Йохан Хёйзинга, мотив книги

Проект 1. Что такое философия?

(неопубликованная рукопись)

Определить, что такое философия – занятие не из простых. Во-первых, потому, что возраст философии превышает два с половиной тысячелетия; стало быть, и опыт, накопленный ею за эти тысячелетия, не мал. Во-вторых, потому, что философия не только старинная, но и всегда современная форма интеллектуальной самоорганизации человека: всякое познание, научное, художественное, религиозное, является философским в своём основании; всякое качественное, добротное образование есть хорошо продуманный и реализованный философский проект. Определяя, чем издавна была и чем теперь является философия, стоит, пожалуй, принять во внимание совет одного весьма успешного человека древности, Квúнта Фáбия Мáксима (Кунктáтора): «Festīna lente»,[1] – не впадая в наивные крайности, надёжнее всего будет «медленно поспешить».

Литература

Кант И. Логика: пособие к лекциям / Трактаты и письма / Отв. ред. Гулыга А.В. – М.: Изд-во «Наука», 1980. – С. 329-334 (особенно III. «Понятие философии вообще»).

Иммануил Кант, по его собственному признанию, учил не столько «философии вообще», сколько «философствованию». Таков предмет его рассуждения в лекциях, читанных студентам Кёнигсбергского университета во второй половине XVIII в.: в своём существе философия есть н а у к а «о в ы с ш е й м а к с и м е п р и м е н е н и я н а ш е г о р а з у м а»[2]. Аскетично и остроумно Им. Кант формулирует для своих студентов, вдохновленных идеалами Просвещения, предельные вопросы философского исследования (знаменитые четыре вопроса Канта); сравнивает его с математическим, которое наиболее близко философии в формально-теоретическом отношении, хотя и весьма отличается по своему предназначению, имеет иную содержательную определённость.[3]

2. Гуссерль Э. Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология. Введение в феноменологическую философию / пер. с нем. Скляднева Д.В. – СПб: Фонд-Университет – «Владимир Даль», 2004. – С. 350-358 (§ 73. <Заключительное слово:> Философия как самоосмысление человечества и самоосуществление разума).

Эдмунд Гуссерль говорит о том, что такое философия, в иной аудитории и примерно полтора столетия спустя после Канта - в середине 30-х годов XX в. Гуссерль уточняет здесь высшую научную целесообразность философского исследования, его необходимость в общем познавательном опыте – вплоть до разъяснения того, «к а к н а у к и, о т б и р а ю щ е е м е с т о у ф и л о с о ф и и, н е и з м е н н о с т а н о в я т с я н е с о с т о я т е л ь н ы м и».

Хайдеггер М. Основные понятия метафизики / Время и бытие: Статьи и выступления: пер. с нем. – М.: Республика, 1993. – С. 327-345.

Метафизическими принято называть философские исследования фундаментального характера. Определить существо этих исследований, согласно Мартину Хайдеггеру, одному из творческих учеников Э. Гуссерля, означает, прежде всего, установить «несравнимость философии», её несводимость ни к одному из известных типов исследовательских практик или некоему мировоззрению. Предполагая, что уяснить существо философии лучше, следуя «путеводной нити я з ы к а», М. Хайдеггер реконструирует «фундаментальное н а с т р о е н и е философствования» – то, что содержится, например, во фрагменте наследия поэта-философа первой половины XIX в. Новалиса: «Философия есть, собственно, ностальгия, тяга повсюду быть дома»… Хайдеггер на непростом своём языке описывает, как происходит философское исследование – «самостояние философствования как основное событие в н у т р и нашего п р и с у т с т в и я».

Пассмор Дж. Современные философы. Перевод с англ. Л.Б. Макеевой. – М.: Идея-Пресс, 2002. – С. 7-30 (Предисловие, гл. 1 «Введение: перемены и преемственность»).

«Современность» в этой книге Джона Пассмора, философа аналитической традиции, – это 60-80-е годы XX века. Не давая метафизических определений философскому исследованию, Пассмор подводит под некоторые общие основания тематику и проблемные ориентации новейших философских программ, которые, по слову Пассмора, отличаются прежде всего «своей д о т о ш н о с т ь ю».

Делёз Ж., Гваттари Ф. Что такое философия? / пер. с французского С.Н. Зенкина. – М.: «Институт экспериментальной психологии»; СПб: «Алетейя», 1998.

Жиль Делёз и Феликс Гваттари – младшие современники Дж. Пассмора; они склонны доверять прежде всего т в о р ч е с к о м у началу в философских исследованиях. Творчество концептов составляет важнейшее основание философии; философы, по мере своих исследований, обеспечивают появление концептуальных персонажей – виртуальных данностей интеллектуального мира, не интеллекту только принадлежащих. Концептуальное творчество – есть способ самоосуществления интеллекта, который позволяет ему сберегать и поддерживать свой познавательный статус. Будучи одновременно и образом, и приоритетом, и результатом интеллектуального творчества, концепты с трудом поддаются формальному определению и сколько-нибудь завершённому пониманию…

Ильин И.А. Философия как духовное делание / Соч. в 2-х тт. – Т. 2. – М.: Московский философский фонд; изд-во «Медиум», 1994. – С. 7-23.

Иван Александрович Ильин – один из крупнейших русских философов прошлого столетия, осмысливший проблематику философии как особенной познавательной практики, «духовного делания». Отзываясь на современное ему понимание философии (предложенное, в частности, Гуссерлем), Ильин – изнутри историчного российского опыта ц е л о с т н о г о м ы ш л е н и я – подробно и ярко трактует философское исследование как занятие, требующее в с е г о человека, л у ч ш е г о в нём. И.А. Ильин впервые обнародовал этот текст на открытии студенческого философского общества в Москве, в 1914 году; однако, выступи Ильин с такой речью сейчас – он смог бы собрать, пожалуй, ничуть не меньшую аудиторию. В выступлении перед молодыми интеллектуалами будущей России им проектировались философские исследования, ко многим из которых мировое и отечественное философское сообщество начинает приступать только теперь.

* * *

Вышеприведенный перечень публикаций составлен с учетом общей целевой установки учебного модуля – для студентов, которым впервые следует узнать о философии как о фундаментальной познавательной форме, получить примерное, исторически устоявшееся представление об общих условиях возможности и пользе философского исследования.

К сожалению, за рамками этого перечня остались объёмистый, хотя и довольно популярный цикл лекций испанского интеллектуала конца XIX-XX вв. Хосе Ортеги-и-Гассета «Что такое философия?», весьма яркая в образовательном отношении, но пока что труднодоступная книга одного из устроителей русской университетской философии Василия Николаевича Карпова «Введение в философию» и мн. др. Минималистическая цель учебного модуля не позволяет обратиться и к опытам определения философии в специальных ракурсах и формах, от классических древних работ Платона («Федон», напр.), Аристотеля («Метафизика» и др.) до трудов последних крупнейших философов России Алексея Фёдоровича Лосева, Мераба Константиновича Мамардашвили, Сергея Сергеевича Аверинцева, мн. др. отечественных и зарубежных мыслителей мирового класса, заботившихся о том, чтобы яснее и с максимальной полнотой представить предмет своего познавательного интереса. –

Впрочем, для тех, кто заинтересуется познавательными возможностями философии, всякий учебный список будет досадно не полон. Те, кого всерьёз озадачит философия, нуждаются уже в подробном разговоре со старшими – студентами, аспирантами, преподавателями. Возможно, этот список окажется тогда поводом к тому, чтобы этот разговор начать, – почему нет?

…Требуется усилие –

Перестать «плясать под дудку жизни»

Йохан Хёйзинга, мотив книги

«В тени завтрашнего дня»

Наше время - последняя половина XX века и начало XXI-го - отличается таким стремительным приумножением философских исследований, что затруднителен даже простой их учёт[4]. Философичным становится всякое познание[5]. Отсюда, невозможнои сколько-нибудь богатое в содержательном отношении единое определение современной философии, её безусловного существа.

Впрочем, дело не только в философской работе наших современников. Определение философии осложняется ещё её особенной историчностью. Даже если мы не станем рассматривать исследовательские программы, связанные с интеллектуально-философскими традициями так называемых восточных цивилизаций (индийской, китайской, японской, Ближнего и Среднего Востока), а ограничимся только философско-познавательным опытом цивилизации нашей, укоренённой в древнегреческом Средиземноморье, то и тогда придётся признать, что философское исследование – неотъемлемая данность всей нашей интеллектуальной истории. Столько, сколько существует наш интеллектуальный мир, существует и философия. Стало быть, отвечая на вопрос о том, что есть философия, придётся иметь в виду и её всевременность, и, затем, отвечать на вопрос о том месте, которое она, эпоха за эпохой, занимает в общем опыте нашего познания.

Имя

Ключевые слова и понятия:

философия, любомудрие, любовь (φιλία, «филия»; έρως, «эрос»; αγάπη, «агапэ»), мудрость (σοφία, «софия»; φρόνηςις, «фронесис»), интеллектуальная страсть, идеальная жизнь, стремление к основаниям, высшие исследования.

Первое, что мы замечаем, присматриваясь к древнегреческому слову φιλοσοφία, «философúя», – так это творческое его происхождение. Нельзя определить с точностью его создателя[6], но очевидно, что им были сомкнуты в некое единство исконные греческие слова φιλέω (филео, «любить»), и τό σοφόν (то софон, «мудрое»). Конструкция довольно несложная, незатейливая, особенно для греков, вообще привыкших к такого рода языковому творчеству: φιλο-σοφία, «любо-мудрие».[7] Однако, в отличие от многих других подобных речевых творений древних, слово φιλοσοφία не пропало и не погибло в истории, а оказалась весьма и весьма долговечным языковым символом; ни один из языков, в том числе и русский, не смог растворить или заместить его никаким переводом-аналогом[8]. Чем объясняется такая особенная устойчивость имени – вопрос непростой. Однако уместно спросить, какой смысл был вложен творцом слова в своё творение? О какой любви и о какой мудрости первоначально шла речь, каким был и насколько неизменным остался исходный смысловой план имени?

***

Русское слово «любить» уникально по своей выразительности: оно может помочь высказать самые разные смыслы и замыслы того, кто решится применить его в своей речи. В древнегреческом дело обстояло совершенно иначе. Существовали, по крайней мере, четыре слова, которые с разной степенью частоты употребляли древние греки, высказываясь о любви: уже известное φιλέω, или φιλία; затем έρως (эрос), более редкое στοργή (сторге), и, наконец, αγαπάω или αγάπη (агапэ). Мало того, в древнегреческой речи дало себя знать некоторое особенное, сильное пристрастие к применению этих слов. Есть повод насторожиться: уже раскрыв самый популярный греческо-русский словарь, мы обнаружим свыше двухсот слов и творческих словосочетаний, содержащих, например, корень φιλ-[9]! В русском языке многих из этих слов нет и в помине. Сребролюбие и «даролюбие» (щедрость), самолюбие, братолюбие и «отцелюбие», славолюбие и честолюбие, «охотолюбие» и «ссоролюбие», «боголюбие» и «жертволюбие», а для обозначения любви к правде – целых две словоформы: «истиннолюбие» и «справедливолюбие»… Русские слова начинаются с предмета любви, а в начале греческих – всегда φιλ-, сама любовь. И, кажется, нет ни одного сколько-нибудь значительного слова, с которым греки не попробовали бы срастить любовь-филию. φιλοσοφία, «любомудрие», становится в один ряд ещё и с «флейтолюбием», любовью к игре на флейте, и «вёслолюбием», любовью к кораблевождению, и «скачколюбием», любовью к верховой езде; поцелуй, и тот, – φίλημα! При такой пестроте словоформ не фрагментировано ли было, не рассеяно или умалено смысловое ядро любви? И, соответственно, велика ли изначально была любовь к мудрому?

Исследуя слова с корнем φιλ- можно заметить, что в них закрепляется и даёт себя знать любовь к чему-то всегда определённому. Это всегда предметно ориентированная любовь – у с т о й ч и в а я с к л о н н о с т ь к избранному предмету любовного влечения[10]. φιλοσοφία как особое слово творится и востребуется первоначально ради именования одной из многочисленных форм такой любви – не так уж и мало, но и не более того. Насколько то, что означает φιλοσοφία, является жизненной потребностью? Насколько естественно и необходимо для обеспечения жизни как таковой любить мудрое? В пору своего речевого младенчества слово φιλοσοφία не даёт ясного ответа на эти вопросы. Предмет любви, мудрость-σοφία, в то первое время ничуть не жизненно важное, спасительное знание, которое как бы согревает и милует человека, чей ум или даже вся личность оказались в весьма затруднительном, критическом состоянии. σοφία, исходно, мудрость ещё не одухотворённая, а высокоумная, несуетная и точная в познавательном отношении – деловитая мудрость, мастерство ума, которое обнаруживается, между прочим, у людей вообще ловких, расторопных, искусных в своём деле[11]. Любить такую мудрость означает всего-навсего любить знание и познание, любить учиться и быть учёным, достигая некоторого понятного совершенства в своём деле.

Прихотливое слово φιλοσοφία возникает из какого-то избытка речевого активизма древних греков, нет никакой принципиальной необходимости в нём, оно вполне заменяемо, и, тем не менее, к нему обращаются вновь и вновь. Платон, первый классик греческой философии, опишет её уже как нечто экстраординарное, как то, что в своем скрытом существе есть έρως, обязанная богу Эросу и н т е л л е к т у а л ь н а я с т р а с т ь к познанию последних, предельных истин о чём бы то ни было. Это всё ещё условная любовь к мудрости, мудрованию о чём-то; ею можно и пренебречь, но теперь куда как достойны сожаления те, кто не знает этой неземной, в сущности, любви! Мудрость, в свете такой любви, уже не просто средство безбедного или беспечного повседневного существования, но и нечто в е с ь м а ц е л е с о о б р а з н о е, некая д о б р о д е т е л ь – условие возможности иной, и д е а л ь н о й жизни[12]. Страстное, устремлённое к предельным истинам любомудрие является таким образом высшей ценностью, ради которой и всем остальным пожертвовать не жаль. Аристотель, прилежный в своей познавательной устремлённости ученик Платона и сам весьма опытный и авторитетный учёный, решится заявить, что «наверное, лучше – во всяком случае это [наш] долг – ради спасения истины отказаться даже от дорогого и близкого, особенно если мы философы»[13].

Любовь к абстрактной истине дороже всякой иной любви или дружбы и всего на свете – так многие потом поймут классическое платоно-аристотелевское глубокомыслие; появится даже аристотелевская будто бы поговорка «Платон мне друг, но истина дороже» – страшноватое крылатое выражение, которое веками будет кочевать в популярной европейской, российской литературе, обнаруживая со временем свою неточность или фантасмагоричность. Легко было бы устраивать жизнь, если познаваемых в интеллектуальном экстазе идей было бы достаточно для совершения действительно нового познавательного действия, для организации всякого нового жизненного поступка. Но ведь не бывало так-то никогда! Напротив, культ безликой истины, как выяснится в ходе научных революций XVII-го и конца XIX-го – начала XX-го вв., а особенно во время великих и кровопролитных социальных революций во Франции и России, в страшных, припавших к отвлечённым истинам свободы, равенства и братства, отчаянно «абстрактных» 1793-м и 1918-м революционных годах, – жизненно опасен.

По счастью, Аристотель не был всё же так простоват, как потом припишет ему молва. Философствовать – для него, как, впрочем, и для Платона, – не означало тотально жертвовать «дорогим и близким»; речь тогда зашла только о «долге благочестия» – как о проблеме мышления, о логической жертве ближайшим ради высшего, ради достижения в ходе страстного умозрения последней истины – чего-то наилучшего и наиточнейшего, какого-то добродетельного «н е в и д и м о г о б о г а», или непостижимого обычным образом верховного б л а г а. Но что это за невидимый бог, это наивысшее благо? Именно здесь и была проблема той страстной жертвы: даже таким виртуозам интеллектуальной страстности, какими были Платон и Аристотель, оказалось трудно представить и исследовать то, ради чего она должна быть принесена[14].

Однако, наступит момент, когда «философия» будет осмыслена тем особенным, прежде не востребованным духовным смыслом, который лучше всего удерживается греческим словом αγαπάω или αγάπη[15], «агапэ», л ю б о в ь - д о б р о д е л а н и е – не страстное самозабвение и даже не академическое содружество учёных, до поры до времени научно симпатизирующих друг другу, а духовное братство тех, кто в деле познания друг другу необходим. Максимум смыслового расширения имени – любовь, которая не разжигается в мечтах о невидимом и неведомом благе, не стремится к обладанию некими конечными идеями-истинами и не является крайним проявлением эротического своеволия; – не та любовь-филия, которая ищет себе «что-то ещё». Это л ю б о в ь - у ч а с т и е в конкретности бытия, л ю б о в ь - с о п р и с у т с т в и е истине, которая «велика» и «сильнее всего».[16] Это живое знание о живом, заинтересованное и бескорыстное, – такая любовь, которая не приносит себя в жертву и не требует ничьих жертв, но сама есть жертва и жертвенность. Не всем возможно полюбить игру на флейте и совсем уж ни к чему испытать каждому чувство любви-φιλία к ссоре, но нельзя обойтись без этой особенной любви-агапэ и, соответственно, обусловливаемой ею философии – такого любомудрия, которое обеспечивает подлинность участия в жизни, как она есть, ради полноты жизни той, которая должна быть.[17]

***

Философия в самом своём имени – с самого начала и во всех перипетиях его смысла – есть неоднозначное и несуетное, настойчивое и всё более глубокое стремление к основаниям, без которого не обходилась ни одна эпоха в истории познания. С философии началось и начинается всякое последовательное и систематическое, добротное образование; первый всеобщий, обязательный факультет в европейских университетах со времён древней александрийской учёности, в средние века и новое время – философский факультет, который, видоизменяясь, сохраняется тысячелетиями. Как бы не менялся исторично предмет или способы философского познания, образовательные учреждения и структуры, всегда остаётся φιλοσοφία – как именование «высших исследований»[18], условием и мерой которых оказывается целостная личность, дерзающая знать высшее из избытка духовного опыта, никому не принадлежащего и исключительно личного по способу своего существования, – уникального опыта всепроникающей любви.

Образы

Ключевые слова и понятия:

философия, любомудрие, любовь (φιλία, «филия»; έρως, «эрос»; αγάπη, «агапэ»), мудрость (σοφία, «софия»), интеллектуальная страсть, идеальная жизнь, стремление к основаниям, духовное делание.

Мáртин Хáйдеггер, неторопливый немецкий интеллектуал XX века, знаток философских древностей, счёл необходимым оценить познавательные возможности философского исследования с предельной резкостью. Он признал и обосновал «несравнимость философии», отрицаясь всего того, что философией быть не может. Ни математика, ни наука естественная, социальная или гуманитарная, ни художественная деятельность, – никакая другая познавательная практика не способна вытеснить собой философское исследование и понести ту ответственность, которую принимает на себя философия.

«Философия - ни наука, ни мировоззренческая проповедь»[19];

«она не поддаётся определению через что-то другое»[20];

«философия есть нечто такое, что касается каждого»[21]…

С точки зрения многовековой традиции философствования М. Хайдеггер высказался довольно странно и нарочито, поскольку никогда прежде не было особенной нужды так отрицательно определять философию, противопоставляя её другим формам познавательного опыта и действия (особенно странным выглядит в этом отношении противопоставление философии науке). В прежние времена философию принимали и понимали как нечто само собой разумеющееся, как синоним познания, научно устремлённого к высшему. Однако, радикальное приумножение наук, вплоть до оспаривания сложившейся научной картины мира и трансформация речевых стратегий научного познания, преобразование иных познавательных и, в целом, жизненных практик, случившиеся в позапрошлом и особенно прошлом столетиях, весьма способствовали обновлению философского познавательного опыта – радикальному предметному пересмотру познавательных ресурсов философии и проблематизации философского языка. В такой ситуации естественно начинать с обособления и не торопиться с приумножением терминов. Так и поступил М. Хайдеггер: вновь актуализируя познавательный статус философии, он счёл возможным образно заявить о её несравнимости, а затем, между прочим, приумножил своё радикально-отрицательное рассуждение особенными положительными образами, в которых общее значение философского исследования проступало веками, и которым следовало бы теперь обновится или окончательно отойти в историю.

Первый из них – образ философии как древа интеллектуальной жизни, естественной и всеобщей формыпознания, устремлённого к высшему.Своей популярностью в европейской интеллектуальной истории этот образ обязан, пожалуй, более всего, Ренé Декáрту – одному из гениев Нового времени, эпохи как раз очень оспоренной наукой и всей интеллектуалистикой конца XIX – XX вв.

Сам Декарт обратился к этому образу как к некоторой полуторатысячелетней очевидности, доступной любому мало-мальски образованному человеку его XVII века.[23] Ему важно было свидетельствовать о философии как о таком пытливом занятии, которая востребует не только арсеналы логического мышления, но весь совокупный опыт познавательной деятельности человека. Впрочем, образ «некоего древа», un arbre Декарта и в научно-смысловом отношении он оказался куда точнее, например, ещё более древнего образа древа логического («древа Порфирия»), от которого Р. Декарт обдуманно отказался[24].

Всякому, «кто намерен себя просветить»[25], Декарт советует вначале «составить себе правила морали, достаточные для руководства в житейских делах»[26], затем заняться аналитическими упражнениями и «долго практиковаться в более лёгких вопросах, как, например, в вопросах математики»[27], и уж после этого, «после того, как будет приобретён известный навык в отыскании истины во всех этих вопросах, должно серьёзно отдаться подлинной философии, первой частью которой является метафизика, где содержатся начала познания; среди них – объяснение главных атрибутов Бога, нематериальности нашей души, а равно и всех остальных и ясных понятий, какими мы обладаем. Вторая часть – физика; в ней, после того, как найдены истинные начала нематериальных вещей, рассматривается главным образом, как образован весь универсум; затем, особо, какова природа Земли и всех остальных тел, находящихся около Земли… Далее должно также по отдельности исследовать природу растений, животных, а особенно человека, чтобы быть в состоянии приобретать прочие полезные для него знания. Таким образом, вся философия подобна дереву, корни которого – метафизика, ствол – физика, а ветви, исходящие от этого ствола, – все прочие науки, сводящиеся к трём главным: медицине, механике и этике. Последнюю я считаю высочайшей и совершеннейшей наукой, которая предполагает полное знание других наук и является последней ступенью к высшей мудрости»[28].

Философия-древо поэтому оказывается образным подобием человеческого познания, которое не только системно организовано или структурно-функционально определено, но естественным образом ориентировано: от исследования всеобщих начал всего существующего (метафизики) – через исследование начал вещей, природных данностей (физику) – к началам человеческого существования (этике). Со стороны понять пользу этого грандиозного древа практически невозможно: «подобно тому, как плоды собирают не с корней и не со ствола дерева, а только с концов его ветвей, так и особая полезность философии зависит от тех её частей, которые могут быть изучены только под конец»[29].

Со временем то, что Декарт назвал стволом и ветвями философии, стало называться именами различных наук. Но вот корневое начало с трудом поддавалось переименованию: слово «философия» с течением времени как бы стекло к корням своего древа и семантически охватило слово «метафизика»[30], но зафиксированный смысловой момент этого корневого начала тем самым только усилился. Как бы ни менялся предмет философского исследования, даже тогда, когда дело шло об отказе от исследований того, что является всеобщим и высшим, реально оно всегда оставалось исследованием принципов, оснований или первоначал – неотменимых корней какого бы то ни было «стволового» или «ветвенного» познания; «иссыхание корня» – прекращение философского исследования – означало опасность для всего дела познания[31]. На эту опасность и указывал М. Хайдеггер, говоря о несравнимости философии триста лет спустя. Равнодушный ко всеобщему и высшему и весьма чуткий ко всему изначальному, Хайдеггер предлагает неожиданное решение о существе философии, уточняя образ корня вопросом о почве, которая потребна корням[32]. И, толкуя затем корневые и почвенные моменты Декартова образа, вспоминает последекартов XVIII век, Гóтфрида Эфроúма Лéйбница, ничуть не менее значительную фигуру в истории европейской философии, – цитирует Лейбницево заявление о «великом принципе», «к которому обыкновенно редко прибегают и который гласит следующее: ничего не делается без достаточного основания…»[33]

Впрочем, всегда оставалась и последняя цель познания, «плоды», добиваясь которых исследователь узнавал о непосредственно существенном в себе и для себя. Но для прояснения этой цели вернее, пожалуй, будет обратиться к другому образу философии, который на два тысячелетия древнее Декартова, - образу пути.

Определения

Определение 1

Итак, предварительно ясно, в чём заключается целесообразность философского исследования. Философия – это то, к чему приходит всякий человек в своём интеллектуально-жизненном движении, с о з н а в а я, что он существует, – что он не может, стало быть, существовать естественно-бессознательно, но должен понять границы своего жизни, всего своего существования, для того, чтобы действительно существовать, или жить. Философия как будто призывает человека, осознавшего себя, как существующего, к максимальной полноте своего существования, самореализации, «деланию», и требует для этого от него определённой интеллектуальной стойкости, интеллектуально-личного стояния в свободе, освобождает мысль. Философское исследование позволяет человеку личностно прояснить основные смыслы своего реального существования, выяснить и реализовать некоторые важные условия своих познавательных и жизненных действий.

Однако, такое общее и примерное понимание существа философии должно быть, по крайней мере, предметно уточнено. Изучение имени философии, описание наиболее известных ее образов позволяет, как видно, уловить самые общие смысловые ориентации философской исследовательской работы; но в чём фактически состоят существенные задачи, возникавшие в истории философии, решённые, решаемые или только поставленные? И как можно представить результаты решения этих задач?

Определение 2

Философия есть исследование условий (принципов, причин) всего существующего, в том числе и условий всех тех действий, при помощи которых то, что существует, некоторым образом познаётся, признаётся сознанием в качестве существующего.

Исследовать то, что обусловливает всё существующее, в пределе означает исследовать сущее, т.е. изначально безусловное, то, что можно признать как абсолютную, ни от чего не зависящую «точку опоры» для всего существующего. Исследовательская задача не из лёгких, поскольку для её уверенного или окончательного решения требуется, кажется, невозможное – познание всего того «видимого и невидимого», что когда-либо только существовало. Решать эту задачу в истории философии брались, разумеется, самые незаурядные исследователи, которые с самого начала воспринимали её как задачу умозрительную; для них было ясно, что эта задача не решается опытно-количественно, через всеобщее описание и учёт всего, от пылинки до звезды, посредством скрупулёзного изучения всякой мысли, когда-либо и где-либо возникшей, обдуманной или высказанной. Философия не может не быть познанием «вещей», всего того, что существует «видимо и невидимо», поскольку всякое познавательное действие направлено на нечто, невозможно познавать сущее вообще, – но философское познание, стремящееся к предельному, исследует, в конечном счёте, некие родовые начала этих «вещей», познаваемого нечто.

Исторически, познание этих родовых вещественных начал происходило трояко: как познание вещей «природных», «человеческих» и «Божественных»; сохраняясь тысячелетиями, предметное триединство «природа/человек/Бог», являлось и самым долговременным, и самым плодотворным – классическим условием помыслить сущее фактически. Отсюда, оказалось довольно устойчивым предметное различение трёх основных направлений философск

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту: