Печатается по: Тихомиров М.Н., Епифанов П.П. Соборное уложение 1649 г. М.,1961.–56-236.

ПРОТОПОП АВВАКУМ

В начале второй половины XVII в. патриархом Никоном (1605-1681, патриарх в 1652-1658) и царем Алексеем Михайловичем (1629-1676, царь с 1645) была проведена церковная реформа, направленная в интересах внешней политики к сближению русских церковных обрядов с греческим каноном православной церкви. Сторонники сохранения старых норм церковного обряда и церковных установлений решительно выступили против церковной реформы; что привело к расколу - отделению от официальной церкви старообрядцев. Официальная церковь и государство проводили жестокую борьбу со старообрядчеством. Сопротивление старообрядцев превратилось в движение, имевшее церковную оболочку, но вместе с тем носившее характер резкой критики церковной и царской власти. Идеологом старообрядчества стал протопоп Аввакум (1621-1682), сын священника из села Григорово Нижегородского края. За свои выступления в защиту старой веры против "никониан" - сторонников реформы Никона, за свою непримиримость и страстность борца за идею Аввакум подвергался жесточайшим репрессиям и, в конце концов, заключенный в пустозерскую земляную тюрьму в устье реки Печоры, был вместе со своими "соузниками" заживо сожжен "за великие на царский дом хулы". Аввакум был не только страстным борцом, но и талантливым писателем и публицистом. Главным литературным трудом Аввакума является написанное им в земляной тюрьме в Пустозерске (ок. 1673 г.) "Житие". Это было первое в русской литературе автобиографическое произведение, носившее резко выраженный проповеднический и вместе с тем исповедальный характер. Замечательно "Житие" Аввакума так же своим языком. "Чтущии и слышащии, - писал Аввакум. - не позазрите просторечию нашему, понеже люблю свой русской природной язык... Я не брегу о красноречии и не уничижаю своего языка русского". Обращение к живому разговорному языку Аввакума в письменных литературных текстах было смелым новаторством. Но это просторечие было "просторечием" человека большой книжной культуры, поэтому "Житие" Аввакума не только красноречивый документ своей эпохи, но и великий памятник и литературы.

ИЗ "ЖИТИЯ" ПРОТОПОПА АВВАКУМА

Рождение же мое в Нижегороцких пределах, за Кудмою рекою, в селе Григорове. Отец ми бысть священник Петр, мати - Мария, инока^* Марфа. Отец же мой прилежаше пития хмелнова; мати же моя постница и молитвеница бысть, всегда учаше мя страху Божию. Аз же некогда видев у соседа скотину умершу, и той нощи, возставше, пред образом плакався доволно о душе своей, поминая смерть, яко и мне умереть. И с тех мест обыкох по вся нощи молитися. Потом мати моя овдовела, а я осиротел молод, и от своих соплеменник во изгнании быхом. Изволила мати меня женить. Аз же пресвятей Богородице молихся, да даст ми жену помощницу ко спасению. И в том же селе девица, сиротина ж, безпрестанно обыкла ходить во церковь, - имя ей Анастасия. Она же в скудости живяше и моляшеся Богу, да же сочетается за меня совокуплением брачным; и бысть по воли Божий тако.

Посем мати моя отъиде к Богу, аз же от изгнания преселихся во ино место. Рукоположен во дьяконы двадесяти лет з годом, и по дву летех в попы поставлен; и потом совершен в протопопы тому двадесять лет минуло; и всего тридесят лет, как имею священъство.

А егда в попах был, тогда имел у себя детей духовных много, - по се время сот с пять или с шесть будет.

Егда еще был в попах, прииде ко мне исповедатися девица, многими грехми обремененна, блудному делу и малакии^* всякой повинна; нача мне, плакавшеся, подробну возвещати во церкви, пред Евангелием стоя. Аз же, треокаянный врач, сам разболелъся, внутрь жгом огнем блудным, и горко мне бысть в той час: зажег три свещи и прилепил к налою^* , и возложил руку правую на пламя и держал, дондеже во мне угасло злое разжежение, и, отпустя девицу, сложа ризы, помоляся, пошел в дом свой зело скорбен. Время же, яко полнощи, и пришед во свою избу, плакався пред образом Господним, яко и очи опухли, и моляся прилежно, да же отлучит мя Бог от детей духовных: понеже бремя тяшко, неудобь носимо.

У вдовы началник отнял дочерь, и аз молих его, да же сиротину возвратит к матери; и он, презрев моление наше, и воздвиг на мя бурю, и у церкви, пришед сонмом, до смерти меня задавили. И аз, лежа мертв полчаса и болши, и паки оживе Божиим мановением. И он, устрашася, отступился мне девицы. Потом научил ево дьявол: пришед во церковь, бил и волочил меня за ноги по земле в ризах, а я молитву говорю в то время. Посем двор у меня отнял, а меня выбил, всево ограбя, и на дорогу хлеба не дал.

В то же время родился сын мой Прокопей. Аз же, взяв клюшку, а мати - некрещенова младенца, побрели и на пути крестили. Егда ж аз прибрел к Москве, к духовнику протопопу Стефану и к Неронову протопопу Ивану, они же обо мне царю известиша, и государь меня почал с тех мест знати. Отцы ж з грамотою послали меня на старое место. А дьявол воздвиг на меня бурю. Приидоша в село мое плясовые медведи з бубнами и з домрами: и я, грешник, по Христе ревнуя, изгнал их, и хари, и бубны изломал на поле един у многих и медведей двух великих отнял,- одново ушиб, а другова отпустил в поле

Изгнаша мя от места того вдругоряд. Аз же сволокся к Москве, и Божиею волею государь меня велел в протопопы поставить в Юрьевец-Поволской. И тут пожил немного. Дьявол научил попов и мужиков и баб - пришли человек с тысящу и с полторы их было, среди улицы били батожьем и топтали. Воевода с пушкарями прибежали и, ухватя меня, на лошеди умчали в мое дворишко; и пушкарей воевода около двора поставил. Людие же ко двору приступают. Наипаче ж попы и бабы, которых унимал от блудни, вопят: "Убить вора, и тело собакам в ров кинем!" Аз же, отдохня, в третей день ночью, покиня жену и дети, по Волге сам-третей ушел к Москве. Прибрел к Москве, духовнику Стефану показался; и он на меня учинилъся печален: "На што-де церковь соборную покинул?" Царь пришел к духовнику благословитца ночью; меня увидел тут, - опять кручина: на што-де город покинул? - А жена, и дети в Юрьевце остались; неведомо - живы, неведомо - прибиты! Тут паки горе.

Посем Никон, друг наш, привез ис Соловков Филиппа митрополита. Егда ж приехал, с нами, яко лис. Ведает, что быть ему в патриархах, и чтобы откуля помешка какова не учинилась. Много о тех кознях говорить! Егда поставили патриархом, так друзей не стал и в Крестовую пускать! В пост великой прислал память к Неронову Ивану. Я у нево жил в церкве: егда куды отлучится, ино я ведаю церковь. Чел народу книги. Много людей приходило.

В памяти Никон пишет: "По преданию святых апостол и святых отец, не подобает во церкви метания^* творити на колену, но в пояс бы вам творити поклоны, еще же и тремя персты бы есте крестились". Мы же задумалися, сошедшеся между собою; видим, яко зима хощет быти; сердце озябло и ноги задрожали. Мы же з Данилом, написав ис книг выписки о сложении перст и о поклонех, и подали государю. Он же скрыл их скрыл их; мнит мя ся, Никону отдал.

После тово меня взяли со стрелцами; на патриархове дворе на чеп посадили. Егда ж розсветало, посадили меня на телегу и и везли до Андроньева монастыря, и тут на чепи кинули. Три дня, ни ел, ни пил; во тме сидя, кланялся, не знаю - на восток, не знаю - на запад. Никто ко мне не приходил, токмо мыши, и тараканы, и сверчки кричат, и блох довольно. Бысть же я в третий день приалъчен, сиречь есть захотел, и после вечерни стал предо мною, не вем - ангел, не вем - человек, и по се время не знаю, токмо меня с чепью к лавке привел и посадил, и лошку в руки дал и хлебца немношко и щец дал похлебать. Да и не стало ево. Двери не отворялись, а ево не стало! Наутро архимарит з братьею пришли и вывели меня; журят мне: "Что патриарху не покорисся?". Велели волочить в церковь. У церкви за волосы дерут, и под бока толкают, и в глаза плюют. И привезли к соборной церкве стричь, и держали в обедню на пороге долъго. Государь с места сошел и, приступя к патриарху, упросил. Не стригше, отвели.

Послали меня в Сибирь з женою и детми. И колико дорогою нужды бысть, тово всево много говорить. Протопопица младенца родила - болную в телеге и повезли до Тобольска; недель с тринатцеть волокли телегами, и водою, и санями.

Архиепископ в Тобольске к месту устроил меня. По сем указ пришел: велено меня ис Тобольска на Лену вести за сие, что браню от Писания и укоряю ересь никонову. А как приехал, другой указ пришел: ведено в Дауры вести. И отдали меня Афонасью Пашкову в полк.Суров человек: безпрестанно людей жжет, и мучит, и бьет. И я ево много уговаривал, да и сам в руки попал. Навстречу приплыли люди, а с ними две вдовы - одна лет в 60, а другая и болши: пловут постричься в монастырь. А Пашков стал их ворочать и хочет замуж отдать. И я ему стал говорить: "По правилам не подобает таковых замуж давать". И чем бы ему, послушав меня, и вдов отпустить, а он вздумал мучить меня, осердясь. Стал меня из дощеника выбивать: "Для-де тебя дощеник худо идет! Еретик-де ты! Поди де по горам".

О, горе стало! Горы высокия, дебри непроходимыя, утес каменной, яко стена стоит, и поглядеть - заломя голову! На те горы выбивал меня Пашков.

И аз ему малое писанейце написал: "Человече! Убойся Бога!", - и прочая: там многонько писано; и послал к нему. Взяли меня палачи, привели перед него. Он же ударил меня по щеке, и в голову, и збил меня с ног и, лежачева по спине ударил трижды и, разболокши^* по той же спине семьдесят два удара кнутом.

Осень была, дождь на меня шел, всю нощ под капелию лежал. А лежа, на ум взбрело: "За что ты, сыне Божий, попустил меня ему таково болно убить? Я ведь за вдовы твои стал!" Увы мне! Как дощеник-от в воду-ту не погряз со мною? Воды мне в рот плеснули, так вздохнул да покаялъся и Господь-свет милостив:е и опять не стало ништо болеть.

По сем привезли в Братский острог и в тюрму кинули. И сидел в студеной башне, да Бог грел и без платья! Что собачка, в соломке лежу. Мышей скуфьею бил. Все на брюхе лежал:спина гнила. Хотел на Пашкова кричать: "Прости!" Да сила Божия возбранила, - велено терпеть.

На весну поехали впредь. На Байкалове море паки тонул. По Хилке по реке заставил меня лямку тянуть. Стало нечева есть; люди учали з голоду мереть. Траву и корение копали. И кости находили от волков пораженных зверей, - и что волк не доест, мы то доедим.

И у меня два сына маленьких умерли в нуждах тех.

Страна варварская; иноземцы немирные; отстать от лошадей не смеем, а за лошедми итти не поспеем - голодные и томные^* люди. Протопопица бедная бредет-бредет, да и повалится - кольско гораздо! На меня, бедная, пеняет, говоря: "Долъго ли муки сея, протопоп, будет?" И я говорю: "Марковна, до самыя до смерти!" Она же, вздохня, отвещала: "Добро, Петровичь, ино еще побредем".

Таже в русские грады приплыл и уразумел о церкви, яко ничто ж успевает.

Опечаляся, сидя, разсуждаю: "Что сотворю? Проповедаю ли слово Божие, или скроюся где? Понеже жена и дети связали меня". И, виде меня печална, протопопица моя приступи ко мне со опрятъством и рече ми: "Что, господине, опечалился еси?" Аз же ей подробну известих: "Жена, что сотворю? Зима еретическая на дворе; говорить ли мне, или молчать? Связали вы меня!" Она же мне говорит: "Господи помилуй! Что ты, Петровичь, говориш? Слыхала я, - ты же читал, - апостольскую речь: привязалъся еси жене, не ищи разрешения, егда отрешишися, тогда не ищи жены. Аз тя и з детми благословляю: деръзай проповедати слово Божие по-прежнему, а о нас не тужи; дондеже Бог изволит, живем вместе; а егда разлучат, тогда нас в молитвах своих не забывай; силен Христос и нас не покинуть! Поди, поди в церковь, Петровичь, - обличай блудню еретическую!" Я-су ей за то челом и, отрясше от себя печалную слепоту, начах по-прежнему слово Божие проповедати и учити и везде.

И до Москвы едучи, по всем городам и по селам, во церквах и на торъгах кричал, проповедуя слово Божие.

К Москве приехал и, яко ангела Божия, прияша мя государь и бояря, - все мне ради. К Федору Ртищеву зашел^*: он сам ис полатки выскочил ко мне, благословилъся от меня, и учали говорить много-много, - три дни и три ночи домой меня не отпустил и потом царю обо мне известил. Государь и слова-милостивые говорил.

Видят оне, что я не соединяйся с ними; приказал государь уговаривать меня Родиону Стрешневу, чтоб я молъчал. И я потешил ево: царь-то есть от Бога учинен, а се добренек до меня.ибо помаленку исправится. А се посулили мне Симеонова дни сесть на Печатном дворе книги править. Пожаловал, ко мне прислал десеть рублев денег. А про иных нечева и сказывать: всяк тащит да несет всячиною! У света моей, у Федосьи Прокопьевны Морозовы; не выходя, жил во дворе, понеже дочь мне духовная, и сестра ее, княгиня Евдокея Прокопьевна^*, дочь же моя. Светы мои, мученицы христовы! И у Анны Петровны Милославские^* покойницы всегда же в дому был. А к Феодору Ртищеву бранитца со отступниками ходил.

Да так-то с полгода жил, да вижу, яко церковное ничто же успевает, но паче молъва бывает, паки заворчал, написав царю многонко-таки, чтоб он старое благочестие взыскалне пришел.

И с тех мест царь на меня кручиноват стал: не любо стало, как опять я стал говорить; любо им, как молчу, да мне так не сошлось. Умыслили сослать меня с Москвы.

"Долъго ли тебе мучить нас? Соединись с нами, Аввакумушко!" Я отрицаюся.

Взяли меня: стригли и проклинали, а я их проклинал. Скована держали год без мала. Потом ко мне комнатные люди многажды присыланы были и говорили мне царевым глаголом: "Протопоп, ведаю, де, я твое чистое и богоподражательное житие, прошу, де, твоего благословения и с уцарицеею и с чады, - помолися о нас!" Я и ныне, елико могу, о нем Бога молю.

Сослали в Пустозерье. И я из Пустозерья послал к царю два послания. Еще же от меня послано в Москву, правоверным гостинца, книга "Ответ православных" и обличение на отступническую блудню. И за вся сия присланы к нам гостинцы: повесили на Мезени в дому моем двух человеков, детей моих духовных.

Осыпали нас землею: срруб в земле, и около другой сруб, и около всех общая ограда

И прочих наших на Москве жарили да пекли. Огнем, да кнутом, да висилицею хотят веру утвердить!

Да что много говорить? Бог благословит: мучься за сложение перст, не рассуждай много!

Текст "Жития" печатается по изданию: "Изборник". М., 1967. С. 626 -674.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: