Квартира 1,312 Лаусанн-роуд

Лондон N8 5ВV

0208 756 4321

Дорогой Кристофер!

Я обещала писать каждую неделю и выполняю обещание. По факту это уже второе письмо на неделе, так что я делаю даже лучше, чем сказала.

Я получила работу! Я работаю в Камдене, в фирме «Перкин и Рашид», которая занимается оценкой недвижимости. Это значит, что люди из этой фирмы ходят и смотрят на дома и выясняют, сколько они могут стоить, и какую работу в них еще нужно сделать, и сколько будет стоить эта работа. И еще они определяют, сколько будет стоить построить новый дом, или офис, или фабрику.

Это очень милая фирма. Здесь есть еще одна секретарша, ее зовут Энджи. У нее на столе сидят маленькие медвежата и мягкие игрушки и стоят фотографии ее детей (так что я тоже поставила у себя на столе твою фотографию в рамке). Энджи очень милая, и мы вместе ходим на ланч.

Правда, я пока не знаю, останусь ли здесь надолго. Мне приходится много считать, когда мы готовим информацию для клиентов, а я не очень-то хорошо умею это делать (ты бы справился лучше, чем я).

Компанией управляют два человека, которых зовут мистер Перкин и мистер Рашид. Мистер Рашид приехал из Пакистана. Он очень строгий и все время требует, чтобы мы работали быстрее. А мистер Перкин немного странный (Энджи зовет его Педик-Перкин). Когда он приходит, становится рядом и задает мне вопрос, он всегда кладет руку мне на плечо и наклоняется так близко, что его лицо оказывается рядом с моим и я чувствую запах его зубной пасты. Мне неприятно, когда он так делает. Да и оплата здесь не очень высокая. Так что я буду искать что-нибудь получше, как только появится такая возможность.

Недавно я ходила во Дворец Александры. Это такой большой парк недалеко от нашего дома – прямо за углом. Этот парк представляет собой огромный холм, а на вершине у него – конференц-центр. И когда я была там, я подумала о тебе, потому что, если бы ты приехал ко мне, мы могли бы пойти в этот парк и запускать змеев или смотреть на самолеты, которые летят в аэропорт Хитроу. Я знаю, что ты это любишь.

Сейчас мне пора идти. Я пишу это письмо за ланчем (Энджи слегла с гриппом, поэтому я одна). Пожалуйста, пиши мне время от времени и рассказывай, как ты поживаешь и что делаешь в школе.

Надеюсь, ты получил подарок, который я тебе послала. Ты уже собрал его? Мы с Роджером увидели его в магазине в Камдене, а я ведь помню, что ты всегда любил головоломки. Роджер попытался ее собрать, прежде чем нам ее завернули, но у него ничего не вышло. Он сказал, что если тебе удастся это сделать, то ты гений.

Люблю тебя,

Мама.

А вот какое было четвертое письмо:

Августа

Квартира 1

Лаусанн-роуд

Лондон № 8

Дорогой Кристофер!

Прости, что не написала на прошлой неделе. Мне пришлось сходить к дантисту, и он вырвал мне два зуба. Ты, наверное, не помнишь, как мы водили тебя к дантисту. Ты не позволил бы никому засунуть руки тебе в рот, поэтому нам пришлось тебя усыпить, чтобы врач мог вырвать тебе зуб. Ну, меня они не усыпляли, а просто сделали укол, который называется местная анестезия. Это значит, что ты ничего не чувствуешь у себя во рту, и это очень хорошо, поскольку для того, чтобы вытащить зуб, нужно распилить кость. И мне было совсем не больно. На самом деле я смеялась, потому что дантист тащил и тянул с таким напряжением, что мне сделалось смешно. Но когда я вернулась домой, боль начала возвращаться, и мне пришлось два дня пролежать на диване и принять много болеутоляющих таблеток…

Потом я перестал читать письмо, потому что ощутил тошноту.

Моя мать не умерла от сердечного приступа. Мать не умерла. Мать была жива все это время. А отец обманывал меня.

Я задумался, нет ли какого-нибудь другого объяснения, но мне ничего не приходило в голову. А потом я уже вообще не мог думать, потому что мозги не работали так, как надо.

Я ощутил головокружение. Это было так, словно комната качалась из стороны в сторону, как если бы она располагалась на самом верху очень-очень высокого здания и здание качалось взад-вперед от сильного ветра (это тоже образное сравнение). Но я знал, что комната не может качаться, так что это, должно быть, происходило у меня в голове.

Я упал на кровать и свернулся клубочком.

У меня болел живот.

Не знаю, что случилось потом, потому что в памяти был провал, будто кто-то вырезал кусок записи. Но я знаю, что прошло много времени, потому что когда я открыл глаза, то я увидел, что за окном темно. И еще меня вырвало, потому что рвота испачкала всю кровать, и мои руки, и лицо.

Но еще раньше я услышал, что отец вошел в дом и зовет меня по имени, – и это была еще одна причина, по которой я знал, что прошло много времени.

Я чувствовал себя очень странно, потому что отец звал: «Кристофер! Кристофер!…» И когда он произносил мое имя, я видел его, будто оно было написано буквами. Я часто вижу слова, которые кто-то произносит, как бы написанными на экране компьютера. Особенно если тот, кто их говорит, находится в другой комнате. Но на этот раз это не был компьютерный экран. Я видел свое имя, написанное большими буквами, как реклама на стенке автобуса. И это был почерк матери, вот так:

И потом я услышал, что отец поднялся по лестнице и вошел в комнату.

Он сказал:

– Кристофер, какого дьявола ты здесь делаешь?

И я знал, что он в комнате, но его голос звучал будто бы издалека, как звучат людские голоса, когда я стенаю и не хочу, чтобы эти люди находились рядом со мной.

Отец сказал:

– Какого хрена ты?… Это мой шкаф, Кристофер. Это же… О, черт… Черт, черт, черт, черт, черт.

Затем некоторое время он ничего не говорил.

Потом он положил руку мне на плечо, повернул меня на бок и сказал:

– О Господи!

Но когда он ко мне прикоснулся, мне это не помешало – как будто я смотрел фильм о том, что происходило в комнате, и одновременно ощущал его руку. Это было похоже на ветер, который дул мне навстречу.

И потом отец опять помолчал некоторое время.

Потом он сказал:

– Прости меня, Кристофер. Прости.

Вот тогда я заметил, что меня вырвало, потому что почувствовал на себе что-то влажное, а пахло так, как пахнет, когда кого-нибудь вырвет у нас в школе.

Отец сказал:

– Ты читал письма.

И потом я слышал, что он плачет, потому что его дыхание было клокочущим и влажным, как это бывает, когда человек простужается и у него забит нос.

Отец сказал:

– Я это сделал ради твоего блага, Кристофер. Клянусь. Я не хотел тебе лгать. Я просто думал… Я просто думал, будет лучше, если ты не узнаешь… что… что… Я не хотел… Я собирался показать тебе их, когда ты станешь постарше.

Потом он опять молчал.

Потом он сказал:

– Я не нарочно.

Потом он опять молчал.

Потом он сказал:

– Я не знал, что мне делать… Я был в таком дерьме… Она оставила записку и… Потом она позвонила, и… Я сказал, что она в больнице, потому что… потому что я не знал, как объяснить. Это было слишком сложно. Слишком тяжело. И я… я сказал, что она в больнице. Да, это была неправда. Но я уже сказал это… Я не мог… я не мог ничего изменить. Ты понимаешь, Кристофер? Кристофер… Это просто… Я растерялся, и я хотел…

Потом он молчал очень-очень долго.

Потом он опять тронул меня за плечо и сказал:

– Кристофер, тебя надо помыть. Ладно?

Он немного потряс меня, но я не двигался.

И отец сказал:

– Кристофер, я пойду приготовлю тебе горячую ванну. Потом я вернусь и отведу тебя туда, ладно? А потом положу белье в стиральную машину.

И я услышал, как он пошел в ванную и открыл краны. И услышал, как вода полилась в ванну. Некоторое время он не возвращался. Потом пришел, опять тронул меня за плечо и сказал:

– Давай-ка осторожненько, Кристофер. Давай посадим тебя, и снимем одежду, и отведем в ванную, ладно? Мне придется к тебе прикоснуться, но все будет в порядке.

И он усадил меня на край кровати, снял с меня свитер и рубашку, поднял на ноги и повел в ванную. И я не кричал. Я не сопротивлялся. Я его не ударил.

Когда я впервые пошел в школу, мою классную руководительницу звали Джулия, потому что Шивон в то время еще не работала в нашей школе. Она пришла, когда мне исполнилось двенадцать лет.

Однажды Джулия села рядом со мной за парту, положила на нее пенальчик «Смартис» и сказала:

– Кристофер, как ты думаешь, что там внутри?

Я сказал:

– «Смартис».

Тогда она открыла крышку, перевернула пенальчик, и оттуда выпал маленький красный карандаш.

Она засмеялась, а я сказал:

– Это не «Смартис», это карандаш. А Джулия положила красный карандаш обратно и закрыла крышку.

Потом она сказала:

– Если бы сейчас сюда вошла твоя мама, как ты думаешь, что бы она сказала?

Тогда я еще называл свою мать мамой, а не матерью.

И я ответил:

– Карандаш.

Это потому, что тогда я был еще маленький и не понимал, как мыслят другие люди. И Джулия говорила матери и отцу, что все это кажется мне очень сложным. Но теперь мне это больше не кажется сложным, потому что я решил, что это просто такая разновидность головоломки. А если есть головоломка, всегда существует способ ее решения.

Это похоже на компьютеры. Многие думают, что компьютеры отличаются от людей, потому что у них нет разума. Несмотря на то что в тесте Тьюринга компьютеры могут беседовать с людьми о погоде, о вине, о том, как выглядит Италия, и даже могут шутить. Но этот разум – просто сложная машина.

И когда мы смотрим на вещи, мы думаем, что мы с помощью глаз смотрим изнутри головы, как будто из маленьких окон – наружу. Но это не так. На самом деле смотрим на экран у себя в голове, и он похож на экран компьютера. И это можно утверждать, потому что был такой эксперимент, который я видел по телевизору и который назывался «Как работает мозг» . В этом эксперименте ты кладешь голову в зажим и смотришь на страницу текста на экране. И она выглядит как обыкновенная страница с текстом, и ничего не меняется. Но через некоторое время, по мере того как твои глаза двигаются по странице, ты понимаешь, что происходит нечто странное. Потому что, когда ты пытаешься вернуться к куску текста, который ты читал раньше, оказывается, что он стал другим.

И от того, что твои глаза перескакивают с одного предмета на другой, ты больше ничего не видишь. Это называется скачкообразным движением глаз. Потому что, если бы ты видел все между первым и вторым предметом, у тебя начала бы кружиться голова. И в этом эксперименте есть сенсор, он улавливает моменты, когда глаз перескакивает с одного места на другое. И когда это происходит, компьютер изменяет некоторые слова на странице, в той части, куда ты не смотрел.

Но во время скачкообразных движений глаз ты не осознаешь, что не видишь многих предметов, потому что на экране, который у тебя в голове, мозг заполнен информацией. И ты не замечаешь, что слова на другой части страницы изменились, потому что твой разум хранит картинки тех вещей, на которые ты не смотришь в данный момент.

Люди отличаются от животных тем, что могут иметь на экранах в своих головах картинки тех вещей, на которые они не смотрят. Они могут вообразить кого-то в другой комнате. Или подумать о том, что произойдет завтра. Или представить себя космонавтом. Или представить по-настоящему большие числа. Или представить цепочку причин, когда они пытаются что-то осмыслить.

Вот почему, если собака сломает ногу, ей сделают операцию и вставят в кость металлический штырь; она, если увидит кошку, погонится за ней, позабыв о штыре. Но если человек сломает ногу, то у него в голове появится картинка и останется там долгие месяцы. И даже если этот человек увидит автобус, который ему нужно догнать, он за ним не побежит, потому что у него в голове есть картинка. Эта картинка представляет собой его поврежденную ногу, срастающуюся кость, штырь, расходящиеся швы и сильную боль.

Поэтому люди полагают, что у компьютера нет разума, и считают, что их мозги – особенные и отличаются от компьютерных. Люди могут видеть экран у себя в голове, и они думают, что в их голове есть кто-то, кто сидит и смотрит на экран. Так, как капитан Жан-Люк Пикар в фильме «Звездный путь: новое поколение» сидит в своем капитанском кресле и смотрит на большой монитор. И люди думают, что это существо – их собственное сознание, и оно называется гомункул , что значит маленький человечек . И они думают, что у компьютеров нет своих гомункулов.

Но эти гомункулы – всего лишь еще одна картинка на экране в голове человека. Гомункул появляется на экране (потому что человек думает о гомункуле), и одновременно существует другой кусочек мозга, который смотрит на экран. И когда человек думает о части своего мозга (той части, которая видит гомункула на экране), он помещает этот кусок мозга на экран, а другой кусок мозга смотрит на него. Но мозг не осознает, что это происходит, потому что он – так же, как глаз, – перепрыгивает от одного предмета к другому. И внутри своих голов люди тоже не видят многих вещей, когда перескакивают от одной мысли к другой.

Вот почему мозги людей похожи на компьютер. Потому что их внимание отвлекается всего на долю секунды, пока меняется экран. И если существует какая-то вещь, которой люди не могут увидеть, они начинают думать, что это что-то необыкновенное. Например, темная сторона Луны, или черная дыра, или нечто, что мерещится человеку, когда он просыпается среди ночи и чувствует страх.

Еще люди считают себя не такими, как компьютеры, потому что у них есть чувства, а у компьютеров – нет. Но испытывать чувства – это значит просто иметь картинку на экране в своей голове. И она может представлять собой то, что произойдет завтра, или в будущем году, или могло бы произойти, вместо того, что случилось на самом деле. И если это счастливая картинка, они улыбаются, а если картинка печальная – они плачут.

Отец отвел меня в ванную, смыл рвоту, вытер полотенцем и в спальне переодел в чистую одежду.

Потом он спросил:

– Ты сегодня что-нибудь ел?

Но я ничего не ответил.

Тогда он сказал:

– Приготовить тебе поесть, Кристофер?

Но я опять ничего не ответил.

И он сказал:

– Ладно. Послушай. Я пойду и положу твою одежду и постельное белье в стиральную машину и потом вернусь сюда, хорошо?

Я сел на кровать и стал смотреть на свои коленки.

А отец вышел из комнаты, забрал мою одежду из ванной и положил ее на лестничную площадку. Потом зашел в спальню, снял с кровати простыни и тоже положил на площадку – к свитеру и рубашке. А потом он взял все это с лестничной площадки и унес вниз. Я слышал, как он включил стиральную машину, как зашумел нагревательный котел и вода пошла по трубам и полилась в машину.

И долгое время я не слышал ничего, кроме этого.

Я мысленно возводил в квадрат число 2, потому что это меня успокаивает. Я дошел 33 554 423 , то есть до 2 в 35-й степени, но это не очень большое число, потому что перед этим я уже один раз возвел 2 в 45-ю степень, но мои мозги все не работали как надо.

Потом отец вернулся в комнату и сказал:

– Как ты себя чувствуешь? Могу я что-нибудь для тебя сделать?

Я ничего не ответил. Я продолжал смотреть на свои ноги.

И отец тоже больше ничего не сказал. Он просто сел на кровать рядом со мной, оперся локтями о колени и стал смотреть вниз, на ковер, где лежала красная деталь лего с восемью шпеньками.

Потом я услышал, что проснулся Тоби. Тоби – ночное животное, и я слышал, как он скребется у себя в клетке.

Отец молчал очень-очень долго.

Потом он сказал:

– Слушай, может, мне не стоит начинать, но… я хочу, чтобы ты знал, что можешь мне верить. И… ладно, допустим, я не всегда говорю тебе правду. Видит Бог, я стараюсь, Кристофер, видит Бог, но… Знаешь, жизнь – очень сложная штука. И это чертовски трудно – постоянно говорить правду. Иногда это просто невозможно. И я хочу, чтобы ты знал: я стараюсь, я в самом деле стараюсь. И может быть, сейчас не время об этом говорить, и я понимаю, что тебе это не понравится, но… Я сейчас обо всем тебе расскажу. Обо всем. Потому что… если сейчас ты не узнаешь правду, потом… потом это ударит больнее. Так что…

Отец потер руками лицо, оперся подбородком на пальцы и стал смотреть в стену. Я видел его краем глаза.

И он сказал:

– Это я убил Веллингтона, Кристофер.

Я подумал, что это шутка. А я не понимаю шуток, потому что, когда люди шутят, они произносят совсем не то, что имеют в виду.

Но отец сказал:

– Кристофер, просто… позволь мне объяснить. -Потом он втянул воздух и сказал: – Когда твоя мама уехала… Эйлин… миссис Ширз… она была очень добра к нам. Очень добра ко мне. Она помогала мне в трудные времена. И я не уверен, что справился бы без нее. Ну, ты сам знаешь, как часто она здесь бывала, сколько времени здесь проводила. Готовила, убирала в доме. Заходила узнать, все ли у нас в порядке, не нужно ли нам чего… Я думал… Ну… Черт, Кристофер, как объяснить, чтобы ты понял?… Я думал, что она могла бы продолжать приходить. Я думал… и возможно, это было глупо… Я думал, что она могла бы… может быть… согласилась бы переехать к нам жить. Или мы бы перебрались к ней. Это… это было бы очень даже неплохо. Я полагал, что мы были друзьями… И, кажется, я заблуждался… И в конечном итоге это вылилось в… Черт… Мы ссорились, Кристофер, и… Она говорила всякие вещи, которые я не могу повторить, потому что это очень нехорошие слова и… и они причиняют боль. Мне показалось, что она печется о своей проклятой собаке больше, чем обо мне… о нас… И, оглядываясь назад, я думаю, что был не так уж и неправ. Сдается мне, мы не так много для нее значили. И, разумеется, гораздо проще жить в одиночестве, приглядывая за одной-единственной шавкой, чем связывать свою судьбу с живыми людьми. Я хочу сказать… черт, малыш, это не слишком сложно для тебя, а?… Так вот, мы с ней поругались. Ну, если честно, мы довольно часто ругались. Но в тот раз у нас произошла жуткая ссора, и она вытолкала меня из дома. А ты знаешь, как вел себя этот чертов пес после операции? Гребаный шизофреник. В иные моменты – просто милашка, чисто ангел. Ляжет на спинку и катается: пощекочи ему животик… А потом вонзает зубы тебе в ногу!… Одним словом, пока мы с Эйлин орали друг на друга, чертова псина прохлаждалась в саду. И когда я вышел из дома, эта шавка меня уже поджидала. И… я знаю, знаю… Наверное, надо было просто ее пнуть – и она б отлетела… Но, черт возьми, Кристофер, мне как будто бы красный туман застлал глаза… Крис, ты не знаешь, как это бывает. Я хочу сказать, мы с тобой очень разные. И в тот момент я больше ни о чем не мог думать, кроме того, что она заботится о своей проклятой собаке больше, чем обо мне и о тебе. И это было слишком похоже на все то, что произошло со мной два года назад, и…

Отец замолчал.

А потом он сказал:

– Прости меня, Кристофер. Клянусь, я не мог даже подумать, что все так обернется… что так получится.

И тут я понял, что отец не шутит. И тогда я по-настоящему испугался.

А отец сказал:

– Мы все совершаем ошибки, Кристофер. Ты. Я. Твоя мама. Все. И иногда это очень серьезные ошибки. Но мы всего лишь люди.

А потом он поднял правую руку и растопырил пальцы.

Но я крикнул и оттолкнул его – так сильно, что он свалился с кровати и упал на пол.

Потом он сел и сказал:

– Ладно. Послушай. Кристофер, я прошу прощения. Давай оставим это сегодня, хорошо? Я уйду, и ты немного поспишь, а утром мы поговорим. – И потом он еще сказал: – Все будет хорошо. Правда. Поверь мне.

А затем отец встал, сделал глубокий вдох и вышел из комнаты.

Я еще долго сидел на кровати и смотрел в пол. Потом я услышал, как Тоби скребется в клетке. Я поднял глаза и увидел, что он глядит на меня сквозь прутья.

Я должен был выбраться из дома. Отец убил Веллингтона. Это значит, что он может убить и меня. И еще я больше не мог ему верить, хотя он и сказал «поверь мне». Но он сказал неправду об очень важной вещи.

Но я не мог выйти из дома прямо сейчас, поскольку отец наверняка заметил бы меня. Так что я должен подождать, пока он заснет.

Времени было 23.16.

Я снова начал возводить 2 в квадрат, но дошел только до 2 в 15 степени, что равно 32 768 . И тогда я начал стенать, чтобы время прошло быстрее. И я ни о чем не думал.

Потом времени стало 1.20, но я не слышал, чтобы отец поднимался к себе в комнату и ложился в постель. Я подумал, может, он спит внизу. Или же он ждет момента, когда сможет прийти и убить меня. Так что я достал свой армейский нож и вынул лезвие-пилу, потому что с его помощью можно себя защитить. Потом я очень тихо вышел из своей комнаты и начал спускаться по лестнице – очень и очень медленно. И когда я спустился, то через дверь гостиной я увидел ногу отца. Я подождал 4 минуты, но нога не шевелилась. Тогда я пошел дальше и оказался в холле. Потом я заглянул в гостиную.

Отец лежал на диване, и его глаза были закрыты.

Я долго на него смотрел.

Вдруг отец захрапел, и я вздрогнул от неожиданности. Я слышал, как кровь стучит мне в уши и сердце бьется в очень быстром ритме, и мне было больно, как будто у меня в груди кто-то надувал большой воздушный шар.

И я подумал, не случится ли у меня сердечный приступ.

Глаза отца по-прежнему были закрыты. Я подумал, может, он только притворяется спящим. Так что я очень крепко сжал свой нож и постучал по дверной раме.

Отец помотал головой из стороны в сторону, у него дернулась нога, и он сказал «хрннн», но его глаза оставались закрытыми. И потом он опять захрапел.

Он спал.

Это значило, что я сумею выбраться из дома, если буду действовать тихо и не разбужу его.

Я взял с вешалки около двери оба своих пальто и шарф и надел все это, потому что снаружи по ночам холодно. Потом я поднялся наверх – очень тихо, хотя это оказалось непросто, потому что у меня сильно дрожали ноги. Я прошел в свою комнату и взял клетку Тоби. Он шуршал и скребся, так что я снял одно пальто и накрыл им клетку, чтобы звуки были не такими громкими. И потом снова спустился вниз – вместе с Тоби.

Я зашел на кухню и взял свою коробку с едой, а затем отпер заднюю дверь и вышел наружу. Закрывая дверь, я отжал ручку вниз, чтобы не было щелчка. А потом я пошел в сад.

В глубине сада был сарай. В нем стояла газонокосилка и лежали всякие садовые принадлежности, которыми пользовалась мать, – горшки, мешки с компостом, деревянные бочки, веревки, лопаты. Внутри сарая было бы теплее, но я знал, что отец может начать искать меня в сарае, так что я обошел его и залез в щель между стеной сарая и забором, за большую черную пластмассовую трубу для сбора дождевой воды. Я сел, и мне стало немного спокойнее.

Я решил, что оставлю свое второе пальто на клетке Тоби, поскольку мне не хотелось, чтобы он замерз и умер.

Я открыл свою коробку с едой. Внутри была молочная плитка, две лакричные палочки, три мандарина, розовая вафля и мой красный пищевой краситель. Я не чувствовал голода, но я знал, что должен что-нибудь съесть, поскольку, если человек ничего не ест, он быстро замерзнет. Так что я съел два мандарина и молочную плитку.

А потом я задумался, что делать дальше.

Между крышей сарая и большим деревом, которое нависало над забором, я видел созвездие Орион .

Говорят, что Орион называется Орионом , потому что был такой охотник Орион, а созвездие похоже на охотника с дубинкой, луком и стрелой, оно вот такое:

Но это очень глупо, потому что созвездие – это просто несколько звезд, и можно соединять точки любым способом, как захочешь. И можно представить его в виде леди, которая машет зонтиком, или в виде кофеварки – такой, как миссис Ширз привезла из Италии, с ручкой и отверстием для выхода пара.

Или же это созвездие может выглядеть как динозавр.

В космосе не существует никаких линий, так что точки Ориона можно соединить какЗайца , или Тельца , или Близнецов и сказать, что это созвездие Гроздь Винограда , или Иисус , или Велосипед (только в Греции и Риме еще не было велосипедов в то время, когда Орион назвали Орионом). И в любом случае Орион – не охотник, не кофеварка и не динозавр. Это просто Бетельгейзе, Беллатрикс, Ригель и еще 17 других звезд, которые я не знаю как называются. И все они – часть Большого взрыва, который происходит за миллиарды миль от нас.

И это правда.

Я не спал до 3.47. Тогда я в последний раз посмотрел на часы, перед тем как заснуть. У моих часов светящийся циферблат, и если нажать кнопку, то зажигается огонек, и можно разглядеть цифры даже в темноте. Мне было холодно, и еще я боялся, что отец может прийти сюда и найти меня. Но в саду было безопаснее, чем дома, потому что я спрятался.

Я часто поднимал глаза к небу. Я люблю смотреть на небо по ночам. Летом, когда темнеет, иногда выхожу в сад – с фонариком и планисферой. Планисфера представляет собой два диска, один поверх другого. На нижнем диске нарисована карта неба, а на верхнем есть отверстие в форме параболы. И если поворачивать верхний диск, то можно найти карту звездного неба, привязанного к каждому конкретному дню года – из расчета 51,5°северной широты. Это широта Суиндона, а самый большой кусок неба все равно находится по другую сторону Земли.

Когда глядишь на небо, то знаешь, что смотришь на звезды, которые находятся в тысячах световых лет от тебя. И некоторые из этих звезд уже давным-давно не существуют, потому что их свету понадобилось слишком много времени, чтобы до нас добраться. И сами эти звезды уже мертвы, или взорвались и разрушились, или превратились в красных карликов. И от этого ты сам себе кажешься очень маленьким. И тогда, если у тебя в жизни есть какие-то сложные проблемы, их можно считать незначительными . То есть такими маленькими, что их можно не принимать в расчет.

Я не очень хорошо спал, потому что было холодно и земля подо мной была очень неровной, и потому, что Тоби постоянно скребся в своей клетке. Но когда я окончательно проснулся, уже занимался рассвет. Небо было все оранжевое, и голубое, и розовое, и я слышал, как птицы пели то, что называется утренний хор . Но я по-прежнему оставался на своем месте и просидел там еще 2 часа и 32 минуты. А потом я услышал, как отец вышел в сад и позвал:

– Кристофер!… Кристофер?…

Так что я посмотрел по сторонам и нашел старый полиэтиленовый мешок. Он был грязный, и раньше в нем хранились удобрения. И я втиснулся в угол между стеной сарая и забором и дождевой трубой, запихнул туда же клетку Тоби и свою коробку седой, а сверху накрылся мешком. Потом услышал, что отец вышел в сад, вынул из кармана свой армейский нож и стиснул его в руке – на случай, если отец нас найдет. И я услышал, как он открыл дверь сарая и заглянул внутрь. И я услышал, как он сказал: «Черт». А потом он начал искать в кустах неподалеку от сарая, и мое сердце застучало быстро-быстро, и я снова почувствовал, как в груди надувается воздушный шар. Я подумал, что отец может заглянуть за сарай, но я не видел, что он делает, поскольку я прятался. Но потом я понял, что отец меня не заметил, так как он ушел из сада.

Некоторое время я сидел неподвижно, а потом посмотрел на часы и обнаружил, что не двигался 27 минут. И тут я услышал, что отец заводит машину. Я понял, что это его машина, поскольку раньше часто слышал ее звук. Она была совсем близко, и я понимал, что это не соседская машина. Потому что у тех людей, что принимают наркотики, – «Фольксваген», у мистера Томпсона из дома № 40 – «Воксхолл-Кавальер», а у людей, которые живут в доме № 34, – «Пежо», и все они звучат иначе.

А услышав, что машина отъезжает от дома, я решил, что могу выйти из укрытия.

Теперь мне нужно было подумать, что делать дальше, поскольку я больше не мог жить в нашем доме вместе с отцом. Это опасно.

Так что я принял решение.

Я решил, что пойду и постучусь к миссис Ширз, а потом буду жить с ней, – потому что я знал миссис Ширз и она не была чужой. И раньше я у нее уже оставался – когда на нашей стороне улицы отключилось электричество. Я знал, что на этот раз она меня не прогонит, потому что расскажу ей, кто убил Веллингтона, и тогда она поймет, что я – ее друг. И еще она поймет, что я больше не могу жить с отцом.

Я вынул из коробки для еды лакричные палочки, розовую вафлю и последний мандарин, положил их в карман и спрятал коробку под мешком. Потом я взял клетку с Тоби и свое второе пальто и вылез из-за сарая. Я обошел дом, откинул щеколду на садовой калитке и вышел наружу.

На улице никого не было, так что я перешел на другую сторону, подошел к дому миссис Ширз, постучал в дверь и подождал. И стал думать, что я скажу, когда она откроет дверь.

Но она не отрыла дверь, и тогда я постучал еще раз.

А потом я обернулся и увидел, что по улице идут люди. И я испугался, потому что это были те самые люди, которые живут в соседнем доме и принимают наркотики. Так что я схватил клетку с Тоби, обошел дом миссис Ширз и сел рядом с мусорным ящиком, где эти люди не могли меня увидеть.

И теперь мне нужно было решить, что же делать.

И я начал обдумывать все вещи, которые я мог бы сделать, и рассуждать, что будет правильно, а что – нет.

Я решил, что не могу вернуться домой.

И решил, что не могу жить вместе с Шивон, потому что она учительница и не станет присматривать за мной вне школы. Она ведь не друг и не член семьи.

И решил, что не могу поехать к дяде Терри, поскольку он живет в Сандерленде, а я не знаю, как попасть в Сандерленд. И еще мне не нравится дядя Терри, потому что он курит сигареты и гладит меня по голове.

И решил, что не могу пойти жить к миссис Александер, потому что она тоже не друг и не член семьи, пусть даже у нее есть собака. И я не смогу остаться на ночь у нее в доме или воспользоваться ее туалетом, потому что им пользуется миссис Александер, а она – чужая.

И тогда я подумал, что могу поехать к своей матери, так как она была членом моей семьи. И я знаю, где она живет, потому что помню адрес: 451с Чептер-роуд, Лондон, NW2 5NG. Правда, мать живет в Лондоне, а я никогда раньше не был в Лондоне. Я был только в Дувре, когда мы ехали во Францию, и в Сандерленде, когда навещали дядю Терри, и в Манчестере, когда гостили у тети Руфи, которая болела раком. Только тогда у нее еще не было рака, и мы ездили к ней в гости. А еще я раньше никуда не ходил один – кроме магазина, который находится в конце улицы. И мысль о том, что я отправлюсь куда-то самостоятельно, сильно меня напугала.

Но потом я вспомнил, что иначе мне придется вернуться домой, или остаться там, где я сейчас, или каждую ночь прятаться в саду. И рано или поздно отец меня там найдет. И когда я подумал об этом, мне стало еще страшнее.

Я понял, что ничего не могу сделать, чтобы обезопасить себя. И составил у себя в голове картинку, которая выглядела вот так:

Потом я представил, что перечеркиваю те варианты, которые мне не подходят. Это было похоже на экзамен по математике, когда ты смотришь на вопросы и думаешь, какой из них тебе выбрать. И ты перечеркиваешь те вопросы, на которые не собираешься отвечать, поскольку это значит, что твое решение окончательное и ты не можешь переменить мнение. И это выглядит вот так:

Это значит, что я должен поехать в Лондон и жить с матерью. И я могу отправиться туда на поезде, потому что я очень много знаю о поездах. Я знаю, что нужно посмотреть расписание, потом купить билет, а потом свериться с табло отправления, чтобы выяснить, приехал ли уже нужный поезд. И если он приехал, то нужно пойти на соответствующую платформу и сесть в него. И я могу сесть на поезд на вокзале в Суиндоне, где Шерлок Холмс и доктор Ватсон останавливались на ланч, кода ехали из Паддингтона в Росс в «Тайне Боскомской долины» .

А потом я посмотрел на противоположную стену маленького прохода, который вел к дому миссис Ширз, где я сидел. И увидел круглую крышку от очень старой кастрюли. Она была прислонена к стене и вся покрыта ржавчиной. Она выглядела как поверхность планеты, потому что пятна ржавчины были похожи на очертания стран, континентов и островов.

И тогда я подумал, что я никогда не смогу стать космонавтом, потому что это значит оказаться в сотнях тысяч миль от дома. Поскольку мой дом теперь в Лондоне, он находится примерно в 100 милях отсюда, то это значит, что он в 1000 раз ближе, чем будет мой дом, если я окажусь в космосе. Эти мысли причиняли мне боль. Это напоминало один случай, когда я упал на игровой площадке и порезал колено осколком разбитой бутылки, которую кто-то бросил об стенку. Я содрал лоскут кожи, и мистер Дэвис вынужден был промыть мясо под этим лоскутом дезинфицирующим средством, чтобы убрать грязь и микробов. И это оказалось так больно, что я заплакал. Но на этот раз боль была внутри моей головы. И мне стало очень грустно, когда я понял, что не смогу стать космонавтом.

И я подумал, что мне нужно быть как Шерлок Холмс и учиться концентрировать разум усилием воли , чтобы не замечать, как больно внутри головы.

А потом еще подумал, что если я собираюсь отправиться в Лондон, то мне понадобятся деньги. Мне будет нужна еда, потому что путешествие может оказаться долгим, а я ведь не знаю, как добывать еду. И еще подумал, что нужно найти человека, который согласится приглядеть за Тоби, когда я поеду в Лондон, потому что я не могу взять его с собой.

И тогда я составил план . От этого мне стало немного лучше, поскольку у меня в голове образовалось нечто, что имеет порядок и форму, и мне надо просто выполнять инструкции и действовать последовательно.

Я встал и посмотрел, нет ли кого на улице, а потом подошел к дому миссис Александер, который был рядом с домом миссис Ширз, и постучал в дверь.

Миссис Александер открыла дверь и сказала:

– Кристофер, Боже мой, что с тобой стряслось?

А я ответил:

– Не могли бы вы присмотреть за Тоби вместо меня?

Она спросила:

– Кто такой Тоби?

И я сказал:

– Это моя крыса.

А миссис Александер ответила:

– О… О да. Теперь припоминаю. Ты мне говорил.

Тогда я показал ей клетку с Тоби и сказал:

– Вот он.

Миссис Александер сделала шаг назад, чтобы пропустить меня в прихожую.

А я сказал:

– Он ест специальный корм, его можно купить в зоомагазине. А еще он ест печенье, морковку, хлеб, куриные кости. Но ему нельзя давать шоколад, потому что он содержит кофеин и теобромин, которые представляют собой метилксантин и потому в больших количествах ядовиты для крыс. И еще нужно каждый день наливать ему свежей воды. И он не будет возражать против того, чтобы жить в чужом доме, поскольку он животное. Еще он любит выходить из клетки, но, если вы не будете его выпускать, это не страшно.

Тогда миссис Александер спросила:

– А зачем тебе нужно, чтобы кто-нибудь присматривал за Тоби, Кристофер?

Я ответил:

– Я уезжаю в Лондон.

Она спросила:

– И надолго?

Я ответил:

– Пока не поступлю в университет.

Она сказала:

– А ты не можешь взять Тоби с собой?

И я ответил:

– До Лондона далеко, и я не хочу брать его в поезд, потому что он может там потеряться.

Миссис Александер сказала:

– Это верно. – И потом она спросила: – Вы переезжаете?

А я сказал:

– Нет.

Тогда она спросила:

– Так почему же ты едешь в Лондон?

Я ответил:

– Я буду жить с матерью.

Она сказала:

– Ты же говорил мне, что твоя мать умерла.

А я ответил:

– Я думал, что она умерла, но она жива. Отец обманывал меня. И еще: это он убил Веллингтона.

И миссис Александер сказала:

– О Господи Боже мой!

Я сказал:

– Я буду жить с матерью, потому что отец убил Веллингтона, и он лгал мне, и я боюсь оставаться с ним в доме.

И миссис Александер спросила:

– Твоя мать здесь?

Я сказал:

– Нет. Она в Лондоне.

Она спросила:

– Ты хочешь один поехать в Лондон?

И я ответил:

– Да.

А она сказала:

– Послушай, Кристофер, может, ты зайдешь в дом, присядешь – и мы поговорим? И решим, как лучше всего поступить.

Я ответил:

– Нет. Я не могу зайти внутрь. Вы присмотрите за Тоби?

И она сказала:

– Мне кажется, это не очень хорошая идея, Кристофер.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: