнить со сцены девять красивых мелодических песенок. Да вдобавок мне за них еще и платили!

В концерте принимало участие несколько певцов, четверо артистов балета, группа музыкантов и два актера, которые все эти отдельные номера сплавляли в нечто целое: Ян Скомпский в роли доблестного морехода Синдбада и Анджей Быховский в роли… экипажа. В портах, куда заходил корабль, звучали песенки, танцевали девушки, играла музыка – как это бывает в любом порту мира.

Поэтому приходилось молниеносно сменять костюмы и петь (в зависимости от страны) на испанском, итальянском, немецком, русском языках, а в заключение, в родном порту, – на польском.

Поскольку концерт представлял собой не обычную сборную программу, а был объединен сюжетом, то мы возили декорации, имитирующие палубу судна. Для всех участников были сшиты специальные костюмы, с помощью которых мы сменяли не только национальность, но и цвет кожи. Больше всего хлопот и смеху доставляло переодевание и грим для «африканского порта». В страшной спешке необходимо было сбросить предыдущий костюм, натянуть темно-коричневое трико и выкрасить лицо, шею, уши и ладони гримировальной краской, невероятно похожей на сапожную ваксу «Киви». Танцовщицы располагали к тому же еще черными завитыми паричками.

Я относилась к своей работе с полной ответственностью и потому неимоверно педантично, как если бы от этого зависел успех всего концерта, покрывала толстым слоем краски все, что не было закрыто трико. Но, несмотря на добросовестность и старание, я, вероятно, выглядела весьма комично и вряд ли даже отдаленно напоминала негритянку, ибо на тщательно закрашенной шее абсолютно нелогично торчала светловолосая голова. Мне, помнится, не хватило парика.

Программа была почти уже готова до того, как «зачислили» меня, так что вскоре я заявила домашним: «Завтра выезжаем! Сначала в Нижнюю Силезию, а потом на Побережье!»

Впервые я уезжала надолго. Я всегда была «домашней», даже в общежитии никогда не жила. Так что моя поездка стала событием, равным по масштабу трансконтинентальному путешествию.

Программа наша понравилась и в Нижней Силезии, и на Побережье. Работы у всех было выше головы. Едва успевали переодеваться и гримироваться для очередной сценки. Может, это было и к лучшему: все свершалось в таком бешеном темпе, что на раздумья и волнения просто не хватало времени. Не подумайте, будто я нисколечко не волновалась, о нет! Но это уже было совсем иное состояние, нежели тогда, в «Каламбуре».

Вспоминаю, как получила я свою первую зарплату. Мои первые, собственным трудом заработанные злотые. Мы выступали тогда в каком-то маленьком городке на Побережье, и вот, прямо из комнаты нашего руководителя, выдававшего деньги, я отправилась на поиски каких-нибудь подарков для мамы и бабушки. В тот же день послала домой подарки, а одновременно и остальную сумму.

Обычно говорят, что первая любовь запоминается на всю жизнь. Согласна, однако считаю, что не одна только любовь. Переполнявшее мою душу там, на почте, чувство радости и удовлетворения было столь сильным, что вряд ли оно забудется.

Когда закончилось турне и я вернулась домой, бабушка, увидев меня, усталую, похудевшую, заломила руки. Относительно же тех четырех тысяч злотых… Я убедилась, что это был весьма приличный заработок, но (увы!) в условиях нормальной, стабильной жизни.

Думается, что люди, не сталкивающиеся непосредственно с жизнью эстрадного артиста, туманно представляют себе, как проходит его день в турне или «на выездах». Труппа размещается в одном каком-либо месте, в гостинице – это «база», откуда артистов возят на выступления и куда они потом возвращаются. Выезжают в точно установленный час, в зависимости от того, как далеко ехать, однако стараются выехать пораньше, чтобы остался резерв времени на непредусмотренные задержки, к примеру авария машины, неожиданное отсутствие одного из членов труппы и т. д. Туристические автобусы не всегда обеспечивают максимум удобств. Модель машины, на которой путешествовала наша группа, наверняка вела свое происхождение со времен подготовки к первой мировой войне. Возвращаясь ночью на «базу», мы, бывало, дрожали от холода. И хотя в автобусике существовало отопление в виде толстой, тянущейся посередке трубы, мы неохотно пользовались исходящим от нее теплом. Стоило кому-нибудь из нас, усталых, сонных, неосторожно коснуться трубы рукой или ногой, как тут же раздавался возглас: «Ой, жжется!»

Приехав на место, нужно сперва разложить вещи, проверить микрофоны, прорепетировать с музыкантами те фрагменты песен, в которых не очень уверена, и лишь потом, если останется время, можно забежать в ресторан, перекусить. После концерта (иногда двух или трех) запаковать вещи, умыться (если есть где) и снова – на «базу». Бывало, приедем поздно, ресторан закрыт, и тогда ужин заменяли бутерброды, оранжад, яблоко, а нередко лишь мечты о них. Наш автобусик не развивал бешеной скорости, так что до гостиницы мы добирались только к ночи. Не было уже ни сил, ни желания приготовить себе чай с помощью специально для этой цели взятого с собой кипятильника.

На следующий день все повторялось сначала, с той лишь разницей, что иными были местность, сцена, условия за кулисами, несколько иной – публика.

Единственным достоинством нашего автобуса являлась абсолютная безопасность езды. Он двигался с минимальной (какая, пожалуй, вообще существует) скоростью. На обратном пути, под самым Вроцлавом, он стал и больше не захотел тронуться с места.

Полагаю, однако, что Вроцлавская эстрада не смирилась с этим и что отремонтированный автобус продолжает возить по провинции распространителей культуры и веселья. Впрочем, замечу с удовлетворением, что у нашего автобуса обнаружился соперник. Еще более почтенного возраста! По США и Канаде мы передвигались на таком допотопном автобусе, на каком мне не доводилось ездить ни до того, ни после.

Итак, поскольку большинство из нас не были полноправными эстрадными артистами, руководство Вроцлавской эстрады организовало для нашей группы поездку в Варшаву на экзамен. Экзамен состоял из двух частей – теоретической и практической. Я спела песенку, после чего сошла в зрительный зал, где сидели члены экзаменационной комиссии. Спрашивали они меня недолго. Действие драмы «Салемские колдуньи» Артура Миллера я перенесла в Англию… и, может, поэтому (а может, не только поэтому) не сдала экзамен. Очень тяжело пережила я эту двойку. Пожалуй, тяжелее, чем провал на экзамене (первый и последний) по кристаллографии у любимого профессора.

Тем временем я спешила закончить магистерскую работу.

[13]

Практическая сторона ее сводилась к тому, чтобы составить карту двадцатикилометрового участка, находящегося в так называемом Турошовском Мешке. Но если практические занятия на местности выполнялись общими усилиями группы, то магистерскую работу надо было создавать самостоятельно.

Поэтому я поселилась в одном крестьянском доме, в деревне Затоне, и оттуда ходила к Турошовскому Мешку, таща в геологической сумке все, что могло понадобиться для работы в течение дня. Возвращалась в сумерках.

На моей территории располагался большой массив леса, места были безлюдные. Вот тогда-то и познала я на собственном опыте правоту тех, кто с самого начала предупреждал нас, что геология не относится к числу профессий, созданных специально для женщин.

Я не боюсь одиночества, боюсь, собственно (и притом панически!), только лягушек. (А лягушку, о которой говорилось выше, я вовсе и не препарировала. Это сделал мой коллега в обмен на перевод небольшого английского текста технической литературы.) Кроме того, я была вооружена – у меня имелся довольно увесистый геологический молоток, – но, невзирая на это, мне все же было как-то не по себе, особенно в лесу. Поэтому в первую очередь я сделала карту леса, чтобы поскорей выйти на открытое пространство, на солнце. Да, да… Женщина переносит одиночество тяжелее, чем мужчина. Никогда не слышала я, к примеру, о яхтсменках, которые пустились бы в плавание в одиночку.

Должка, кстати, воздать почести нашему яхтсмену Леониду Телиге. И хотя каждый из нас со своей точки зрения восхищается его личностью, все мы едины в одном мнении: победа, одержанная Телигой над силами природы и над самим собой, – не только его личный триумф, но и общая наша гордость.

Предполагаю, что многие мужчины задавались вопросом: «А я, я смог бы?» Большинство должны искренне сознаться себе: «Пожалуй, нет».

Ну а я всего лишь женщина, которая боится лягушек и которой вроде бы не пристало комментировать великие деяния мужчин. Я могу лишь помолчать в почтительном изумлении.

Вскоре я представила свою дипломную работу и успешно, на пять, сдала магистерский экзамен. Это было в 1962 году. В том же году я попыталась еще раз «легализоваться» на эстраде. На сей раз удачно.

Разумеется, справка о сданном квалификационной комиссии экзамене далеко не равна диплому об окончании факультета эстрады при ГТИ,

[14]

но и такой документ давал мне радостное сознание, что я чего-то стою и отныне на равных правах с «настоящими» артистами. Можно было, следовательно, начать «сезонную» работу в Жешовской эстраде. Вспоминаю то время с теплым чувством. Польза была несомненная. Со ступеньки на ступеньку – такое движение по творческому пути представляется мне и верным, и справедливым. Вначале надо проверить, есть ли у тебя что сказать зрителю, слушателю? И нужно ли ему это? Действительно ли твоя работа приносит тебе внутреннее удовлетворение, а не просто льстит самолюбию? Влекущая к себе сцена, огни рампы, аплодисменты публики – не есть ли это всего лишь «состояние влюбленности»? Так же ли будет и в повседневной «супружеской» жизни, в которой перемешаны и блеск, и тени?

Мне кажется, именно работа на периферии является превосходной проверкой. Всякий вечер меняются условия, сцена, атмосфера в зрительном зале. Здесь постигаешь весьма непростое искусство жить в коллективе, умение быстро подстраиваться и перестраиваться – и тем самым приобретаешь многое, что необходимо на сцене. Впоследствии, если проверка прошла успешно, если «сценическая бацилла» вызвала «неизлечимую болезнь», можно попробовать показать свое искусство публике в других странах.

Художественным руководителем Жешовской эстрады был тогда Юлиан Кшивка – человек, необычайно преданный театру и эстраде. Его режиссура программы, в которой я участвовала, дала мне очень много. Я хорошо узнала характер работы в провинции, вкусила от ее огорчений и радостей. Мы добирались с нашим концертом до самых отдаленных госхозов Жешовского воеводства. С удовольствием заключаю, что, чем больше было расстояние от городов и главных трасс, тем сердечней нас принимали, тем горячей нам аплодировали. А встречи, на которых нас угощали бигосом

[15]

и простоквашей, ржаным, еще теплым, ароматным хлебом, – насколько милее все это любого бала, где сверкает паркет и льются потоки света!

Именно эта публика первой услышала и одобрила песню «Танцующие Эвридики». И лишь позднее, на фестивале в Ополе, она получила всеобщее признание, дав мне право на участие в Сопотском фестивале.

Таким образом, мне предстояло первый раз выступить в Ополе, исполнить «Танцующие Эвридики».

Я приехала туда ранним утром. Уже на вокзале привлекали внимание плакаты с сердечными приветствиями, обращенными к участникам фестиваля. Город – нарядный, словно невеста, ожидающая свадебную свиту, – торжественно готовился к этому событию. А сами ополяне – гостеприимные, доброжелательные, всегда готовые вступить в дискуссию по поводу песни и, в случае чего, яростно защищать своих фаворитов! Очень приятное и очень важное качество. В самом деле, какое же состязание без болельщиков!

День был чудесный. Первый концерт состоялся при закатном свете солнца, но вечером разыгралась гроза с проливным дождем, какого никогда после я не видала. Достаточно было пробыть на сцене несколько минут, чтобы вымокнуть насквозь, хотя кто-то распорядился держать над солистом зонтик. Музыканты, ничем не защищенные, выливали из инструментов воду, пробираясь на сцене по огромным лужам. Я не раз замечала, что когда промокнешь до последней нитки, то уже просто перестаешь обращать внимание на дождь, и становится очень весело. Именно такое настроение царило в тот вечер – и на сцене, и в зрительном зале, откуда никто не уходил. Поначалу зрители, чтобы спастись от дождя, прятались под зонтиками, накрывались плащами, платками, газетами, но дождь в тот вечер не думал переставать, лил как из ведра, с какой-то неумолимой последовательностью, затопляя все вокруг на земле. И хотя общеизвестно, что всемирный потоп некогда уже случился, возникала мысль, уж не повторится ли он нынче?

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: