Сделай Сам Свою Работу на 5

Победить (выследить) себя самого





Автор А. Шевцов

 

Все, кто изучает Любки, заключают согласие, договор: «В Любках не звереть». «Любки или зверки», говорил Поханя. «Зверками» он называл борьбу на победителя, то есть то, что делают спортсмены, когда им все равно, как победить. Любки это не орудие победы над другими, это орудие самопознания, повторяю, то есть орудие победы над собой. А озверевший в Любках предатель договора и предатель Любков. И как это трудно, оставаться в договоре.

Вот встают два человека в Любки. Всю жизнь их учили: сцепился бороться, делай все, что можешь, но победи! Им, может быть, этого и не говорили словами! Но чествовали только победителей, а победителей не судят. Как ты там победил, кому какое дело! Главное, что закрепляются в культуре только те способы борьбы, которые ведут к победе. Пусть даже грязной. А тут полная смена установок: никакой победы, вы должны просто войти в совместное движение и пребывать в нем как потоке. На тренировках тренеры часто сами пытаются давать борцам сходные установки: не вяжитесь, не упирайтесь, работайте технично, просто подвигайтесь! Можно сказать, что в Любках это доведено до совершенства. Просто двигаться, не упираться и не ломить. Бросок получится сам, если ты будешь верен своему видению движения. Любки это что-то вроде мужского воинского танца. Там есть и удары, и броски, и болевые приемы, но нет обиженных и проигравших. Это надо видеть. Когда Любки получаются, играющие воины бросают друг друга и летают по воздуху, кувыркаются и катаются по земле, выламывают друг другу руки, ноги и головы, но царит радостное веселье и нет боли. И вдруг пришел победитель, вдруг кому-то захотелось выйти из движения и доказать, что он сильней. Он тут же звереет и начинает ломать другого. И есть борьба, но нет Любков. Договор нарушен. Нет способа проще для выявления собственной неспособности хранить договора, чем Любки. Когда-то отец русской психофизиологии Сеченов сказал, что наше мышление доступно нам только через движение. Все верно, говоришь ли ты, пишешь, ли, ты совершаешь движения, чтобы выразить свои мысли. Народной культуре это было известно задолго до Сеченова. И народ создал красивый и утонченный способ выявлять не только Мышление, но и его погрешности. Любки. Все так просто: ты берешь и договариваешься сам с собой, что будешь двигаться в Любках. А теперь двигайся и следи, что заставит тебя предать договор и озвереть. И ведь не будет ничего случайного в твоих сбоях. Или это, условно говоря, твое сумасшествие, нечто, что внесено в твое сознание помимо твоей воли, когда ты не был в своем уме. К примеру, во время болезни или потери сознания. Или же вылезет одна из основных твоих жизненных целей, например, стать победителем, которая вдруг, посреди Любков, подчинит твое тело и заставит не двигаться, а побеждать. Точно так же может вылезти Месть, и Ненависть, и Неуязвимость... Впрочем, это уже пошла Наука мышления, о которой отдельно. Важно лишь то, что какое бы из проявлений неуправляемости ни выявилось в таком нарушении договора на Любки, было известно, как от него освободиться. Затем и боролись те, кто уже не боролся на Победителя. (А. Андреев, Магия и культура в науке управления, с. 247-248).





 

Позволение

Автор А. Шевцов

 

Борьба на Любки имеет существенное отличие от всех видов спортивных единоборств, что чрезвычайно важно для понимания и освоения Любков. Отличие это в том, что первая задача борца-спортсмена - убить движение противника, не дать ему бороться, иначе говоря, не позволить ему победить себя, чтобы, выбрав подходящий момент, одержать верх самому.

Любки же являются борьбой в чистом виде, потому что любошник не имеет права убить то движение, которое идет, и выигрывать он должен обыгрывая противника, а не стремясь победить его. В чем же основа или суть Любков? Внешне - в той же мягкости, которая узнаваемо отличает почти все ныне существующие «русские стили» от спортивных единоборств. Но если глядеть глубже, в сами «принципы» ведения боя в Любках, то мы увидим, что их суть в искусстве видеть движение и позволять его. …Видеть именно движение, а не перемещение тела, им вызванное.



И, хорошие тренера по разным видам борьбы, зачастую дают такую подсказку своим ученикам: “не упирайтесь при защите, обыгрывайте в движении”. Это не безусловное правило, ведь при борьбе на победителя надо применять всё, что принесёт победу. Но в Любках защита упиранием равна, условно говоря, дисквалификации. В Любках ты не в праве упереться, движение здесь свято, двое и сходятся «на Любки» именно ради движения. Упереться и оборвать его, значит убить движение, значит, разрушить мир. Поэтому при обучении Любкам передается и нарабатывается особое состояние, называемое позволением. Человек в этом состоянии сознания, совершенно очевидно, может достичь “абсолюта” боевых движений, то есть такую способность к движению в бою, при которой ты уже не должен знать ни приемов, ни иметь реакции. Противник своими действиями сам задает тебе и скорость и рисунок движения. Ты же постоянно оказываешься в “зеркальном” к нему положении, не думая даже о том, как двигаться. Как говорил Поханя, “в бою у противника и мозгов и силы хватит на вас обоих. Пусть себе думает”. Поэтому в Любках ты позволяешь противнику находиться в движении, а сам - видишь и управляешь этим движением, которое становится у тебя с противником одно на двоих. Но что такое способность быть в позволении, т.е. позволять движению не прерываться с философской точки зрения? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно понять, что движение - основа и главный признак жизни. И бой в позволении - чисто обрядовая практика культов плодородия, возможно, еще жреческого происхождения. Так и Русский народ бьется и борется на Крещение и Масленицу в стенках, на кулачках и на палках. Задача этих боев, как и в жизни других народов, например, как в Древней Греции - победить силы навного мира, обеспечить возрождение Солнца и природы, позволить силам жизни пролиться в Мир. Не убить движение, т.е. не оборвать жизнь ни разу хотя бы на протяжении одной пляски или боя - это, можно сказать, образ жизни. Таким образом, этнография нам однозначно показывает, что это не спорт. Вот и в Любках, человек напротив тебя рассматривается не как противник, или партнер, а как мир, который с тобой разговаривает. И тогда позволение - это тот крестьянский подход к жизни, когда ты входишь в природу, и для того что бы выжить, ты должен ее принять. Если же ты не принимаешь мир вокруг, ты просто не выживаешь.

 

Поханя. Любки

(из книги А. Шевцова «Введение в Самопознание», Изд. «Тропа Троянова», С.-Петербург)

 

 

Поханя был моим последним учителем. К нему я пришел учиться Любкам, а не самопознанию. Любки это вид единоборства, воинское искусство. Драться на любки такое понятие известно любому русскому, по крайней мере, живущему на Верхневолжье. На любки, значит, бережно, щадяще, не причиняя увечий. Но у Мазыков Любки превратились в утонченную школу, поэтому я использую это слово как название. И Поханя был мастером Любков.

 

Поханя неоднократно приходил к Дядьке, когда я бывал у него. И даже как-то был у Степаныча. Так что я ощущал себя у него старым знакомым и знал, что спрашивать, и у него, и у его жены тети Кати. И я в первый же свой приезд уверенно попросил его учить меня Любкам, при этом сам отчетливо понимая, что Любки это боевое искусство. Что-то вроде русского мягкого стиля, как сейчас говорят.

 

 

Поханя был человек очень мягкий и даже, пожалуй, ласковый. Это при том, что прозвище Поханя означает то же самое, что и Пахан у воров.

А прозвище это было не случайным, он действительно был еще до войны избран стариками вожаком любошников и подпоясан особым поясом вязаными из цветных нитей вожжами. Лично у меня сложилось впечатление, что эта ласковая мягкость и паханство как-то были связаны. Но как бы там ни было, Поханя никогда не пугал, как Дока Степаныч, и никогда не ругался, как Дядька. И уж тем более никогда не бил меня костяшками пальцев по тупому лбу.

Он не отказывал ни в одной просьбе и как бы наслаждался всем, что делал со мной. Но это вовсе не означает, что делал он то, что я хотел или как я это представлял. Мы почти все время работали не с тем, что я просил, и я даже не замечал, как это получалось. И началось это прямо с первой встречи.

Я пришел. Поханя меня узнал, познакомил с тетей Катей, крошечной живенькой женщиной, которая мне очень понравилась. Язык не поворачивается назвать ее старушкой или бабушкой, хотя ей было за восемьдесят. Они меня накормили. Мы попили чаю, поговорили о Дядьке, Степаныче, о бабе Любе повитухе, к которой я ездил весь предыдущий год изучать родовспоможение. А потом я попросил поучить меня Любкам.

- А пойдем, пойдем, тут же охотно согласился Поханя. Давай вот здесь, у нас, вишь, все убрано, чтобы пошире было. Мы с бабкой иногда возимся...

В горнице, где мы пили чай, действительно не было ничего, кроме стола, пары стульев и скамьи под окнами. Мы отодвинули стол и получился небольшой зал для движений.

- Я даже полы укрепил, рассказал Поханя. Подвел столбы, положил балки поперек половиц. Чтоб не гуляли. Ну, чего тебе показать?

- Что-нибудь начальное, пожал я плечами. - Начальное! засмеялся он тихонько. Тут ведь сразу и не придумаешь, что начальное... Ну, бей меня, что ли... Драться давай.

Я встал в стойку и начал «двигаться», как это называлось, когда я занимался в карате. Надо сказать, что у меня к этому времени была кое-какая подготовка в боксе, самбо и восточных единоборствах. Ну и изрядный опыт уличных драк. Поэтому и «подвигаться» для меня означало не драться, а играть в искусственный бой, обозначая удары и демонстрируя собственное искусство. Надо сразу сказать, что Похане нужно было не это. Ему нужно было настоящее.

Забегая вперед, скажу, когда я в попытке понять, что же ему нужно, хотел врезать, как в уличной драке, он просто мгновенно исчез из моей досягаемости и засмеялся:

- Ты что?! Убьешь меня, кто тебя учить будет? По-настоящему, это не в озверении и не насмерть. Учись удары класть на кожу и вообще без вреда. А ты то сдерживаешься, то зверь зверем, а тебя-то и нет. Любки у тебя пойдут, только когда ты себя найдешь...

Вот так Любки для меня стали долгим поиском себя. Но об этом я расскажу как-нибудь особо, потому что это было еще впереди. А в тот раз до этого не дошло. Едва мы начали «двигаться» или «драться», как Поханя ткнул куда-то возле моей головы:

- У тебя склянь.

Я уже говорил, что собирал и изучал ремесла. В том числе учился и выделке шкур. Поэтому я знал слово, которое он сказал. Склянью скорняки зовут ороговевший участок выделанной шкуры. Такой участок становится твердым и хрупким, как стекло, и при перегибах ломается, портя кожу. Это-то я понимал. Но я напрочь не понимал, что имеет ввиду Поханя. Какая у меня, живого человека, может быть склянь. И куда он тычет пальцем.

А Поханя между тем снова выдвинул стулья и уселся за столом. Любки уверенно закончились не начавшись. Я сел напротив его.

- Чего тут у тебя? Повторил он, показывая глазами влево вверх от моей головы.

- Ничего.

- Ну, ты же драться со мной не можешь. Тебе что-то мешает.

- Ничего не мешает.

- Ну, полно, полно! Разве ты так бы дрался с кем-то другим? Ты же со мной не на полную дрался?

- Ну, нет, конечно.

- А как я тебе любки покажу, если ты не настоящий? Любки это же не драка. Любки это от чего дети рождаются. Когда с бабой, конечно! Жизнь это, понимаешь. А с мужиком любки это роды. Ты же ездил к Любе, учился повивать? Так вот Любки это тоже повивание. В Любках надо взрослому мужику помочь родиться заново. По-настоящему! То есть настоящим! А ты мне кого вместо себя подсунул?

Я что-то понял и попытался сказать, что отношусь к нему с уважением, и не могу против него драться, как на улице, где я ненавижу своих врагов и бью их по-настоящему.

- Это ты кругом ошибаешься! остановил меня Поханя. Ты сам-то себя послушай. На улице ты в ненависти, значит, вместо тебя ненависть бьет твоих врагов, твой зверь. А со мной ты в любви и уважении, а из-за этого сдерживаешься. А значит, у тебя заготовлен этакой воинник боец такой, в котором ты и сражаешься с тем, кого уважаешь. Это не уважение. Это как раз неуважение, ты сам посмотри! Ведь это не ты меня уважаешь, а твой облик для чужих людей мне показывает уважение.

Он дал мне какое-то время подумать. Я, в общем-то, понимал его. Но как только у меня возник вопрос: а что еще можно делать с уважением, как не показывать его? Поханя точно прочитал его:

- Вот ты думаешь, что уважение такая вещь, которую и надо показывать. А ты подумай. Для того, чтобы что-то показывать, надо его иметь. Стало быть, где-то в тебе есть уважение. Но чтобы я его увидел, ты делаешь театр и показываешь его. Значит, если ты его не покажешь, я его не увижу, такой дурак? Вот, значит, как ты обо мне думаешь?

- Нет, нет, что ты, Поханя, замахал я руками, у меня и мыслях не... начал было я и осекся, глядя на его радостную улыбку. Ты меня как-то ловишь!

- Конечно, согласился он. А как еще. Любки и есть. Так как же с уважением-то? Может ты меня не уважаешь, а хочешь обмануть, чтобы я к тебе хорошо относился?

- Да, нет, конечно! ответил я, заглядывая в себя.

Там в глубине я точно знал, что относился к нему с огромным уважением. Хотя какая-то привычка относится ко всем стариками слегка свысока, из положения более сильного и образованного человека, у меня была. Но она была общей ко всем старикам, а не именно к Похане. Да к тому же после Степаныча и Дядьки от нее осталась лишь тень. А за нею я относился к Похане с предельным для меня уважением.

- Нет, Поханя, я тебя по-настоящему уважаю, искренне сказал я.

- Да я вижу, продолжал он улыбаться. А как же получается, что ты вместо себя мне артиста-то подсовываешь? Разве это уважение? Настоящее уважение между двумя мужиками это когда открыто, искренне, а? Два мужика в Любках могут походить только сами, не закрываясь личинами... Ну, я хочу сказать, что ты целый день где-то крутишься, дела, работа, люди поганые, врать приходится, прятать душу, закрываться... А вечерком бежишь ты к другу, сбрасываешь шелуху эту всю, вылезаешь из обликов на свет в чем мать родила, и в любки, а потом в баньку. Или наоборот, сначала в баньку. Очистился и в любки. Вот это любовь и уважение. А тебе что-то мешает.

- Ну, не то, чтобы мешает... я хотел сказать, что не мешает, а как раз наоборот, это я сам так делаю, чтобы было лучше. Но у меня тут же появился вопрос: А зачем я так делаю?

Но вместо ответа на него, я попытался представить, что выхожу на бой, скинув все заготовленные бойцовские облики: и дружественного спаринг-партнера, и бойца-гладиатора, нацеленного на спортивную победу, и зверя, готового убить любой ценой, и хитрилу, который себя не подставит и ударит только тогда, когда обманет и отвлечет. Но бить будет жестоко...

Я увидел их и понял, что не могу без них, там так много всего за ними, что заставило их создать, что это немыслимо рассказать и даже охватить единым взглядом. И, в первую очередь, там боль, много боли от поражений, трусости и слабости. Но самое главное, что из-за всего этого я действительно не могу просто выйти на бой, раскрыться и быть самим собой с другим человеком.

- Мешает, конечно, мешает...

- Вот, вот, склянь у тебя, снова показал он куда-то возле моей головы. - Ты понимаешь, Поханя, попытался я было начать свой рассказ, но он меня остановил.

- Погоди, не лезь туда. Ты там утонешь. Ты мне склянь эту увидь.

Тут до меня вдруг доехало, что все это время он просто учит меня что-то видеть, что-то действительно существующее, где-то в пространстве возле моей головы. Очевидно, в сознании, сказал себе я. И начал перестраиваться внутренне. Не могу так сходу сказать, что ты делаешь, когда перестраиваешься, чтобы понять колдуна. Но ты определенно меняешь в себе что-то такое, что становится видением.

- Где склянь? переспросил я его, и этот вопрос, и напряжение были частью этой перестройки.

- Вот, вот, ткнул он пальцем над моим левым виском.

Я попытался туда мысленно «посмотреть».

- Да ты не смотри, остановил меня Поханя. Ты просто скажи, что там?

- Ничего... ничего... какое-то напряжение... или тяжесть...

- Да, нет, ты просто скажи, что там. Просто открой рот и вали самокатом, что пойдет.

Легко сказать, вали самокатом. Я уже пять лет как владел Кресением и знал, что такое самокат, но по-прежнему мне было просто вывалить из себя только знакомое или похожее на знакомое. И каждый раз переход на новый уровень работы был трудным, точно роды.

- Тужься, тужься, засмеялся он.

И меня вдруг прорвало:

- Учителей нужно уважать. Иначе они не будут тебя учить. В общем, их надо покупать уважением. Это унизительно. Я не могу это делать. А надо. А что же делать? А что делать?! Покупать. Но какой он после этого учитель, если я смог его купить? Если он продается и покупается? Да еще и на такую дешевку? Он не Учитель с большой буквы. Но учиться-то надо! А как учиться у человека, которого не уважаешь? С этим нельзя жить. Это нельзя видеть. Надо закрыться, зажмуриться, закрыть глаза ладонями, сжаться в комочек и спрятаться поглубже, чтобы не видеть этого позора. А как же учиться? А я создал Ученика! Идеального ученика, который будет нравиться всем учителям. С блестящими китайскими глазами. Почему китайскими? А потому что все видели фильмы про китайских учеников кунфу. Вот и пусть получат такую же фальшивку, как и сами...

- Катя, Катя! вдруг заорал Поханя. Самовар, Катя! У нас мальчишка родился.

 

К стыду моему, должен признаться, в то время я почти не знал Платона, хотя Дядька и заставил меня перечитать все о смерти Сократа. Но о майевтике, о Сократовской науке повивания, у меня было какое-то смутное представление. И я не скоро сообразил перечитать те диалоги, где Сократ говорит о родовспоможении. Но я перечитал это все после Поханиного ухода в конце 1991 года. Жаль, что понимание всегда приходит к нам с запозданием. И чаще всего с таким, что бывает уже безвозвратно поздно... На что мы тратим то время, когда можно было полноценно учиться, когда еще было, у кого учиться?

В этом разделе я привел несколько собственных зарисовок, которые, на мой взгляд, могли бы служить материалом для исследования. Они далеко не покрывают всей картины мазыкского самопознания, поэтому я прерываю множить их число. Вместо этого, уже начиная со следующей книги, я подробно и последовательно изложу все, что сумел понять и запомнить. И выложу в виде полного Учебного курса. Как я сейчас вижу, он будет состоять из трех частей, в соответствии с теми классами, что кончал я сам.

Первая книга будет посвящена Степанычу и его Науке Очищения. Хотя все мазыки понимали это так же. Затем я изложу Дядькину Науку Думать, куда войдут рассказы о Мышлении и Разуме. А заключать этот курс будет книга, посвященная Движению на основе Поханинских Любков.

 

Надеюсь, что эти три книги охватят все основное в Хитрой науке мазыков. Ну, или почти все.

 

 








Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.