Воля к власти. Опыт переоценки всех ценностей

(фрагменты)

27 Причины нигилизма: 1) Нет высшего вида человека, т.е. того, неисчерпаемая плодотворность и мощь которого поддерживала бы в человечестве веру в человека. (Достаточно припомнить, чем мы обязаны Наполеону: почти всеми высшими надеждами этого столетия). 2) Низший вид («стадо», «масса», «общество») разучился скромности и раздувает свои потребности до размеров космических и метафизических ценностей. Этим вся жизнь вульгаризируется: поскольку властвует именно масса, она тиранизирует исключения, так что эти последние теряют веру в себя и становятся нигилистами. Все попытки измыслить более высокие типы потерпели неудачу («романтика»; художник, философ; против попытки Карлейля придать им высшие моральные ценности). Противоборство высшим типам как результат. Падение и ненадежность всех высших типов. Борьба против гения («народная поэзия» и т.д.). Сострадание к низшим и страждущим как масштаб величия души. Нет философа, толкователя дела, не только излагателя его в другой форме.54 Мне посчастливилось после целых тысячелетий заблуждений и путаницы снова найти дорогу, ведущую к некоторому «да» и к некоторому «нет». Я учу говорить «нет» всему, что ослабляет, что истощает... Я учу говорить «да» всему, что усиливает, что накопляет силы, что оправдывает чувство силы. До сих пор никто не учил ни тому, ни другому: учили добродетели, самоотречению, состраданию, учили даже отрицанию жизни. Все это суть ценности истощенных. Долгое размышление над физиологией истощения обратило меня к вопросу о том, насколько суждения истощенных проникли в мир общих ценностей. Достигнутый мною результат был до невероятности неожиданным — даже для меня, успевшего освоиться уже не с одним чуждым миром: я открыл, что все высшие ценности, все, господствующие над человечеством — могут быть сведены к оценкам истощенных. Из-под священных имен извлек я разрушительные тенденции: Богом назвали то, что ослабляет, учит слабости, заражает слабостью... я открыл, что «хороший человек» есть форма самоутверждения декаданса. Ту добродетель, о которой еще Шопенгауэр учил как о высшей, единственной и истинной и основной добродетели, — именно ее, это сострадание, признал я более опасною, нежели любой порок.Решительно идти наперекор родовому подбору и очищению вида от элементов упадка — вот что доныне считалось добродетелью par excellence... Следует чтить рок, говорящий слабому: «погибни!..» Богом назвали противление року, порчу и разложение человечества... Не должно произносить всуе имя Божие... Раса испорчена не пороками своими, а неведением; она испорчена, потому что она истощение восприняла не как истощение: ошибки в физиологии суть, причина всех зол. Добродетель есть наше великое недоразумение. Проблема: как истощенные достигли того, чтоб стать законодателями ценностей. Или иначе: как достигли власти те, которые последние? Как инстинкт зверя-человека стал вверх ногами? 55 Крайние позиции сменяются не более умеренными, а опять же крайними, но обратными. Поэтому вера в абсолютную имморальность природы, в бесцельность и в бессмысленность — психологически необходимый эффект, наступающий, когда утрачивается вера в Бога и нравственные основы миропорядка. Нигилизм возникает не потому, что отвращение к жизни теперь сильнее, чем было раньше, но потому, что{23}вообще является сомнение в том, чтобы зло или даже жизнь могли иметь какой-либо «смысл». Одна интерпретация погибла: но так как она считалась единственной интерпретацией, то нам и кажется ныне, будто нет никакого смысла в жизни вообще, будто все напрасно. Однако остается еще доказать, что это «напрасно» определяет характер вашего нынешнего нигилизма. Недоверие к нашей прежней оценке ценностей вырастает до вопроса: «не служат ли все «ценности» приманкой, затягивающей комедию, но ни в каком случае не приводящей ее к какому-либо разрешению?» Длительность существования, при наличности этого «напрасно», без цели и без смысла, — вот наиболее парализующая мысль, особенно тогда, когда человек понимает, что над ним издеваются и все же не имеет силы оградить себя от этого. Продумаем эту мысль в самой страшной ее форме: жизнь, как она есть, — без смысла, без цели, но возвращающаяся неизбежно, без заключительного «ничто»: «вечный возврат». Эта самая крайняя форма нигилизма: «ничто» («бессмысленное») — вечно. Европейская форма буддизма: энергия знания н силы принуждает к такой вере. Это самая научная из всех возможных гипотез. Мы отрицаем конечные цели: если бы существование имело такую цель, —она должна была бы быть уже достигнута. Становится понятным, что здесь налицо стремление создать противоположение пантеизму, ибо: «все совершенно, божественно, вечно» также навязывает веру в «вечный возврат». Вопрос в том: стало ли невозможным вместе с моралью и это пантеистическое «да», обращенное ко всем вещам? В сущности ведь преодолен только моральный Бог. Есть ли смысл представлять себе бога «по ту сторону добра и зла»? Возможен ли пантеизм в таком смысле? Можно ли, изгнав из процесса представление цели, несмотря на это, все же говорить «да» процессу? — Это было бы так только в том случае, если бы в пределах самого процесса, в каждое мгновение его, что-нибудь достигалось — и всякий раз одно и то же. Спиноза достиг такой утверждающей точки зрения, поскольку каждое мгновение имеет свою логическую необходимость: и он, с заложенным в основе его существа логическим инстинктом, торжественно приветствовал такой миропорядок. Но его случай — только частный случай. Всякая коренная особенность, лежащая в основе всего совершающегося и проявляющаяся во всем совершающемся, должна была бы побудить человека, осознавшего его как свою собственную особенность, торжественно благословить каждый миг мирового существования. Тогда все дело заключалось бы в том, чтобы радостно признать в себе самом благой и ценной эту свою особенность. Мораль предохраняла от отчаяния и прыжка в «ничто» жизнь людей и сословий, притесняемых и угнетаемых именно людьми; ибо бессилие перед людьми, а не перед природой, вызывает наиболее отчаянное озлобление к жизни. Мораль относилась к властителям, насильникам, вообще к «господам», как к врагам, против которых должно защитить обыкновенного человека, т.е. прежде всего поднять в нем мужество и силу. Мораль, следовательно, учила глубже всего ненавидеть и презирать то, что составляет характернейшую особенность властителей: их волю к власти. Эту мораль отменить, отвергнуть, разложить — значило бы в обратном смысле ценить и воспринимать этот столь ненавидимый инстинкт. Если бы страдающий, угнетенный человек потерял веру в свое право презирать волю к власти, он вступил бы в полосу самого безнадежного отчаяния. Но это было бы только в том{24}случае, если бы эта черта лежала в самом существе жизни, если бы выяснилось, что даже под личиной воли к морали скрывается только «воля к власти», что сама его ненависть и презрение тоже особая «мощь-воля». Угнетенный понял бы, что он стоит на одной почве со своим угнетателем и что перед ним у него нет никакого преимущества, никаких прав на высшее низложение. Скорее наоборот! Жизнь не имеет иных ценностей, кроме степени власти, если мы предположим, что сама жизнь есть воля к власти. Мораль ограждала неудачников, обездоленных от нигилизма, приписывая каждому бесконечную ценность, метафизическую ценность, и указуя место в порядке, не совпадающем ни с мирской властью, ни с иерархией рангов, она учила подчинению, смирению и т.д. Если предположить, что вера в эту мораль погибнет, то неудачники утратят свое утешение и погибнут. Гибель принимает здесь форму самообречения на гибель, в виде инстинктивного подбора всего того, что должно губить. Вот симптомы этого саморазрушения неудачников: самовивисекция, отравление, опьянение, романтика — и прежде всего — инстинктивное побуждение к поступкам, вызывающим смертельную вражду со стороны имеющих власть (как бы воспитание себе самому палачей), воля к разрушению как воля еще более глубоко заложенного инстинкта, инстинкта саморазрушения, устремления в «ничто». Нигилизм как симптом того, что неудачникам нет больше утешения, что они уничтожают, чтобы быть уничтоженными, что они, оторвавшись от морали, не имеют больше оснований «покоряться своей судьбе», что они становятся на почву противоположного принципа и со своей стороны также хотят власти, принуждая властвующих быть их палачами. Это и есть европейская форма буддизма, осуществление «нет» после того, как всякое существование потеряло свой «смысл». «Нужда» между тем не возросла: наоборот «Бог, мораль, смирение» служили средствами исцеления в самые страшные и бедственные времена: активный нигилизм выступает при сравнительно более благоприятно сложившихся условиях. Уже самое преодоление морали предполагает довольно высокий уровень духовной культуры; а она, вСвою очередь, предполагает относительное благополучие. Известная духовная усталость, путем продолжительной борьбы философских мнений, доведенная до безнадежнейшего скептицизма по отношению к философии, указывает также отнюдь не на низкий уровень этих нигилистов. Стоит только вспомнить о той обстановке, в которой выступил Будда. Учение о вечном возвращении должно было бы иметь некоторые научные предпосылки (подобно тому, как их имело учение Будды, — напр., понятие причинности и т.д.). Что же означает теперь: «неудачник»? Прежде всего физиологическую неудачу, а уже не политическую. Самый нездоровый род людей в Европе (во всех сословиях) — почва для этого нигилизма: они воспримут веру в вечное возвращение как проклятие; и пораженный этим проклятием человек не остановится ни перед какими действиями: не пассивно сгинуть, но довести до гибели все, что в такой степени бессмысленно и бесцельно, — хотя в сущности это только род судороги, слепого бешенства, при сознании, что все уже било от вечности, все — вплоть до этой самой минуты нигилизма и страсти разрушения. Ценность такого кризиса в том, что он очищает, что он сводит вместе родственные элементы, которые взаимно губят друг друга, в том, что он людям противоположного образа мыслей указывает на общие задачи; обнаруживая и среди них более слабых и менее уверенных, он этим создает особую иерархию сил с точки зренияздоровья: признавая повелевающих — повелевающими,{25}подчиняющихся — подчиняющимися, конечно оставляя в стороне все существующие общественные группировки. Кто же окажется при этом самыми сильными? Самые умеренные, те, которые не нуждаются в крайних догматах веры, те, которое не только допускают добрую долю случайности, бессмысленности, но и любят ее, те, которые умеют размышлять о человеке, значительно ограничивая его ценность, но не становясь однако от этого ни приниженными, ни слабыми: наиболее богатые здоровьем, те, которые легче переносят всякие невзгоды, и поэтому их не слишком боятся — люди, уверенные в своей силе и сознательной гордостью олицетворяющие достигнутую человеком мощь. Каковы были бы мысли такого человека о вечном возвращении? Периоды европейского нигилизма Период неясности: всевозможные попытки сохранить старое, не упуская вместе с тем нового. Период ясности: окончательно понято, что старое и новое в основе противоположны друг другу, ибо старые ценности порождены исходящей жизнью, а новые — восходящей, что все старые идеалы суть идеалы враждебной жизни (т.е. вызванные декадансом и самиобусловливающие его, хотя и разряженные в пышный праздничный убор морали). Мы понимаем старое и далеко недостаточно сильны для нового. Период трех великих аффектов: презрения, сострадания и разрушения. Период катастрофы: распространение учения, которое просеивает людей, учения... побуждающего слабых к решимости, а также и сильных.

1 23

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: