Мыслительные процессы и реакции на утрату у ребенка

Способность к абстрактному мышлению приобретается медленно и очень постепенно. Мыслительные процессы маленького ребенка носят конкретный характер. Более того, даже если ребенок достиг удовлетворительного уровня абстрактного мышления, в нем все еще могут быть лакуны, в которых по ряду причин (нередко невротического характера) мышление и суждение остаются очень конкретными. В ситуациях невротического конфликта, стресса, под влиянием тревоги маленькие дети склонны возвращаться к конкретным формам мышления. Барнс (1964) описал много случаев конкретизации мыслительных процессов у четырехлетней девочки и их влияние на ее реакцию. Так, например, девочка не хотела надевать платьице, которое она раньше любила, после того как ее маленькие кузины стали настойчиво утверждать, что ее умершая мама теперь стала небесным ангелом. Платье было куплено матерью и на языке продавцов называлось "костюм ангелочка". Как считает Барнс, тревога, вызванная синонимичностью ангелов и смерти, заставила ребенка отказаться носить платье. Похожим образом девочка не желала спать в тихий час в детском саду и предпочитала сидеть на коленях у воспитательницы. В конце концов, она объяснила: "Захочешь проснуться, и не сможешь" - ограничение, которое она связывала с "мертвым" состоянием и особенно со смертью матери.

Еще одна характеристика мыслительных процессов у детей - открытый эгоцентризм, при котором ребенок стремится оценивать каждое событие с точки зрения влияния, которое оно может на него оказать. Несколько позже, когда эгоцентризм, типичный для ребенка, начинающего ходить, несколько снизится, возросшее психологическое знание ребенка о своей беспомощности и зависимости от объектного мира приводит к некоторым результатам.

Анна Фрейд и Дороти Берлингейм (1943) приводили много примеров сирот из Хэмпстедского военного приюта, которые на соответствующей стадии развития (фалллически-эдипова фаза) говорили о своих умерших родителях, как если бы те были живы, или, уяснив факт смерти, пытались отрицать его посредством фантазий об их новом рождении или возвращении с небес. "В некоторых случаях это происходит под прямым влиянием матерей, которые, чтобы избавить ребенка от боли, скрывают от него правду; в других случаях фантазии такой же природы являются спонтанной продукцией ребенка." (курсив мой). Авторы далее комментируют: "Визиты со стороны умерших отцов, если хотите, упоминаются чаще, чем визиты обыкновенных живых отцов".

Форма, в которой дети выражают свое желание того, чтобы их отцы вернулись, может быть понята как отрицание смерти, но нужно принимать во внимание ряд других важных факторов. В примере, цитированном Анной Фрейд и Дороти Берлингейм, некоторые дети были не способны понять всю многозначительность и смысл смерти. Чтобы наделить ее каким-то значением, они использовали модели, основанные на их предшествующем опыте и знаниях. Например, для Сюзанны четырех с половиной лет "умерший" означает ушедший, "уехавший далеко в Шотландию", что не исключает возможности последующего возвращения. Различные фантазии (возможно, правильнее было бы сказать - теории), которые она проговорила, отчасти можно понимать как попытки понять факты.

Так, Сюзанна, должно быть, слышала, что есть армия, где находятся папы-солдаты, и что эта армия далеко. Следовательно, ее надежда на возвращение отца выразилась в фантазии о том, что ее папа (служивший на флоте) был в армии, которая была слишком далеко, чтобы он мог вернуться. Когда она думала о нем как об ушедшем вместе с флотом, она делала логическое заключение о том, что он не может вернуться "потому что воды слишком много".

Поэтому детские мыслительные процессы, хотя и тяготеют к конкретности и эгоцентризму, не являются нелогичными в плане фактического знания в других отношениях, как показывают следующие иллюстрации.

Фрейд в сноске, добавленной им в 1919 году к "Толкованию сновидений" (1900) упоминает наблюдения за очень умной четырехлетней девочкой, которая в отличие от Сюзанны различала понятия "уйти" и "умереть". "Девочка вела себя очень беспокойно во время еды и заметила, что одна из горничных пансиона, в котором они жили, смотрит не нее с неодобрением. "Я хотела бы, чтобы Джозефина умерла." … "Почему умерла?" - успокаивающе спросил отец - "Недостаточно будет, если она уйдет?" "Нет, - ответил ребенок, - тогда она снова вернется.".

Для Берти, другого ребенка из Хэмпстедского военного приюта, смерть означала, что отца разорвало на кусочки. Зная, что разбитые объекты можно починить, и веря в то, что ему сказали (что Бог может сделать все, что захочет) он прямо спросил, что мешает Богу собрать отца. Опять- таки, на основании фактической информации, которая была у него касательно дефицита или полного отсутствия многих вещей по причине войны, он далее заключил: "Мы должны подождать, пока закончится война, тогда Бог сможет складывать людей".

Все эти примеры ясно показывают, до какой степени мыслительные процессы ребенка (адекватные возрасту) влияют на его понимание смерти и реакцию на нее. Очевидно, что он прилагает усилия к тому, чтобы истолковать эти болезненные события на основе своих предыдущих знаний. Это не его вина, что мир взрослых дает ему огромное количество искаженной и обманчивой информации. ⁹⁾ Его попытки совладания могут основываться только на этой информации. С другой стороны, его потребности и желания могут временами искажать и перевешивать фактическое знание (как я показал в части, посвященной отрицанию).

Амбивалентность и реакция на утрату

Фрейд (1917) и Элен Дойч (1937) указывали, что наличие сильных амбивалентных чувств ведет к более интенсивной, чрезмерной или отложенной форме горевания у взрослого. Нам известно, что у детей, и особенно у маленьких детей, наличие сильных амбивалентных чувств по отношению к объектному миру является правилом, но мы очень мало знаем о том, как этот фактор влияет на процесс горевания у маленького ребенка.

Вернувшись к элементу объектных отношений - теме, с которой я начал обсуждение - я продолжу обсуждение вопросов, касающихся развития.

Реакции на утрату детей старшего возраста

Латентный период

Многие факторы, игравшие роль в реакции детей более раннего возраста на смерть близкого родственника, все еще действуют, хотя и в измененном виде, в латентном периоде. Всегда важно, особенно в отношении латентного периода, проводить четкое различие между двумя разными аспектами процесса горевания. Первый связан с вопросом: до какой степени человек способен переживать и выражать чувство потери и проистекающие из него признаки горя и печали? Второй касается постепенного изъятия катексиса, прежде направленного на утраченный объект, с тем, чтобы высвобожденная энергия стала доступной для катексиса нового объекта. Я полагаю последний процесс более легким для взрослого, чем для ребенка. Полное изъятие катексиса из утраченного объекта оставит ребенка в развитийном вакууме, если только не будет легко найден замещающий объект. Его эмоциональное развитие требует существования, например, материнской фигуры, и ее физическая смерть ни коим образом не меняет этого факта и не может вести к тому типу декатексиса, который можно наблюдать в случае со взрослым. У ребенка в латентном периоде императивы развития будут требовать сохранить ее "живой", несмотря на имеющееся у эго знание о реальности смерти и необратимом исчезновении объекта.

Как в норме ребенок латентного возраста обходится с этими двумя компонентами горя? Большая часть наблюдений показывает, что дети латентного возраста обращаются с вызванными смертью серьезными утратами с помощью массивного отрицания, включая отрицание аффекта, и нередко с помощью обращения аффекта в его противоположность. Такая ситуация, похоже, поддерживается или поощряется существующим в культуре отношением к смерти.

Исходя из имеющихся знаний мы полагаем, что для дальнейшего здорового развития латентного ребенка будет лучше, если мы сможем в соответствующих пределах выражать и переживать боль, печаль, гнев и другие чувства и конфликты, связанные с утратой.

Некоторые авторы (напр. Shambaugh, 1961; Furman, 1964b) полагают, что дети этой возрастной группы могут с пользой переживать и выражать чувства, сопровождающие утрату объекта, если аналитик поможет в этом. При этом многие неразрешенные конфликты, касающиеся утраченного объекта, становятся доступными для проработки и возможные препятствия к дальнейшему нормальному развитию могут быть таким образом устранены. Но свидетельства на этот счет еще весьма ограниченны.

Что касается второго и самого важного аспекта горевания у взрослых, то есть медленного декатексиса утраченного объекта, факты, похоже, указывают на то, что латентный ребенок сильно катектирует фантазийную жизнь, в которой утраченный объект может видеться живым и порой иеальным¹⁰⁾.

Естественно, фантазийный объект не является подходящим заместителем отсутствующего родителя, но он вполне может стать неизбежной альтернативой, особенно если подходящие заместители не могут быть легко доступны ребенку. Существуют также свидетельства, показывающие, как ребенок совершает одновременные попытки катектировать и наделить материнской ролью определенные реальные объекты (например, учителей или, в случае прохождения детского психоанализа, своих терапевтов), особенно если их пол благоприятствует такому смещению. К сожалению, ни учителя, ни терапевты не могут играть эту роль соответствующим образом. Более того, в случаях, когда в жизнь ребенка вводится замещающая мать и повторный брак отца восстанавливает семейную организацию, мы можем очень быстро увидеть процесс разочарования в новом объекте, которое лишь отчасти зависит от способности объекта играть замещающую материнскую роль. Этот беспорядок в катексисе объектов, возможно, нужно рассматривать как одно из неизбежных последствий утраты объекта, по крайней мере, когда это происходит в определенные моменты жизни. Тем не менее, нужно иметь в виду, что некоторые дети более способны, по сравнению с другими, находить наиболее адаптивные решения в этих трудных ситуациях.

Хотя явное, поверхностное поведение латентных детей, похоже, более или менее полно отрицает важность перенесенной утраты, внутренняя жизнь ребенка может претерпевать значительные изменения, которые могут серьезно повлиять на его дальнейшее развитие. В этой возрастной группе часто нет видимого горя или печали вскоре после события (хотя изредка можно увидеть немедленную и мимолетную печаль). На переднем плане часто можно наблюдать не только отрицание, но также и реверсию аффекта. Типичным является описание Шамбау (1961) его пациента Генри: "Я был потрясен его аффектом. Он не был похож на мальчика, перенесшего утрату. Наоборот, на первые сессии он приходил как будто бы полный энергии. Он был гиперактивен и весел, иногда даже до степени эйфории. Во время сессий Генри не говорил о своем доме или о смерти матери. Когда наложенная цензура подвергалась угрозе, он реагировал тревогой и гневом и однажды кинулся бежать из кабинета, когда аналитик упомянул о смерти матери.

Тем не менее, как указывает Шамбау, опытный наблюдатель может обнаружить за этим фасадом множество зловещих признаков. Наш опыт в Хэмпстеде подтверждает, что латентные дети часто реагируют таким образом на смерть значимого объекта. Они могут не демонстрировать многих явных признаков горя, но более тщательное обследование предоставляет важные свидетельства серьезных нарушений, расстройств поведения и формирования симптомов¹¹⁾.

Подростковый период

Нет сомнений в том, что к наступлению подростковой фазы все факторы, называвшиеся разными авторами как необходимые предпосылки горевания у взрослого, заложены. Уровень развития эго у подростка таков, что он может уяснить весь смысл и необратимость смерти. Его тестирование реальности твердо установилось. Его чувство реальности и способность адаптироваться к ней существенно развиты. Тем не менее, подростков пугает тот тип горевания, который бывает у взрослых. Их внешнее поведение и реакция на утрату значительно отличаются от поведения и реакций скорбящего взрослого. И все же утрата сильно влияет на них; их реакции могут быть очень сильными.

Как нам тогда объяснить разницу между гореванием у взрослого и у подростка? Важным отличием, на мой взгляд, является то, что подросток, как указывает Вольфенштейн, еще привязан к своим инфантильным образам, в основном (и в особенности) к родителям. Его психическое и эмоциональное развитие еще не завершилось. Их присутствие необходимо для нормального протекания его развития вплоть до завершения. Как и у маленького ребенка, внезапная утрата такого объекта в результате смерти создает такую же ситуацию стресса развития, которую я охарактеризовал выше как вмешательство в развитие.

Подростки так же склонны декатектировать образ утраченного объекта, испытывая определенные потребности развития, как это было в случае с маленьким ребенком. Как считает Вольфенштейн (1966), "Вместо декатексиса утраченного объекта любви, который происходит при горевании, дети и подростки имеют тенденцию развивать гиперкатексис утраченного объекта." По ее словам, "в подростковом возрасте фантазии о возвращении родителя или более ясно осознаются, или допускаются легче, чем в более раннем возрасте." Как она отмечала в 1965 году, "Смерть родителя застает подростка далеко еще не готовым расстаться с ним. В то же время конфликтные чувства по отношению к родителю будут в дальнейшем мешать переживанию подлинного сожаления и печали"

Вольфенштейн (1966) и Лауфер (1966) живо описали реакции девочки и мальчика подросткового возраста на смерть их матерей. Есть много похожего в реакциях этих двух подростков на утрату. С целью иллюстрации я выберу из случая Вольфенштейн некоторые специфические аспекты реакции этой девочки.

Типичное описание того, как Рут вскоре после похорон матери обнаружила, что она не может больше плакать. "Она ощущала внутреннюю пустоту, и как будто стеклянная стена отделяла ее от происходящего вокруг. Она мучилась из-за этого отсутствия аффектов, и впоследствии испытала облегчение, когда, обмениваясь впечатлениями с подругой, у которой несколько раньше умер отец, она узнала, что у другой девочки была похожая реакция.".

Опять-таки достаточно типично, что после события Рут приходила на сессии в приподнятом настроении. "Она написала удачную юмореску, в которой она поздравляла себя…. (Она) дальше подробно описывала разные затруднительные ситуации, в которые она попала, придавая им комический эффект."

У нее проявилась та же тенденция, что и у пациента Лофера: отделять свои чувства печали и отчаяния от мыслей о смерти матери. Любые такие связи, которые устанавливали терапевты, если и принимались умом, то вытеснялись борьбой за более приятное настроение. Сходным образом они открыто или завуалированно поддерживали очевидное отрицание необратимости утраты.

Клинические иллюстрации

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: