Мартиниану, Зосиме, Марону, Евстафию.

Аммонию.

Поскольку сильная дружба кажется не свободною от подозрения, то пусть будет проникнута она страхом Божиим, чтобы изобиловало в нас то и другое: и страх Божий, и приверженность к друзьям. И страх не давал бы места лукавым подозрениям, а приверженность рождала бы любовь - матерь всего доброго. Ибо, когда имеем в себе приверженность, растворяемую страхом Божиим, тогда в нас произрастает все доброе.

603. Схоластику Феодору.
О том, что вера без дел не спасает человека.

Достоин похвал, о премудрый, не тот, кто искусством и силою слова затрудняет уразумение истины, но кто излагает ее безыскусственно, почему и я о том, что угодно узнать тебе, скажу ясно. Пришествием Божиим борения соделаны для нас удобными для того, чтобы мы, подвизаясь, побеждали, а не для того, чтобы величием благодати пользовались, как предлогом к лености.

604. Серину.
О высокомерии.

Да не обучит тебя высокомерию то, что одолел ты врага. Ибо для многих, обезумевших от тщеславия по причине того, что во всякое время воздвигали они победные памятники, гордились ими и не думали, что могут иметь в чем неудачу, и не ожидали быть когда-либо побежденными, - их мнимая благоуспешность, очевидно, клонилась к худшему.

К нему же.

Для многих первоначальные успехи были причиною несказанных зол, ибо, воздвигнув себе не по достоинству один или два победных памятника, когда самая дерзость подавала надежду, превознесшись неожиданною удачею и решившись на дела более значительные, подвергали они крайней опасности и то, что было приобретено первоначальными успехами. Почему надобно рассуждать о себе сообразнее с естеством человеческим, и как, преуспевая, не терять из виду и горестного, помышлять о внезапных переменах и не думать, и не говорить о себе сверх меры, так и погрешая, уразумевать человеческую немощь и не желать, чтобы все для вас, как для Бога, пребывало неизменным.

Павлу.

Не думай, мой прекрасный, сразу уловить то, что едва уловляется с пролитием великого пота и после многих подвигов. Но, прежде начав трудами и молитвами, приступай к уловлению тех мыслей в Священном Писании, которыми разумение наше изостряется до большей проницательности.

Диакону Евтонию.

Уму, как царю самодержцу, надлежит ко вратам чувств высылать страшные и отовсюду защищенные оружием помыслы, которые встречали бы врагов, преграждали им путь, отражали бы их, а не дозволив прежде вход, вступали с ними в сомнительную битву, успех которой часто склоняется на другую сторону и доставляет победу сопротивникам. Посему-то и спасительное Слово, когда другие законодатели наказывают только за самое дело, угрожает наказанием и смотрящему не скромно, чтобы брань не соделалась неприступною и непреоборимою, но была удобоодолимою и легкою.

Пресвитеру Зосиме.

У многих, вернее же скажем так: у всякого человека есть и преимущества, и недостатки, и первыми хвалятся, а последних стыдятся. Но ты, как говорят, недостатками исполнен, преуспеяний же вовсе ни в чем не имеешь. И что препобеждаешься ты чревом и порабощен плотским страстям, - в этом нет ничего удивительного: потому что последнее всего чаще следует за первым, и только тот, кто одержит верх над чревом, возможет одержать верх и над плотскою похотью. Но поскольку говорят, что в тебе совокуплены и все другие недостатки, называют тебя хранилищем порока, вместилищем бесстыдства, то сие кажется удивительным и превышающим все, что может приводить в изумление.

Ибо иные жестоки, но целомудренны, корыстолюбивы, но скромны, распутны, но кротки: а тебя представляют успевающим во всем. Ты, говорят, вооружаешь язык против любителей добродетели, погружен в гнусную корысть и хвалишься этим, затмил собою всех когда-либо сделавшихся известными своею похотливостью и тщеславишься тем. По деяниям своим, о которых и говорить неприлично, должно бы тебе в землю потуплять глаза свои, а ты поднимаешь их выше висков. Короче сказать, каждый член телесный у тебя выказывает твою нерадивость и наглость: и хотя одна другой противоположна, но в тебе усиливаются они сойтись вместе. Итак, если говорят о тебе правду, то покайся здесь, чтобы не каяться там, но уже бесполезно.

Марку.

Почему вино, говоришь ты, не всякого, кто пьет его, приводит в одинаковое расположение духа, но одних делает благодушными, а других - раздражительными, одних - дружелюбными, а других - вздорными, одних - кроткими, а других - звероподобными? Итак, поскольку заставляешь меня коснуться естествословия, думаю, что бывает следующее. А именно: увеличиваются или уменьшаются от вина причины таковых настроений по свойству или телосложения, или душевных движений, для многих сокрытых.

Поскольку вино имеет влияние на одни влаги, то некоторым образом входит в соединение с нравами употребляющих оное: какого нрава выпивший, такие свойства и обнаруживает вино в нем, не вновь их производя, но из сокрытых делая явными. Ибо, разоблачая нрав, выказываемый притворно, дает оно видеть сокровенный внутри, почему и вошло в пословицу у многих говорить: правда в вине.

И тех, которые думали величаться мнимою степенностью, вино не редко делало откровенными в отношении тайн, и заставляло говорить о том, чему лучше бы оставаться невысказанным, а тех, которые из ненависти к злонравию часто приводили себя в гнев, являло ласковыми и кроткими, уничтожив в одних мысль о степенности, а в других - причину к гневу. Потому что не новое что-либо производит вино в человеке, но выводит наружу то, что в нем было сокровенно.

610. Диакону Евстафию.
О тех, которые не обращают внимания на собственные свои погрешности и с любопытством разузнают чужие.

Крайне дивлюсь, как всеми возрастами овладела мучительная и жестокая болезнь, не доставляющая удовольствия и порождающая мучение. Взяла она верх над всяким достоинством, нарушила всякое благоприличие. Каждый, оставив без внимания свои грехопадения, самые важные и часто не достойные никакого снисхождения, с любопытством исследует грехи ближнего, самые малые и часто достойные снисхождения. Каждый печалится, подумав о собственных своих грехах, а разговаривая о чужих, радуется, и на то тратит все свое время, чтобы выведать и пересудить проступки других. Себе приискивает оправдания там, где их нет, а для ближнего делается жестоким и неумолимым судьею, хотя, в действительности, богат он основательными оправданиями. Посему, кто хочет придумать врачевство от такой болезни, тому надлежит обратить душевное око от чужих погрешностей на свои собственные и приучать язык говорить строго не о ближних, но о себе самом; ибо плодом сего бывает оправдание. Глаголи ты беззакония своя прежде, да оправдишися (Ис.43:26). Злоречием же порождается тягчайшее осуждение: ибо страшное и превышающее всякую несообразность дело - тем, которые впадают в великие грехи, укорять вовсе не погрешивших или и погрешивших, но в малости.

611. Диакону Зенону.
О подвижничестве.

Не тем уподобляй себя, друг, которые с радостью приняли Божественную проповедь, но не препроводили семени в глубину разумения. Ибо, пустив ростки вверх и разостлав корни по земле, скорее, нежели произносится слово, они засохли, не принесши зрелого плода, но соделавшись жертвою искушений. Напротив того, уподобляй себя тем, которые, глубоко укоренившись, пустили от себя много корней и стволов и стали многоплодны, у которых колосья, красуясь и обременяясь плодом, тяготеют и клонятся вниз, и ко времени жатвы как бы сами на себя призывают серп жнецев. Ибо хорошо знают, что Христос повелел таковых Ангелам вносить в небесные уделы, что бы там они сопраздновали, соцарствовали и приобщались нескончаемой радости.

Диакону Евтонию.

Поскольку глаз управляет всем телом, делает светлым и украшает лице, служит светильником для всех членов, то и утвержден он и посажден как бы на царском некоем месте, получив высший удел и председательствуя среди всех чувств. Ибо, что солнце во вселенной, то и глаз в теле, и как, очевидно, если солнце угаснет, все придет в замешательство, так, если угаснет глаз, и ноги, и руки, и все почти тело сделается бесполезным.

К чему же сказал я это? К тому, что учитель есть глаз в теле Церкви. Посему, если он светел, то есть, сияет лучами добродетелей, то будет светло и все тело, которым он правит, и о котором прилагает надлежащее попечение. А если он темен, то есть, делает достойное тьмы, то помрачится все почти тело, потому что, хотя иные из состоящих в чине членов и здравы, и выполняют, что им следует, и нимало не терпят вреда от испорченности учителя, однако же не имеют столько же, как и он, силы, когда повреждение поядает главнейшие части тела и порок поощряет и прочих соревновать наставнику, остающихся же здравыми осуждает и всеми способами старается и их ввергнуть в ту же болезнь.

Посему-то и сказано: аще убо свет, иже в тебе, тма есть, то тма кольми (Мф.6:23)? Так и Церкви, у которой наставник предан самоуправным похотям, может иной сказать: если тот, кто должен приносить пользу и просвещать, не терпит просвещения, да и вознамерившихся быть полезными гонит вон, то чего не сделают его подначальные?

613. Пресвитеру Зосиме.
О нестяжательности.

Хотя, по грубости и ненасытности многих, преуспеяние в нестяжательности стало, казалось бы, невозможным и невероятно для тебя, чтобы кто-либо преуспевал в ней, однако же есть преуспевающие, и я знаю некоторых. А если не знаешь их ты, то сие нимало не удивительно, потому что, упиваясь сребролюбием, естественно, не знаешь вполне трезвенных.

Поревнуй, по крайней мере, соблюдающим умеренность, живущим праведными трудами, довольствующимся тем, что дают собственные их труды. Или не видишь, как блистают они и сияют, подобно светилам? Поревнуй пока им и перестань скверные и ненасытные руки свои простирать на чужое достояние и имущество. Тогда возможешь увидеть и нестяжательных. Ибо теперь и услышав, не будешь верить, но станешь смеяться над ними и издеваться, как страждущий неисцельным безумием. Но если придешь в относительное здравие, то без труда усмотришь и вполне здоровых, а со временем будешь в них иметь руководителей и вождей на сем доблестном пути.

614. Пресвитеру Карпу.
О гнушающихся людьми добродетельными.

Весьма грубым и преступным кажется мне не тот, кто ненавидит и позорит обидевшего и оскорбившего (обиженному часто делается снисхождение), но кто поступает так с человеком хорошим и всеми одобряемым. Первый, хотя и не вошел на вершину любомудрия, но имеет, кажется, благовидную причину к ненависти. Последний же, без всякой действительной причины, ведет брань не столько с человеком, сколько с добродетелью, и покушается до основания исторгнуть все прекрасное.

И если делает это Евстафий, то или должно ему перестать пылать ненавистью, или его надлежит объявить проклятым. Ибо добродетель состоит только в одном: бегать всегда несообразного, особенно же, когда ничто, кроме целомудрия, не почитается людьми постыдным.

615. Дорофею.
Об обрезании.

Кто произнесет такой приговор, будто бы чистейший Ум погрешил против подобающего? Кто осмелится до того простереться за пределы всякой дерзости, чтобы Премудрость винить в ошибке? Справедливо было бы поверить сему, если бы других животных создала Она подобающим образом, одного же человека, предположив поставить его царем и князем над всем земным, обременила излишнею тяжестью, от которой и повелела в последствии избавлять посредством обрезания.

А если не возможно этого сказать (ибо кто столько неразумен и лишен природного рассудка, чтобы Божественное ведение винить в неискусстве?), то следовательно Бог и в этом сохранил то, что подобало. Если же создал, как подобало, - что дают видеть делатели кумиров, каменосечцы, ваятели и живописцы, которые следуют первоначальному образцу, и благоприличие предпочитают тому, что по некоторой причине исправлено в последствии - то сверх меры уважающие обрезание пусть разыщут, какая в нем потребность.

И если обрезание по плоти указывает на обрезание, еже в таине (Рим.2:29), то пусть они прострут удивление свое далее, и тогда пусть восхвалят тех, которые отсекают похоти и без обрезания. Если же обрезание дано им в знак, чтобы не смешиваться с язычниками, как на необузданных и рьяных коней налагаются узда и клеймо, то пусть невысоко думают о нем, поскольку оно выставляет на вид их невежество. Ибо если Авель, Енох, Ной, Авраам были оправданы прежде, нежели явилось обрезание или было что-либо о нем сказано, то оно не основание оправданию, а только печать оправдания.

Посему, кто имеет богатство добродетели, тот пусть имеет и печать. А кто оплакивает крайнюю свою нищету, тот, нося на себе печать и не имея самого богатства, подвергается осмеянию.

Да услышит же и сие высоко думающий об обрезании: если оно - собственное твое дело, то думай, как думаешь, мы не спорим. А если совершено в незрелом возрасте (почему и благодарим Бога, что избавились от бесполезного труда), то по какой причине хвалишься чужим? Ибо всякому справедливо величаться собственными своими трудами, а не теми знаками, которые наложены на него другими.

616. Павлу.
О праздниках.

Чти добродетель, а не услуживай счастью. Ибо добродетель - достояние бессмертное, а счастье легко рушится. И о сем довольно. Не оставайся же в неведении, что Бог и древле соединял и ныне соединяет с праздниками напоминания о благодеяниях, чтобы празднующие, имея их в свежей памяти, обращались не к пьянству, но к благодарению и добродетели.

Феофилу.

Если спросит кого осмелившийся клеветать на истину: все ли Богу возможно? И тот ответить: да, - а спрашивающий присовокупит: следовательно, возможно и злое? - То всего справедливее подвергнуть осмеянию, как невежду, не отвечающего, а спрашивающего, потому что зло не причисляется к всему тому, что возможно Богу. Где именуется Бог, там несомненно последует добро. И кто имеет здравый ум, тому не придет и на мысль, что возможно Богу зло.

Никто также не назовет немощью невозможность делать зло, потому что делание зла есть в собственном смысле немощь. Посему, во всей точности ведущий сие Павел немощами назвал грехи, говоря: еще бо Христос, сущим нам немощным, по времени за нечестивых умре (Рим.5:6). То же подтверждает и слово Песнопевца. Ибо он говорит: умножишася немощи их (Пс.15:4), то есть грехи.

Но да не будет признан имеющим ум и тот, кто снова задает вопрос утверждающему, что все возможно Богу. Какой же именно вопрос? Есть обычай пустословить и говорить: значит, Богу возможно и сделанное сделать не сделанным? А такой вопрос, конечно, также бесполезен: все же бесполезное в рассуждении Божественной силы не имеет места. Посему и действительно излишни и излишними оказываются подобные упомянутым клеветы. Но, чтобы не возобновляли их впредь и не оскорбляли тем слуха внимающих, если спросят нас, все ли возможно Богу - будем отвечать: возможно все, подобающее Богу. И сим разрешится всякий бесполезный вопрос, потому что Бог может все, но изволяет наилучшее.

618. Феофилу.
О неблагодарности.

Обвиняй не того, кто по твоему мнению только считает свой поступок мудрым, но того, кто не уцеломудрился и такою снисходительностью. Ибо тот, кто предположил, что захваченный на самом деле прибегнет к бесстыдству, тот добровольно дал ему право скрыться. А кто сие мудрое дело почел глупым, тот тем самым, что не признал себя пойманным, воспитал в себе бесстыдство, благодетелю воздав оскорблениями.

619. Грамматику Офелию.
О природе животных.

Поскольку знаю, что жаждешь слышать нечто новое и не отстанешь, пока не узнаешь сего, то отвечу коротко, хотя то, о чем спрашиваешь, как мне кажется, вне пределов человеческого разумения. Из животных разжевывающие пищу живородящи, а глотающие не разжевав - родят из яиц, и для одних достаточно первых родов, которыми окончательно производится плод, а у других бывают вторичные роды.

Когда время потребует превращения яиц в животных, тогда, определенное число дней насиживая яйца, влагают в них некую естественную силу, чтобы одушевилось рожденное прежде неодушевленным. Ибо семенные начала, Создателем искони вложенные в естества, как бы таясь под пеплом, если будут раздуваемы наподобие искр, с продолжением времени обыкновенно возгораются в веществе.

Почему удивляться надлежит совершающемуся и чудо сие приписывать всепремудрому Создателю. Ибо указывает это не на промышление животных о собственном своем самосохранении (ибо естество их не водится разумом), но на Промысл Естества, всем распоряжающегося. Животные ничего не делают по разуму, но Естество, создавшее разнообразные роды животных, в каждый род влагает стремления к выполнению того, что для него нужно.

620. Соправителю Авсонию.
Начальникам.

Слух твой, о чудный, да будет отверст и готов к просьбам утесняемых нищетою или властительством других, даже если они выражаются медлительно, кротостью вводя их на путь слова. А к сплетням злоречивых и клеветников храни его заключенным и недоступным, строгим взором останавливая их стремление говорить худое.

621. Епископу Феону.
Об иереях.

И Зосиму, и Палладия, и Марона, и Евстафия, и других, тобою исчисленных, в такой мере поругавших благочестие и осквернивших священство, не буду столько винить, сколько Евсевия, который всем им дал к этому повод. Если бы он не продал им, как говоришь, священства, не поползнулись бы они на такой грех.

Ибо, хотя и до рукоположения были они весьма худы, однако же, не одно и то же - грешить мирянину и священнику. И это явствует из закона, потому что за согрешившего иерея он повелевает приносить такую же жертву, как и за весь народ (Лев.4:3). Если бы эти грехи не были равнозначны, то закон не постановил бы приносить ту же жертву. Болыпим же делается грех не по естеству, а по достоинству совершающего. Ибо если падет тот, кто должен держать в порядке других, то сие падение делается более важным по достоинству падшего.

Посему, если давший семена виновен и в произрастениях, то естественным образом справедливо будет оплакивать больше Евсевия, нежели их.

622. Епископу Лампетию.
О проходящих священство худо.

Хвалю Божественную твою ревность, с какою негодуешь, видя, что священству наносится оскорбление Евсевием, который в противоречие благочестию дал себе такое имя. Как сам, будучи недостойным священства, не знаю как, вторгся в него, так раздает оное кому попало, Божественное служение почитая делом малоценным и презренным. Но поскольку все это в воле Божественного и неподкупного Судии, который ныне долготерпит, чтобы падших привести в покаяние, в последствии же не оставит сделанного без внимания, но определит невыносимое наказание, то, заботясь о себе, будем проходить безмолвие. Ибо, если и была какая польза от дерзновения в обличении, первенства в чем не уступил я никому, и за то нередко терпел наветы, однако же, поскольку время молчанию, то будем ожидать Судии.

Марону.

Не греши постоянно в ожидании получить прощение, но ищи безопасности в том, чтобы не грешить. Многие в ожидании прощения сделав много дурного, обманулись в надежде, и себя не исправив, и прощения не получив.

624. Мартиниану, Зосим, Марону, Евстафию.
Иереям.

Поскольку богомудрый Павел, сосуд избрания (Деян.2:15), сокровищница Христовых умопредставлений, упорядочивший и сушу, и море, варваров убедивший любомудрствовать, изрек, что нерадеющие о ближних хуже язычников, сказав: кто о своих, паче же о присных не промышляет, веры отверглся есть, и невернаго горший есть (1Тим.5:8), то именно это побудило и меня писать к вам.

Что, по вашему мнению, означается здесь словом промышление? Снабжение ли пищею? По моему мнению - попечение о душе. Если же будете оспаривать это, то и в таком случае сказанное мною тем более найдет себе подтверждение. Ибо, если скажете, что речь идет о теле, и о не подающем необходимой пищи Апостол сказал, что он жестокосерднее язычника, отвечу: где же будет место тому, кто оставляет попечение о душе, что гораздо важнее и необходимее? Посему послушайтесь меня и избавьте себя от своего безумия.

625. Пресвитеру Феодосию.
Обвиняющим тех, которые бегают епископства.

И имя епископства, и само оно Божественны и выше всякого образа и достоинства жизни гражданской. Но архиерейство прилично только некоторым и не многим, именно же держащимся той мысли, что оно есть отеческая попечительность, а не самоуправное самозаконие.

Поскольку же изменили оное в властительство, лучше же сказать, если надобно выразиться смелее, в самоуправство, то знай, что не почитается за нечто великое сие видное и вожделенное начальство, которое, ныне как никогда возбуждает к себе в людях сильную любовь и легко отдает себя в руки его любителям. Потому что почитается оно наказанием, налагаемым дающими его, а не почестью принимающих. Ибо епископы всего чаще над одними начальствуют, а другим раболепствуют, одним дают приказы, а другим услуживают; делают одним зло, а другим - милости, одних давят, пред другими сами падают, иных боятся, а иным ненавистны. Посему не дивись, что пресвитер Иеракс, как человек умный, бежал от этого сана, как от самой тяжелой болезни.

626. Чтецу Тимофею.
О том, что не должно служить соблазном.

Более всего, друг, бойся кого-либо соблазнить: ибо доброе в людях не трезво - едва стоит, когда и никто не колеблет.

627. Епископу Кириллу.
О том, что не должно нерадеть об увещаниях, или в ком-либо отчаиваться, и что, если увещаваемые остаются неисправившимися, то вина не на увещающих, но на произволении увещаваемых, особенно же, когда первыми ничто не упущено из внимания.

Твоему благоразумию и твоей власти, доблестнейший из всех, предоставлено чистотою могущества и рачительностью восстановить Пелусийскую Церковь, пострадавшую от пороков в начальниках. Ибо не достанет настоящего, вернее же сказать, какого бы то ни было времени, чтобы рассказать о всех неправдах и поруганиях, какие терпела она, разграбляемая и оскорбляемая людьми развращенными и злонамеренными, которым иной не поручил бы и стада бессловесных животных, не только что людей, тварей разумных, ради которых пришел на землю и излил честную кровь Свою Христос. Да если бы и дозволило время, то замысленное ими превзошло бы всякое слово.

Но необходимо и в настоящее время сказать то немногое, о чем умолчать нельзя было бы безнаказанно, если бы кто и захотел. Притом кажется мне, что и ты, чудный, требуешь уже рассказа: почему и я, прекратив сие предисловие, приступлю словом к делу, заметив только следующее: словами моими не измеряй самых действий (не найти бы мне и слов, которые подходили бы к тому, что сделано, когда и всякий язык побеждается действительностью этого), но неусыпными очами ума всматривайся в ход дела.

Посему то, что Божество было хулимо, город ограблен, священство стало продажным, в Церкви явилось самоуправство, люди честные осуждались на изгнание, а те, которые не должны были бы ступать и на порог церковный, заслуживали одобрение, и им вверялись Божественные и неизреченные Таинства (они думали, что не души им вверяются, но захватывают они в руки свои отеческое самовластие), а также, что о нищих не было у них и слова, что расхищали церковные деньги и тратили в угодность собственному своему любочестию, что осмеливающимся стоять за добродетель мстили даже до крови, - это и все тому подобное оставлю в стороне, доказывая тем, что и эти слова вынужден выговорить против воли. Но так как молчание небезопасно и желающему молчать скажу о замысленном ныне, сколько можно короче и темнее, потому что и не в состоянии говорить о сем ясно.

Мартиниан, на поругание Божественной веры рукоположенный во пресвитера (если надлежит назвать пресвитером того, кто воспользовался именем священства, чтобы иметь возможность делать самое большое и никак не извинительное зло), не умею сказать, от кого ведет род или из какого пришел города. А что он раб и, первый возраст прожив неблагонравно, бежал, о том, хотя это и верно, умолчу: моя цель - не худое говорить о нем, но показать, сколько оскорблена им Церковь. Сей-то Мартиниан, придя к Пелусиотам, жил в крайней нищете, пользовался от многих вспоможением, облекся в монашеский образ, по наружности вел себя целомудренно и домогался служебной, - а по его мнению начальственной - должности клирика. Но так как епископ Пелусы, достославный и исполненный божественной мудрости Аммоний, прозорливейшими очами ума усмотрев его лицемерие, не оставил ему даже и надежды в этом деле, то, размыслив, что напрасно он тратит там время при вожде весьма благоразумном, заблагорассудил Мартиниан соплетать эти сети у других.

Поскольку же и там его узнали и не успел он в своей надежде, то наконец получив известие, что мудрый оный епископ почил и переселился в небесные страны, рукоположен же Евсевий, Мартиниан снова прилетел в Пелусийский град, думая без труда привести в действие свою хитрость, не скажу - свое безрассудство, и весьма скоро достиг своей цели. Ибо нет нужды и распространяться об этом. А что доставляющий семя виновен и в появлении растений, известно это всякому.

Итак, улучив рукоположение и скверными руками коснувшись священных Таинств, Мартиниан снова отродил болезнь, которою чреват был издавна. Ибо положив, что и жизнь будет ему не в жизнь, если не присвоит себе достояние нищих, дает обещание все, что ни приобретет, оставить Церкви и, вместо приманки подав такие надежды, убеждает поставить его экономом. Так этот неблагонамеренный и несвободного происхождения человек, захватив в руки церковную экономию, привел ее в такое положение, что не была бы разграблена так Церковь и в варварское нашествие, ибо уничтожил он все отличающиеся добродетелью признаки ее красоты.

Ибо в управлении делами прибегая к обманам, хитростям, преступным замыслам и ложным клятвам, ничего не делал Мартиниан просто и справедливо, но, имея в мыслях делать одно зло, ожесточился против избравших для себя жизнь свободную и благочестивую, правдолюбцев называя глупцами, а ведущих дела злонамеренно - разумными, любомудрых - ни к чему не годными, а людей продажных - дельными. И не только говорил он это на деле не исполняя; напротив того, делами затмевал слова свои, присваивая себе церковные деньги, продавая рукоположения, любителей добродетели извергая, собирая же вокруг себя поступающих так же, как и он. Ибо, полагал, что иначе не будет иметь безопасности здесь (о будущем же Суде не было у него и мысли), если не изгонит всякий вид добродетели.

Все же это Мартиниан приводил в исполнение, сделав, не знаю как, подручным себе епископа. Ибо епископ (пусть смело будет высказана истина, иначе и сказать я не мог бы) так ему раболепствовал, как низкий и купленный за деньги невольник, на то и поставленный, что бы делать все, что прикажет Мартиниан. До такого безумия (пусть будет сказано то, что составляет верх зол и венец сего плачевного зрелища) довел он епископа, уловив его обещаниями, которые ныне этот епископ, выставляя на позор собственное свое несмыслие, провозглашает открыто или по принуждению, или по убеждению (что и сказать о сем не знаю, по чрезмерной несообразности дела), вписав в церковных книгах, что обиженная Мартинианом Церковь у него же состоит в долгу. Ибо Мартиниан думал, что иначе не может владеть безопасно тем, что приобрел не по праву, если не покажет, что Церковь должна ему, хотя он не чает потребовать у Церкви то, что у нее похитил, а домогается только, чтобы Церковь у него не потребовала.

Бедный же город, как скоро узнал, на что ухищряется Мартиниан, так как не оставалось сие в неизвестности (не буду говорить о том, что, по чрезмерной важности совершаемого им, обвиняли его даже в волшебстве и уличали в срамных и гнусных грехах), нередко порывался убить его, впрочем удерживался от этих порывов. А Мартиниан, всеми укоряемый и обвиняемый, клеветал всем на епископа, епископу же на всех, вооружая его на любителей добродетели, чтобы во всех подавить дерзновение, а всем объявляя, что епископ торгует рукоположениями, злоумышляет против людей целомудренных, присваивает себе имущество Церкви, потому что берет золото и вписывает в церковные отчеты. Рассказывал же это, думая сими ухищрениями угасить людский гнев на то, что сам он делал.

И когда иные указывали на это самому епископу, не было от сего успеха: вероятно, он внушал, что без клеветников не обходится ни одно дело. Когда же с тою мыслию, что говорит он истину, явились и обвинители, притом многие достоверные, готовые представить доказательства, и в этом случае вовсе не вышло так, чтобы по обличении, наконец, всякого предлога по всей справедливости был Мартиниан заподозрен всеми, как сообщник в том, что делалось. Ибо если бы и тысячекратно обещал он вносить в Церковь все приобретаемое гнусными способами, более всего не надлежало бы передавать ему в руки все церковные доходы, и тысячи душ соблазнять тем, что делалось. Даже, если бы и обольщен был епископ обещаниями, не надлежало оставлять дела безотчетным. И если должно было требовать отчетности, то надлежало поверять отчеты в точности при помощи людей разумных и опытных, потому что сам епископ, по словам его, и в этом, как и в чем-либо другом хорошем, неискусен. А если епископ подписывал отчеты тайно, не приглашая никого к поверке, то ясно, что не обманут он был (как громко вопиет, думая этим отстранить от себя обвинение), но сам расхищал церковные имущества, и всю Церковь пускал в продажу.

Так Мартиниан, как купивший, и купивший беззаконно, рассудил еще безаконнее пользоваться приобретенным, спеша одно зло заменить другим. Ибо, забрав себе в руки все церковные деньги или, как сам говорил, разделив с поручившим ему экономию и давшим повод к такому плачевному действию, недавно послал золото в Александрию, домогаясь себе епископства, хотя не в состоянии он управлять даже самим собою. Узнав о сем, святыня твоя, по обязанности отлучить его, угрожала ему посланием и подтверждала, что, если опять примется за то же, будет объявлен отлученным, как наносящий бесславие Божественной вере в целой египетский области. А теперь, пренебрегши и посланием, и угрозами, тайно устремился Мартиниан в Александрию, ища себе епископства, причиняя вред доброй о тебе славе слухами, будто бы и ты рукополагаешь за деньги.

Посему (о, как назову тебя, чтобы достойно приветствовать!) твоему великому уму свойственно, хотя и отложив строгое наказание его поступков до нелицеприятного судилища (потому что здесь и невозможно понести ему достойное наказание), однако же подвигнуться, и, во-первых, защитить обиженную Церковь, во-вторых, поддержать собственное свое мнение, угрозы привести в исполнение и отлучить его. Ибо если, - чему не верю, - не только не претерпит он ничего подобного, но еще будет рукоположен, то истинною окажется разглашаемая тайна. А потом должно с несколькими благоговейными епископами, врагами всякой корысти, выслать Мартиниана сюда, чтобы дал отчет в церковных доходах, и какой окажется долг, пусть возвратит, если же дал что епископу (ибо епископ говорит, что ничего не дано ему, но он обманут), сделать сие известным.

Ибо, несомненно, что как первенствующему лицу в этом деле, которое или участвовало в нем, или подписывало по неосмотрительности, ты воспретишь прохождение епископства или, оказав ему снисхождение, поставишь, по крайней мере, при нем епитропа, который бы не дозволял ему впадать в погрешности, превышающие снисхождение, так и действовавшему под его начальством покажешь, что хитрый этот умысел глуп, и счеты, по которым, как говорит он, Церковь состоит у него в долгу, соделаешь недействительными. Ибо откуда такое богатство у человека, страдавшего крайнею нищетою и заведывавшего церковными доходами?

628. Пресвитеру Афанасию.
О лести.

Слышу, что льстецы, следуя твоему языку, утверждают с клятвою, что превосходнее всего на свете самый странный порок, если только ты вздумаешь удивляться ему, и в след за сим хулят самую добродетель, если только ты похулишь ее. Посему, если ты не хочешь слушаться нас, то послушайся хотя Сократа, который советует ненавидеть льстецов, как обманщиков, потому что те и другие, когда им поверят, вредят поверившим.

629. Павлу.
Об Иуде-предателе.

Дивишься, кажется, почему Христос не убедил предателя признавать добродетель благом, хотя тот нередко слышал беседу о добродетели, вернее же сказать, и не было беседы, в которой бы не слыхал о ней. А я дивлюсь, почему ты, зная, что такое свобода, мог дивиться сему. Ибо не насилием и самовластием, но убеждением и добрым расположением уготовляется спасение человеков. Потому всякий полновластен в собственном своем спасении, чтобы и увенчиваемые, и наказываемые справедливо получали то, что сами избрали.

630. Диакону Пампретию.
О милостыне.

Надобно, друг, иметь милосердную душу. В ком есть такой источник, тот будете источать все прекрасное, и если будут у него деньги, раздаст их, если увидит кого в несчастии, оплачет его, если встретит обижаемого, прострет ему руку, и не оставит безе внимания ничего такого, что его касается.

631. Антиоху.
Сравнение добродетели и порока.

Порок отлучил людей от Бога и разлучил их между собою. Посему, со всею стремительностью надлежит бежать от порока и идти во след добродетели, которая приводит нас к Богу и связывает нас друг с другом. Правило же добродетели и любомудрия - искренность с благоразумием.

Диакону Евтонию.

Если Зосима, этот пресвитер по видимости, в упоении самоуправства весьма много издевается над тобою, то переноси сие великодушно, представляя в уме, что делали Иудеи со Владыкой, когда самая земля содрогалась и колебалась, как бы стараясь убежать, чтобы не видеть того, на что отваживались против Бога, хотя касались человеческой плоти.

Чтецу Тимофею.

Сие: око за око, и зуб за зуб (Исх.21:24) узаконено было Иудеям Естеством, преисполненным кротости, думаю не для того, чтобы они были беспощадны и жестоки к обидевшим, как полагают манихеи, осуждая Ветхий Завет, но чтобы из опасения потерпеть то же, что делают сами, не отважились они на обиды. Хотя сие узаконение справедливо и во всей строгости согласно с разумом, однако же Божественная Тишина, соблюдая кротость и не оставляя благости, а также поощряя к ней и людей, через узаконение отмщать за сделанное страхом наказания предупреждала падения: потому что, если нет делающего обиду, то не будет и мстящего. Посему, пусть усмотрят глубину премудрости Законоположника, а не обвиняют Его опрометчиво в жестокости и бесчеловечии. Ибо сказанное в Евангелии: аще тя кто ударит в десную ланиту, обрати ему и другую (Мф.5:39), не противоположно сему, а только выше и лучше, и составляет правило самого высокого любомудрия.

Там узаконено вовсе не делать зла, о том же, чтобы охотно терпеть зло, люди кровожадные не могли и слышать, а здесь излагается любомудренное учение о добровольном терпении зла. Сравнительный образ речи не ставит сравниваемого в противоположные ряды, но показывает превосходство и недостаток в одном и том же ряду. Хорошо не делать никакого зла, но лучше при сем даже охотно терпеть зло. Хорошее дело - брак, но лучше девство. Хороша луна, но прекраснее ее солнце. Посему, как один Создатель луны, которая хороша, и солнца, которое ее лучше, так один и Законоположник Ветхого и Нового Завета, узаконивший все премудро, полезно и соответственно времени.

Ему же.

Добродетель не признает бесчестием то, чтобы все были равного достоинства по нравам, но не надлежит также тебе стремиться к невозможному для тебя, а напротив того, оставив это, надобно желать сообразного. Ибо и священнотаинник Моисей, и богомудрый Павел в ином не достигали того, чего просили, но были научены, что просили не на пользу себе.

635. Немесию.
На сказанное: человек, в чести сый, не разуме (Пс.48:13).

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: