Вынужденная непоследовательность

Осмысление университета

По материалам инаугурационной профессорской лекции, прочитанной в Институте образования Лондонского университета 25 октября 1997 года. Перевод Р. Гайлевича. © 1999 ЦПРО БГУ

Барнетт Рональд, профессор Института образования Лондонского университета

Конец университета

Западный университет умер. В это трудно поверить, но такова реальность. Правда, история университета говорит о его необыкновенной способности к обновлению и адаптации к новым условиям. Это позволяет надеяться на то, что и сейчас свершится чудо и возникнет новый университет. Смерть и воскрешение университета — тема моей сегодняшней лекции.

Почему именно вопрос о смерти и воскрешении начинает мое выступление? Это могло бы быть риторическим приемом, чтобы завладеть вашим вниманием, простой провокацией? [прим.1]. Однако в действительности, этот язык как нельзя лучше подходит для описания ситуации, в которой мы находимся. Понимание того, чему призван служить университет в современном мире, оказалось утерянным [прим.2].

Невозможно вернуться в мир, где было доподлинно известно, что мы собой представляем. Нет традиций, которых мы могли бы придерживаться; все приходится начинать заново. Для этого нужны новые понятия и новое определение целей. Все это требует существенной перестройки университета, если мы хотим, чтобы он принял вызов, брошенный временем.

Осмысливая университет?

Университет существует около восьмисот лет. Этого достаточно, чтобы понять, что он собой представляет. Мы знаем, что такое университет, какие критерии и требования он к себе предъявляет, что стоит за статусом университета. Однако сегодняшний университет стал многоликим. В Соединенном Королевстве создаются свои университеты (например, Бритиш Аэроспей). Правительство рассматривает возможность создания Индустриального университета, основанного на национальной мультимедийной учебной сети. Университет Нагорья и Островов существует в виде множества разрозненных филиалов, в нем отсутствует центр как таковой. Много разговоров ведется о виртуальном университете, где все общение осуществляется через Интернет.

Другими словами, что логика современного мира предлагает нам несколько версий университета. Широкое распространение высшего образования, развитие рынка в этой области, глобализация его масштабов — все это свидетельства в пользу неоднозначности самого понятия университет, невозможности привязать его к какой-нибудь простой формуле или дефиниции [76].

Общее описание «практики университета», строго говоря, невозможно, так как в нем должны были бы быть перечислены все существенные свойства и качества, актуализация которых, вместе с определенными идеями и идеалами, автоматически приводила бы к созданию университета, а мы получили бы рецепт для его изготовления. На нынешнем этапе развития высшего образования единственное требование, которое должен выполнять университет — это четкое осознание своей миссии [прим.3]. Лозунгом современности становится разнообразие. И если для этого надо допустить долю неожиданности и спонтанности в современный университет, это придется сделать.

Неопределенность в устройстве современного университета проявляется по-разному. Что такое курс? Это целая программа обучения, или только модуль, или предмет? Должны ли мы придерживаться веры в ценность личного общения, или доверить коммуникацию в научных и академических целях Интернету? В какой степени университет может и должен представлять собой совокупность коммерческих предприятий, сотрудники которых — особенно те, которые работают на переднем крае технологии и науки — поставляют на рынок свою продукцию? Где заканчиваются исследования и начинается консалтинг?

Ясно одно: деятельность, которая протекает в стенах университета, не имеет четко очерченных границ. Если попытаться эти границы создать, то возникнет угроза самому университету, т.к. под ограничение попадет и его способность к адаптации, которая позволяла университету выживать на протяжении восьми столетий.

И тем ни менее, трудно принять тезис о том, что университетом может быть все, что угодно. В недавнем докладе сэра Рона Деаринга [62] высказывается надежда на сохранение регулируемой государством системы требований, предъявляемых к университету. Статус университета не должен стать легкодоступным. Институты, претендующие на этот статус, должны пройти проверку на соответствие целому ряду критериев. И пока не ясно, будет ли это по силам, например, Индустриальному университету.

Итак, мы имеем дело с настоящей головоломкой. С одной стороны мы отвергаем мысль о существовании некой общей идеи университета [74], с другой стороны, мы предполагаем, что должны существовать какие-то границы, определяющие университет. Можно попытаться выйти из этого замкнутого круга, но для начала необходимо понять, какого рода проблемы стоят на нашем пути. Идея университета уязвима с самых разных позиций.

Проблема знания

Во-первых, идея университета уязвима с точки зрения эпистемологии. Ключевыми понятиями, лежавшими в основе университета, были «знание» и «истина» [66; 60; 64]. И сегодня не перевелись еще сторонники этих идейных категорий [67]. Возможно, в качестве эмблемы университета их можно оставить. Они броские, хорошо смотрятся, и предполагают, что там происходит что-то значительное, хотя сами по себе они дают нам очень мало.

Проблему знания надо рассматривать как минимум с четырех позиций. Во-первых, существует не одно, а много знаний [69; 28; 55; 36]. Гиббонс и его коллеги говорят о «Знании 1″ и «Знании 2″, где «Знание 2″ есть знание, созданное в мире деятельности и производства и т.д. [32]. Но это чересчур просто. Существует не одно или два, а множество знаний. Процессуальное знание, невербальное знание, практическое знание, знание, основанное на жизненном опыте. Все эти типы знания указывают на множество путей к познанию в современном мире. И дело не в том, что постоянно возникают новые способы получения знаний, а в том, что ставятся под сомнение все существующие научные определения «знания».

Во-вторых, знанию все больше придается характер перфоманса [52]. Ценится то, что работает, — хотя и не без помощи и поддержки государства. Знание высоко ценится за его практическое значение. Это подтверждает предостережение Критической теории [1] о том, что современность подвержена интервенции со стороны утилитарного разума. Поэтому знание лишено своих эмансипационных возможностей. Наоборот, все чаще мы встречаемся с распространением консалтинга, всевозможных «выжимок», бюллетеней.

В-третьих, в век компьютеров мы переполнены данными и информацией. Поэтому способность приобретать знания и понимать их сводится к умению обращаться с увеличивающимся количеством и видами данных [59; 44].

Радикально непознаваемое

Четвертая эпистемологическая проблема, с которой сталкивается современный университет, заключается в том, что мир не просто непознаваем — он радикально непознаваем. Этот тезис можно рассматривать двояко.

Во-первых, наши усилия расширить знание, расширяют также наше невежество [51]. Появление книг, статей, иных продуктов знаний происходит со скоростью, превышающей наши способности их осмыслить и переработать. Это инертное знание покоится в непрочитанных трудах. Главное — написать. Становится неважным, будут ли у этих текстов читатели. Фатальность этой ситуации в том, что она отсылает к физическим пределам наших возможностей, которые лежат в организациях, связях нашего мозга. Мы уже вышли за эти пределы.

Но мир принципиально непознаваем и в другом смысле. Его изменчивость и текучесть достигла своеобразного апогея. Энтогни Гидденс называет современный мир не иначе как «мир сотворенного риска». Риск всегда существовал, и часть опасностей, например связанных с болезнями, человечество смогло взять под свой контроль. Но вмешательство человека в природу и мир, которое потребовалось для этого, повлекло за собой возникновение новых опасностей, неопределенности будущих перемен [11; 33]. Возникают новые болезни, вопреки всем усилиям человечества, возвращаются старые.

Сама природа стала рукотворной. Кондиционированные помещения, глобальное потепление, эрозия почв, пустыни и наступающие приливы. Мы живем в неопределенном мире, сотворенном нами самими. И уже наши собственные знания и технологии вызывают непредвиденные изменения. Пытаясь понять мир, мы внедряем технологии, которые делают его еще менее прогнозируемым [прим.4].

Мир, таким образом, не просто не познаваем, он принципиально непознаваем.

Конец идеологии

За понятиями «истины» и «знания» стоят идеалы университета эпохи Просвещения. В борьбе за истину мы открываем более рациональные способы деятельности, более разумное отношение к природе, к самим себе [24]. Но Аушвиц, как говорит нам Критическая теория, показал бессмысленность всех этих принципов. Что как не этот долгий и бессмысленный поиск разумной истины привел нас, в конечном счете, к Аушвицу [9]. Немецкие университеты никогда не отличались особым стремлением иметь свой голос и высказывать собственное отношение к происходящему. Тем самым они предоставили риторическую поддержку той идеологии [81].

Мы не можем и дальше пользоваться языком «знания» и «истины», и тем более — языком Просвещения, используя их для обоснования современного университета [прим.5].

Современный университет может обойтись без полемики о «знании» и «истине». И обходится. Он вообще не нуждается ни в легитимации, ни в идеологии. И если можно помыслить идеологию современного университета, то она выражается тезисом о «реализации своих возможностей».

Возможные дискурсы?

Понятия «знание» и «истина» больше ничего не обосновывают в рассуждениях об университете. Кроме того, в этой роли перестали выступать и многие другие дискурсы современности.

Другой язык [прим.6], с помощью которого было принято говорить об университете, строится на понятиях «труд», «экономика» и «мастерство». Эти термины, отражающие логику производства, безусловно, необходимы. Однако они не дают какого-либо концептуального пояснения происходящему в университете. «Труд» является неотъемлемой составляющей системы высшего образования, в перспективе будущего ему необходимо уделять особое внимание. Однако «труд» — это только часть жизни, но не сама жизнь [39; 84]. Построить университет по принципу «трудовой деятельности» практически невозможно еще и потому, что «труд» как таковой также изменяется [45]: сегодня нет четко очерченных границ той деятельности, которую мы могли бы обозначить понятием «труда».

Термины демократии. Еще один язык, при помощи которого современный университет подходит к самоопределению, основан на категориях «демократии», «справедливости», «гражданства», «общества». Никто не возражает против демократии и социальной справедливости, но они малопригодны в качестве оснований университета. Университет — часть общественной жизни, он участвует в ее формировании и распространении. Полемика в обществе должна иметь свое продолжение в университете, но полагать всю его сложную систему на этих принципах нельзя: университет слишком долго обладал внутренней замкнутостью, ограничивал на своей территории доступ к общественной жизни, и тем более ее распространение [17].

Понятия демократии, справедливости, гражданства и общества важны, так как они в большей степени говорят языком включения, нежели исключения [прим.7]. Они должны быть частью осознания современного университета. Но это скорее средство, нежели результат. Они, как знаки на дороге, которые указывают нам, куда не следует ехать, но отнюдь не дают указаний, куда следует. Они не могут наполнить содержанием основные цели того, что называется университетом.

Язык эмансипации. Здесь работают такие понятия как эмансипация, освобождение и свобода [30; 57; 41]. Опять же, это важный набор идеалов. Надо признать, что когда-то я соотносил свою собственную работу именно с этими понятиями [6]. Но это идеология, которая рискует стать пустословием.

Не стоит отрекаться от эмансипации, но ее необходимо поместить в более широкий контекст, в котором проявляются все ее стороны.

Термины «Я». Речь идет о понятиях индивидуального развития, самореализации, раскрытия личности в рамках университета. Проблема, с которой сталкиваются эти понятия, очень проста — все они опираются на веру в существование личной идентичности и в то, что задача высшего образования состоит в ее развитии. Но в эпоху постмодернизма понятие персональной идентичности само по себе становится проблематичным. «Я» растворилось [33], [прим.8].

Эти понятия необходимы как часть университетской практики, их надо придерживаться, отстаивать. Все образовательные трансакции касаются «Я». В высшем образовании это особенно важно, так как поиск «Я» по-прежнему вписан в образовательный процесс. Можно сказать, что истинное высшее образование совершает инъекцию индивидуального «Я» в его эпистемологию. Выражая самого себя, студент способен отрешится от себя, и таким образом стать самим собой, по-новому основать себя.

Но высшее образование, основанное исключительно на этих принципах — помещающих личность в витрину магазина — слишком проблематизировано из-за того, что в теориях постмодернизма само «Я» поставлено под сомнение.

Вынужденная непоследовательность

На время оставим попытки мыслить университет сквозь призму этих понятий [прим.9]. Ни одно из них не дает нам правильных ответов на вопрос о назначении университета [прим.10]. Конечно, можно попытаться работать со всеми этими понятиями вместе взятыми. Но это мало перспективно. Сами по себе или в сочетании друг с другом эти понятия вызывают сомнения по двум причинам.

Во-первых, в современном университете существует фундаментальное противоречие между прагматическими стремлениями и идеальным смыслом, иначе говоря, между аппаратом управления и профессурой [82]. Невозможно одновременно руководствоваться утилитарными целями, решительно обеспечивать выполнение всех управленческих задач и при этом не ограничивать ничьих научных интересов. Внутреннее состояние современного университета характеризуется постоянными столкновениями этих двух пластов университетской жизни, что приводит к неизбежным глубоким потрясениям.

Современный университет — это место тектонического движения пород. И идеальная ситуация свободы высказывания [43], и управленческая решительность должны существовать, даже если становится все сложнее вычленить и увидеть их по отдельности.

Эту разнонаправленность внутренних сил современного университета трудно свести воедино. Из-за соперничающих устремлений университет не может последовательно двигаться к какой-либо одной цели, т.е. он изначально непоследователен.

Вторая причина, почему ни одно из понятий, описанных выше, не может помочь в легитимации современного университета, подсказана постмодернизмом. Постмодернизм утверждает, что в современную эпоху не существует универсалий. Речь идет, прежде всего, о претензиях к знанию, идеологии, видению мира, концептуальным рамкам «Я», ценностям, короче говоря, к нашему пониманию мира в различных формах. К этому утверждению мы можем и должны добавить, что в эпоху постмодерна [прим.11] общество претерпевает глубинные изменения. Глобализация и детрадиционализация являются чертами всей эпохи. Массированное движение капитала и всемирный двадцатичетырехчасовой рабочий день вкупе с информационной революцией являются двигателями этих перемен.

Все рассмотренные нами выше понятия оказываются неадекватными, т.к. каждое из них базируется на некоторой уверенности, чувстве стабильности, в том числе во времени. Но такая стабильность в современном мире не достижима. Рассуждая об идеях, ценностях, о том, что считается знанием, мы предполагаем наличие прочной персональной идентичности, хотя она также попала в круговорот изменчивости и неопределенности нынешней эпохи.

Из-за внутреннего конфликта основных дискурсов и потери незыблемых оснований, на которой они базируются — современный университет обречен жить в непоследовательности. И нет пути в обход этой проблемы. С ней следует разобраться. Вперед.

Новая терминология

К чему мы можем обратиться? Какие понятия могут дать нам адекватное понимание места современного университета в мире, нарисовать пути продуктивной и эффективной ориентации университета в современном мире?

Допустим, что мир радикально непознаваем. Каждая структура познания, каждый смысл нашего мира, нас самих и наших взаимоотношений с миром спорны. Тогда нужно заново определить природу современного университета, с учетом этого предположения.

На месте знания теперь стоит незнание. Современный университет должен быть построен на осознании того, что все в современном мире вызывает сомнение. Можно наслаждаться неопределенностью, которая нас окружает, и в создание которой университет вносит свою лепту. Какие же понятия для его описания потребуются в этом случае?

Язык, к которому я хочу прибегнуть, состоит из терминов неопределенности, непредсказуемости, сомнительности и спорности. К ним можно добавить незнание, непредвиденность, нестабильность, риск, беспорядок, непостоянство, беспокойство. Таков мир, в котором мы живем, мир в котором все наши структуры легко подвергаются сомнению. Это хрупкий и беспокойный мир [прим.12]. Неопределенность и сомнительность свойственна не только нашим утверждениям и теориям о мире, но и — что гораздо важнее — они свойственны структурам понимания, как окружающего мира, так и нас самих [прим.13].

Термины хрупкости

Сомнительность, неопределенность и непредсказуемость можно рассматривать как те ключевые понятия, с помощью которых трактуется современный университет. Хотя они во многом и различаются, у них можно найти и много общего [прим.14].

Неопределенность есть форма бытия, в которой человек сознает, что его состояние ума есть состояние «открытого конца». Неопределенность есть состояние, в котором человек не может быть уверен. Неопределенность отчасти имеет вынужденно когнитивный характер, но изначально она базируется на опыте. Это — выражение формы бытия в мире.

Непредсказуемость — состояние знания, в котором невозможно предсказать с некоторой точностью, что, вероятно, произойдет в какой-то момент в будущем. Это гораздо более ограниченное понятие, чем неопределенность. Оно имеет место в ситуации, в которой пытаются спрогнозировать состояние мира в будущем. Состояние непредсказуемости существует там, где нельзя сказать, что произойдет. Наука и технология, в самом широком смысле, являются областями, где мы ищем предсказуемость, но это относится и к нашему повседневному опыту существования в мире.

Сомнительность — состояние дел, при котором наши допущения о мире подвергаются сомнению контр-интуитивным опытом. Это — состояние дел, при котором, скажем так, нас можно всегда застать врасплох. Внезапно от чего-то у нас захватывает дух, и мы чувствуем, что потеряли почву под ногами. В этот момент все те допущения, на которых неосознанно держался наш мир, обнаруживают себя и кажутся нам неадекватными.

Спорность — состояние дел, в котором утверждения или формулы могут быть оспорены группой соперничающих утверждений или формул. Она указывает на ситуацию, в которой противоречивые мнения могут пожелать быть услышанными и могут быть услышаны.

Все эти понятия похожи. Во-первых, они содержат как когнитивный, так и опытный аспект. Во-вторых, они указывают на возможность деструкции, порождаемой материальным миром, миром человеческой деятельности и миром идей. В-третьих, они содержат предостережение об открытой перспективе любой нашей деятельности в мире и любом его понимании

Можно представить эти понятия в виде таблицы:

Собранные взятые, эти понятия отражают хрупкость и неустойчивость, существующую в мире. При этом они описывают наш мир, отчасти наделяя его качествами нашего собственного творения [прим.15].

Жизнь со сверхсложностью

Тезис о том, что не существует универсалий — сам по себе универсален. Ни в чем нельзя быть уверенным до конца, нет ни универсальной правды, ни долговечных структур, ни определенных ценностных систем. Все подлежит сомнению. В основе концепции университета, которую я предлагаю, лежит представление о всеобщей хрупкости и неустойчивости. И тогда сущность современного университета заключается в том, чтобы сделать возможным существование в этих условиях. Этот тезис можно принять за отправную точку в реконструкции общей идеи университета.

Сказать, что мы живем в сложном, изменяющемся, непредсказуемом мире — банально. Однако реальная степень этой сложности никогда не осознается. Переосмыслить надо не только наши утверждения, теории, практику, технологии и институты, но и те структуры, в рамках которых мы выдвигаем теории, практически их реализуем, формируем ценности, создаем технологии и институты. Вопрос в том, какое общество можно считать просвещенным — то, в котором образование вносит максимальный вклад в экономическое воспроизводство, или то, которое позволяет каждому индивиду почувствовать, что он гражданин, составляющий часть всего общества? [прим.16]

И дело не в том, что мы должны бороться с различными теориями и идеями. Например, с тем, что доктора и адвокаты часто высказывают противоположные суждения по одному и тому же поводу. Сомнению надо подвергать сами условия и формы нашего понимания, наших действий, нашего окружения. Что значит быть доктором или адвокатом? В современном мире нет однозначного ответа на такие вопросы. Теории, с помощью которых мы познаем мир и прокладываем в нем наш путь, множатся.

Мир, в котором мы живем, давно перестал быть сложным, он сверхсложен. Сверхсложность это такой тип сложности, при котором даже границы понимания мира проблематизируются. Это степень сложности, при которой нужны новые способы выживания и, по возможности, даже процветания в мире, где все наши теории постоянно проверяются и подвергаются сомнению. Эта сверхсложность и есть мир, в котором мы живем.

Университет целиком вовлечен в эту ситуацию. Он помогает производить эту сверхсложность, подпитывает неопределенность. Но он и помогает нам с ней жить.

Осмысливая университет

Таким образом, университет это место, где сверхсложность рождается и одновременно создаются условия для выживания в этом чреватом последствиями, хрупком и непредсказуемом мире. Эти качества описывают существование в современном мире. Вот почему во всем мире правительства заботятся об инвестициях в высшее образование — не для обучения частным навыкам, а для обучения умению обращаться с многочисленными формами познания, бытия и деятельности. Вот почему работодатели в первую очередь говорят о гибкости, адаптации и самоуверенности [прим.17]. Эти понятия отражают способность реагировать на неопределенность и воспроизводить ее в новых формах. Таково состояние современного мира. И подготовка к жизни в этом мире есть часть вызова, брошенного университету.

Как можно осмыслить университет на основе такой концепции? Как нам двигаться дальше? Ответ на эти вопросы распадается на несколько частей.

1. Критическая междисциплинарность. Возникновение неопределенности требует свежих перспектив, и, так как они могут прийти отовсюду, университет должен стать местом их критического обсуждения, дискуссий. Междисциплинарность должна стать качеством современного университета, где постоянно сталкиваются друг с другом разные мнения.

Идея нового университета, несущего в себе все многообразие знания вполне может опираться на критическую междисциплинарность. Университет выступает не только местом проведения многочисленных дискуссий, он сам вовлечен в процесс создания новых форм знания.

2. Коллективный самоанализ. Подвергаясь критическому осмыслению на уровне форм и условий, знания и способы их идентификации определяются по-новому. В структуре нового университета должны быть созданы условия коллективного самоанализа на разных уровнях университетской практики. Такое коллективное самосознание не просто тактический ход, направленный на освобождение от надзора «оценивающего государства» [прим.18]. Наоборот, это — необходимое условие для творческой разработки университетом новых перспектив своего существования. Если университет в течение долгого времени с готовностью разрабатывал риторику коллективной критической рефлексии целого общества, то теперь эта риторика должна обратиться на сам университет.

3. Целевое возрождение. Университету необходим постоянный диалог. В нем должна быть дискуссия не только о результатах, основаниях, приоритетах и методах общения, но и разговор о собственном месте в этом общении. В век сверхсложности цели университета постоянно усложняются, дополняются новыми.

Соответственно, и миссия университета начинает пониматься по-новому. Разговоры о миссии университета часто происходят в обтекаемой форме, не содержат никаких указаний на его отличительные задачи и цели, либо, напротив, ограничиваются узкими специальными проектами, вводящими запрет на все, что не попадает в поле их действия. В новую эпоху все труднее формулировать хоть сколько нибудь долгосрочные и постоянные стратегические цели университета. Не работают утверждения о так называемом «главном деле» университета. Оно постоянно подвергается переосмыслению и переинтерпретации.

4. Подвижные границы. В эпоху сверхсложности в университете не должно существовать четко фиксированных границ. Хотя в академической жизни, где всегда были внутренние разграничения, от них сложнее отказаться. Границы гарантируют определенную адекватность поставленным целям. Тем не менее, надо найти способы сделать наши границы подвижными и легко преодолевающими уже установленные пределы. Университетская жизнь должна стать «кочевой», где понятия идентичности, адекватности и строгих целей вытеснены в маргинальную область [прим.19].

Множество форм академической идентичности должно создаваться в горизонтальной плоскости (через границы), и в вертикальной (в рамках локальных подразделений, на уровне факультета, университета, государства). Ни одна из этих форм не должна претендовать на превосходство относительно других.

5. Ангажированность. В эпоху сверхсложности университет должен взаимодействовать с различными общностями по разным причинам. Во-первых, в обществе знание существует в различных формах и институтах, процедурах и определениях. Университет, если он собирается выжить, должен с этим считаться и ему придется ступить на эту территорию с новыми для него правилами производства знания. Университет вступает в альянс с промышленностью, профессиональными объединениями, внешними по отношению к университету консультантами для того, чтобы сохранить свое место на рынке производства знаний. В наш век не существует башен из слоновой кости.

Вторая причина заключается в том, что в просвещенном обществе растет число клиентов, пользующихся услугами университета. Возникает вопрос: нуждается ли университет в студентах вообще? Возможно, некоторые университеты двадцать первого века будут просто предлагать свои товары на рынке, в связи с тем, что обучение студентов не на столько выгодно, чтобы оставаться их «главным делом».

В недавнем отчете сэра Рона Деаринга и его Национальной комиссии по высшему образованию прозвучала мысль об университете как о «сознании общества» [62]. Перефразируя его слова, можно сказать, что в век сверхсложности, университеты становятся аренами производства многочисленных соперничающих перспектив. Но, если мы, предъявляя эти многочисленные дискурсы миру, хотим быть услышаны, мы должны предлагать их частично на языке массовых слушателей. В век сверхсложности университет должен быть готов как говорить, так и слушать.

6. Коммуникативная терпимость. Современный университет должен давать возможность высказываться самым различным голосам. Правда речь идет не о пассивной терпимости к чужим мнениям. Надо не просто не препятствовать желанию другого высказаться [прим.20]. Мало того, что никто не наказывается за свои неортодоксальные взгляды, надо создать условия, побуждающие их иметь и высказывать [прим.21].

В новую эпоху основополагающим принципом должен стать призыв поделиться своими идеями. Это сделает университет более шумным и беспокойным местом. Но никто и не считает тишину и спокойствие главными добродетелями современной университетской жизни.

Конечно, это несколько рискованная стратегия. Она может вызвать панику у традиционных любителей «бить в колокола». Но, учитывая особенности эпохи, это, скорее, нормально. Мало кто любит таких паникеров, но их существование надо принять как плату за возможность диверсификации разных взглядов, идей и появление свежих перспектив. Кроме того, все должны иметь равную возможность высказаться, представить свои воззрения на всеобщее обсуждение и критику.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: