I. ТВОРЧЕСКАЯ ЛИЧНОСТЬ ЖАК-ДАЛЬКРОЗА И ЕГО ИДЕЯ

Шторк К. Система Далькроза / Перев. с немецк. Р. Варшавской и Н. Левинской, под ред. и с предисл. П. П. Гайдебурова. Л.; М.: Петроград, 1924. 134 с.

Предисловие

В наши дни вопрос о воспитании нового человека равнозначен вопросу о новом воспитании человечества. О нем-то и говорит предлагаемая книга.

Писалась она еще до великих событий нашего времени. Идеи, которым она посвящена, тогда могли считаться признанными, но это признание придавало им не больше значения, чем кооперативному движению для судьбы пролетариата. Мировой размах, таившийся в них, был замкнут в железные тиски буржуазной цивилизации, и их великий пафос оказался насильственно приспособленным к домашнему употреблению. Таким он дошел и до нас.

Универсальность ритма, положенного в основу системы Жака, обращала силу замечательного открытия в его слабость. Частные задачи, разрешаемые системой ритмической гимнастики, легко отвлекали на себя общественное внимание от ее глубокой сущности; источник воспитательной мощи засорялся плоскими спорами и путаницей понятий, где «ритмической гимнастике» противополагалась гимнастика, как средство как средство мускульного развития, где применение идеи Далькроза к задачам театрально-художественного, музыкального и пластического воспитания грубо смешивалось с методом обучения искусствам, 8 где, наконец, всяческое мещанство беспрепятственно опошляло самое имя гения. То, что требовалось, было достигнуто. За деревьями не стало видно леса.

И вот из книги Карла Шторка вновь заговорил о себе сам Далькроз. Заговорил не рассуждениями и проповедями, а делом своей жизни. И теперь для нас его голос должен звучать по-новому, если мы плоть от плоти нашей суровой и сказочной действительности. Не метод, как таковой, захватывает теперь наше внимание, но сущность его идеи, как нового подхода к решению проблемы воспитания — и отдельного человека, и всего человечества. Методом ритмического воспитания назвали бы мы теперь это удивительное открытие, а предлагаемую книгу — повестью о великой идее Жака и ее живом, естественном развитии.

Отдельные страницы и даже главы, представляющие только исторический интерес, не ослабляют здесь общего впечатления. Книга в целом говорит нам, что только наша революция с ее всечеловеческим размахом и мировым значением одно способна дать делу Далькроза действенный смысл, как культуре тела и освобождению духа. Оно кажется приуготовленным к тому, чтобы волею величайшей из революций стать орудием одного из величайших ее устремлений — к перерождению человека и человечества, к возвращению его к его естественной природе.

Захотим ли мы воспользоваться этим орудием или же нас на этом пути одолеет косность, которая в других областях преодолена нами с невиданною миром дерзостью?

К. Шторк

I. ТВОРЧЕСКАЯ ЛИЧНОСТЬ ЖАК-ДАЛЬКРОЗА И ЕГО ИДЕЯ

Слова поэта о том, что стремление к какой-либо цели определяет и путь к ее достижению, оправдываются порою так своеобразно, что человек, достигнув цели, едва способен распознать пройденный им путь. Всякое достижение настолько самоценно, что и первоначальный замысел, и формы, в которые он вылился, представляются тождественными. Невольно предполагаешь, будто счастливый творец ясно осознал цель с самого начала своего творческого пути и, уверенно вступив на него, пошел без всяких колебаний, тщательно обдумав и взвесив все возможности. Находясь у цели, мы без труда можем проследить путь логического развития воплощенной идеи от самого ее возникновения до последней завершенности. Если при этом мы выносим впечатление логически построенного и гармонически развитого целого, такое достижение кажется нам осуществимым единственно при условии предварительной разработки до мелочей предусмотренного плана. И если части этого целого так тесно спаяны между собою, что нельзя выключить любую из них, не нарушив этим целого, то мы предполагаем, что целое могло быть построено только с помощью некоторой системы.

10 Никто не сомневается в том, что художественное произведение предшествует учению об эстетике, что язык рождается раньше грамматики. И подобно тому, как в действительности часто грамотеи и теоретики впадают в грубую ошибку, давая наставления творчески настроенным художникам, так же ошибочно не верить творческим потребностям гения. Способность веры в чудо — это особый дар. А гениальное создание — всегда чудо. Я думаю, Что саман глубокая и основная разница между гением и талантом состоит в следующем: талант способен творить лишь то, что всем уже понятно и всеми уже принято, тогда как для гения жизненной необходимостью является творчество новых путей, новых идей. Гениальное произведение ценно не мудростью, разумностью и предвидением, которые в нем заложены и которые найдут достойную оценку в будущем, но — непосредственной убедительностью, в которой и заключается истинное чудо. Должна существовать вечная могущественная сила — быть может, это неосознанная тоска человечества по идеалу — которая объединяет все отдельные стремления человечества в одну энергию огромной сосредоточенности. Эта энергия рождает гения для совершения предназначенного ему дела именно тогда, когда новое творчество необходимо для дальнейшего продвижения человечества по пути прогресса.

Многообразны пути, по которым человечество идет в своем устремлении к совершенствованию; многоразличны и образы, к которым манит его дух искания. Вспомним о завоевании человечеством воздуха. Сколько тысячелетий владеет человеком страстное стремление измерить бесконечные выси, этот порыв, неизменно пробуждавшийся видом орлиного полета. С полной ясностью виднелась лучезарная, манящая цель. Вновь и вновь одушевляла она на смелые приступы выси, пока желанная цель не была достигнута. Другим образцом этой всепобеждающей силы является любовь к человечеству. Тот, кто одарен такою силой, способен к упорному стремлению и к самопожертвованию. Если жизнь указывает ему ближайшую цель, он 11 быстро достигает ее. Но, достигнув, не удовлетворяется ею, и, заметив вблизи другую вершину, следует к ней; и так, все дальше поднимаясь со ступени на ступень, доходит до высоты, им даже не чаемой.

Люди, которым вручается судьба человечества, должны быть полны неутомимой жажды деятельности; для них жить значит действовать. Им чужды сомнения, рассудочность, они борются за дело и творят. Они вечно созидают новое и не боятся того, что придется исправлять и совершенствовать созидаемое.

Таким людям необходима одна основная способность к синтезу. Зоркие наблюдатели, они должны быть в состоянии взаимно сопоставлять бесчисленные единичные наблюдения, тогда как для всякого другого они бесцельны, связывать их между собою и делать из них соответственные выводы. Эта множественность, приведенная к единству, является тогда более высокой ступенью, на которой взор обостряется для дальнейшего опыта. И такой человек несомненно должен быть способен к самосовершенствованию; его внутренний рост связан с последовательным расширением и углубление его кругозора. При этом условии его личность сама по себе является залогом того, что, несмотря на видимое многообразие его интересов, им непреклонно будет преследоваться единая и значительная цель. Эта сильная индивидуальность сумеет, благодаря своей гениальности, почувствовать самое важное и существенное в скромных началах пути, открывшихся его наблюдательному взору, и потому со всей присущей ему мощью будет стремиться к осуществлению того, что при своем зарождении может казаться ничтожным постороннему наблюдателю.

Я не знаю в истории искусства лучшего примера такого рода гениального развития, как возвращение людей к ритму Эмилем Жак-Далькрозом. Не следует судить с чужих слов о том, что представляет собою институт в Хеллерау; надо пережить личным опытом все то, что там совершается; тогда вы убеждаетесь, 12 что чудо, осуществленное там, таит в себе и обетование еще более знаменательных и великих свершений. Можно ли при этом поверить, что прекраснейшее из достижений современного искусства могло быть создано, возникнув из самых скромных заданий, почти из намеков? Между тем это именно так, и чем больше знакомимся мы с тем, что уже сделано на этом пути, тем больше проникаемся уверенностью, как много будет достигнуто в будущем. Такова побеждающая сила осуществленной идеи.

Едва ли было бы возможно найти лучшего носителя этой идеи, чем Жак-Далькроз, к которому нельзя не питать за это чувства глубокой признательности, уважения и любви.

Самый процесс развития его идеи поражает своей незаурядностью. Первые робкие упражнения возникают в маленькой классной комнате и едва допускаются консерваторским начальством в перерывах между учебными занятиями, а достигают своего настоящего развития в Институте Жак-Далькроза в Хеллерау, самое здание которого является исключением в жалкой современной архитектуре. Еще необыкновеннее путь от первых превращений длительностей нот в шаги и от движений тактирования до телесного воплощения больших музыкальных произведений, а затем и до воспитания тела, как несравненного средства передачи художественного содержания. Но на каждой ступени этого процесса, на каждой точке этого пути Жак-Далькроз производил свои наблюдения всегда одинаково тонко и остро. Делая выводы из своих наблюдений с той гениальной смелостью, которая дарила его новыми откровениями, всегда с одинаковым чувством радости он посвящал все силы своему делу и отдавался ему с постоянно возрастающим идеализмом. Кому посчастливилось видеть этого человека за работой, тот свидетельствует о необыкновенно радостной энергии, излучающейся от него на его сотрудников. Никто не говорит об этом с таким воодушевлением, как сами его ученики, оставшиеся его лучшими сотрудниками с первых уроков по сегодняшний день.

13 Действительно, все это надо пережить лично, чтоб обрести должную глубину впечатления. Я видел столько скептиков, уверовавших впоследствии, и столько сомневающихся, обращенных за короткое время в энтузиастов, только потому, что из взвешивающих теоретиков и отвлеченных исследователей они становились непосредственными наблюдателями. Я прекрасно сознаю те узкие рамки, которыми я должен ограничить свою работу. Я знаю, что с помощью даваемого мною исторического обзора и эстетических рассуждений я не в силах заменить то, что можно приобрести только личным опытом. Но так же дело обстоит с любым гениальным произведением искусства, вообще с любым гениальным творением, подвергающимся истолкованиям. Я хотел бы со своей стороны сделать из художественного создания Жака выводы, которые напрашиваются сами собой. Я считаю это допустимым потому, что тысячи людей способны заинтересоваться художественным произведением только при условии, если достаточно независимые и сознательные суждения со стороны сумеют возбудить внимание этих людей. Подобно тому, как история литературы, живописи и музыки не является сама целью, а лишь средством к изучению искусства, так и этой книгой мне хотелось бы в каждом читателе вызвать желание самому испытать власть ритма, возвращенного современности Жак-Далькрозом.

Эмиль Жак-Далькроз родился 6-го июля 1865 г. в Вене. Отец его был французским швейцарцем, мать была немкой. Таким образом, в Далькрозе есть доля германской крови, если даже считать французских швейцарцев принадлежащими к романской расе. Мной не руководит сейчас ни в какой степени национальное чувство, я хотел бы только подчеркнуть, что нахожу у жителей Юры счастливое соединение романского и германского элементов, в противовес жителям Эльзаса, у которых немецкое и французское влияния большей частью находятся в противоречии, или в чисто механическом, а не органическом соединении.

14 Благодаря воспитанию и языку, романский элемент большей частью преобладает у жителей французской Швейцарии. Но в произведениях художников, развивающихся под этим влиянием, с несомненностью обнаруживается присутствие элементов германской расы. Они отличаются пониманием ценностей немецкой культуры и определенным лирическим уклоном, который свойствен немцам. Так как в этих вопросах нет места случаю, то не случайно и то, что именно в Германии Жак-Далькроз нашел наибольшее понимание своего метода, несмотря на то, что в самом произношении Далькроза при демонстрировании им системы перед немцами чувствовалось что-то французское. Никто не станет оспаривать прирожденную легкость, ритмичность, грацию, присущую движениям романских народов. Естественно, что тот, кто вернул нам глубоко необходимую одухотворенность телесных ритмов, сам ощущал красоту человеческого движения инстинктом своей романской природы.

Жак-Далькрозу было восемь лет, когда его родители вернулись на родину, в Швейцарию. Он, рос в Женеве и там же впоследствии посещал высшую школу. Обладая абсолютным слухом, он с детства проявил музыкальные способности (вся семья отличалась музыкальностью), что и побудило родителей дать ему основательное музыкальное образование. Юноша посвятил себя музыке, посещал консерваторию сначала в Женеве, потом в Париже, но вскоре сменил свои консерваторские занятия на временную должность второго дирижера в маленьком алжирском театре.

Его пребывание в Алжире не осталось для него бесследным, так как оригинальные ритмы арабской народной музыки пробудили к себе большой интерес в молодом музыканте. Он пребывал в тесном общении с туземными музыкантами, записал много туземных мелодий, прелестных по ритмическому рисунку. Интересно отметить, что уже в это время 15 у него было тяготение к немецкой школе: некоторое время он занимался у Брукнера (по классу композиции и органа) и у Фукса в Венской консерватории. После вторичного пребывания в числе лучших учеников Лео Делиба, он вернулся в Женеву. Тут он проявил необычайную по многосторонности деятельность, совмещая в себе преподавателя, автора педагогических и научных работ, поэта и композитора.

В мою задачу не входит говорить о Жак-Далькрозе, как о композиторе, хотя он этого и заслуживает. Доныне его крупные симфонические и драматические произведения не нашли еще полного признания у немецкой критики. Я вспоминаю письма Гете к Эккерману, в которых поэт утверждает на основании личного опыта, что тот, кто находит признание в одной из областей своей деятельности, остается непризнанным в остальных. Так, композитору Жак-Далькрозу всегда противопоставляется Жак-Далькроз — великий педагог. Его мелкие произведения, детские песенки, нашли уже признание. Придет время, когда то же самое будет и с его крупными произведениями.

В музыке Жак-Далькроза нет ни гармонической, ни полифонической изысканностей — вообще, ничего надуманного. Он дает в ней то, что выливается от полноты непосредственного чувства. Это — пламенная натура, которая легко и непосредственно передает в звуках все богатство своих внутренних восприятий. Отсюда обаяние мелодии в его произведениях, — мелодии, которая свободно выливается в ритмах. Наша музыка стала очень бедной ритмически, и мы привыкли воспринимать ритм в его элементарнейшей форме. Мы много от этого теряем; это становится ясным, если познакомиться с немецкой и иноземной народной музыкой. Мы не должны слепо подражать народному творчеству, но мы должны признать, что один из основных элементов музыки — ритм — не получил у нас должного развития, тогда как другие элементы, особенно полифония и голосоведение, почти полностью использованы. Утверждая значение ритма, мы 16 отнюдь не хотим ослабить значение мелодии. Она необходима, если музыка является выразителем настоящей жизни, а не надуманным сочинением.

Доказательством того, что в творчестве Жак-Далькроза, на ряду с его ритмическим даром, не меньшее место занимает мелодия, на редкость живая — служит значительное количество его песен, привившихся в народе и в детском мире. Распространенность его детских песен, религиозных песнопений, альпийских и национальных праздничных песен (1903 г.) не имеет ничего общего с популярностью опереточных мотивов. Хотя Мы считаем, что и эти последние только потому получают такое широкое распространение, что, хотя и в карикатурной форме, в них все же ритм и мелодия занимают большое место — чего часто, к сожалению, недостает «серьезной» музыке. В то время как опереточные мотивы живут недолго, песни Жак-Далькроза с каждым годом все больше распространяются. Во французской Швейцарии они представляют собой народное достояние — они поются в каждой семье. Также и в других местностях распространенность их значительна. Оговариваемся, что распространение их может быть велико только в тех странах, где тяга населения в города не приняла эпидемического характера, так как эти песни могут существовать только там, где не потеряна родственная связь с народом и его искусством, как бы оно с течением времени ни эволюционировало. Песни Жака-Далькроза — одно из прекраснейших достижений новой немецкой музыки, и они тем совершенней, что Далькроз сам написал и слова к этим песням. И как удивительно сочетаются и сливаются слова и музыка в шутке и страдании; как глубоко, тонко, свободно они переплетаются! Особенно тонко ощущает это детская непосредственность. К сожалению, перевод детских песен на немецкий язык оставляет желать много лучшего. Поэтому слова представляют некоторое препятствие при разучивании этих песен, тогда как мелодия воспринимается легко и с любовью запоминается.

17 Тексты этих песен отличаются тем, что они коренным образом связаны с глубиной жизненных переживаний, одинаково свойственных всякому человеку, из которых они и вытекают. Это не лирика, которая стремится к выявлению индивидуальных переживаний; эти песни родственны народной песне, настроения которой всякому понятны. В одних песнях Жак-Далькроз дает переживания, свойственные решительно всем, в других он подходит к своей теме настолько объективно, что слушатель может воспринимать драматическую сущность его произведений вполне индивидуально. Это особенно выступает в его детских песенках, которые принимают характер драматических сценок, как в старинных детских песнях, когда ребенок, играя, приобщается к мировой жизни. Ребенок любит превращать игру в представление подобно тому, как большой ребенок — народ — не высказывает даже своего глубочайшего горя в форме личного переживания и пользуется формой баллады, где рассказ ведется от третьего лица.

Другая сторона, сближающая Жак-Далькроза с народным творчеством — это его восприятие музыкального ритма. Музыка для него, в самой сущности своей, — движение. Она сочетается с некоторым действием и развивает таковое в игре так же, как и в работе.

Его артистическая натура требовала в его произведениях соединения ритмического движения с музыкой, совершенно независимо от педагогических целей и целей художественного восприятия. Но совершенно понятно, что при своеобразности и цельности его натуры педагог и художник в нем нераздельны.

Жак-Далькроз, как учитель!

Мало кто из взрослых хотел бы вернуться назад, на школьную скамью. Однако, урока Жак-Далькроза, после которого у меня не возникала бы мысль: «Еще бы раз сидеть на школьной скамье, быть учеником этого учителя»! То же самое чувство испытывают и многие другие. Благодаря Далькрозу, я ясно понял, что существует искусство воспитания, что существует педагогический гений.

18 Имеет ли он дело с детьми или со взрослыми — Далькроз всюду видит только индивидуальности. С поразительной подвижностью умеет он приспосабливаться к своим ученикам. Я многократно видел его на контрольных уроках, вводимых им в курсы других преподавателей, где он имел дело с учениками, совсем до этого не знавшими его или видевшими один-два раза. Через несколько минут создавалась связь между ним и учениками, а через короткое время ученики проявляли такую живость, веселость и привязанность к нему, которые могли бы пробудить зависть у других учителей, если бы и эти последние не были учениками Жак-Далькроза, покоренными своеобразной мощью этого человека.

Источники его мощи — любовь и радость. Вся тайна развития этого художника, — как он посвятил себя своему методу, как он его выработал, — заключается в его большой любви, любви к искусству, которому он служит с неутомимой преданностью; любви к каждому отдельному ребенку и ученику, который ему доверяется; наконец, в большой любви к человечеству. Силу же для своей необыкновенной энергии он черпает из жизнерадостности своего существа, которая сама поддерживается прекрасным выполнением принятых им на себя обязанностей и желанием всецело посвятить себя всему, что он однажды признал прекрасным. Никогда, после целого ряда уроков, не видел я его ворчливым или угрюмым. Он бывал, может быть, уставшим — но всегда радостным. Радостно, восхищенно говорит он тогда о своих учениках. Им он приписывает все, а не себе. И в то время как для наиболее творческих индивидуальностей преподавание является пыткой, для него — это счастье, так как он и на уроках творит. Павел Бепле, который его хорошо знает, рассказывает, как однажды Жак-Далькроз во время перерыва среди занятий, сказал ему: «Oh! J’adore mes lesons de solfege» («Я обожаю мои уроки сольфеджио»).

19 Жак-Далькроз пользуется всяким случаем, чтобы укрепить связь со своими учениками. Он не только готов с каждым из своих учеников говорить во всякое время, но устраивает и общие беседы, отвечая на мнения, письменные суждения и вопросы учеников по поводу текущих занятий. Кто был в Хеллерау, тот знает, что там чувствуешь себя, как в большой семье. Дух взаимного доверия и благожелательности оживляет всех, и Жак-Далькроз всеми силами старается укрепить и усилить этот дух. Не допуская переутомления и перенапряжения у вверенных его попечению учеников, он, тем не менее, требует для работы человека целиком. Постоянно говорит он своим ученикам, что настоящее искусство заключается в умении правильно распределить день и настойчиво концентрировать свое внимание на исполняемом. Он без устали борется с эгоизмом и с мелочным стремлением к внешней, блестящей виртуозности. Со всею силой будит он социальное чувство.

Он говорит:

«Мои дорогие ученики и ученицы! Человечество идет по пути своего развития столетиями, и сегодняшние поколения берут из рук предшествующих бремя жизни, чтоб нести его и затем передать новой смене. От воли каждого в этой цепи зависит сделать эту ношу легче или тяжелей, более или менее ценною — и долг каждого человека облегчить ее и сделать значительной. В тот день, когда каждый из вас поймет, какое место он занимает в истории человечества, в этот день он поймет всю необходимость и ценность воспитания. Охотней и радостней освободится он от оков условностей, если противопоставит этим оковам свое духовное и телесное развитие. Какими ошибками, какой фальшью переполнена еще и до сих пор наша система воспитания! Не отдавая себе отчета в том, что делаем, мы даем детям неправильное объяснение большинства явлений, подчеркиваем некоторые вопросы, умалчиваем о других, мораль смешиваем с 20 лицемерием, а напряженную борьбу за истину с преследованием ее, как вредного и ложного заблуждения. Но все же, достаточно только бросить взгляд на сделанные уже завоевания, чтобы появились новые силы и чтобы окрепла наша воля к новым достижениям. Ни одно из усилий не остается бесплодным, и самое слабое из них имеет свое значение и свои последствия. Будем же двигаться вперед, не обращая внимания на противодействие и равнодушие. Мы чувствуем свое сродство с теми, кто стремится сделать жизнь светлой и радостной, и мы надеемся передать нашим потомкам ношу более легкой, чем та, которую мы унаследовали».

«Положение, в котором находитесь вы, мои дорогие ученики необязательных курсов (dilettanten Kursen), легче и приятнее, чем у остальных слушателей. Эти оставили свои семьи, пожертвовали своими удобствами, чтобы несколько лет провести здесь в упорном труде. Вам, покинувшим свой “дом”, домашний уют, и нередко тоскующим по нем, говорю я, что ваша работа и дружба с товарищами по работе должна быть вашим утешением. Вам необходимы развлечения, и я хотел бы, чтобы вы находили их в искусстве. Бесцельное времяпровождение, болтовня, пустые развлечения, может быть, и приятны, но не надо забывать, что “после праздника — похмелье”, и можно сказать уверенно, что пустые развлечения утомительнее тех, которые влияют на развитие наших способностей. Идите в театр, в концерт и отдайтесь целиком наслаждению; если же вы после захотите анализировать то, что вы видели или слышали — это будет новой работой, которой вам хватит на целый день. В вашем возрасте вам необходимы такие развлечения, в которых вы могли бы целиком отдаться художественному впечатлению; поэтому, если несколько человек из вас пойдут в театр или концерт — то по окончании возвращайтесь домой, чтобы не рассеивать полученных впечатлений. Впечатление спектакля или концерта способно само по себе питать и поддерживать в вас святой огонь 21 вдохновения. Неистощимые разговоры и общее мнение имеют смысл только после основательного изучения предмета. Нужно действовать, прежде чем критиковать; дело — важнее слов. Впоследствии будет еще достаточно времени, чтобы вывести эстетические рассуждения. Отдайтесь всецело искусству, проникнитесь им совершенно, вместо того, чтобы разбираться в нем с помощью сухого анализа. Доверьтесь искусству без оглядки и не слушайте никаких предвзятых суждений. Старайтесь понять взгляды других, но прежде всего держитесь своих собственных, если вы их имеете, или старайтесь приобрести их, если их нет у вас. Но эти ваши убеждения должны быть не надуманными, а непосредственными и самостоятельными. Не слова создают убеждения, а темперамент. Необходимо, однако, чтобы воспитание приучило нас к способности внутреннего созерцания, с помощью, которого и формируется истинное суждение. Вы должны без колебания отдаваться вашим естественным увлечениям, но избегайте при этом всяких излишеств. Я хочу вас предостеречь от опасности, кроющейся в слишком большой возбудимости; она обусловлена отсутствием внутреннего равновесия. Самое важное — быть здоровым душой и телом. Разве не бесспорно, что здоровое тело благотворно, влияет на состояние духа. Поэтому я прошу вас: чтобы избежать излишеств и переутомления, поддерживайте порядок в вашей жизни. План занятий, правильно составленный и строго выполняемый, дает ясность духу и обеспечивает успех.

Если вы нашли товарищей в общей работе, то, прошу вас, не ограничивайтесь общением только с ними, не замыкайтесь группой и не пренебрегайте возможностью изучить и других товарищей.

Я бы очень хотел, чтобы то один, то другой кружок (подобно тому, как мы это делали при посещении музея) организовал бы от времени до времени, хотя бы каждые две недели, прогулки или, собрания, на которых присутствующие занимались бы общим чтением или музыкой. Это служило бы лучшим поводом узнавать друг друга.

23 Не ждите, пока другие придут к вам, а сами проявляйте инициативу. Очень часто мерещится равнодушие там, где отсутствует только первый шаг к знакомству. Так часто в жизни обманывает кажущаяся недоброжелательность; одного слова было бы достаточно, чтобы разъяснить недоразумение.

Что касается отношений, которые должны иметь место между вами и мной, то и здесь дело обстоит точно так же. Я вам, конечно, уже говорил и вновь повторяю: прежде всего необходимо, чтобы между нами возникли узы дружбы. И они могут быть созданы только взаимным доверием.

Вы должны понять, что я, при большом числе учеников и учениц, не могу завоевывать личное доверие каждого из вас по отдельности, а потому вам надлежит прийти ко мне.

Вы видите, что я чаще разговариваю с одними, чем с другими, и я замечаю, что некоторые из вас принимают это так, как будто я их выделяю. Однако, это совсем, не верно! Я интересуюсь всеми одинаково. Но, понятно, я говорю чаще с теми, кто сам приходит ко мне, кто мне открылся, доверил свои желания, свои надежды, свои разочарования, все свои мелкие страдания и радости, кто проявляет интерес к нашему общему делу. Не в праве ли я считать, что те, кто не приходит ко мне совсем или приходит только, чтобы жаловаться — что они не испытывают потребности в моей дружбе?

Является ли моим долгом будить эту потребность? — Несомненно. Однако, как же я могу сделать это иначе, чем обращаясь ко всем вместе с моими маленькими докладами, или на уроках отвечая на отдельные вопросы? Это единственный шаг к сближению, который я в состоянии сделать. От вас зависит сделать следующий за этим шаг. И если я не все желания смогу удовлетворить, если я буду вынужден запретить одному переход в другой класс из того, в котором он записан, другому — освобождение от того или другого урока, или если я сделаю на уроке замечание кому-нибудь за что-либо, то — я думаю — вы поймете, что я всегда действую только во имя блага. Конечно, я могу ошибаться. Я могу считать ученика равнодушным, хотя он только застенчив; ленивым, хотя на самом деле он только лишен должной систематизации своего труда. Но и здесь достаточно было бы одно жать недоразумений. Я прошу вас об одном: указывать мне на мои ошибки. Мы никогда не прощаем себе несправедливости, которую осознали. Быть может, и вы будете ошибаться, приписывая мне дурное настроение, когда у меня всего только головная боль, или думая, что я недоволен вами, когда я только недоволен собой. Эти ошибки неизбежны. Самое главное заключается не в том, чтобы никогда не ошибаться (что невозможно), а в таком образе действий, при котором ошибки не имели бы плохих последствий; таким образом наше обоюдное желание должно заключаться в том, чтобы все мои ошибки по отношению к вам так же, как и ваши по отношению ко мне, не оставались не разъясненными. Поймите одно, мои дорогие ученики и ученицы, за исключением радостей собственной семьи, я не знаю высшей, чем та, которую дарит мне моя преподавательская деятельность; и если меня постигнет по вашей вине разочарование, то это будет для меня источником действительного страдания. Мои сочинения, которые меня до сих пор всецело занимали, отступили на второй план, и даже моим старейшим и любезнейшим друзьям я не посвящаю столько мыслей, как вам, если они и принимают участие в моих педагогических планах. Моя жизнь целиком посвящена вам, и все мои помыслы направлены к тому, чтобы научить вас в самих себе находить источники великой радости, разбудить в вас благороднейшие инстинкты, развить в вас по мере моих сил высшие стремления — стремления быть полезным человечеству. Я буду считать себя у цели, когда вы, достигнув зрелости, сделавшись гармоничными и сильными, решительно и доверчиво посвятите себя служению искусству и обществу. И так как знаю, что даю все, что могу дать, то я думаю, что имею право требовать от вас, чтобы вы ко мне относились 25 с полным доверием, пока вы находитесь под моим руководством, и чтобы вы бодро и терпеливо боролись со своими недостатками, которые я помогу вам обнаружить».

Затем он отмечает различные типы своих учеников: слишком чувствительных, которые в то же время всегда робки; слишком возбудимых, которые вредят себе, своей опрометчивостью; слишком увлекающихся, которые становятся высокомерными фанатиками.

«Эти последние находятся в самом тяжелом положении, так как они не чувствуют потребности в поддержке со стороны других, и я не могу их жалеть, так как они сами не хотят признать своей болезни, и никто не может их убедить в заблуждении. О таких людях я никогда не заботился и дальше буду с ними бороться, так как они бесполезны и потому опасны. Они думают, что достигли цели, и потому не движутся вперед. Если же и движутся, то только благодаря атавистической силе, которая действует в них бессознательно и потому не является их заслугой. Во всяком случае, они не нуждаются в помощи и душевной поддержке. Я же люблю и уважаю только тех, которые знают, чего они хотят, и кто стремится к самосовершенствованию, чтобы быть полезным своим ближним. Я сюда не отношу людей, наделенных большими терпением и силой духа, которые, однако, неправильно понимают значение искусства для человечества, и чье художественное восприятие возбуждается только внешней формой, действующей только на ум. Эстеты (назовем их собственным именем) меня не интересуют, так как для них искусство не есть средство для закрепления всех наших ощущений, не есть язык, который способен выразить глубочайшие чувства. Для них искусство является формой даже тогда, когда эта форма скрывает настоящее глубокое чувство. Волнение, создающееся от восприятия художественных произведений, они объясняют исключительно раздражением нервной системы. Я буду охранять вас, мои дорогие ученики и ученицы, от всякого эстетствования, будь то в области музыки или пластики. Есть музыканты, слух которых постоянно нуждается в сильных ощущениях, в необычных звучаниях. Они не умеют ценить того главного свойства музыки, что она общепонятным языком внушает людям простые и правдивые чувства, которые возникают из глубоких жизненных источников человеческого “я”. Конечно, в музыке чувства эти углублены и украшены звуком и ритмом. Точно так же есть художники, живописцы и скульпторы, специальностью которых является движение тела. Они вдохновляются только внешним видом человеческого тела, красотой его форм, блеском его одежд, гармонией движений; они забывают, что тело является только выражением вечных истин, душевных движений и запросов духа. Конечно, этот инструмент доведен до высокой степени совершенства. Конечно! Тело должно быть сделано гибким и сильным, достойным показать себя во всем блеске, при сияющем свете дня; должно быть достойно украшенным всеми нюансами, возникающими из борьбы света и тени и чарующими прелестями цветового спектра. Конечно, вполне законно восхищаться законченными формами организма, красота которого совершенствуется благодаря постоянному упражнению мышц. Но я никогда не устану повторять, что вся эта красота ничего не стоит, если не служит для выражения вечных истин; что все эти формы ничто, если они отражают душу, и что все эти движения не нужны, если они не проникнуты бесчисленными ритмами сознанья. Я учу вас не краснеть за свое тело и бороться с предрассудками. Учитесь смотреть на свое тело, как на чистейшую форму красоты. Только для извращенного взгляда тело лишено чистоты. Но при этом остерегайтесь поддаться безбожному культу своего тела. Уважайте его только, как сознательного и бессознательного выразителя чистых и правдивых чувств, как проводника глубоких и неудержимых вдохновений, как прекрасную вазу, в которой распускается жизнь, прекраснейший цветок которой — любовь. Будьте чисты и работайте над самоусовершенствованием, Совершенствуйтесь, чтобы помогать и другим совершенствоваться. Помните каждую минуту вашей жизни, 26 что ваше тело, ваше сознание, ваша душа есть результат — сильнейших напряжений, роста и развития тысяч веков, что вы зависите от прошлого, и что будущее зависит от вас. Ваш долг — думать о человечестве завтрашнего дня, уравнивать форму для ваших будущих успехов, любить друг друга от всего сердца, чтобы стать сильнее, чище, сознательнее и художественно-восприимчивее, чтобы завещать потомкам более достойные инстинкты, более глубокие чувства и более совершенное счастье. Если вы так сбудете действовать, то вы будете действовать в интересах и вашего собственного счастья. Нет ничего более великого, как сеять прекрасные семена и готовить радости для других».

Из другого обращения Жак-Далькроза, которое было напечатано в ежегоднике «Ритм», я приведу еще следующие его слова:

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: