Честность рождает честность

Джин, мама девятилетней Эмбер, в разговорах с дочер`ю любила ходить вокруг да около, хотя я и старался поощрять откровенность. Однажды девочка спросила: «Почему у нас занятие должно быть непременно до понедельника?» — Мать ответила, что в понедельник она ходит на занятия родительского семинара. Тогда Эмбер? спросила: «Ты рассказываешь им, что я говорю?» Многие матери залепетали бы что-нибудь или просто солгали, но Джин сказала просто и честно: «Да». Это, всей видимости, породило ответную честность Эмбер и она сказала: «Хотелось бы мне не бояться». Джин Удивилась и спросила у Эмбер, чего та боится. Эмбер сказала, что она боится за отца, который водит машину по горным дорогам. Джин успокоила ее; это, конечно, было не так эффективно, как «чувствовать вместе» с девочкой, но в любом случае честное взаимодействие их сблизило.

ПЕРЕМЕНЫ

Первой шаг

Хотя я и не любитель приклеивать ярлыки, особенно когда речь идет о психическом нездоровье, Глория подпадала под определение «лицо с психическим расстройством». В возрасте четырех лет стали обращать на себя внимание некоторые странности ее поведения; в частности, стремление к физической близости с матерью, Рэчел, появление бессмысленных высказываний; иногда она бросалась на пол без видимой причины. Иногда она откладывала игрушки и возвращалась в дом проверить, там ли мама, убеждалась, что она еще там, и возвращалась к своим делам.

Родители удочерили Глорию, когда ей было два года; при этом было известно, что даже в таком возрасте из-за странностей поведения от нее отказались две опекунские семьи. (Можно себе представить, что это была за девочка.) Рэчел и ее муж хотели, чтобы у их сына была компания, и, кроме того, хотели совершить доброе дело, взяв на воспитание трудного ребенка.

Однако в течение двух лет, что прошли с тех пор, они не сделали для Глории ничего особенного: ни хорошего, ни плохого. Напротив, Глория сделала для них много: практически свела их с ума.

Поскольку у Глории имеются серьезные нарушения, должен ли я действовать по отношению к Рэчел иначе, чем по отношению к другим матерям? Нет, нет, и еще раз нет! «Симптом» был более драматичным, чем в большинстве случаев, но процесс роста остается все тем же.

В сообщениях Рэчел содержалось множество моментов, которые ее огорчали. В первые недели Глория кидалась от одной игрушки к другой все 30 минут. Она ни перед чем не задерживалась, чтобы посмотреть повнимательнее, а еще меньше, чтобы поиграть. Как может ребенок вести себя так целых тридцать минут? На одном из следующих занятий Глория соскользнула с кровати, где они играли, и упала на пол — и не один раз. Она расспрашивала о звуках, которые едва были слышны: движения брата в другой комнате, потрескивание дров в печи. Один раз Глория спросила, куда ушел отец. Рэчел ответила ей просто: «Удить рыбу».— Глория спросила: «И купаться тоже?» — вопрос показался Рэчел бессмысленным, поскольку еще было слишком холодно для плаванья.

Как я мог помочь этой девочке и ее матери начать взрослеть вместе?

Прежде всего, приняв тревогу матери и посоветовав ей принять поведение Глории — неважно, какое: ее «потребность порхать», ее «потребность реагировать на слабые шумы», ее «потребность падать на пол», ее «по требность делать бессмысленные заявления».

Это немного помогло — мама стала спокойнее, когда это происходило снова. Но нужна была дальнейшая помощь.

Я пытался помочь Рэчел отделиться эмоционально от Глории. Она была непрерывно включена в поведение девочки и, таким образом, неосознанно провоцировала его. Рэчел удалось взять более легкий тон — и оказалось, что и у Глории это получилось.

Это помогло Рэчел еще больше расслабиться, меньше вмешиваться, но этого все еще было недостаточно

Рэчел должна была понять. В чем был смысл, на первый взгляд, бессмысленного поведения Глории? Если мать сможет ухватить это, то ей действительно удастся испытать облегчение.

Смыслом поведения Глории, если его обозначить одним словом, был страх, и именно на него она постоянно реагировала.

Это был всепоглощающий страх, и он заставлял Глорию искать зловещие признаки в самых невинных ситуациях. Переход от одной игрушки к другой, не останавливаясь, чтобы поиграть с ними, возникал из страха в новой ситуации, страха, не позволявшего ей расслабиться настолько, чтобы заняться чем-то одним. Слабые звуки за пределами комнаты предвещали беду. На первый взгляд, казавшиеся бессмысленными упоминания о «купании» и «рыбалке» возникли, возможно, из страха — даже четырехлетний ребенок знает, что купанье может быть опасным. Разумеется, прибегать, бросив игру, чтобы повидать маму, на самом деле означало потребность удостовериться в том, что мама просто-напросто жива, что она существует. В конце концов, прежние приемные родители исчезали — в том смысле, что Глорию от них отрывали. Смерть, крушение, исчезновения, тотальное отвержение — все они в глазах Глории были связаны вместе и означали нечто, чего следует бояться.

А что означали падения Глории на пол? Да то же самое, только в более сложной форме. Глория так расстраивалась от малейших событий, которые она не в силах была понять и которые казались ей зловеще опасными, что она чувствовала необходимость сделать что-то просто для того, чтобы что-то сделать, другими словами, вместо того, чтобы пассивно сидеть, дожидаясь, когда случится воображаемая катастрофа, она, по крайней мере, действовала, контролируя ситуацию и ныводя ум из состояния страха. Это чрезвычайно тонкий момент, и его проще понять интуитивно, чем рационально.

Теперь, если бы Рэчел поняла, что Глория на самом деле хочет сказать своими действиями: «Ты бросишь меня, или отошлешь, или исчезнешь?» — то она сможет ответить на этот реальный, жизненно важный вопрос, а не на тот, что звучит в действительности. Например, на вопрос: «И купаться тоже?» — Рэчел могла бы сказать: «Мы всегда будем рядом, когда бы мы тебе ни понадобились, и ты всегда будешь нашим ребенком».

Понимание и в самом деле помогло. Рэчел сумела расслабиться и стала искренне принимать девочку. Ее отчаянье и тревога постепенно сменялись спокойствием и доверчивостью. Она стала — возможно, впервые — матерью для Глории. Она больше не реагировала, когда Глория бросалась на пол — разве что отвечала на это понимающим взглядом. Во время игровых занятий девочка перестала бросаться на пол — это был внезапный, полный драматизма поворот событий.

Это придало Рэчел уверенности и с этого момента она начала продвигаться. Когда Глория довольно невразумительно спросила, куда в пазле положить кусочек бумаги, который она вырезала, мать осталась спокойной и просто ответила: «Я не знаю точно».

Когда Глория две недели подряд просилась в туалет, хотя знала, что до конца занятий осталось всего несколько минут, Рэчел просто сказала: «Нет». Когда Глория спросила, можно ли рисовать на покрывале, Рэчел ответила «нет». Окончание занятия ровно через полчаса почти перестало быть проблемой. Рэчел чувствовала себя свободнее; соответственно, изменилось и поведение Глории.

Тем не менее, хотя игровые занятия проходили гладко, в остальные дни недели перемен не было видно. Глория все время втыкала во что-нибудь карандаш; однажды она скатилась вниз по ступеням лестницы. (Можно размышлять на тему о том, являлись ли довольно небольшие изменения в течение недели следствием серьезности проблем девочки — иными словами, можно ли ожидать чудесного выздоровления в течение нескольких недель — или они происходят вследствие неспособности Рэчел сохранить изменения, происшедшие на занятии, на всю неделю.) Отрывки из магнитофонной записи звучат следующим образом.

Рэчел: Потом она начала с удовольствием точить цветные карандаши маленькой точилкой, и это продол жалось двадцать минут.

Смех в группе.

Рэчел: Она кое-что делала во время эпизода цветными карандашами, но он был самым продолжи тельным действием, которое она когда-либо предпринимала. Сначала она выбрала розовый и несколько раз его затачивала, пока он совсем не исчез, и все время приговаривала, какой он острый. Она слышала, как снаружи лаяла собака, и спросила, почему Джинджер выпустили на улицу в темноте, и на других занятиях несколько раз упоминала темноту и вылядывала на улицу. Потом она услышала, как сосед опорожняет мусорные баки, и хотела посмотреть, кто подберет мусор и куда его отправят. Ее занимает вопрос о том, куда девается мусор, но она точно не знает; да и я тоже не знаю. Потом она снова стала точить карандаши, такие острые, и отточенные, и красивые! А покрытие карандаша было грязным, а когда его заточишь, оно становится чистым, и она отметила, что он выглядит необычно; впрочем, она понимала, что происходит. А потом: «Как получается, что снаружи никто не играет в темноте?» — И я ответила: «Потому что в это время есть дела дома»

В этом занятии можно отметить несколько моментов. Во-первых, перемена к лучшему была в том, что Глория теперь придерживалась одного занятия и сосредоточилась на нем. Она демонстрировала процессы познания и обучения, характерные для четырехлетнего ребенка. Двадцать минут затачивать карандаши — это, возможно, слишком долго, но не в том случае, когда впервые Глория действительно отмечает все, что происходит, когда нечто заостряется — обычный для ребенка способ наблюдать и впитывать все, что он видит.

Беспокойство Глории по поводу темноты, конечно же было связано со страхом. Но, несмотря на то, что Рэчел была предупреждена о том, что это основная проблема Глории и именно это знание повлекло за собой последующее взросление, Рэчел не понимала, до какой степени эта проблема была главной и в последнем эпизоде упустила ее из виду. Ее ответ о том, что на улице никого нет, «потому что в это время есть дела дома», бил мимо цели. Полезнее было бы признать и принять страх Глории.

Ее вопрос о мусоре мог быть просто любопытством, но в нем мог быть и страх: если мусор может исчезнуть, то и ее тоже можно взять и выкинуть.

Не все получалось гладко, но Рэчел потихоньку продвигалась. Я старался помочь ей чувствовать себя свободнее (теперь я больше думал об «остальных днях недели», чем просто о игровом занятии) — учил ее реагировать на чувства Глории, когда она ушибалась. Когда Глория бросалась на пол, она говорила: «Ух ты, как здорово! Давай еще попробуем!» После того как Рэчел рассказала, что Глория целый день била себя по носу и назвала это «восторженной паникой», я понял, что она действительно отделяется от дочери и больше не станет неумышленно способствовать истерике.

На последнем из десяти семинаров Рэчел сказала, что она очень нервничает, потому что ее муж должен уехать в командировку, и она в ужасе от того, что три иедели ей придется управляться с детьми без его поддержки. Я посоветовал ей встать утром, немедленно выпороть детей и сказать — как в старой прибаутке: «Это — на за что. Просто чтобы быть уверенной, что никогда не будет — за что». Она улыбнулась — она поняла меня: действуй свободно; действуй естественно; делай то, что ты считаешь правильным. Она, конечно же, волновалась в преддверии разлуки, как мама Гарриет из предыдущей главы, и ее волнение усугублялось тем, что и мужа некоторое время тоже не будет дома.

Когда мы подводили итоги, каждая мать могла легко увидеть, где находится ее ребенок по отношению к другим детям. Рэчел знала, что ее девочке еще предстоит долгий путь. Я заметил, что это действительно так, но ее дочь начинала путь из гораздо более дальней точки — иными словами, ее исходные эмоциональные проблемы были гораздо более серьезными. К сожалению, я должен был переезжать; иначе я пригласил бы Рэчел на еще одну серию семинаров. Работа не была доведена до конца. Хотя я и верю в краткосрочную психотерапию, для этой конкретной ситуации в нашем распоряжении был слишком короткий срок.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: