ЯЗЫКОВАЯ ЛИЧНОСТЬ, АНТРОПОТЕКСТ И ЛИНГВОПЕРСОНОЛОГИЧЕСКАЯ ГИПОТЕЗА ЯЗЫКА

Н.Д. Голев

Алтайский госуниверситет, г. Барнаул

ЯЗЫКОВАЯ ЛИЧНОСТЬ, АНТРОПОТЕКСТ И ЛИНГВОПЕРСОНОЛОГИЧЕСКАЯ ГИПОТЕЗА ЯЗЫКА

Гипотеза, которую мы выносим на обсуждение, формулируется следующим образом: между устройством персонологического пространства, образуемого данным языковым коллективом, и устройством языка существуют коррелятивные отношения двух типов: взаимодетерминация и изоморфизм. говоря о персонологическом пространстве, мы имеем в виду тот его аспект, который формируется разнообразием типов личностей вообще и языковых личностей (как носителей языковых способностей определенных качественных типов) в частности.

Данная гипотеза предполагает для ее развития введение таких понятий, как лингвоперсонологическое функционирование языка и в связи с этим - его лингвоперсонологическое варьирование (имеется в виду функционирование языка в пространстве качественного разнообразия языковых способностей и вариативность результатов такого функционирования) и антропотекст как речевое произведение, рассматриваемое в антропологическом аспекте. Антропотекст в узком смысле, принимаемом в нашем исследовании, есть отражение особого качества языковой способности его автора или адресата. Вариативность антропотекстов есть отражение разнообразия языковых личностей и характеризующих их типов языковой способности. К примеру, общий ответ на вопрос, почему по одному тексту дети пишут разные изложения, по одной картине – разные сочинения, достаточно прост: вариативность изложений и сочинений зависит от разнообразия природного качества языковой способности детей, вариативность усиливается разнообразием условий окультуривания природного дара и его уровня и т.п. Но этот общий ответ-гипотеза нуждается в серьезной конкретно-исследовательской проработке. Отметим также, что у речевой и текстовой вариативности есть тенденция к бесконечной дифференциации вплоть до индивидуальной, но столь же несомненна и тенденция к ее ограничению, проявляющаяся прежде всего в типизируемости вариантов.

Возможны такие аспектуально-исследовательские варианты гипотезы о коррелятивности параметрического устройства ментально-антропологического и системно-языковго пространства языка. Первый и главный вариант гипотезы звучит следующим образом. Язык устроен так, а не иначе еще и потому, что он обслуживает разные типы языковой личности (носителя разных вариантов языковой способности) и по этой причине имеет на своих полюсах разные качества и свойства. Некоторые из таких качеств и свойств обретают характер противоположностей и антиномического противостояния, во многом определяющих структуру, функционирование и развитие систем и подсистем языка. Иными словами, в языке как системно-структурном образовании происходит своеобразная языковая онтологизация различий психо-, социо-коммуникативных типов личности. Таким образом, многие языковые оппозиции и антиномии имеют среди прочих и лингвоперсонологическое объяснение. В сущности, мы наблюдаем здесь синергетическое проявление диалектики: раздвоение единого на части и приобретение частями относительной самостоятельности.

Второй аспектуально-исследовательский вариант гипотезы реализуется в противоположном направлении от личности психолого-коммуникативной к личности языковой (как носителю типового варианта языковой способности) и далее к языку[1]; то есть типы личности находятся в части «дано» и требуется доказать, что они ко всему прочему различаются и на уровне языка. (Предшествующая модель напротив, предполагает движение от языка к языковой личности и далее к коммуникативно-психологической личности вообще, то есть предполагает поиск персонологической верификации языковых и речевых оппозиций). В настоящий момент в работах по типологии личности используется речевой материал, но чаще всего актуализируется его психологическое содержание; так происходит, например, в лингвосоционике: при речевой диагностике соционических типов (см., например: [13; 15; 16]). Иными словами предметом таких исследований является более психо-социальная личность и ее типы, а не языковая личность как таковая и ее типы.

Третий вариант гипотезы противостоит первому по другому признаку, связанному с направлением детерминации единства языкового и ментально персонологического пространств. Здесь мы уже говорим не том, что язык устроен так, а не иначе, потому что таковы языковые личности. Напротив, в данном аспекте варианте мы говорим, языковая способность носителей языка такова, становится таковой потому, что язык навязывает им способность именно такого качества. На этом фоне взаимной детерминации языкова как системного-структурного образования и лингвоперсонологической системы возникает сложная проблема национальной языковой личности.

Приведем несколько иллюстраций сказанному. Принципы русской орфографии: отражательный (морфематический, фонематический, фонемный, дифференциально-семантический) и условно-традиционный – представляют собой фундаментальные компоненты, образующие внутреннюю систему русской орфографии. Орфографические принципы генетически детерминированы языковым материалом, поскольку в период формирования данной системы и ее представления в кодификации и орфографических правилах они обобщили уже имеющиеся написания, в которых проявились разные типы языковой способности. Важнейшие из них два. Один из них ориентирован на мотивированное «решение» орфограмм, другой – не немотивированное. Это означает, что языковые личности одного типа предпочитают всякий раз «производить» написание, ориентируясь на лингвокреативный компонент языковой способности, другие – воспроизводить уже написанное, ориентируюсь на языковую память. Для одних – правильно – логически объясняемое, для других – правильно, потому что - так принято. С точки зрения нейропсихологии, эти типы языковой способности детерминирует функциональное различие левого и правого полушария коры головного мозга, определяющее разную степень и качествоориентированности языковой личности на ту или иную функцию. С точки зрения языковой системы за этими различиями стоит известная оппозиция системы и нормы, о которой писал Э. Косериу {12, с.236-237]. Думается, что и внутри отражательного гиперпринципа оппозиция фонетического, морфематического и семантико-дифференцирующего принципов может получить лингвоперсонологическую трактовку.

Подобные результаты можно наблюдать и на других уровнях нормы. Так, в материалах эксперимента[2] с предложно-падежными словоформами на Украине и в Украине, направленного на определение степени и качества их нормативности в современном русском языке, отразилось различие типов языковой личности. Опрос показывает, что обстоятельство вхождения словосочетания в Украине в парадигматический ряд в Германии, во Франции, в Грузии и т.п. не остается незамеченным рядом реципиентов, которые замечают (разумеется, в разной степени осознанно) эту парадигму и реагируют на нее, другие ориентируются на устойчивость (закрепленность) синтагмы, последние обычно говорят о ее привычности для слуха и т.п., и, можно сказать, не нуждаются в мотивировании выбора. Таким образом, с одной стороны, в лингвоперсонологическом пространстве действуют оба фактора становления и развития нормы – системный и узуальный, а с другой стороны, парадигматика и синтагматика - эти глубинные параметры языковой системности – получают и лингвоперсонологические характеристики.

Иные факторы развития системы норм иллюстрируют материалы статьи С. А. Арутюнова «Народные механизмы языковой традиции», в которой раскрывается оппозиции типов языковой личности в традиционных коллективах. Одних из них автор называет централами, других – маргиналами; первые (обычно это мужчины) тяготеют к установкам языкового пуризма, хранителя и передатчика речевых традиций; вторые (чаще мужчины) «склонны заимствованию речевых инноваций», «родной язык их небогат, но в высокой степени подвержен идиолектным вариациям вплоть до значительных искажений» [1, с.7].[3] Таким образом, такие стороны ортологической системы, как статика и динамика, коррелируют с оппозицией типов языковых личностей. Разумеется, однако, что в данном случае социальный фактор языковой личности проявляется больше, чем фактор ее языковой (природной) способности.

Подобным образом лингвоперсоногическую характеристику могут получить и другие языковые оппозиции. К примеру, оппозиция «языка-знака» и «языка-внушения»[4] явно коррелирует, с противопоставлением «мыслительного» и «художественного» типов личности. Думается, что здесь уместно отметить и возможность профессиональной трактовки этой оппозиции – противопоставления «гуманитарной» и «технической» («естественно-научной») личности; драматизм их столкновения по поводу отношения к языку и тексту глубоко и ярко отразил Г.Д. Гачев в своей «Книге удивлений» [4 ].

Другой аспект противостояния лево- и правополушарных тенденций в сфере языковой ментальности отражает отношение к внутренней форме имен, которое мы в одной из статей определили как мотивационное доверие (незамечание и рукотворности имени и соответственно – условности внутренней формы, вера в ее «правильность», отождествление с актуальной семантикой имени и т.п. – «как корабль назовешь, так он и плавать будет») и мотивационный скепсис, вытекающий из актуализированных представлений о произвольности языкового знака («называй хоть горшком – только в печку не ставь»). Наши наблюдения в области функциональной мотивологии [8] показывают, что носители русского языка достаточно контрастно противопоставлены по признаку доверчивости к форме имени:, одни из них склонны к вере в ее значимость, детерминированность прошлым, настоящим и будущим вплоть до ее сакрализации, способности определять судьбу, другие не видят в имени в этом плане ничего особенного и их интерес к внутренней форме сугубо познавательный. Нельзя не обратить внимания, на то, что по данной линии противостоят и формы метаязыкового сознания, носителем которого являются ученые. Достаточно вспомнить спор античных философов о происхождении имени: по природе или по установлению. Кажется, однако, что сакрализованное (идеалистическое, фидеистическое) отношение к имени, вытесненное в советское время, в настоящий период «наверстывает» упущенное. И речь не только о рядовых носителях языка, среди которых весьма популярны книги типа «Тайны имени» , «Имя и судьба», но и среди современных исследователей языка и литературы (в качестве примера сошлемся на книгу В.В. Мароши, который возводит имя автора произведения до принципа интерпретации его произведений [14].

Пересекающаяся ось «прямая коммуникация ~ непрямая коммуникация», существенным образом о соотносится с типологией личностей по признаку манипулируемости (человек-манипулятор ~ человек-актуализатор) [20]. Эта оппозиция данных типов личности как языковой личности актуализировалась в нашем исследовании художественных текстов В.М. Шукшина [6]. Феномен непонимания персонажей в большом числе рассказах этого писателя во многом объясняется тем, что они говорят на «разных языках»: «манипулятивном» (для манипуляторов характерны: «Ложь (фальшивость, мошенничество). Используют приемы, методы, маневры. «Ломают комедию». разыгрывают роли. Всеми силами стремятся произвести впечатление» и «прямом» («Честность (прозрачность), аутентичность). способны быть честными в любых чувствах, какими бы они ни были. Их характеризует чистосердечность, выразительность» [20]). В извечном жизненном споре этих типов-антиподов манипуляторы не всегда – хозяева жизни.

В лингвоперсонологическом аспекте может быть описана и отмеченная выше оппозиция Ф. де Соссюра: «склонность языка к конструированию лексических единиц» ~ «склонность языка к употреблению готовых лексических единиц» [18, c.165-166]. За ней стоит оппозиция двух типов личности: «порождающей» и «аналитической» (с более активным участием левого полушария коры головного мозга) и «воспроизводящей» и склонной к целостному порождению и восприятию любого объекта, в том числе слова (с более активным участием правого полушария), носителей более сильного логического и более сильного образного мышления[5]. Энергетика конструирования рождает тенденцию к мотивированности и ее результат на уровне языкового материала – мотивированные слова. Отношение к слову как целостности – источник процессов демотивации.

Хорошо известно, что данная оппозиция Ф. де Соссюра служит основанием типологии языков, например, Ш. Балли полагал, что обилие сложных слов в немецком языке выявляет его склонность к конструированию, и тем самым он отличается от других языков, например, французского. Это и другие подобные отличия языковых систем естественным образом вновь и вновь акутализируют гумбольдтианскую гипотезу о том, что они (такие отличия) находятся в коррелятивной связи с особенностями национальной языковой личности как носителя специфической языковой ментальности (способности). Интерес к этой гипотезе демонстрируют и психологи, ищущие в языке проявления типологических особенностей национальной ментальности, и, пока в меньшей мере, лингвисты, стремящиеся объяснить те или иные различия языков через специфику национальных характеров и национального сознания. На русской почве интерес к этой гипотезе и ее первичное обоснование можно найти в высказываниях М.В. Ломоносова, Г.П. Павского, И.И. Срезневского, К.С. Аксакова, Н.П. Некрасова и др. – мыслителей и лингвистов славянофильского направления. В настоящее время наблюдается актуализация этой идеи, причем исходит она как от лингвистов, так и от представителей других наук.

В этой связи приведем несколько примеров одной черты русского языка в корреляции с ядерным типом языковой личности, актуализируемой у разных авторов. Так, Б.С. Братусь, исследуя психологические типы личности в русской и советской культурах, находит их проявления в социальной жизни и культуре, и отраженно - в языке. Ср. «В русском языке нет строгого определения места глаголов и порядка других слов, это язык, как заметил Бродский, завихрений придаточных предложений. Но именно такой язык в наибольшей степени оказывается пригодным для описания далеких от однозначности, трудновыразимых духовных реалий»[6]. Советский язык – по мнению данного автора – «это язык, в котором всячески подчеркивалось коллективное начало»; «Еще один характерный штрих советского новояза – это обилие и значимость неопределенных, безличных построений: «Ему дали 10 лет» (об осужденном), «Вчера выкинули ботинки» (о неождиданном появлении товара), «имеется мнение», «наверху считают» (о негласном решении руководства) и т.д. Все эти суждения <… > исключали личность (вернее отражали, констатировали ее исключение) и апеллировали к некой безличной силе, доминирующей над конкретным человеком» [2]. Это же И.И. Срезневский. : «Примеры из произведений Лермонтова, Достоевского и Булгакова демонстрируют особенности русской языковой личности, для которой исключительно важной оказываются выражение оценки причинно-следственных отношений с подчеркиванием таких характеристик причины, как ее внутренний характер по отношению к объекту рассуждения, неспособность человека сопротивляться воздействию причины, существование потусторонних сил, управляющих поступками человека - объекта рассуждения, - то есть фатальный детерминизм русской языковой личности, что проявляется в системе языковых средств, выражающих причинно-следственные отношения, и в русских односоставных безличных предложениях. Стремление не выразить субъект действия формой именительного падежа в активной конструкции, не выразить субъект действия вообще, бессубъектные безличные односоставные предложения не просто составляют особую трудность при изучении русского языка как иностранного - эта черта менталитета русского человека, черта русского национального характера».(выделено нами.- Н.Г.). Ср. также: « Основной тезис по отношению к русскому грамматическому типу таков: централизация Русского государства и формируемое в связи с этим имперское мышление привели к тому, что система грамматических категорий, выражающих определенность действующего лица и его ответственность за протекание события, была заменена на систему категорий, в которой активности субъекта противопоставлена не пассивность, а неохарактеризованность по активности/пассивности, то есть отсутствие контроля с его стороны над событием. В этнокультурном плане это означает, что в грамматике отражается изменившееся отношение к миру, в котором есть ситуации, когда действующее лицо не контролирует свои действия и когда вообще нет того, кто их контролирует. Иррациональность сил, управляющих событиями <…>, соответствует имперскому мировосприятию, в котором личность во многих сферах неответственна за происходящее и, более того, не имеет права на эту ответственность и обязана ее не проявлять» [10, с. 151].

Таким образом, нетрудно убедиться, что предложенная гипотеза устройства и функционирования языка имеет определенную верификацию в лингвистической и нелингвистической литературе на уровне отдельных примеров, количественных наблюдений и их обобщенных интерпретаций. Пока метафорическое и интуитивное в подходе к этой проблеме доминирует. Нет сомнения в том, что более надежная верификация, которая позволит гипотезе стать научным фактом, может быть только конкретно-исследовательской, осуществляемой на достаточно большом материале с убедительной статистикой и основательными (достаточно проверенными) концепциями при интерпретации получаемых статистических закономерностей.

Литература

1. Арутюнов С.А. Народные механизмы языковой традиции // Язык. культура. Этнос. – М., 1994.

2. Братусь Б.С. Психология. Нравственность. Культура. – М., 1994 // Психология и психоанализ характера. Хрестоматия по психологии и типологии характеров. – М., 2000.

3. Будагов Р.А. Борьба идей и направлений в языкознании нашего времени. М., 1978.

4. Гачев Г.Д. Книга удивлений, или Естествознание глазами гуманитария, или Образы в науке. - М., 1991.

5. Голев Н.Д. Языковая личность и антропотекст в лингвистике и лингводидактике (типологический аспект) // Русский язык: исторические судьбы и современность. II Международный конгресс исследователей русского языка. Труды и материалы. М.: Изд-во МГУ, 2004.

6. Голев Н.Д. Внутренняя форма, внутренние конфликты, внутренняя речь в текстах рассказах В.М. Шукшина // Провинциальная экзистенция. К 70-летию со дня рождения Василия Макаровича Шукшина:. Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 1999.

7. Голев Н.Д. Суггестивное функционирование внутренней формы слова в аспекте ее взаимоотношений с языковым сознанием // Языковые единицы в семантическом и лексикографическом аспектах . - Новосибирск:, 1998.

8. Тексты рассказов В.М. Шукшина как воплощение энегргии конфликта (опыт типологии антропотекстов и языковых личностей) // Сибирский филологический журнал, 2004 (сдано в печать)

9. Кацнельсон С.Д. Типология языка и речевое мышление. – Л., 1973.

10. Ким И.Е. Русский этнографический тип // Отражение русской языковой картины мира в лексике и грамматике Межвуз. Сб. научных трудов Под ред. Т.И. Стексовой. Новосибирск, 1999.

11. Комиссарова Л.М. Лингвосоционическая методология изучения языковой личности в русском языке (на мкатериале произведений М. Цветаевой, О. Мандельштама, А. Ахматовой, Н. Гумилева, Б. Пастернака): Канд. дисс. – Барнаул, 2002.

12. Косериу Э. Синхрония, диахрония, история // Новое в лингвистике, вып. III, М., 1963.

13. Лытов Д.А. Универсальность соционических категорий // Соционика, ментология и психология личности, N 5, 2001.

14. Мароши В.В. Имя автора: историко-типологические аспекты экспрессивности. Новосибирск, 2000.

15. Прохорова А.В. Межполушарная асимметрия головного мозга как нейропсихологическая база теории информационного метаболизма. часть 2. Речетворческий аспект межполушарной асимметрии. // Соционика, ментология и психология личности, 1995, №3.

16. Румянцева Т.А. На пути к взаимопониманию. Отношения в зеркале соционики. М., 2002.

17. Сахарный Л.В. Человек и текст: две грамматики //Человек. Текст. культура. Екатеринбург, 1944.

18. Соссюр Ф. Труды по языкознанию. М., 1977.

19. Спецкурс филологического факультета МГУ «Менталитетные свойства русской языковой личности в зеркале словаря, грамматики и морфемной структуры слова»:

www.philol.msu.ru/rus/chairs/genhis/collabor/chij_1.htm 27.02.1999

20. Шостром Э. Анти-Карнеги, или человек-манипулятор. М., 1994 // Психологияи психоанализ характера. Хрестоматия по психологии и типологии характеров. – М., 2000.

[1] По этому принципу построено например, диссертационное исследование Л.М. Комиссаровой, в котоором в части «дано» как бы используются готовый разработанные в соционике типы языковой личности, а части «требуется доказать» наличествуют их языковые характеристики [11].

[2] Мы воспользовались результатами эксперимента доц. БГПУ А. В. Морозова с его любезного согласия.

[3] По-видимому, есть основания связать эту оппозицию языковых личностей с оппозицией личностей на шкале пассионарности, ср., например: Я.В. Богданов. Типология личностей Л.Н. Гумилёва с позиций учения об акцентуациях (http://www.kulichki.com/~gumilev/debate/Article33.htm).

[4] Ср. Сталкиваются две противоположные тенденции: одна из них, упрощая язык, движет его по направлению к языку-знаку», другая , - обращая внимание на способ выражения мыслей и чувств людей в современном обществе, тем самым влечет людей по направлению к «языку-внушению» [3, с.59].

[5] Противопоставление левополушарной и правополушарной грамматик, осуществленное Л. В. Сахарным, несомненно лежит в этой же плоскости.. За жесткую алгоритмическую организацию сообщения «отвечает» левое полушарие, за обобщенное тема-рематическое членение – левое, за различение фонем –левое полушарие, за интонацию – правое. Интонационное видение, конечно, приближено к целостному воосприятию высказывания, она, по-видимому, зарождается на этапе, на котором только намечена стратегия сообщения [17]; ср. : «Порождающий процесс начинается с определения темы и стратегии сообщения» [9, с. 121].

[6] Эту особенность неоднократно отмечали и русские знаменитые авторы прошлого, начиная с М.В. Ломоносова. В.Г. Белинский Н.Г. Чернышевский и др. здесь особо выделяли русское глагольное словообразование как своеобразную систему, отражающую склонность русских к выражению тонких оттенков «На каком другом языке, - писал В.Г. Белинский, - передали бы вы поэтическую прелесть этих выражений покойного Кольцова о степи: расстилается, пораскинулась, понадвинулась?». В.В. Набоков в его эссе «Гоголь» заметил: «Обратите внимание на ласковые прозвища, которые чиновники города дают игральным картам: ЧЕРВИ - это «сердца», но звучат, как ЧЕРВЯКИ, и при лингвистической склонности русских (выделено нами. – Н.Г.) вытягивать слово до предела ради эмоционального эффекта становится «ЧЕРВОТОЧИНОЙ» , ПИКИ превращаются в ПИКЕНЦИЮ, обретая игровое окончание из кухонной латыни, или же в псевдогреческое ПИКЕНДРАСЫ , ПИЧУРЫ (с легким орнитологическим акцентом), а иногда перерастают в ПИЩУРУЩУХА, где птица превращается уже в допотопного ящера, опрокидывая эволюцию видов».

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: